Львенок

Дайкунь

             Тайм выделялся из толпы, как может выделяться скала среди соленых брызг бушующего моря. В черной двойке, пошитой идеально по фигуре, он выглядел монументально и грозно, словно маяк, указывающий морякам дорогу домой. Пройти мимо него в толпе гостей у Дайкуня не было и шанса.       — Господин скучает? — обратился парень к Тайму на тайском — в школе Тан Сюаня их понемногу учили языкам, на самом простом уровне, но для отвлеченной беседы хватало.       — Что такой прекрасный и необычный человек делает здесь? — Тайм подарил в ответ хитрую улыбку кончиками губ и повел рукой, указывая на всего Дайкуня в брючном костюме от Шанель, сильно напоминающем женский. Но таков был замысел творца шедевра, и он парню очень шел, подчеркивая смоль заплетенных в косички волос, узкие плечи и бедра, стройную талию и длинные ноги.       — Тоже скучает. Я подумал, мы могли бы поскучать вместе. Лю Дайкунь, приятно познакомиться, — парень переложил бокал безвкусного шампанского в левую руку и протянул правую Тайму. Вообще-то для рукопожатия — на вечеринке было много гостей из Швейцарии, Британии и Франции, поэтому европейские обычаи использовались чаще азиатских. Но вместо него получил склоненную к руке темную макушку с легкой укладкой и уверенный, аккуратный поцелуй.       — Тавиват Ратанапакорн. Можно просто Тайм. Рад знакомству, господин Лю.       От Тайма исходило нечто вроде животного магнетизма. Так замираешь перед клеткой с волком или львом — любуешься чистой силой, непокорным буйством инстинктов и естественной красоты и теряешь счет времени. Благодаря науке хозяина Дайкунь умел разбираться в людях, и в Тайме он нашел то, что так долго искал — шанс на счастливую безопасную жизнь в другой стране под крылом сильного и влиятельного человека.       Тайм мгновенно попался на хитро заброшенный крючок, смотрел на Дайкуня, как на божество, и пару раз преподносил мелкие, приятные мелочи вроде билетов на выставку, цветов или оплаченного кофе или такси. Совпадения и поблажки от судьбы пугали неотвратимыми последствиями и расплатой за благосклонность фортуны, но отступать было уже некуда — сроки возможного отъезда поджимали, и Дайкунь рискнул.       Через пару недель, как раз к тому времени, когда по плану следовало переходить на более близкий формат отношений, грянул плотный дождь, укрыв город завесой холодной мутной воды, и Дайкунь в своих мокрых шмотках, тесно облепивших красиво скроенную в спортзале фигуру, казался нуждающимся и отчаявшимся, но не жалким. Первым порывом Тайма при виде него, зябко обнявшего самого себя руками на пороге кабинета, стало снять пиджак и закутать дрожащие плечи. Стало теплее не от ткани, а от самого жеста. Чужая забота вплеснулась в вены ядом, наркотиком, вызывающим привыкание и ломку с первой же секунды — Тан Сюань никогда так не делал, не заботился о комфорте своих игрушек, даже самых дорогих, не смотрел на них с таким обожанием и тревогой.       Разыгрывать из себя пострадавшего и несчастного особо не пришлось — Дайкунь и правда с детства боялся грома и резких звуков. Отшатнувшись от грандиозного буйства природы за толстым стеклом, он впечатался спиной в грудь подошедшего вплотную Тайма, закинул голову, увидел свое отражение в черных расширенных зрачках и потянулся навстречу всем телом.       Поцелуй вышел сразу глубоким, теплым, настойчивым. И в то же время парень чувствовал, что его не пытались удержать или заставить, он мог отступить в любой момент. Дайкунь с чистой душой позволил петтингу случиться прямо за закрытыми дверями звукоизолированного кабинета, пока секретарша с той стороны спокойно выполняла рабочие обязанности.       Ему понравились грубоватые, но искренние ласки Тайма. Дайкунь тоже не лежал бревном и показал, что умеет, а умел он, благодаря все тому же Тан Сюаню и более опытным девочкам из школы, очень даже многое. Через пару дней их отношения перешли в иную плоскость, и об этом парень тоже не пожалел — несмотря на порывистость и властность, всерьез больно ему не делали и уважали просьбы отступить или сменить ласку.       Тайм был опытным. Чувствовалось, что через его постель, как и через постель Тан Сюаня, прошло много любовников, но он не стремился безоговорочно доминировать и подавлять. Наоборот, с ним Дайкунь почувствовал себя важным. Опекаемым. Дорогим сердцу человеком, а не просто нужной деталью для далеко идущих планов по шантажу и компромату политиков, журналистов и прочих важных для империи Тан Сюаня личностей. Разумеется, он знал, с кем заводит отношения, умница Пин-Пин пробила на Тайма все, что только смогла по своим разветвленным и многочисленным каналам. Дайкунь хорошо осознавал все риски, понимал, что Тайм снова может начать гулять, но овчинка в любом случае стоила выделки — из страны и ему, и Пин-Пин требовалось срочно бежать, законным и легальным путем. Подгадав момент сразу после второго секса, Дайкунь выставил мужчине жесткие безоговорочные условия. Он был храбрым, настойчивым, дерзким, уверенным в себе, разыграл целый спектакль одного актера, хотя внутри дрожал от ужаса перед хозяином и опасений, что Тайм не станет держать слово и просто найдет кого попроще и покрасивее, оставив его на обочине чужой страны.       Но, к большому удивлению и Дайкуня, и Тан Пин, Тайм принял все условия и даже пытался их соблюдать. Разумеется, он выставил свои в ответ, это было честно и правильно, но после Тан Сюаня и его ненасытных жестоких желаний, просьбы не флиртовать и не спать с другими и изредка расплетать волосы во время секса казались сущими пустяками. Зато за его широкой спиной можно было спрятаться от соглядатаев Тан Сюаня и немного передохнуть. Зализать раны после побега от прошлого и прежней версии себя.       Тайм, что неудивительно при его послужном списке, оказался весьма активным в постели, часто зажимал Дайкуня по углам своей квартиры и не только — потрахаться на столе в офисе было для него обычным делом, а уж сколько пережила их машина на частной парковке офиса, и упоминать не стоит. Далеко не всегда это был секс с проникновением — наученный горьким опытом с предыдущим партнером, Тайм хорошо понимал, что быть принимающим постоянно — тяжело и даже вредно для здоровья, поэтому позволял Дайкуню восстановиться, частенько соблазняя на минет, петтинг или межбедренный. Пару-тройку раз они пробовали «69» и римминг, и парень таял от того, каким настойчивым и одновременно ласковым был с ним взрослый любовник. Такому партнеру хотелось угождать, поэтому он частенько по своей инициативе опускался на колени и тянул руки к чужому ремню, призывно глядя снизу вверх и высовывая острый красный язычок — возбуждал, играл на чувствах и эмоциях, покорялся, позволяя Тайму чувствовать себя безоговорочным лидером.       Тот от искусных ласк растекался в лужу и часто баловал Дайкуня подарками — будь то новая машина, чтобы парень не перемещался по мегаполису на такси, банковская карта с приличной суммой на счету или букеты пионов сорта «Сара Бернар», нежно любимых моделью. Еще он часто притаскивал заколки, шампуни, маски для волос, кондиционеры, соли для ванны и прочую косметическую ерунду, зная, что Дайкунь все это очень любит и использует в больших количествах. И без колебаний перевез в Таиланд довольно большую коллекцию книг любовника и его лучшей подруги Пин-Пин, из своего кармана заплатив за два лишних огромных тяжеленых чемодана, набитых доверху печатными изданиями.       Увидев в доверчиво отданном телефоне фотографии Тэ, вернее, кхуна Таэчина, Дайкунь испытал острое, не поддающееся контролю желание найти этого человека и сфотографировать лично. Он временно забросил старое увлечение, сосредоточившись на карьере модели, чтобы безболезненно перебраться в Таиланд, да и изучение тайского отнимало много времени и сил. Но увиденные фото, на которых красивый мужчина с самой нежной и ясной улыбкой, что Дайкунь видел в своей жизни, раскидывал вокруг себя осенние желтые и красные листья, глядя в небо с надеждой и светом, покорили его с первой секунды. Как оказалось, то были фото из поездки в Корею с Таймом, и Дайкунь загорелся желанием познакомиться с красивым мужчиной, уже зная, что до самой смерти не забудет волнующую сердце улыбку и хрустальную, звенящую грусть, предчувствие расставания и проблем, в теплых карих глазах.       Тайм ожидаемо отказался их знакомить, но Дайкунь не винил — по себе знал, как больно и страшно бывает сталкиваться с прошлым. Только накричал на растерявшегося мужчину, всерьез обвиняя в глупости и трусости — в голове не укладывалось, как можно было изменять этой улыбке-солнцу и лучистым глазам, что щурились так игриво и невинно. Тайм рассказал кусочек своей истории, выглядя одновременно и сожалеющим, и виноватым, и огорченным. Дайкунь его понял и принял, отпуская гнев.       В ту ночь они зашли на новый виток постельных игр, но в сознании парня четко отпечаталось, что именно с этим светловолосым мужчиной он хотел бы провести свою первую ню-фотосессию в качестве фотографа. Не ради похоти или вожделения, а чтобы запечатлеть его особенные, выразительные красоту и хрупкость. На тот момент это было всего лишь мечтой, несбыточной, манящей, позволившей все-таки выпасть из кокона отчуждения и потихоньку вернуться в прежний ритм хобби. Дайкунь умел видеть внутреннюю красоту в людях, и кхун Тэ пока лидировал среди всех с большим отрывом.

***

      Чоко они встретили случайно. Дайкунь сразу понял, что что-то не так: Тайм едва не протаранил машину впереди, уставившись на остановку неподалеку таким сумасшедшим и неверящим взглядом, будто призрака увидел.       Остановка пустовала, если не считать потешного полненького мальчика лет шести-семи, с рюкзачком в виде мишки и очень изможденным из-за жары видом, пристроившегося на самый край обычной малость облупившейся деревянной лавочки. Он то и дело вытирал со лба пот — на улице правили бал невыносимо душные 38 по Цельсию — и беспокойно оглядывался, видимо, высматривал автобус.       Тайм вышел из машины, что-то спросил у ребенка, и Дайкунь, не утерпев, выдернул ключи из зажигания и выскочил следом, поставив машину на сигнализацию. Стоило приблизиться вплотную, и тревога Тайма стала ясна как день — мальчик был невероятно похож на того солнечного мужчину с фото. Та же улыбка, форма носа и челюсти, тот же взгляд, хотя радужка по тону куда светлее, чем у кхуна Таэчина. На солнце она и вовсе казалась янтарной и тягучей, как только-только застывающая смола. Сходства добавляли очки, круглые и слишком большие для такого малыша, и привычка обкусывать ногти до мяса, о которой Тайм пару раз ранее вскользь упоминал, когда говорил об экс-партнере.       Ребенок не говорил, но и не плакал. Спокойно показывал им цветные карточки из рюкзачка и общался с Таймом на языке жестов. К Дайкуню он сразу отнесся спокойно и дружелюбно, с восхищением рассматривая необычную прическу и одежду. Сразу указал свое имя и знаками пояснил, что сбежал из дома сам, так как подумал, что приносит любимым людям несчастья. На этих словах, озвученных для него Таймом, Дайкунь почувствовал мерзкий холодок вдоль позвоночника, разом вспомнив А-Янь, ее тоскливые, полные боли глаза и тусклый голос, произносящий: «Лучше не водись со мной, Лю-гэгэ, а то еще проблем огребешь».       Разогнав печаль, застящую глаза и щекочущую в носу непролитыми, запертыми глубоко внутри слезами, Дайкунь как мог утешил мальчика, отвел в машину, накормил заказанной в ближайшем ресторанчике пресной кашей, напоил, тщательно обработал ладошки и рассаженные коленки, дуя, чтобы снять боль, как часто делал для малышей из школы Тан Сюаня. И вместе с Таймом привез в большой и красивый многоэтажный современный дом с садом и задним двором, занимающим целый квартал. Их сразу пропустили на проходной, едва Тайм высунулся из окошка. Как только они заехали во внутренний двор, под колеса бесстрашно метнулся мужчина с фото — заплаканный, потерянный в своем страхе, такой настоящий, искренний и живой, что рука Дайкуня сама по себе потянулась к телефону и шпионской камере в заколке для волос.       Они уже несколько месяцев с Таймом жили в Таиланде, Дайкунь ездил на запланированные фотосессии и показы, а Тайм разбирался с текущими делами в фирме. С семьей мужчины они не общались, с прежними друзьями тоже. Лишь несколько раз ходили в уединенные, атмосферные, элитные рестораны и пару раз выбирались на местные выставки. Дайкунь уж очень хотел посетить галерею молодых художников, черпая из их картин вдохновение для собственных фото. Встретиться с прошлым партнера вот так, лицом к лицу и совершенно неожиданно, было странно, но не страшно. Дайкунь залюбовался тем, как крепко мальчик обнял плачущего теперь уже от облегчения отца и, видимо, бабушку. И тем, как уязвимо задрожали плечи представительного круглолицего молодого мужчины лет тридцати, в котором смутно угадывался тот «упрямый, как горный козел, пацан», о котором упоминал Тайм ранее.       Встреча с низкой смуглой девочкой с холодным цепким кошачьим взглядом и теплой улыбкой без преувеличения стала поворотной в жизни Дайкуня. С Саммер было легко — не по годам умная и мудрая, она быстро втянула его в свою компанию, поддерживая в творческом развитии и убеждая в одаренности и будущем успехе. Даже познакомила с братом, о чем Лю-эр никогда и мечтать не смел. Он всегда представлял знаменитого в определенных кругах Биг Бена худощавым невысоким юношей с горящими от энтузиазма глазами и симпатичным остроскулым одухотворенным личиком. И почему-то казалось, что этот художник младше него на пару лет — тот очень не любил рассказывать публике что-то личное, да и немногие фото в сети были смазанными и неточными. Увидеть вместо надуманной картинки высокого широкоплечего мускулистого бугая весом за восемьдесят килограмм Дайкунь совсем не ожидал, но внешние грозность и напористость Бена скрадывались его потрясающе светлой, как весеннее солнце, улыбкой и неприкрытой любовью к младшим детям и Венису.       Дайкунь сразу заметил их необычную, завораживающую связь, и многие детали с картин Бена стали понятнее и четче, обрели живое воплощение со смеющимися глазами-щелочками, привычкой чуть высокомерно морщить вздернутый нос и в задумчивости теребить многочисленные фенечки на костистых худеньких запястьях. Проходя мимо одной из картин в мастерской Бена, куда его довольно быстро допустили, как особого гостя, Дайкунь указал на одно из свежих полотен, сохнущих возле стола, и уточнил:       — Это же его руки, да? Руки кхуна Вениса?..       В переплетении ветвей тропического леса сложно было рассмотреть что-то внятное и определенное. Лианы обвивали ствол мощной высокой монстеры, окружая ее собой со всех сторон, почти душа, но в то же время чудилось в картине что-то неуловимо нежное, приязненное, родственное, интимное. Как будто, если дерево иссохнет, то все равно останется стоять, потому что лианы не дадут ему упасть.       — Мало кто это видит. У тебя наметанный глаз, — похвалил Бен, улыбнувшись уголком губ, совсем как кхун Вегас. — Да, это его руки. Люблю их рисовать, они артистичные и подвижные, впрочем, как и весь monkey. Попробуешь угадать, где еще есть он?       Дайкунь послушно прогулялся по периметру светлой и большой мастерской, сплошь заставленной портретами, набросками, городскими пейзажами и натюрмортами. Присмотрелся к сохнущим и недорисованным полотнам, к наброскам на столе, сделанным как на ватманах, так и на обычных салфетках из кафе, обернулся к Бену и с полной уверенностью заявил:       — Везде. О чем бы вы ни рисовали, там всегда есть его след. Ну, кроме портретов других людей.       — Я старше тебя лишь на полтора года, обращайся на «ты» и ко мне, и к дядям, мы не любим излишних церемоний в семье, — попросил Бен мягким, дружеским тоном и развел руками, с гордостью осматривая свои творения. — Ты прав. Он везде. Сублимирую невозможность быть с ним полноценно. Венис буквально вся моя жизнь, иногда это даже меня пугает, не то что отцов и дядь.       — А потом? Когда именно ваш… твой страх проходит?       — Вижу его руки, слышу его смех, дарю ему очередную пеструю дребедень, кружу в воздухе или таскаю на руках, выслушиваю комментарии к сделкам или сплетни про общих знакомых и думаю, что ну и хуй бы с ним. Жизнь так жизнь.       — Мало кто получает возможность любить так глубоко и взаимно.       — Это и дар, и проклятие. Если кого-то из нас не станет, второй тоже недолго проживет. Нельзя жить с вырванным сердцем, а среда у нас опасная, сам понимаешь. И зря завидуешь, кстати, ты не менее счастливый. Тебя любят сразу четверо.       Тогда Дайкунь удивился и не понял слов Бена, но вспомнил о них много позже, когда сидел за одним столом с людьми, большинство из которых знал только в лицо, и обсуждал проблемы брака и отношений. Его позвали Тэ и Граф, независимо друг от друга, но приехал он все-таки с Графом, вдоволь перед этим натешившись с Мали и Роном, дети Графа всегда были ему рады и сразу тянули поиграть или порисовать.       Он уже неделю бегал от Тайма, стыдясь того, что даже коробочку с кольцом не открыл, так и оставил на прикроватной тумбочке, косясь на нее по вечерам, как на ядовитую змею. Пин-Пин сказала, что если Дайкунь не готов к такому шагу, то лучше не стоит, его жизнь и так устроена и максимально безопасна для нынешних реалий. Брак мог все усложнить, добавить проблем и недопониманий, да и сам Дайкунь чувствовал, что для него все движется слишком быстро. Да, они с Таймом уже давно жили вместе, почти год, но он все еще не чувствовал себя по-настоящему дома, не мог расслабиться и отпустить тревогу. Хотя отказ здорово пошатнул его самооценку, Тайм давить не стал, только смотрел иногда печальными глазами и стал чаще вытаскивать Дайкуня прогуляться в ближайший парк, посидеть у фонтана и выпить любимый парнем бабл-ти с матчей.       Рассказать о предложении Тайма и собственном почти-отказе получилось на удивление просто, его слушали и слышали абсолютно все люди, собравшиеся за столом, это льстило и развязывало язык. Но больше всего с той встречи запомнились руки Тэ, теплые, мягкие, ласковые. Дайкунь залюбовался кожей мужчины, кажущейся лишь на тон темнее его, и пропустил момент, когда Порш задал коварный вопрос про отношения. Тэ осмотрел Дайкуня внимательным взглядом, подумал о чем-то своем и кивнул. В лицо, прямо и открыто сказал, что смог бы построить с ним отношения. Дайкунь тоже закивал, внутренне пища от восторга, — для него было бы большой честью, если бы такой человек, как Тэ, обратил на него внимание (если, разумеется, не принимать в расчет Макао и Тайма).       Страх быть отвергнутым и брошенным накрыл с новой силой, когда Тирапаньякулы узнали о Тан Сюане и его грязных делах. Живя рядом с этой семьей, взаимодействуя с ее членами чуть ли не каждый день, Дайкунь разнежился и привык, что его ценят и слушают. Уходить было бы больно и неприятно, и он, рассказав свою неприятную историю, был готов к тому, что его тоже посчитают испорченным и развращенным. Запретят общаться с близнецами, уберут подальше от Чоко и других детей, чтобы не запачкал невинные души грязью, отлучат от дома, оставят без защиты и покровительства. А потом его быстро найдут и убьют, как и тех детей на родине, кто слишком много болтал.       Вот только вместо ужасов, что он успел себе напридумывать, его окружили теплом и заботой. Напоили водой, обнимали и покачивали, вкололи успокоительное. Макао поймал его на лету, когда сознание решило, что с Дайкуня хватит потрясений. Тэ чуть не плакал от сострадания и жалости, ласково гладил парня по спине и волосам, называл солнышком и малышом и говорил, что здесь до него не доберется ни один кошмар прошлого. Но волшебнее всего было то, что от него не отвернулись Кинн, Порш, Пит и Вегас, сходу приняв решение копать под Тан Сюаня, хотя Дайкунь об этом даже не заикаться не смел.       Даже Чоко прибежал с енотом наперевес в большую и светлую комнату, что Тайму и Дайкуню сходу выделил радушный Пит, чтобы утешить и поддержать выжатого, как лимон, парня:       — Лю-гэ, смотри, у тебя такие руки красивые! И пальцы тонкие, а у меня как сосиски. И вот тут косточка выступает, а у меня нет. Это можно как-то сделать или только родиться таким нужно?       — Наверное, родиться. Но у тебя очень красивые ладошки, не наговаривай, — Дайкунь в ответ на ворчание ребенка даже смог выдавить какую-никакую улыбку. Уж больно потешными казались надутые губки и нахмуренные густые прямые бровки — ну чисто гномик из английских сказок.       — Нет! Они толстые и страшненькие. На меня твои колечки могут даже не налезть, — продолжил упорствовать ребенок на словах, а сам посадил Карла на кровать у них в ногах, ловко запрыгнул к парню и прижался к боку.       — Попробуем? — Дайкунь без колебаний стянул со среднего пальца простое серебряное кольцо, которое ему подарил Тайм на один из мелких праздников — не то полгода отношений, не то День влюбленных.       Но перед тем, как Чоко ухватился за кольцо, недремлющий Карл схватился за него и бодро ускакал, торпедой залетев на шкаф, только пушистым хвостом ногу парню пощекотал напоследок. Чоко фыркал и ругался на енота, но Дайкунь видел, что это напоказ. Несмотря на любовь Карла к финтифлюшкам и мелочам, он никогда не тянул ничего в рот, только крутил и в лапках мусолил, пока не надоест. Нужно было просто дождаться момента наступления скуки или заманить зверя новой игрушкой.       — Держи другое, — Дайкунь снял еще одно кольцо, на этот раз с правой руки, и притянул к себе бурчащего на питомца Чоко, ласково целуя макушку.       — Я обязательно его потом достану, Лю-гэ, честно-честно. Прости за это, ты же знаешь Карла, — опустив виноватый взгляд на цветочное покрывало на кровати, Чоко взял колечко и без труда натянул на средний палец. Примерил на указательный. Потом на большой. Гордо показал парню, улыбаясь слегка щербатой из-за недавно выпавшего молочного зубика улыбкой.       Сказать по правде, Дайкунь уже не представлял свою жизнь без этого потешного и милого мальчишки, что так доверчиво льнул к нему и перебирал пальцы в своих. И без большой и странной семьи, которая почему-то решила, что заботиться о нем и защищать — хорошая идея.       В первое же утро после спонтанной исповеди, Дайкунь кое-как выполз на завтрак, широко зевая и поправляя слишком большую для него мягкую темно-бордовую спортивную форму — такая была у всех телохранителей побочной семьи. Вегас гостеприимно поставил перед ним полную тарелку острого карри. За специями легко скрыть яд, это Дайкунь еще по школе помнил — у Тан Сюаня была дурная привычка несильно травить провинившихся, чтобы проучить. Дайкунь гулко сглотнул, рывком возвращаясь в прошлое, полное крови, страха и страданий. В те годы он часто ел отраву вместо младших, отдавая им свою, чистую порцию, и почти всегда мучался от рези в животе и голода, привыкнув жить с ними и не показывать страданий. Получить такой «подарок» от Вегаса было почему-то больно, хотя тот ему был совершенно никем и злость с ненавистью не должны были так сильно ранить.       Заметив полный паники взгляд Дайкуня, направленный в обычную тарелку со свежей едой, Пит подтолкнул Вегаса, тот приподнял бровь, хмыкнул, придвинул к себе тарелку гостя и первым попробовал блюдо.       — Пересолил чутка, — причмокнув, заметил он светским тоном и придвинул еще и стакан воды, от которого сначала отпил. Облегчение, затопившее Дайкуня от макушки до пят, было таким сильным, что отразилось на лице, несмотря на попытки казаться невозмутимым.       В чем в чем, а во внимательности Тирапаньякулам отказать было нельзя. Они быстро заметили паранойю Дайкуня и разом, практически не сговариваясь, стали заботиться о нем, первыми пробуя его еду. Порш делился сладостями, убеждая, что фигуру модели при таком количестве спортивной нагрузки не испортит даже грузовик мороженого, съеденный в один присест, дети всегда носили мелкие снеки вроде орешков или печенья, Кинн угощал кофе, сперва делая мелкий глоток с другой стороны чашки. Даже до чертиков пугающий Дайкуня мужчина с тяжелым холодным взглядом, которого Кинн, Кхун и Ким уважительно называли «ифу», а дети — дедушкой, передавая ему чашку с чаем в доме главной семьи, сделал маленький глоток, показывая, что там нет яда. Каждый такой жест заставлял Дайкуня вздыхать от мучительно сладкого чувства благодарности и еще сильнее заботиться о взрослых и детях этой странной, но дружной и большой семьи.       Близнецы заглядывали в его комнату почти каждый день, вытаскивали погулять на улице, фотографировать деревья и насекомых, возиться с детьми. Пару раз Дайкунь даже позировал Бену для набросков, что уже могло считаться величайшей честью и личной гордостью, особенно после того, как художник вручил ему готовый скетч, где читающий на садовой качели Дайкунь казался юным и совсем невинным, и добавил, что парень отличный натурщик и с ним легко работать.       Тэ так и вовсе окружал растерянного Дайкуня безвозмездной лаской и теплом, помогал разбираться с волосами и иногда невесомо гладил по рукам и плечам, как котенка по загривку. Дайкунь не мог не отвечать нежностью на нежность, утопая в этом человеке по самую макушку и в то же время страшно боясь привязаться, не понимая, что уже пропал в большой и дружной семье, стал ее частью, растворился. Возился с Люци, когда Пит слишком сильно уставал, помогал Венису с проектами для школы, готовил на всех ужины, если Пит и Чансуда уставали, по-дружески перешучивался с Беном, наконец приучившись говорить с ним на «ты». И без капли брезгливости вытирал замурзанные щеки детей Графа и Пакина, как часто делал в школе Тан Сюаня для самых маленьких воспитанников.       Не брат, но и не любовник. Не друг, но и не просто товарищ. Дайкунь не заморачивался над своим статусом в семье, просто брал столько тепла, сколько мог унести, стараясь честно отдавать заботу и помощь в ответ.

***

      Фотографировать Тэ было трудно и морально, и физически. Несмотря на то, что инициатива исходила именно от него, Дайкунь едва справился с эмоциями и чувствами, накатившими сплошной лавиной. Он изо всех сил старался оставаться профессионалом и не пялиться на свою добровольную модель сверх необходимого, но как же сладко и маняще выглядел Тэ под специфическим освещением фотостудии. Медовое тело на черной шелковой простыне казалось гибким и текучим. Мягким, желанным, грациозным. Готовым к любви.       — Повернись вот так, Тэ-гэ, — попросил Дайкунь, бегая, как суетливая белка, из стороны в сторону, чтобы поймать лучший кадр.       Они возились уже час с лишним, запершись вдвоем в пустующей студии одного из друзей Дайкуня. Тэ выглядел потрясающе, но сам в это не верил: смущался, краснел, зажимался, прятался. Вот и теперь прикрылся простыней, как девственница во время первой брачной ночи, и пробормотал:       — Если я так встану, будут видны растяжки на ляжках. И на пояснице.       — Пускай, — качнул Дайкунь головой и на время отложил фотоаппарат, давая рукам немного отдохнуть и заодно показывая лицо, чтобы Тэ мог его видеть без преград. — Ты красивый. Привлекательный. Сексуальный. Поверь, Тэ-гэ, я многих людей голыми видел, и могу со всей ответственностью заявить: ты один из самых красивых.       — Даже если и так, мы же договорились не использовать фильтры и ретушь. А я… слишком толстый и неидеальный, — Тэ сел на огромной кровати, застеленной черным скользящим шелком с раскиданными тут и там красными и белыми лепестками роз.       — Говорят, что красота — в глазах смотрящего. Мы оба знаем человека, для которого ты — воплощение всего самого горячего и желанного во Вселенной. Представь на моем месте его. Да, представь здесь Макао, ведь ты так и не снял кольцо, поиграй с этим, покажи, что все это — только для него.       Дайкунь практически сразу пожалел о своих словах. Огонь, зажегшийся в колдовских глазах Тэ, зажег и его самого, вызвав сбой сердечного ритма, дрожь в руках и прилива крови к члену в, к счастью, свободных штанах.       Макао можно было без преувеличений назвать счастливчиком — мало кто удостаивался такой страсти и привязанности спустя четырнадцать лет отношений. Эта фотосессия должна была стать запоминающимся подарком на годовщину, вернее, одним из них. Но прежде всего подарком Тэ для самого себя, пусть Макао тоже не ушел бы обиженным — Дайкунь уже предчувствовал, каким затраханным, заласканным и счастливым будет ходить Таэчин в ближайшие дни.       Фотосессия многое обнажила в них двоих, даже то, что Дайкунь искренне отрицал практически все время знакомства: он хотел Тэ. Не со страстью или вожделением, для этого у мужчины был личный Тирапаньякул, а уж они славились темпераментом и сексуальными аппетитами — игрища Вегаса и Пита он сам пару раз заставал, а потом краснел и смущался, натыкаясь взглядом на синяки от цепких пальцев на тонкой шее Понгсакорна или параллельные царапины, видные в вороте расстегнутой до середины груди рубашки Корнвита.       Дайкунь больше не мог врать себе: он хотел прижаться к теплому, будто светящемуся изнутри телу, исполненному зрелой, выдержанной красоты, но лишь с нежностью, тонкой, невесомой и кружевной, как женская вуаль. Тэ казался воплощением не порока, но желания. Чувственности. Эротичности. Простыни и рассыпанные вокруг лепестки лишь оттеняли природную красоту мужчины, придавали ей блеск, но и без них она сияла бы ощутимо и ярко. Тэ хотелось усыпать поцелуями и бесконечно возносить на вершину блаженства. Ему хотелось служить, но при этом Дайкунь четко понимал, что ничего плохого, болезненного, грязного или опасного мужчина от него не попросит, Тэ просто не такой человек и не стремится сделать плохо своим партнерам, что подкупало и манило еще сильнее.       Просматривая получившиеся фото, Дайкунь невольно думал о том, какова на вкус ямочка меж ключиц, насколько мягкие и теплые на ощупь пышные бедра с едва видимыми светлыми змейками необычных, привлекающих внимание растяжек. Как будет стонать Тэ, если осторожно, по чуть-чуть потирать темные бусины твердых сосков, при этом сомкнув вторую руку кольцом на мокром от прозрачной смазки небольшом члене. И, безусловно, какие на вкус эти губы, игриво прихватывающие лепестки роз или кончики пальцев, созданных для поцелуев и украшений. Дайкунь многое умел в постели и отлично знал особенности человеческого тела. Даже без проникновения он мог бы принести любовнику невероятное блаженство, но Тэ был чужим мужчиной. Дайкунь строго-настрого запретил себе даже мысленно представлять себя и его в одной постели, вместо этого полностью сосредоточившись на Тайме и доставлении удовольствия ему.       Когда Порш, колдуя над напитками возле барной стойки, полушутя предложил им отношения на троих, Дайкунь едва не захлебнулся слюной. Это было именно то, о чем он всегда, в тайне даже от Пин-Пин, мечтал — два любящих его прекрасных и заботливых человека, рядом с которыми можно было бы невозбранно греться. Макао много времени проводил в бассейне и спортзале и был весьма привлекателен физически, это Дайкунь признавал, как неоспоримый факт. Однако как партнера совсем не видел, хотя без проблем смог бы разделить постель, привыкнув за годы в школе Тан Сюаня относиться к собственному телу, как к ресурсу. Макао был теплым, интересным и заботливым, но не желанным человеком, а вот Тэ Дайкунь был готов ублажать в любой позе и в любом месте, хоть посреди многолюдной площади. Даже с Таймом, несмотря на взаимопонимание и устоявшиеся отношения, Дайкунь держал кое-какие телесные границы. Не со зла, просто так было проще и правильнее. Тэ бы он позволил совершенно все, зная сердцем, что тот никогда не предложит ничего унизительного, страшного или опасного. И все же, Таэчин был женатым человеком, и Дайкунь запретил себе касаться кого-либо из Тирапаньякулов первым, только отвечал на ласку. Просьба Макао о фотосессии с ним снова выбила землю из-под ног. В голове Дайкуня калейдоскопом промелькнули сотни картинок и горячих концепций с подтянутым, развитым телом. Если Тэ можно было назвать воплощением мягкости, податливости, чувственности, то Макао ощущался твердым, непреклонным, яростным, как бушующий шторм. И все же, Дайкунь сразу отказался от этой мысли — Макао был чужим мужчиной, и поддаваться еще большему искушению он не собирался. Хотя идея запечатлеть любовь и страсть этой пары показалась заманчивой. Дайкунь впитывал эмоции своих моделей, учился видеть тонкости их взаимодействия, чтобы найти лучший кадр и ракурс, так что идея явно требовала дополнительных обсуждений и уточнений. Возможно, они смогли бы снять легкую эротику, без пошлости и перегибов, но уже с двумя телами на черной простыне, окруженными правильно подобранным светом и лепестками роз.       Макао вообще относился к Дайкуню с неожиданным теплом и пониманием. Парень осознавал — по взглядам, мимике, улыбкам, что Тирапаньякул в курсе его увлечения Тэ, но почему-то занял позицию безмолвного наблюдателя, по-прежнему свободно подпускал Дайкуня к сыну и мужу, позволял им проводить время вместе и старался в меру сил обеспечить комфорт и уют для них троих. Не позволял резким звукам пугать парня, приносил для него напитки и еду, иногда даже без просьб, просто потому что замечал, что тот облизывает губы, ленясь сходить за водой, или ежится от низкой температуры кондиционера.       После фотосессии Тэ Макао и вовсе подарил ему большую пышную красную бегонию в горшке. От близнецов Дайкунь узнал, что Тэ с юности увлекался языком цветов, научив ему и мужа. Погуглив значение подарка, он узнал, что цветок означает благодарность. Красивый, символичный подарок, и в то же время очень значимый, потому что таким образом Макао полноправно включил Дайкуня в ближний круг. Поэтому он старался отблагодарить в меру сил, пару раз пугливо касаясь твердого плеча и руки молодого мужчины, в любой момент готовый отдернуть ладонь в сторону, если касания покажутся неприятными. Но Макао всегда позволял и лишь изгибал уголки капризных губ в насмешливой, доброй улыбке, подпуская его совсем близко. Рядом с ним не было страшно и больно.

***

      В ту минуту, когда прогремел взрыв где-то в глубине здания, Дайкуня словно парализовало от страха. Он не мог ни шевелиться, ни говорить, ни соображать, пока Танкхун не отвесил шикарную пощечину и не приказал прятаться громким, внушительным голосом. Тэ убежал в малую гостиную к остальным детям, и страх за него и Чоко сдавил тисками сердце, заставив Дайкуня забиться в самое безопасное место в комнате и сжаться в плотный комок. Потерять близких было страшно до дрожи, но он постарался взять себя в руки — Тирапаньякулам требовалась любая посильная помощь, отвлекаться на его проблемы они уж точно не должны были.       Саммер почему-то не ушла с детьми и братом. Тринадцатилетняя девочка, действуя размеренно и профессионально, как настоящий подготовленный снайпер, достала пару пистолетов из тайника, проверила магазин, переглянулась с дядей и расцвела в такой же полубезумной улыбке Чешира из «Алисы в Стране чудес», заняв удобное место возле одного из окон. В голове Дайкуня мелькнула мысль, что наряд валькирии из той фотосессии с близнецами стал самым удачным и точно подобранным образом за всю его недолгую карьеру фотографа.       Когда к ним приполз окровавленный, раненный Тэ, таща на себе дополнительные боеприпасы, Дайкунь почти сошел с ума от страха. Автоматные очереди слышались и от медкрыла, и со стороны гостиной, где находилась вторая группа детей. Дайкунь не знал, как спрятаться от пугающих звуков, страх перехлестывал через край, и все силы уходили на то, чтобы не истерить совсем уж открыто и не отвлекать отстреливающихся от нападавших Саммер и Танкхуна.       — Тише, солнышко мое. Тише, не надо плакать. Помоги мне, ладно? Ну же, котенок, помоги или я истеку кровью… — подбадривал его Тэ мягким, ласковым голосом, и Дайкунь хлестко ударил сам себя по второй щеке, пытаясь отрезвить болью.       Частично получилось, он ненадолго стряхнул морок страха, сморгнул слезы и кое-как перевязал кровоточащую ногу мужчины. Тэ страшно хрипел, его голос срывался от боли, очки потерялись где-то по дороге, все лицо покрывала кровь, а в глазах бился такой же страх за родных, как и у самого Дайкуня. Но он держался молодцом, умудряясь заодно подбадривать паникующего парня.       Вскоре звуки стрельбы стихли, и за ними пришли Кинн и Сайенс. Под прикрытием щитов их вывели из дома на свежий воздух. В окружении врачей и телохранителей семьи дышалось намного проще и легче. Дайкунь отмахнулся от вопросов — физически он совсем не пострадал, только сильно испугался. Послушно выпил сильное успокоительное, умылся, чтобы убрать с лица сажу и смыть страх. И попал в объятия любимого мужчины, сейчас больше похожие на стальной капкан. Но несмотря на грубую, крепкую хватку, в руках Тайма было, как всегда, хорошо. Знакомо. Безопасно. Мужчина мелко целовал макушку, лоб и щеки Дайкуня, бормотал о том, как сильно испугался и что больше такого никогда не допустит. Дайкунь отвечал, целовал чуть подрагивающие губы, колючие щеки и подбородок, гладил напряженную спину, но не мог не оглядываться на окровавленного, едва стоящего на ногах Макао и шатающегося Тэ, всем сердцем желая подойти и поддержать их, дать хоть какую-то опору, пока Чоко не нашли.       Внезапно в доме прогремел взрыв, хотя Сайенс сказал, что попробует обезвредить бомбу. Звук врезал со всей дури по барабанным перепонкам, отдался гулом в голове, заставив инстинктивно припасть к земле. Языки огня вспыхнули тут и там и принялись жадно лизать стены некогда красивого трехэтажного особняка. Следом за ним в уши ввинтился вой — отчаянный, хриплый, болезненный. Тэ сидел прямо на земле в окружении суетящихся людей, раскачивался вперед-назад, оплакивая свое дитя, и выглядел так, что краше в гроб кладут. Макао неподалеку рвался из рук врачей с яростью берсерка — трое взрослых сильных людей не могли хотя бы удержать его на одном месте, не то что вколоть лекарство.       Руки Тайма сжались вокруг Дайкуня крепче, будто таким образом мужчина пытался защитить его и удержать на одном месте. Дайкунь не обращал на него внимания, в мыслях хороводом проносились воспоминания о Чоко — держащем его руки на свет и восхищающемся длиной пальцев и узостью запястий, фотографирующем Дайкуня на полароид Че, рисующем мелками фигурки Тайма и Дайкуня на садовой дорожке, мостящемся на кровати поближе к парню, чтобы вместе посмотреть мультик, погладить Карла или рассказать сказку. И если даже он испытывал такую сильную боль, то хоть на минуту представить, что переживали сейчас Макао и Тэ, было откровенно жутко.       Рация Кинна захрипела и ожила, шипя знакомым детским голоском. Страх перед огнем, обвалом здания, взрывами и самой смертью отошел на задний план. Дайкунь должен был вернуть своим близким их ребенка, поэтому выпутался наскоро из рук-лиан Тайма и без колебаний бросился внутрь.       Чоко нашелся быстро — они с Сакдой успели добежать до первого этажа. Их отбросило к стене и завалило мелкими обломками. Дайкунь упал на колени рядом и как можно более аккуратно сдвинул в сторону мужчину, закрывающего ребенка и зверька собой. Нащупал сорванную с окна штору, к счастью, целую. Завернул в нее надсадно кашляющего Чоко, вторую подложив под голову Сакды. Медики и пара телохранителей почти добрались до них, Саммер, Пакин и Танкхун помогали перевернуть мужчину, на спину которого было страшно смотреть из-за наливающихся фиолетовым цветом гематом.       Вспомнив о воющем снаружи Тэ, Дайкунь медленно, пошатываясь, встал на ноги и вытащил Чоко из здания, уже не обращая внимания на суету остальных и тяжесть в руках. Тэ бурно разрыдался, обнимая ребенка окровавленными руками. Макао прекратил бороться, как по щелчку, ему всадили успокоительное, но он все равно добрался до них и обнял свою семью, почему-то отказавшись при этом отпускать Дайкуня. Парень поднял голову, поискал взглядом Тайма, умоляя понять и простить, и тот сам подошел, присел рядом, согревая спину и успокаивая родным запахом и теплыми руками.       Макао за секунды потерял сознание из-за лекарств, кровопотери и боли, Тэ унесли в одну из скорых на носилках, Чоко с енотом забрал Порш, передавая доброму и заботливому Питу. Дайкуня Тайм лично отвез в дом главной семьи, но без ребенка в зоне видимости все казалось неправильным. Чтобы хоть чем-то занять руки, Дайкунь расплел косички, трижды вымыл голову, высушил волосы и сделал Тайму горловой минет. Сопротивляться взгляду партнера — жаждущему, влюбленному, восхищенному — не было ни сил, ни желания. Ласки помогли, но лишь на те полчаса, которые заняли, после этого фоновая тревога вернулась с удвоенной силой. Дайкунь сидел на кровати и расчесывал волосы как минимум полчаса, на самом деле думая только об операции Тэ, которая как раз была в разгаре. И о том, как там Макао и Чоко — позже он узнал, что оба провели все время операции под палатой, дожидаясь новостей из первых рук. Дайкунь тоже хотел пойти к ним, но боялся, что его прогонят — все же ожидание новостей под операционной было интимным, семейным делом, а он всего лишь друг, и то стал им совсем недавно и не имел права ни на что серьезное.       Чтобы хоть немного успокоиться, ему требовалось физически держать мальчика в объятиях хотя бы сегодня, о чем он напрямую сказал Тайму и попросил разрешения задержаться в чужой палате. Тот спокойно принял новость, сказал, что ляжет спать один и это не проблема. Но Дайкунь успел увидеть отчетливый отблеск горечи на дне черных глаз. Ранить сердце мужчины не хотелось, Тайм буквально за уши вытащил Дайкуня из пропасти отчаянья, но пересилить себя не получилось, и он сбежал. Был шанс, что его прогонят из палаты — Тирапаньякулы очень устали после долгого и трудного дня, Тэ и вовсе беспробудно спал после наркоза, да и Макао казался сонным и медлительным. Но к Чоко пустил без вопросов, ребенок и сам вцепился в Дайкуня клещом, не желая отпускать. Парень со словами «только пока ты не заснешь» улегся на подушку, положил руку поверх маленького тела Чоко и постыдно отрубился, и сам не поняв, как.

***

      Следующие две недели пролетели как один большой длинный день. Тайм сбегал работать и помогать Кинну и Вегасу, а Дайкунь оставался наедине со своими мыслями и тревогами. Чтобы отвлечься, он стал задерживаться в палате, преданно заботился о маленькой семье, старался быть им полезным. Тэ бледно улыбался и помногу благодарил — из-за операции он чувствовал себя ослабленным и нуждающимся в поддержке, что страшно его бесило. Макао же шипел сердитым лесным котом, оправдывая семейное прозвище, и требовал тарелки в первую очередь, но Дайкунь упорно продолжал пробовать блюда сам, перед тем как передать мужчинам и Чоко — его язык любви в действии.       Еще он как мог помогал с работой, в которую Тэ вцепился со всей дури, не желая валяться в палате бесполезным балластом, отбирал бумаги и по часам заставлял пить лекарства и ездить на процедуры и прогулки в сад, иногда читал вслух, развлекая, когда у пациента начинала болеть голова от экрана и мелкого шрифта бумаг. Мужчина ворчал, бурчал, поливал затейливой бранью громоздкую и тяжелую навороченную инвалидную коляску, ставшую его средством перемещения на ближайшие недели три, и завистливо смотрел на мужа, ловко управляющегося с костылями. Макао в ответ заливисто, по-мальчишески смеялся, незло шутил, пытаясь развлечь Тэ, и жарко целовал его в губы, когда думал, что Дайкунь не видит.       С ними было тепло и комфортно. Дайкунь отогревался душой в этой палате, вопреки стойкому запаху лекарств, пищащим приборам и постоянной суете в коридоре. Чоко по-прежнему звал его к себе по вечерам, обожал трогать руки и волосы, приносил гладить котов или Карла чуть ли не по часам. И расстраивался, если в редкие ночи Дайкунь оставался с Таймом. Хотя со временем такие моменты стали сходить на нет, и Дайкунь привык засыпать в очень странных позах, подстраиваясь под ребенка, привольно раскинувшегося на не такой уж широкой кровати.       Дайкунь позволял заботиться о себе, понимая, что мужчинам важно как-то отблагодарить его за проявленное участие. Вручал Тэ расческу и садился спиной к кровати на пол, давал расчесывать и заплетать волосы, и изо всех сил старался не думать о Тайме, которого, очевидно, начал терять. Он чувствовал себя настоящим предателем, уходя к Тэ, Макао и Чоко, но Тайм и сам стал задерживаться на работе или в кабинете Кинна.       — Милый, ты постоянно задерживаешься, может, выкроишь пару часов и побудем вместе? Как раньше? — предложил Дайкунь в очередной раз, отчаявшись достучаться до мужчины по телефону.       — Конечно, малыш. Я приду ночевать пораньше, займемся любовью, м? — промурлыкал Тайм, игриво шлепая Дайкуня по заднице, но тот видел, что мужчина смертельно устал и словно отчаялся.       Полноценного секса в ту ночь у них так и не случилось, зато они сделали друг другу приятно руками и языками, целуясь так жадно и жарко, словно расставались на долгое время. Спать с Таймом было уютно, хоть и тяжеловато: была у мужчины привычка перекидывать тяжелые руки через талию соседа, из-за чего Дайкунь иногда не мог выбраться, чтобы попить или сходить в туалет, не разбудив при этом Тайма, а будить всегда было жаль. Во сне Тайм становился моложе и мягче, пропадала морщинка на лбу, подбородок расслаблялся, иногда даже губы приоткрывались, и Дайкунь, частенько просыпающийся от смутных кошмаров, долго рассматривал расслабленное лицо на соседней подушке, пытаясь успокоиться и убедить себя, что с ними обоими все в порядке.       Дайкунь пытался достучаться. Звонил по нескольку раз за день, чтобы узнать, как дела и не нужна ли Тайму какая-то помощь, но получал в ответ «я справлюсь», «все хорошо», «не волнуйся, я скоро буду», «прости, детка, много работы, нужно еще немного потерпеть». Тайм отдалялся, медленно, но неуклонно, и это причиняло Дайкуню сильную боль, заставляя часами пролистывать сохраненные фото и все чаще зависать в палате Тирапаньякулов.       Тан Пин на одиночных сессиях часто повторяла, что так нельзя, нужно выбрать какую-то одну сторону, а не пытаться усидеть на двух стульях. И Дайкунь выбрал, совершенно случайно и спонтанно, когда Чоко, в очередной раз нахваливая его руки, пока Макао и Тэ были на процедурах у врачей, поднял ладонь к губам, поцеловал в центр, сразу после этого прижал к щеке и широко улыбнулся. Дайкунь много раз видел этот нежный, трогательный жест в исполнении Макао, Тэ и самого Чоко — их семейный отличительный знак, только для своих, означающий безусловную любовь и привязанность, родом из детства Чоко, когда они только-только начинали друг другу доверять и становиться семьей. Дайкунь как во сне повторил его, чувствуя сладкий запах мангового бисквита Чансуды от ладошек ребенка, и бросился в ванную, на ходу соврав, что соринка в глаз попала.       Влетев в помещение, он поспешно запер дверь и оперся на раковину, душа слезы, но те все равно прорывались буйным, неконтролируемым потоком. Из отражения на него смотрел заплаканный мальчишка, на вид не старше семнадцати. Разбитый, сломанный, никому не нужный и одинокий.       — Что тебе еще нужно?.. У тебя же уже есть мужчина, заботливый, хороший, сильный. Зачем тебе еще? Зачем тебе они?.. — прошептал он, глядя в полные слез глаза-вишни, что приводили в бурный восторг и Тан Сюаня, и тех, под кого он подкладывал тогда еще неопытного, слабого, ведомого подростка. Иногда, ради того, чтобы добиться такого эффекта с его лицом, мужчины трахали Дайкуня в глотку по полчаса, а потом любовались выражением беспомощной обиды и страха, отражавшегося в заплаканных прозрачных глазах.       — С ними тепло, — шевельнулись искусанные губы в ответ на заданный им самим вопрос.       Разговаривать с отражением было глупо и странно, но Дайкуня это сейчас волновало в последнюю очередь. Хотелось выговориться, освободиться от неподъемного груза тоски и вины, но пойти было не к кому. Тан Пин четко выразила свое мнение по этому вопросу, а других близких людей, помимо Тирапаньякулов и Тайма, у Дайкуня не было. Оставался только этот несчастный мальчик в зеркале, с дрожащими губами, мокрыми глазами и уныло сгорбленными плечами.       — И что?! Сломаешь их семью ради своего удовольствия? Тебе нужно остановиться, переломить себя. Твое место — с Таймом, а ты устроил здесь непонятно что. Думаешь, ему приятно знать, что ты сбегаешь к чужим людям? Думаешь, он просто так задерживается на работе?       — Я знаю. Я все знаю. Но с ними так тепло и спокойно… Тэ-гэ так ласково смотрит, он же такой хороший, такой… светлый. Я ничего светлого в жизни не видел, я не хочу обратно в темноту!.. И кхун Макао всегда ко мне ласков, он никогда не кричал и не злился, ни разу не ударил, я просто не могу…       — А как же Тайм?.. Почему нельзя любить их на расстоянии? Почему ты должен быть так близко и влезать в самое сердце семьи?       — Я ничего у них не попрошу, клянусь! — Дайкунь сморгнул слезы и твердо посмотрел в глаза своему отражению. — Никогда ничего не попрошу. Я просто хочу быть рядом, хочу заботиться о них, потому что остальные сейчас слишком заняты. Я их люблю, я дурак, но я люблю каждого из них. И мне плевать, что подумают об этом люди. Они все важны для меня, я не могу вырвать их из сердца и просто забыть. Они все нужны мне, потому что я заебался быть один!       Дайкунь с размаха ударил по стене рядом с зеркалом кулаком, но тут же испуганно сжался и оглянулся на дверь, боясь, что звук будет услышан Чоко в палате. Рука пульсировала болью, однако это помогло немного успокоиться и настроиться на нормальное общение. Он принял решение еще раз поговорить с Таймом, прояснить ситуацию, открыто сказать, что ни на что не претендует, просто хочет помочь. К счастью, когда Дайкунь, умывшись и успокоившись, вышел из палаты, Чоко куда-то отлучился, а Карл не мог никому рассказать о новых слезах, прокатившихся по лицу парня и осевших на плотной шерстке зверька.       Дайкунь, мучаясь и переживая, прождал в комнате всю ночь, но Тайм не пришел совсем, телефонная линия была постоянно занята, сообщения висели непрочитанными, а секретарь мужчины очень заебанным голосом сообщил, что у них возникли проблемы с филиалом в Китае, которые они все пытаются срочно решить удаленно. Дайкунь переплел свои косички четыре раза, под утро все же забывшись некрепким, зыбким сном. И приполз в палату в семь утра, сверкая опухшими веками и синяками под глазами. Взгляды Макао и Тэ становились все более задумчивыми и оценивающими, и парень покорно опускал голову, ожидая отстранения от семьи в любую секунду.       Он все еще любил Тайма, пусть больше и не зависел от него так сильно, как раньше. Все еще тянулся, но уже понимал, что не удержит рядом. И даже Тан Пин не стала ничего говорить, лишь поджимала подкрашенные матовой розовой помадой губы и опускала взгляд, не смея осуждать или ругать друга и подопечного. Она знала, что Дайкуню в любом случае будет больно, сопереживала, хотела помочь, но не могла уберечь от собственных решений и их последствий.       Через пару дней Чоко зашел еще дальше и показал им перед сном забавных крупных хищных котов, подведя планшет с фотографией к лицу Дайкуня. И попросил разрешения называть его «ирбис-гэ», что отдалось в груди теплом уютного дома после долгого зимнего холода. Конечно, Дайкунь разрешил, опасливо поглядывая на родителей мальчика, но те, как всегда, относились к нему благожелательно. Очередной этап включения в семью прошел удачно.       

***

      Поцелуй вышел спонтанным и незапланированным. Дайкунь настолько запутался, что запретил себе даже просто думать о чем-то большем, чем о бережных прикосновениях расчески к волосам во время их с Тэ вечерних сеансов заплетания. Но в коридоре кто-то что-то уронил со звоном и вскриком, Дайкунь вздрогнул, уязвимо закрылся руками, мгновенно погрузившись в кошмар в особняке Вегаса, и залился слезами, с ужасом понимая, что не может остановиться. Накопленные и тщательно сдерживаемые тревога, боль, непонимание и страх захватили сознание, заставляя почувствовать себя пленником в собственном теле. Он попытался сказать об этом Тэ, но из-за слез не мог нормально вдохнуть и толком не видел, где тот находится, лишь чувствовал на спине и плечах заботливые руки и мягкие касания.       Дайкунь подсознательно ожидал пощечины, однако за подбородок ухватились теплые сухие пальцы, а губы накрыл поцелуй — неглубокий, властный, уверенный. Стоило учесть, что Тэ не поднял бы на него руку, даже по такому поводу. И Дайкунь не выдержал, натянутая до предела струна внутри лопнула, высвобождая гнев на самого себя, бескрайнее, всепоглощающее, почти безумное желание любить, быть любимым и находиться рядом со светлым и ласковым человеком, что целовал его так ненавязчиво и приятно. Дайкунь сдался за мгновения, отзывчиво, с готовностью приоткрывая губы навстречу, позволяя мужчине сминать и посасывать свои. Его впервые целовали вот так — боясь навредить, поранить, испугать, оттолкнуть. Но в то же время Тэ был опытным, знал, что делает, и поцелуй не ощущался робким или смазанным.       Дайкунь первым прервал касание, легонько толкнул Тэ в плечи, опрокидывая на подушки, и свернулся на его груди, уткнувшись носом в шею, пахнущую лекарствами и неповторимым запахом меда от любимого парфюма. Еще совсем чуть-чуть пахло морем и нарциссами, оставшимися от Макао, обожающего целовать мужа в шею и плечи и потираться о него щеками. Изящная рука накрыла спину Дайкуня покровительственным жестом, влажные губы коснулись лба, заодно проверяя температуру. Он почувствовал себя как никогда счастливым и оберегаемым, даже с Таймом такого уровня защищенности и безмятежности достичь не удавалось. Поэтому и решился на то, чего никогда не сделал бы в нормальном состоянии — в благодарность за все случившееся поймал руку Тэ, несмело поцеловал ладонь и прижал к своей щеке, часто моргая, чтобы скрыть подступающие вновь слезы. Тэ пораженно охнул и поспешил повторить жест, запуская в груди Дайкуня фейерверк из радости, горечи и любви. И предчувствия скорого конца.       Расплата за недолгое блаженство и впрямь пришла быстро и неотвратимо — в лице грозно нахмурившегося Макао. Дайкунь не сдержался и от резкого тона закрылся руками, думая, что его больше никогда и на порог не пустят. Вот только ладони, накрывшие его запястья в жесте поддержки, принадлежали даже не Тэ, а самому Тирапаньякулу. Макао помог Дайкуню разжаться из клубка, напоил водой, ласково погладил по голове, как никогда похожий на своего приемного сына. И подтвердил, что ничего страшного не произошло и он совсем на них не злится. Это казалось настоящим чудом, несбыточным и невозможным, но Дайкунь умел читать людей и видел, что Макао не закрывался перед ним и не лгал, лишь попросил самостоятельно рассказать Тайму о случившемся.       В тот же вечер реальность снова ударила со всей дури под дых: Тайм собрался в длительную командировку в Китай, и они оба осознавали, что это конец. При всей любви к Дайкуню Тайму просто не хватит терпения и силы воли продержаться без секса три-четыре месяца. Да и Дайкунь не из тех, кого долго ждут. Их договоренности, их отношения, их связь рассыпались прямо на глазах, оставляя обломки и пепел. Дайкунь целиком и полностью облажался — и как парень, и как человек, и как мужчина. Он по собственной глупости и недальновидности потерял того, с кем было хорошо и спокойно, того, кто вытащил его из скверного и сложного периода, подарив покой, защиту и внимание.       Слезы затрудняли видимость и в который уже раз за эти две недели струились по щекам. Второй раз за день Дайкунь открыто плакал при ком-то, и если Тэ его нежно утешил и успокоил, то Тайм не торопился подходить, только смотрел издалека больным и печальным взглядом, будто уже не имел на него никаких прав. Тан Пин, умница и профессионалка, много раз предупреждала, что так будет и что именно этим все закончится. Но Дайкунь глупо и наивно думал, что его уютная сказка, с любовью и трудом свитое гнездышко, в котором царил пусть и шаткий, но мир, просуществует чуть дольше. Поцелуй с Тэ перед такой «сногсшибательной» новостью отошел на задний план, даже рот раскрыть толком не получилось, ведь они с Таймом уже стояли на пороге разрыва, и рассказывать правду было ни к чему, Тайм просто не стал бы слушать, все для себя уже решив. Дайкунь вновь тонул в себе, в слезах, в боли, в чувстве отчуждения и осознания провала и потери. Сил только и осталось, что легонько поцеловать губы любимого мужчины и сбежать, не оборачиваясь, чтобы сохранить хоть немного достоинства и не броситься перед ним на колени, рыдая и умоляя остаться. Все, что удалось сохранить — домашние, простые и естественные фотографии, сделанные под шумок при помощи телефона и камеры в заколке. И болезненную память о том, как хорошо ему было с этим человеком.       Ноги сами принесли по вызубренному за эти дни маршруту. Дайкунь замер у знакомой пластиковой белой двери, всхлипывая и пытаясь успокоиться. Макао, видимо, устав слушать хлюпанье соплей и шорохи с той стороны, распахнул створку, увидел заплаканного парня, переменился в лице и затащил внутрь за руку, благо ни Тэ, ни Чоко в палате не наблюдалось.       — Эй, эй, Лю-эр, что случилось? Вы поссорились? Тайм тебя ударил? Обидел? Херни наговорил?       Макао взялся за плечи Дайкуня большими горячими ладонями и попытался заглянуть в глаза, но тот физически не мог посмотреть в лицо этому человеку, лишь помотал головой, показывая, что предположения не верны.       — Тогда что? Мне с ним поговорить?       — Нет! Не надо, пожалуйста, не надо! — Выкрикнул Дайкунь, сжимая похолодевшие пальцы на костистом запястье, когда Тирапаньякул потянулся к тумбочке за телефоном. — Мы сами с ним все уладим. Это временная трудность. Все хорошо, кхун Макао.       — Ты же и сам в это не веришь, Лю-эр.       — Простите. Я сейчас все исправлю. Не надо ему звонить. Он ничего мне не сделал, правда. Я сейчас умоюсь, и все пройдет. Спасибо, что попытались защитить.        Макао пусть и со скрипом, но поддался, Дайкунь вытер слезы, умылся и натянул почти правдоподобную улыбку, вот только Чоко провести не удалось. На что он рассчитывал вообще, общаясь с таким проницательным, сообразительным и чутким ребенком? Мальчик показал им очередное видео со снежным барсом, повторяя, что Дайкунь похож на этих потешных и красивых длиннохвостых животных. И деловито уточнил про «мишку-гэ», отчего у Дайкуня на миг потемнело в глазах. Он понимал, почему Чоко так хорошо относится к нему самому — привлекательная внешность, необычные манеры и акцент, умение фотографировать, да и с детьми он всегда ладил, но включения в «семью зверят» Тайма совсем не ожидал. Впрочем Чоко, как и Луна с Саммер, всегда видели больше и дальше, чем показывали, что и отразилось в таком сложном и одновременно простом вопросе. Зная, насколько Дайкунь привязался к ним всем и что Тайм — его официальный партнер и почти жених, Чоко легко и без проволочек включил в свою семью и мужчину. Глядя Дайкуню в глаза, назвал их красивыми, поведал, что целовать любимых людей — хорошо и правильно, придумал Тайму свое домашнее имя, парой фраз засветил, что знает о поцелуе Дайкуня с Тэ и совсем не против такого формата отношений взрослых.       Глаза снова защипало, но Дайкунь мужественно сдержал порыв и затискал Чоко вместе с енотом. Они вновь улеглись спать в привычном раскладе: Макао с Тэ на большой кровати, а Дайкунь и Чоко на соседней кровати поменьше. Спиной парень чувствовал внимательный, тяжелый взгляд Макао, но поворачиваться не решался, опасаясь столкнуться со злостью или ненавистью.       На следующий день после обеда они по просьбе Макао совместными усилиями упаковали Тэ в коляску и поехали смотреть карпов Танкхуна и гулять на свежем воздухе, пока Чоко по пути развлекал их историями из мира животных, подсмотренных в энциклопедиях и на YouTube.       Вернувшись в палату, Дайкунь сразу почувствовал: что-то неуловимо изменилось. Макао выглядел довольным и спокойным, Тэ — гордым. Их с Чоко кровать пропала, вместо нее появилась другая, тоже двуспальная и вплотную придвинутая к кровати Макао и Тэ, так что образовалось огромное мягкое лежбище во всю стену. Дайкунь не мог поверить своим глазами и чувствам, но и спрашивать не решился, лишь позволил Тэ провести ритуал с расчесыванием и заплетанием. Несколько раз звонил Тайму, но к тому было не пробиться — абонент занят, абонент вне зоны, абонент занят. Навестивший друзей замотанный, но вполне здоровый Кинн немного успокоил Дайкуня, заверив, что Тайм города и страны не покидал и вроде бы не собирается, просто работает как проклятый, так как навалились небольшие проблемы с фирмой и командировкой.       Дверь палаты открылась, когда часовая стрелка перешла десятое деление, и на пороге встал Тайм в закрытой тонкой пижаме. Смущенный, растерянный, со взглядом, полным страхов и сомнения. Раскрыл руки, маня к себе, и Дайкунь ощутил на предплечье ласковое, ободряющее пожатие ладони Тэ. Спорхнув с места рядом со светловолосым мужчиной, парень бросился к Тайму, впечатался всем телом в широкую грудь, плача и смеясь от того, что, кажется, у него получится сохранить сразу всех. Вернее, не у него, а у Макао, задолбавшегося видеть перед собой заплаканное, расстроенное и вечно опухшее лицо бывшей модели.       Тайм легко подхватил Дайкуня на руки, отнес в постель, но тот не усидел на месте — изоляцию в ванной он не раз проверял собственным неудержимым плачем, так что знал: звуков соития слышно не будет, если не шуметь слишком сильно. Макао проводил их насмешливым и понимающим взглядом и опустился возле заливисто смеющегося супруга, укладывая его на спину и нависая на локте здоровой руки.       В ванной Дайкунь толкнул Тайма к раковине, опирая поясницей о край, и опустился на колени, парой движений и горячим взглядом снизу вверх приводя крупный, увитый венами член Тайма в полную готовность. Смазка знакомой солью и сильной горечью легла на язык — Тайм явно злоупотреблял алкоголем, что Дайкунь намеревался в ближайшее время исправить, усматривая в этом только свою вину. Сейчас же он со всей старательностью доказывал и себе, и партнеру, что все еще любит и хочет доставлять ему удовольствие.       Тайм не продержался долго — Дайкунь был достаточно опытен, чтобы понять: ему не изменяли, если мужчина и кончал без него в эти дни, то только от собственной руки. Поэтому он без колебаний проглотил все, что было во рту, облизнулся, убирая остатки, получил откровенный, грязный поцелуй — поначалу Тайм так не делал, но после одного особо горячего минета сломал свой принцип в отношении этих ласк и каждый раз долго вылизывал рот любовника языком, благодаря за доставленное наслаждение. Грубая ладонь с мозолями от штанги и пистолета скользнула под одежду парня, обхватывая уже давно текущий твердый член. Порывистые, жадные, настойчивые движения внизу и поцелуи и засосы вверху помогли за несколько минут прийти к финишу. Тайм насмешливо хмыкнул, снова поцеловал в губы, влажно и пошло чмокая слюной и вылизывая рот в самой откровенной манере, вымыл руки и помог им обоим очиститься от остатков спермы. Поцеловал в плечо, поправил одежду и вежливо постучал о косяк, прежде чем открыть дверь в палату.       Тэ и Макао, в силу полученных обоими ранений, не могли полноценно заниматься сексом, но целовались и ласкались часто — за эти две недели почти совместной жизни Дайкунь регулярно ловил их на французских поцелуях, а пару раз еще и за спешным петтингом. Сейчас Тэ тоже выглядел счастливым и зацелованным. Спальная рубашка сбилась, открывая превосходный вид на трогательно выступающие и чуть покрасневшие ключицы, губы увеличились по контуру и казались влажными, глаза счастливо блестели. Макао пошло, хитро улыбался и облизывал такие же красные губы, со значением переглядываясь с Таймом поверх головы Дайкуня.       Прибежавший ночевать Чоко окончательно расставил все по местам и выбил Тайма из колеи своим экспромтом. Дайкунь едва успел щелкнуть шпионской камерой в шпильке, ухватывая выражение полнейшего охреневания на обычно насмешливом и нечитаемом лице своего партнера. Согласившись побыть «мишкой-гэ» для ребенка, Тайм даже ласково потрепал Чоко по волосам, чего за ним никогда не водилось — детей он не понимал и сторонился, боясь им как-то навредить или вызвать плач.       Когда они улеглись на огромное мягкое лежбище, сходу распределив места, Дайкунь оказался с одной стороны согрет знакомым и любимым теплом мощного, тяжелого тела Тайма, а с другой привычно обнимал вертлявого Чоко, чувствуя себя самым счастливым человеком на всей планете. Тэ нежно погладил его по волосам и даже поцеловал в лоб на ночь, отчего Дайкунь растекся в медовую лужу и поспешил прижать к щеке ладонь мужчины, не целуя, просто потираясь о нее. Тэ улыбнулся, чмокнул Чоко в щечку, подарил Макао неглубокий, но очень нежный поцелуй в губы. Осторожно коснулся плеча Тайма, проверяя реакцию, и получил не менее робкое, пока еще пробное прикосновение к волосам в ответ.       Дайкунь поправил на быстро заснувшем ребенке одеяло, отследил в сумерках палаты запоминающийся профиль дремлющего Тэ, послал благодарную, сияющую улыбку Макао, убрал длинный хвост Карла от лица Чоко, чтобы мальчик не расчихался из-за щекотки, и вжался покрепче в грудь Тайма, закрывая глаза. Внутри плескалось первозданное, чистое, нефильтрованное счастье, и Дайкунь собирался сохранить каждую его каплю так долго, как только сможет.

***

Тэ

      Тэ заметил парня сразу, несмотря на страх за сына и радость от того, что невредимый Чоко оказался вновь в его руках. На Дайкуня невозможно было не смотреть, он привлекал внимание, где бы ни находился — грациозный, изящный, манерный, необыкновенный. Тэ краем глаза отметил его красоту и стать, был благодарен за возвращение сына, искренне радовался тому, что Тайм смог исправиться, но в глубине души, уже нарыдавшись и успокоившись после внезапной потери и возвращения ребенка, понял, что завидует.       Он просто не смог не думать об этом парне даже после того, как история с побегом Чоко окончательно утряслась. Нечестные, недостойные мысли изводили и грызли, подтачивали самооценку, потому что в свое время Тэ оказался недостаточно хорош, красив и уверен в себе, чтобы удержать рядом с собой Тайма. А Лю Дайкуню, юному мальчику с лисьей улыбкой и тонкими пальчиками, это удавалось само по себе, без усилий и моральных затрат. Тэ убеждал себя, что не имеет права ревновать. Что в свое время сделал все, что мог, чтобы удержать Тайма, что он ни в чем не виноват, и так просто получилось. Что они не были готовы к нормальным отношениям, начав встречаться слишком рано — и в итоге Тайму просто не хватило времени и размаха на развлечения, достойные молодого наследника весьма состоятельных родителей. Теперь же не кому ревновать, у каждого из них своя жизнь и свои цели, и Тэ ни за что не променял бы свое уютное семейное гнездышко и роскошного мужа на возвращение отношений с Таймом (пусть и в их улучшенной версии). Но обида и досада все равно саднили, как небольшая незажившая рана.       Дайкунь все чаще мелькал в зоне видимости и почему-то смотрел на Тэ, как на божество, хотя тот уже давно стал замечать в зеркале морщинки, пятнышки, растяжки и возрастное ухудшение кожи. Макао горячо убеждал его, что он самый красивый и желанный, не раз доказывал это в спальне и не только, но Тэ все равно сомневался. До мозга костей преданная натура мужа-однолюба просто не давала тому смотреть по сторонам, поэтому мнение Макао хоть и весьма уважалось, но не могло считаться эталоном и истиной в последней инстанции.       Дайкунь пару раз фотографировал Тэ на семейных праздниках, и выходило просто замечательно — на этих фото Тэ почти всегда улыбался или смеялся, выглядел счастливым, привлекательным и уютным. Благодаря длинноволосому юному фотографу старое увлечение, похороненное где-то глубоко под семейной рутиной и рабочими обязанностями, подняло голову, только теперь Тэ пробовал себя не в качестве фотографа, а как критик и модель.       Однажды, набравшись храбрости, он сам спросил у Дайкуня, почему тот считает его красивым. Парень закусил губу, намотал на палец тонкую тугую смоляную косичку, нахмурил выщипанные бровки идеальной формы и выдал с чарующим напевным акцентом:       — Когда вы улыбаетесь, мир вокруг меняется. Есть люди с очень светлой улыбкой, вроде кхуна Пита или кхуна Порша. Есть те, кого улыбка преображает до неузнаваемости, вроде кхуна Кинна или Бен-сюна. А есть такие люди, как вы — сразу заметные и хрупкие. Когда я увидел ваши фото у Тайма в памяти телефона, сразу понял, что вы… хоть вы с ним и не были официально женаты, вы были для него мужем. Он и правда любил вас, просто не умел это правильно показать. И я понимаю, почему он так сильно влюбился в вас. Я отретушированный, законсервированный в одном виде, какие бы костюмы на меня ни надевали, понимаете? Меня годами учили правильно стоять, смотреть, говорить, улыбаться, показывать на камеру только рабочую сторону лица. А ваша красота естественная, натуральная, она идет от сердца и все время меняется, перетекает, расцветает. Вы не всегда идеальный, но именно в этой неидеальности спрятан особый шарм. Вы очень красивый, кхун Тэ. Намного красивее меня.       — Глупости, — ответил тогда Тэ, покраснев от шквала затейливых, необычных комплиментов. — Это ты красивый, Кунь-эр, глаз не оторвать. Тайм тебя очень любит, намного крепче и сильнее, чем меня в свое время. Береги его, ладно? Он сделал мне очень больно, я чуть не потерял из-за его выходки Макао, моего любимого человека, моего мужа, но на Тайма я больше не злюсь. Я стал мудрее и взрослее, теперь лучше понимаю причины его поступка. Можно сказать, у меня получилось переосмыслить и отпустить прошлое. И я желаю вам обоим только счастья.       — Вы очень добрый и чуткий. Кхуну Макао с вами сильно повезло, — добавил Дайкунь и протянул Тэ телефон экраном вверх. Очередное его фото в саду, во время игры с Чоко, Мали и Роном — смеющегося из-за шутки Порша, полного света и надежды, легко закинувшего голову назад — именно настолько красивого, как его описывал этот глубоко сломленный внутри мальчик. Благодаря фото и разговору у Тэ получилось признать, что на лицо и в одежде он все еще хорош, но Макао-то чаще видел его без одежды, и это грызло и подтачивало уверенность Тэ в себе, несмотря на диеты и спортзал.       Потом случился разговор «женушек», и Тэ как мог постарался утешить и поддержать расстроенного Дайкуня. Держать его за руку было приятно — Тэ всегда тактильничал с ближним кругом, вот только общался в основном с бойцами и телохранителями. Даже Пит при внешней хрупкости и худощавости на ощупь напоминал стальной канат, а не живого человека. Сейчас же кожа под пальцами Тэ была нежной и ухоженной, ощущалась совсем иначе, чем у Макао, Порша или того же Тайма. Коварный вопрос Порша застал их обоих врасплох, но Тэ сказал чистую правду: они с Дайкунем и правда смогли бы построить отношения вместе. Пусть не так активно и страстно, как было с Таймом и Макао, но они смогли бы быть счастливы, даром что Тэ почти на пятнадцать лет старше. Лю Дайкунь не ощущался ребенком, наоборот, в некоторые моменты казался почти стариком. Было нечто сломленное и отчаянное в его позе — в выражении глаз, положении рук, мелких горьких складках у совершенных губ — что давало досужему наблюдателю понять: этот красивый, как с картинки, парень пережил слишком много всякого дерьма и теперь ему нужны лишь покой, забота и безусловная любовь.       И все предположения сполна подтвердились, когда всплыла правда о Тан Сюане. Тэ редко кого-то ненавидел от всей души, но того человека хотелось разорвать на месте за всю боль и ужасы, что перенесли по его вине несчастные дети из «школы искусств» и Дайкунь. Тэ утешал плачущего, расстроенного парнишку, гладил по спине и волосам, давал безусловную защиту, убежище из собственного тела и называл солнышком и малышом, чувствуя, как важно сейчас разрушенному до основания ребенку в теле взрослого привлекательного парня почувствовать себя важным и ценным для других людей. Поэтому, осознавая, что сам не справляется с тяжелыми и негативными эмоциями Дайкуня, пустил к нему Чоко — уж кто-кто, а их с Макао ребенок мог заболтать кого угодно, подключив воображение, любимых зверушек и богатый набор сказок и анекдотов, что рассказывал выздоравливающему Питу в прошлом.       Утром, когда Дайкунь вышел из их с Таймом спальни, заспанный, подавленный, настороженный, Тэ первым его обнял, поглаживая по спине кругами, и пригласил к столу. Парень ощущался хрупким и ломким, как засушенный цветок — тронь — развалится на кусочки. Дайкунь несмело сел за общий стол, оглядываясь и осматриваясь, словно ожидал удара или крика в любой момент. Вегас поставил перед ним тарелку с карри — в этот раз у плиты стояли они с Питом, поэтому еда была особенно сытной, острой и пряной.       Дайкунь почти заплакал над тарелкой, он выглядел таким несчастным и потерянным, что Тэ уже открыл рот, чтобы спросить, что не так, и все быстро исправить, как Пит подтолкнул Вегаса под локоть, тот внимательно посмотрел на гостя, придвинул к себе его тарелку и проглотил ложку карри. Следом отпил из бокала с водой, что поставил в придачу к блюду. Глаза парня осветились благодарностью и стали похожи на две яркие звезды, а по искусанным за ночь губам скользнула легкая улыбка.       — Солнце, не расскажешь, что это было за столом? — спросил Тэ у Дайкуня, когда они выбрались в сад через пару часов, присмотреть за детьми и играющими друг с другом Виктори и Греем.       — Прости. Это вышло случайно, я не хотел вас расстраивать. Хозя… тот человек любил нас наказывать за непослушание. Травил мелкими неопасными ядами, от них болел живот и появлялась слабость. За специями легко скрыть отраву, вот я и подумал…       — Вегас не стал бы тебя травить. Во-первых, ему незачем это делать, во-вторых, это совсем не его метод, — заверил Тэ и притянул к себе парня, обнимая за талию и пригибая голову к своему плечу. В нос забился нежный запах пионов, и Тэ хмыкнул, вспомнив, что Тайм специально ради Дайкуня перевез из их квартиры кучу уходовых средств для лица и волос. — Мы все тебе глубоко сочувствуем, малыш, и хотим помочь. Здесь ты в безопасности.       Рассказав об этом разговоре Поршу и Питу, Тэ невольно запустил своеобразный флешмоб: перед тем, как дать Дайкуню еду, Тирапаньякулы демонстративно отпивали или откусывали кусочек, давая понять, что пища не отравлена. Подключились даже Кинн, Пакин и дети, а однажды и Чан сделал маленький глоток из чашки, которую потом передал Дайкуню.       О фотосессии они договорились случайно. Дайкуня требовалось как-то развлечь, вытащить из грустных мыслей и страшных воспоминаний, и Тэ подумал, что получить профессиональные фото от такого вовлеченного и заботливого фотографа лучше, чем от кого-то малознакомого. Он все еще сомневался в своем теле и красоте, но перед Дайкунем хотя бы было не так стыдно за растяжки и чересчур пышную задницу. Спросив совета и разрешения у мужа — все же Макао был ярым собственником и решение сделать такой откровенный подарок следовало обсудить заранее, Тэ получил неожиданный, но в целом логичный вопрос:       — Хочешь его поцеловать? Или, может, зайти еще дальше? Я не злюсь, если что, мне просто интересно.       Тэ покачал головой, но потом замер и помолчал минуты две, всерьез раздумывая, примеряя, изучая собственный отклик на предложение мужа. Лгать Макао он никогда не стал бы, слишком страшился разрушить кокон доверия и поддержки, что они сообща строили целых четырнадцать лет. Поэтому, зачерпнув побольше честности и смелости из закромов души, ответил:       — Хочу. Насчет секса не уверен, но поцеловать хочу. Прости, рысь, я знаю, что это глупо и странно. И это совсем не значит, что я тебя разлюбил или ты стал каким-то не таким! Пожалуйста, поверь, я очень тебя люблю!       — Но его ты любишь тоже, — фыркнул Макао, подбираясь поближе. Его взгляд был задумчивым, слегка сожалеющим, и Тэ вновь почувствовал себя виноватым и испорченным.       — Прости, пожалуйста, рысь, прости! Это не ради новых впечатлений или экзотики, я просто… Хочу его целовать и обнимать, вот и все. Я понимаю, я все понимаю, наверняка со стороны это выглядит ужасно, неправильно и уродливо, — на глазах Тэ выступили слезы, хоть он и пытался их сдержать, чтобы не нервировать мужа. — Я никогда ничего не сделаю без твоего разрешения, клянусь. Пожалуйста, рысь, поверь, ты для меня — все. Я не знаю, как жить без тебя, но эти чувства… они внутри меня сидят и шепчут: он маленький, он уязвимый, он хороший и сломанный. Тебе нужно быть с ним добрым. Защищать. Нежить, чтобы улыбался и смеялся. Целовать и обнимать, когда грустит…        Голос неожиданно подвел и сорвался на середине фразы. Тэ собрался с силами и договорил, что предложит Тайму и Дайкуню уехать куда угодно, когда закончится история с Тан Сюанем, и что ограничит общение по первому требованию Макао, если тот решил, что для него терпеть такое — слишком. Попытался даже извиниться за свои чувства, но осекся, когда на губы легли теплые пальцы, вынуждая помолчать.       Макао вместо того, чтобы ругаться, кричать, обвинять Тэ в дурости, измене, похоти и Будда знает, в чем еще, испытующе заглянул в глаза и что-то все же в них нашел. Улыбнулся, понимающе и незло, вытер слезы Тэ огрубевшими, но ласковыми пальцами, сгреб в медвежьи объятия и привычно окольцевал талию. Поцеловал яремную вену шершавыми губами, прикусил переход между шеей и плечом, видный в вороте сбившейся майки-безрукавки и ответил, глядя в глаза:       — Я тебе верю, лисенок. Ты можешь целовать кого угодно, если тебе это нравится. И пока это остается всего лишь поцелуем. Я не считаю тебя испорченным или грязным только потому, что твои чувства проявились вот так. Я же не слепой, Тэ, вижу, как вы смотрите друг на друга. Только к Тайму не лезь, на него у меня до сих пор мощный триггер остался. А Лю-эр… вы красиво вместе смотритесь. В общем, если ты хочешь его целовать и обнимать, то я не против. И вообще, львенок много говорил о том, что для того, чтобы нарисовать хороший портрет, нужно почувствовать своего натурщика. А Лю-эр тебя фоткает, как одержимый, вдруг, тут так же работает. Уже хочу увидеть результат фотосессии, с твоей фотогеничностью и его талантом должно выйти космически. Люблю тебя, эй, лисенок, ну чего ты, не плачь.       Тэ облегченно рассмеялся сквозь слезы радости и облечения и прильнул к Макао, порывисто целуя знакомые до последней трещинки губы. Его чувства приняли, как само собой разумеющееся. Ему верят по-прежнему сильно. Его любят. Им дорожат и не считают испорченным и мерзким. Даже если бы Тэ попытался описать свою любовь к Макао, у него не хватило бы слов на всех трех языках, что он знал.       В студии друга Дайкуня, во время предварительной подготовки и обсуждения деталей и концепции фотосессии, Тэ случайно увидел уродливые, длинные шрамы на спине парня, застав его за переодеванием. Дайкунь моментально прикрылся и зажался, Тэ поспешно отвернулся к стене лицом, не нарушая чужой приватности, но, благодаря Кану и его чокнутому характеру, он знал толк в шрамах и мог на глаз отличить жестокое обращение от простой небрежности. Дайкунь намертво закрылся, отказавшись разговаривать на эту тему, и Тэ не решился лезть, только предупредил мужа, чтобы держался с парнем как можно более вежливо и учтиво. Не подходил слишком близко, не шутил ниже пояса, не касался без разрешения. Макао отнесся максимально серьезно и старался обеспечить для Чоко, Тэ и Дайкуня самые лучшие и безопасные условия. Парень быстро уловил изменение отношений к себе и благодарил Макао осторожными прикосновениями к рукам и плечам, будто пугливый, битый жизнью уличный кот, опасливо трогающий нового человека маленькой лапкой. Тэ такие жесты ужасно веселили, а еще он знал своего мужа и понимал, что того они тоже забавляют и ничуть не раздражают.       Сама фотосессия тоже получилась на славу. Пустая ночная студия, длинные темные тени от предметов на стенах, лампы для освещения, сам Дайкунь — дотошный, сосредоточенный, полностью погруженный в работу. И множество приборов неясного назначения, которые фотограф подстраивал лично, чтобы даже случайно не показывать чужакам наготу своей модели. Тэ до последнего сомневался, стоит ли соглашаться на такое откровенное предложение — все же, несмотря на регулярный спортзал и диеты, выглядел он далеко не так хорошо, как в дни юности. Но Дайкунь убедил, что стоит хотя бы попробовать, а фото, если не получатся, можно будет удалить.       И Тэ не пожалел. Они угробили почти пять часов, с десяти вечера до трех утра, но на получившихся снимках он выглядел элегантно, изящно, соблазнительно, даже горячо. Тэ был… сексуальным, и впервые за долгое время почувствовал себя достойным чужого внимания и физически привлекательным. Перед Дайкунем поначалу было ужасно стыдно, но после часа с лишним мучений и подстраивания света и камеры, парень потеребил косичку, потер подбородок, подергал носом и попросил представить на своем месте Макао.       Дело быстро сдвинулось с мертвой точки. Муж знал Тэ любым, видел любым — и расстроенным, и заплаканным, и сопливым, и напомаженным, и растерянным, и разбитым. Перед Макао не было бы стыдно ни за что, а мысль о том, что тот вот так его фотографирует, ради их собственного удовольствия и памяти, пробудила в Тэ нечто горячее, первобытное и жадное, требующее, чтобы он непременно покрасовался перед мужем. И пусть прохладные простыни скользили по телу, запах роз сводил с ума насыщенностью, а воск оставил несколько мелких пятнышек на теле, Тэ осознавал, что это — мизерная цена за отличный фотосет. И что Макао, и сам накопивший небольшой сундучок его полароидных и не только фото, будет рад такому эксклюзивному и профессионально сделанному подарку.       Видя неприкрытый восторг модели после просмотров результатов, Дайкунь устало улыбался, с гордостью и удовлетворением от хорошо проделанной работы. Фильтры и ретушь они не использовали из принципа — Тэ не хотел прятаться, да и без них фотографии получилась роскошными. Молодой фотограф скинул их Тэ в Лайн и попросил показать Макао, но только наедине. Однако тот не удержался, засветил снимки даже чуть раньше годовщины — и получил несколько часов сплошного удовольствия и ласк неутомимого мужа. Макао как с цепи сорвался, раз за разом доводя Тэ до пика и нежа в перерывах. Это был один из лучших актов их любви за все годы отношений и брака и самая запоминающаяся годовщина, разумеется, после самой первой.       Нежась в объятиях в перерывах между заходами, Макао спросил, кого Тэ представлял во время фотосессии, и тот, глядя прямо в любимые глаза ответил со всей честностью — его. Макао Тирапаньякула. Любимого мужа, отца их общего ребенка. Того по уши влюбленного в Тэ храброго и дерзкого мальчишку, что все еще частенько проглядывал под маской взрослого самодостаточного мужчины. За правду он был вознагражден облегчением, отразившимся во взгляде Макао, и новым витком горячего разнузданного секса, инициированного им самим.       Слова мужа про возвращение романтики пробудили в Тэ нечто жадное, порывистое и почти забытое за «клятой рутиной» и работой. Старания Макао напомнили, что над отношениями всегда работают двое, и Тэ мысленно поклялся, что приложит со своей стороны все возможные усилия, чтобы его партнеру было с ним хорошо, хотя Макао никогда ни на что не жаловался и по-прежнему смотрел на него глазами, полными обожания и любви. Тэ и сам жадничал и торопился взять все, что возможно — у них наконец было время на себя и друг друга, поэтому он не колебался, седлая бедра мужа, чтобы провести третий раунд и поскакать верхом. Чувствуя хватку на бедрах и методично насаживаясь на мужнин член в презервативе, Тэ в тысячный раз подумал о том, как же ему повезло. И увидел отражение этой же мысли в глазах Макао, что заставило их обоих потерять голову на ближайшие минут двадцать.

***

      Когда Дайкунь рассказал про пионы, книги и косметическую дребедень, в душе Тэ случился небольшой, но заметный всплеск горькой радости. Тайм учился на ошибках и пытался делать нового партнера счастливым в меру сил, это радовало и внушало надежду на то, что искалеченный, забитый, потерянный мальчик сможет обрести тихую, мирную гавань. Но больно все равно было, самую малость, на донышке души, ведь тогда, четырнадцать лет назад Тэ оказался недостоин, не смог удержать человека, которого преданно и верно любил целых десять лет. Проиграл, пусть даже игра была глупой, детской и в одни ворота. Дайкунь чутко уловил его эмоции, постарался утешить, как мог, встревоженно заглядывая огромными испуганными глазами прямо в душу. Тэ едва успел подавить горячее, яркое желание сгрести виновато поглядывающее чудо в охапку, затащить к себе на колени, уткнуться носом в переход между шеей и плечом и долго-долго укачивать, баюкать в своем тепле, заверяя, что все будет хорошо и они оба в полном порядке.       Когда Порш начал подначивать их с Дайкунем, Тэ искренне возмутился и уже хотел пойти отгрызать возмутителю голову, как вмешался подошедший Макао и подтвердил, что и правда вышло бы неплохо, попробовать вместе, разделить жизнь на троих. Глаза Дайкуня полыхнули чем-то отчаянным, жадным, неуемным, первобытным, но он быстро скрыл чувства за длинными густыми ресницами. Макао попросил о такой же фотосессии для себя, но Дайкунь вежливо отказался, пояснив, что Тирапаньякул — красивый, а главное — чужой мужчина, и он не хочет поддаваться соблазну. Правда, случайно оброненная фраза про «я и Тэ-гэ еле вывез» запала Тэ в душу, вынудив несколько раз мучительно прокрутить в голове их съемку в одинокой пустынной студии с тенями по углам и шелком простыней. И засомневаться, а не перестарался ли он, позируя, ведь с той стороны объектива находился все же Кунь-эр, а не Макао.       Вместо одиночной съемки Дайкунь предложил им подобную фотосессию на двоих, и это неожиданно завело Тэ, даже хлеще, чем порно в юности. Вновь захотелось физически соединиться с мужем, целовать его, гладить, касаться тела и любоваться им, усыпать ласками. Видеть самого себя со стороны было занимательно, но увидеть их с Макао вместе через чужой объектив… Не просто хоум-видео, а нечто более глубокое, чувственное, возбуждающее, интимное. Созданное для красоты и памяти, а не для простой похоти. Тэ очень хотел посмотреть на результат. И поучаствовать. Макао безо всяких фотографов и напоминаний умел смотреть на него, раздевая глазами, так, что в паху Тэ с первых же секунд завязывался тугой пульсирующий узел возбуждения и желания. За годы отношений и брака муж научился в совершенстве играть на его теле, но такая необычная чувственная игра почти на публику могла здорово их встряхнуть, открыть новые горизонты близости. И перед Дайкунем за откровенность и наготу стыдно бы не было, будто он уже был своим, допущенным в самый ближний круг.

***

      Когда раздались взрыв в дежурке и громкие незнакомые мужские голоса, Тэ первым подхватился на ноги, сообщил Танкхуну, куда выводить детей, и бросился в малую гостиную, прятать остальных малышей. Чоко среди них не было, Винтер сказал, тот пошел наверх, и Тэ хотел было броситься следом, но путь уже перекрыли незнакомые люди в черных безликих костюмах. Тэ еще с юности неплохо стрелял — дружба с Кинном и отношения с Таймом сделали свое дело, поэтому, найдя пистолет в тайнике, он смог некоторое время продержаться в одиночку, перетягивая внимание на себя и молясь, чтобы Чоко остался невредим.       После того, как в коридоре шум ненадолго затих, Тэ собрался с силами и перебежал в большую гостиную, по дороге сцепившись с одним из нападавших. Ему неплохо досталось по ребрам, еще один мужчина умудрился рассечь ногу и повредить кость, но Тэ почти не чувствовал боли, сосредоточенный на выживании и поиске своих. В той гостиной, где затаились Танкхун и Саммер с Дайкунем, содержалось слишком мало припасов, не на двоих профессиональных стрелков точно. Тэ должен был выжить и добраться до них любой ценой, защитить хотя бы друзей и племянницу.       Саммер метко попала в сумку с боеприпасами, Тэ прикрылся от осколков и огня телом одного из павших мужчин в черном. Под прикрытием племянницы он все же дополз до малой гостиной, притащив для них патроны и пару слезоточивых гранат.       Дайкунь — глупый верный мальчик — отказался уходить с детьми, держался молодцом, пытался помогать в меру сил, хотя Тэ уже предчувствовал, как долго они все потом будут восстанавливаться, если выберутся из дома живыми. Саммер и Танкхун напоминали богов войны — злых, сердитых, растрепанных, яростных и как никогда похожих, несмотря на отсутствие кровной связи. Тихо всхлипывающего насмерть перепуганного Дайкуня хотелось пожалеть и прижать к сердцу, и Тэ бы точно так сделал, но тревога за Чоко не отпускала. И за Макао, оставшегося с Сакдой внизу. Больничное крыло хорошо защищалось, там всегда содержалось достаточно оружия, чтобы пережить мини-штурм, да и пара подготовленных бойцов дежурила по протоколу Пита, но от шальной пули никто не застрахован, и Тэ все равно волновался. Неопределенность выгрызала из сердца куски вместе с кровью, и он вздохнул с облегчением, увидев Кинна и остальных знакомых ребят, пришедших к ним на помощь. Ему помогли остановить кровотечение из пострадавшей ноги, чуть ли не на себе вынесли из дома, на свежий воздух, к уже готовым к приему пострадавших врачам.       Кинн и Сакда через рацию пообещали, что найдут ребенка. Тэ обнял живого, пусть и сильно раненого, мужа возле скорой, когда грянул взрыв. Тэ обернулся и упал на землю, даже не осознавая, что тихо безнадежно воет. Макао рвался из рук охраны, врачи пытались ему что-то вколоть, но Тэ ничего не слышал — вместо мыслей, звуков, слов остался белый шум. Сердце стало замедляться, а не ускоряться, Тэ почувствовал, как цепенеют, немеют руки и ноги, отказываясь слушаться. Стало очень, очень холодно и пусто, будто в самом центре груди поселилась какая-то плесень, вытягивающая тепло и положительные эмоции, взамен оставляя сосущую, мерзкую пустоту.       Рация Кинна что-то прохрипела, Тэ даже послышался голос Чоко, но он не смог в это поверить, оглушенный и ошарашенный взрывом. Дайкунь вырвался из объятий Тайма и бросился в горящее здание. Тэ очень хотел его остановить, удержать, чтобы не лишиться еще и этой опоры, вот только сил шевелиться не было. Хотелось, чтобы все поскорее закончилось или и вовсе оказалось страшным сном. При одной мысли о том, что Чоко больше нет из-за их блядских мафиозных игр, изнутри поднималось сложноконтролируемое желание выть, чтобы хоть немного сбить напряжение внутри, а еще заскочить в огонь следом за сыном. Но Тэ знал, что при всем желании не сможет так поступить — у него остался Макао, любимый муж, большая и лучшая часть его сердца. Макао точно не смог бы один, без него, а значит, и Тэ должен жить, несмотря на то, что мир вокруг утратил четкость и смысл.       Дайкунь вынес из завесы дыма живого, хоть и испуганного Чоко, и звуки разом вернулись, обрушились сплошным потоком. Макао прекратил дергаться, в его плечо всадили лекарство. Тэ тоже моментально почувствовал сильнейшую боль от ран и облегчение, патокой разлившееся по телу, сделавшее его мягким и бескостным. Чоко крупно дрожал и что-то невнятно бормотал, а Тэ только и мог, что сжимать его в руках, плакать и жаться к пришедшему Макао, по привычке ища у мужа защиты. И не отпустил от себя Дайкуня, пытаясь разом объять всех, но длины рук отчаянно не хватало, и Тэ выдохнул устало и облегченно, когда с другой стороны их всех обхватили надежные, длинные, большие руки Тайма. Сознание отключалось на ходу, боль раздирала легкие, ребра и ногу, и Тэ позволил ей завладеть сознанием, больше не сопротивляясь. Все его близкие были тут, живые и дышащие. Тэ отдал ребенка Поршу и с облегчением отключился, когда его перекладывали на раскладные носилки.       

***

      Во время восстановительного периода Дайкунь преданно и ответственно ухаживал за ними, приносил еду, всегда первым пробуя из всех тарелок и чашек, не реагируя на недовольное шипение Макао, рвущегося делать так же для самого парня. Заботился о Чоко, помогал делать уроки, если возникала нужда. Возил Тэ на коляске на прогулки, не давая засиживаться за бумагами, да и сам нередко присоединялся к скучным бухгалтерским делам, сортируя бумаги и перепроверяя цифры в указанных мужчиной колонках. Работал одновременно няней Чоко, сиделкой, секретарем и наперсником Макао и Тэ. А сам словно таял, растворялся в пространстве, и Тэ ничего не мог с этим поделать, хотя очень хотел. Дайкунь очевидно грустил из-за Тайма, скучал по нему, но не мог отойти далеко от Чоко, зациклившись на ребенке, да и малыш старался держаться поблизости и расстраивался, если Дайкунь долго не приходил. Тан Пин, психологиня и подруга Дайкуня, однажды уже оттащившая их всех от края пропасти, работала с ними практически каждый день, чтобы минимизировать последствия пережитой травмы, но до полного излечения было еще слишком далеко.       Однажды, выбравшись в коридор самостоятельно, на осточертевшем навороченном и тяжелом инвалидном кресле, Тэ увидел, как Ким бесстыдно зажал у стены Че, глубоко целуя. Эти двое тоже некоторое время ночевали в медкрыле — Че во время перестрелки на мосту травмировал голову, ему требовался регулярный мониторинг показателей, а Киму нехило досталось еще в студии, хоть он и пытался делать вид, что с ним все хорошо. И столько жара, нежности, влечения было в простом касании, что Тэ ощутил под кожей зудящее желание найти мужа и повторить с ним то же самое, но лежа.       Макао никогда не отказывал ему в нежности, чутко улавливал настроение, удовлетворял все возникающие в процессе желания с энтузиазмом и охотой. Вот и теперь на просьбу Тэ залихватски, в своей излюбленной манере улыбнулся, утянул его на кровать и занялся делом. За ласками, чуть не перешедшими во взаимный петтинг, их застал Дайкунь, тут же со смущенным писком вывалившийся в коридор. Захлопнул за собой дверь, выпалил громкие извинения с той стороны и сбежал, как кролик, увидевший в кустах волка. Макао и Тэ посмеялись из-за ситуации, и все же решились закончить начатое, наслаждаясь общими стонами, дыханием и вкусом губ.       Жизнь вроде бы наладилась, если не принимать в расчет, что они все еще жили в больничном крыле, разве что Тайм филонил и не торопился почтить их своим присутствием. Чоко спрашивал о нем каждый день, искренне не понимая, почему даже по уши занятые Кинн и Вегас находят пару минут, чтобы забежать и спросить, как дела, а официальный парень Дайкуня все никак не приходит. Тэ и сам задавался этим вопросом, пробовал поговорить с Кунь-эром, но тот лишь замыкался в себе еще больше и тихо плакал тайком от них, в произвольные моменты суток выходя из ванной с припухшими веками и красным от холодной воды лицом. Часто залипал на фотографии в телефоне, листая их туда-сюда и тяжело вздыхая, будто его горой сверху придавило. Иногда он отлучался к Тайму, ночевал с ним, но наутро казался еще несчастнее, чем был прошлым вечером. Тэ чувствовал, что его подопечный на грани, но как его вытащить, не представлял, а Тан Пин на осторожные вопросы прикрывалась врачебной тайной и говорила, что Дайкунь должен сделать свой собственный выбор и нести за него ответственность. Тэ это, правда, мало утешало, и он старался относиться к парню еще аккуратнее и мягче, чем раньше.       Когда Кунь-эр поймал приступ паники из-за того, что медсестра уронила в коридоре вазу, все еще ограниченный в передвижениях Тэ не нашел ничего лучше, чем притянуть к себе рыдающего парня и поцеловать. Губы на ощупь оказались мягкими и теплыми, чуть скользкими и солеными от уже набежавших слез. И такими податливыми, что Тэ на секунду стало страшно — он еще никогда не целовал кого-то настолько покорного, хрупкого и нежного. Отзывчиво ответив на касание, Дайкунь позволил Тэ лидировать и вести, а затем разорвал долгий, медленный, вдумчивый поцелуй без языков, прижался к нему, всхлипывая и дрожа, опрокинул на спину на кровать и свернулся клубочком на груди, медленно, по чуть-чуть успокаиваясь.       Тэ испытывал странные, но не неприятные чувства: несмотря на то, что физически он был намного старше, с Макао часто занимал ведомую позицию, позволяя заботиться о себе, хотя всегда пытался отвечать равноценно на знаки внимания. То сравнение оказалось верным: и Тэ, и Дайкунь были цветами, а Макао и Тайм — садовниками, вот только теперь Тэ сам стал опорой для разбитого, потерянного в одиночестве, страхе и отчуждении парня. Совершенно новые, но не неприятные ощущения, да и вкус чужих губ пришелся ему по душе, поэтому в тот момент Тэ решил просто плыть по течению и завернул всхлипывающий и икающий комок в одеяло, ласково целуя пионовую макушку и поглаживая узкие плечи. Дайкунь сумел повторно удивить — с отчаяньем и глубоким душевным порывом схватился за руку Тэ и поцеловал ладонь, прижимая к своей щеке. Поблагодарил за заботу и вместе с тем показал любовь, используя маленький семейный ритуал. От этого жеста в груди Тэ что-то с тихим хрустом сломалось, он громко охнул и поспешил повторить жест, убеждая разбитого, истощенного истерикой котенка, что все хорошо и его здесь любят и не обидят.       Рассказывать о случившемся Макао было стыдно им обоим, несмотря на полученное Тэ разрешение на поцелуй, но умница-муж все понял с первых слов и злиться не стал. Успокоил, заверил, что не сердится. Дайкунь вздохнул с явным облегчением — он очень привязался к Чоко и Тэ и сильно боялся, что после спонтанного поцелуя Макао потребует его отстранения от семьи. Сразу после сложного разговора Тэ утащил мужа в коридор, тяжелым взглядом в упор заставил проходящих мимо любопытствующих медсестер и врачей отвернуться, и поцеловал, глубоко, мокро и со вкусом.       — Что такое, лисенок? Так возбудил поцелуй с другим мужчиной? — в голосе Макао четко слышалась насмешка, но глаза остались серьезными. Он и впрямь волновался, что Тэ его покинет ради новых впечатлений и «свежего» тела.       — Нет. Совсем нет, рысь, ты чего? С ним это… совсем другое, — Тэ рухнул на длинную мягкую лавку, усаживая рядом с собой Макао. Почувствовал галантный чмок на костяшках правой руки и благодарно улыбнулся любимому мужчине. — Вы как небо и земля, не могу и не хочу вас сравнивать. Ты напористый, жадный, уверенный, настойчивый. Задаешь тон и поцелуям, и отношениям, но я знаю, что ты меня не обидишь. Все, что ты делаешь, исходит из любви ко мне. Ты сильнее и больше меня, но это не страшно и не плохо. Вся твоя сила меня поддерживает, а не ограничивает. А он мной будто восхищается. И он такой маленький и мягкий, хочется прижать поближе, обнять, согреть и заверить, что все будет хорошо. И любоваться им тоже хочется — сам видишь, какой он красивый и изящный. Его хочется нежить, а тебя — любить.       — Вижу. С Таймом что делать будем? — Макао всегда умел задавать точные и правильные, пусть и не всегда простые вопросы.       — Не знаю. Но что-то нужно, причем срочно, Кунь-эр совсем скис без него. Любит поганца без памяти, примерно, как я тогда. Плачет, вздыхает, фотки его листает туда-сюда, звонит по пятьсот раз в день, ночевать к нему приходит, а постель пустая. Видел, как он приползает к нам после часа ночи? Шуршит, пытается не разбудить. Я тоже пытался Тайму позвонить пару раз, но либо занято, либо «Да-да, Тэ, я все понимаю, просто сейчас у нас такой период, скоро станет полегче». И зайка все время о нем спрашивает, хочет с Карлом поближе познакомить. В общем, я не против, если его станет больше в нашей жизни. У меня даже ревность к нему практически прошла, я настолько заебался со всем этим, что просто хочу, чтобы все были счастливы и спокойны.       — Хорошо. Попробую решить этот вопрос, — согласился Макао и снова потянулся к Тэ, решив хотя бы так наверстать упущенную за время выздоровления ласку. Идея выгнать из палаты Дайкуня и целоваться там, что примечательно, им даже в голову не пришла.       

***

      За годы брака Тэ привык без оглядки доверять мужу — тот, помимо случая со знакомством с Чоко, ни разу его не подводил и не разочаровывал, оставаясь настоящей поддержкой и опорой в любой скверной ситуации. Вот и теперь Макао сам поговорил с Таймом, причем обошлось без членовредительства, пусть Тэ и опасался после возвращения с прогулки увидеть мужа и бывшего партнера со свежими синяками и ссадинами. Лицо Кунь-эра при виде огромного ложа из двух немаленьких кроватей осветилось надеждой и счастьем, но он ничего не стал спрашивать и вызнавать, лишь схватился за телефон, несколько раз набирая известный всем номер, но никто так и не ответил.       Примирение и воссоединение Тайма и Дайкуня вышло само собой и не заняло много времени — Тайм еще в дверях палаты несмело раскрыл объятия, в которые Дайкунь с радостью провалился, смеясь и плача. В руках рослого и крепкого партнера он казался совсем юным и прозрачным, но при этом они так гармонично смотрелись, что Тэ залюбовался, неожиданно осознав, что больше никого не ревнует. Вообще. Внутри остались только облегчение от того, что его юный расторопный помощник вернул на место почти утраченный кусок души, и теперь не будет грустить и прятать от них слезы и расстройство.       Дайкунь и Тайм удалились в ванную, переглядываясь и держась за руки. Тэ в сотый раз благословил похоть Вегаса и Пита, благодаря которой Кинн с Поршем теперь лепили звукоизоляцию везде, куда могли дотянуться, и притянул к себе мужа, капризно желая целоваться и нежиться под теплыми большими ладонями. Макао с энтузиазмом воспринял предложение, и они провели более чем треть часа, вылизывая рты друг друга и шаря руками по податливым, знакомым до последнего шрамика телам. Макао обожал запястья, ключицы, грудь и задницу Тэ, осыпая их поцелуями и чуть ли не вылизывая при любом удобном случае. Для Тэ отдельным фетишем вот уже четырнадцать лет подряд оставалась спина мужа — широкая, скульптурно вылепленная, с изящными крыльями выступающих лопаток и плавным изгибом поясницы, к тому же, практически лишенная родинок, так что царапаться и кусаться можно было вволю, что ужасно заводило их обоих. Тэ обожал супруга с головы до ног, ничто в мире не могло этот факт пошатнуть. И судя по тому, с какой охотой и готовностью Макао отвечал на ласки, его тоже все более чем устраивало в том формате, до которого они дошли.       Тайм вежливо постучал о косяк и выждал секунд пятнадцать перед тем, как покинуть ванную, за что Тэ был очень благодарен — он успел облизать губы, стереть нитку слюны с подбородка и поправить одежду, хотя зацелованные и приятно горящие от губ мужа ключицы все равно остались на виду. Дайкунь цеплялся за руку Тайма двумя своими, как ребенок, и выглядел счастливым, удовлетворенным, заласканным — с припухшими влажными губами и блестящими совсем не от слез глазами. Так, как должен выглядеть человек после бурного примирения с любимым.       Прибежавший ночевать Чоко воспринял Тайма совершенно спокойно. Обнял за талию, уточнил про прозвище. Лицо мужчины при этом можно было смело заносить в семейный альбом дурных и смешных фото — настолько ошарашенным выглядел свежепосвященный «мишка-гэ». И все же Тэ не мог не отметить той осторожности, пугливой и пока еще усиленной, с которой Тайм прикасался к его сыну.       Чоко вообще чуть ли не первым заявил, что им нужно обязательно позвать «мишку-гэ» ночевать, воспринимая их с Дайкунем неразрывной парой и сходу приняв в семью нового члена. Дайкунь вытирал слезы благодарности, неверия и счастья, Макао аккуратно похлопывал его по спине, пытаясь утешить — чужой плач все еще приводил его в состояние легкого ступора. А сам Тэ думал, как же они будут жить дальше вот так.       Он понимал, что нерешенных вопросов осталась уйма. Просто и легко им всем никогда не будет, но Макао поддерживал его, позволил Дайкуню остаться рядом на законных основаниях, сделал их отношения прозрачными и явными. Не стал запрещать, кричать, ссориться или как-то их ограничивать. Не прогнал Кунь-эра, не сердился на Тэ, не дрался с Таймом, наоборот, поговорил откровенно и спокойно, убедив попробовать сосуществовать на одной территории. Тэ испытывал раздирающую, огромную, безбрежную благодарность к мужу, что просто не помещалась в нем, вынуждая раз за разом целовать и ласкать возлюбленного, что несмотря на свою собственническую, ревнивую природу подарил ему свободу быть с тем, к кому тянулось сердце. Дайкуня не хотелось трахать, его хотелось опекать, защищать, нежить, окружать заботой и безусловной поддержкой. Это чувство казалось хрупким и робким, как засушенные на память цветы среди страниц любимой детской книги. Тэ чувствовал, что ему с лихвой хватит нежности и на этого парня. И радовался, что больше не нужно скрывать чувства, прятать их, дозировать по отношению к Кунь-эру, чтобы не вызвать ревность или злость мужа.       Огромное, непостижимое облегчение затапливало Тэ с головой. Вся его семья рядом, на расстоянии вытянутой руки. Все кусочки его сердца на месте, даже енот, свесивший пушистый длинный хвост на подушку Чоко.       Макао несколько раз говорил, что они с Дайкунем выглядят очень невинно, гармонично и мило. Так, что сам собой возникал позыв достать телефон и запечатлеть их осторожное, пугливое взаимодействие. Это тронуло Тэ, заставило переосмыслить свои отношения к ним обоим. И почему-то любовь к мужу после поцелуя с Дайкунем и решения попробовать всем вместе, только укрепилась и расцвела новыми, свежими побегами. Желая выразить это, Тэ на глазах Макао поцеловал свое обручальное кольцо, показывая степень любви и зная, что его жест поймут правильно. Супруг солнечно улыбнулся и повторил со своим.       Чоко особо не вникал в душевые метания взрослых в силу возраста. Принять в самый близкий круг Дайкуня и Тайма не составило для него никакого труда. Он умылся на ночь, поймал подуставшего от беготни туда-сюда Карла, устроился между Дайкунем и Тэ на королевском лежбище и счастливо засопел, заснув за пару минут.       Со своего места Тэ видел, как Тайм прижал к себе поближе умиротворенного парня, утыкаясь носом в заплетенный затылок, и протянул руку, чтобы потрепать Чоко по волосам. Следом нежное прикосновение Тэ ощутил и на себе — за годы их отношений он ни разу не получал от Тайма настолько бережного и осторожного касания, сколько бы нежности, участия и заботы ни дарил. Последним, самым важным штрихом стал кулак Макао, стукнувшийся с кулаком Тайма над Тэ, Дайкунем и Чоко. На душе стало совсем тепло, медовая радость и искрящаяся безмятежность разлились во всем теле, и Тэ едва не заурчал от удовольствия, как пушистый любимец Макао, Блэк.       Он еще минут десять лежал с открытыми глазами, нежно поглаживая то предплечье Макао, то плечико сына, то волосы Дайкуня. Карл елозил по подушке где-то сверху, за спиной Тэ уютно вздымалась и опускалась широкая грудная клетка Макао, внушая чувство дома и защищенности. Талию Дайкуня по-хозяйски обнимала рука Тайма — Тэ еще хранил в памяти, насколько она тяжелая, крупная и сильная. Но ревности, или злости, или горечи, или страданий в нем больше не было, только покой и безмятежность. Поправив одеяло на Чоко и Кунь-эре, Тэ прикрыл глаза и отошел ко сну, умиротворенный и спокойный. Его семья наконец была рядом полностью, большего он и пожелать не смог бы.