Черновик судьбы: Во имя любви

Едва Селия протянула руку, чтобы зачерпнуть воды, как Окку пророкотал негромко: – Нет, дитя. Ты должна погрузиться в воду полностью. Она посмотрела на укрывающий берега снег и пробормотала: – Вряд ли я усну в ледяной воде. – Колодец позаботится о тебе. – Бог-медведь слегка подтолкнул ее носом в спину: – Ну же, не бойся! Спорить не хотелось. Хотелось покончить со всем этим поскорее и умереть. Или что там ей Келемвор приготовит? Селия сбросила теплый плащ прямо на снег, туда же полетели куртка из овчины и прочая одежда. Она шагнула в воду полностью обнаженной, даже не подумав прикрываться или попросить Ганна отвернуться. И, не найдя под ногами опоры, ухнула в мерцающую глубину с головой. В первое мгновение дикий холод вышиб из нее дух. А потом она поняла, что может не дышать. Она зависла, не достигнув дна, не уверенная, что у этой темной и беззвучной пустоты вообще имеется дно. Вода ластилась к коже неожиданным теплом. Оно затекало внутрь, в самую суть – согревало и размягчало, растапливало огарком свечи на горячей сковороде. И она поддалась, подтянула колени к груди, уткнулась в них лбом и позволила превратить себя в податливый комочек тающего воска. В крошечный сонный пузырек в бесконечном океане. Растаяла ледяная корочка, которой она спасала свою раздробленную на тысячи кусков душу. Растаяли и озлобленное горе, и порченные мысли, и протухшая совесть. И истерзанное сердце, и разодранное мясо, и оголенные нервы. Стекли с изломанных костей все мысли, планы и желания. И сами кости тоже растворились. Осталась неопределенность и нереальность – уютные и покойные. Это слепое Ничто и Нигде смутно напоминало Астральный план. Здесь тоже было абсолютно безопасно. Селию все глубже затягивало в ленивую полудрему – сладкую, томную, такую желанную и нужную. Не было больше ни тревог, ни движения, ни мира, ни ее самой. Лишь теплая бессмысленная темнота, как начало всех времен. До тех пор, пока в вязкой тишине не послышалась ритмичная пульсация. Селия очнулась и вяло попыталась уловить, откуда та доносится. Руки внезапно коснулись какой-то преграды – упругой и мягкой. Селия ощутила, как тепло сгустилось, накрыв ее ладони. А потом прямо в воде родился другой звук. Наверное, самый лучший на свете – добрый, нежный, наполняющий безотчетной радостью. Он создал рябь, ласково касаясь ее тела, вылепляя ее заново из ничего. И вдруг поняла, что означал этот звук. «Моя малышка», – произнес кто-то почти забытый. И следом пришло другое осознание – и вкус, и запах вокруг нее ей знакомы и горячо любимы. Когда-то давно они были всем ее миром. – Мама? – прошептала она слово, которое так редко произносила вслух и так часто – в мыслях. Но сейчас это было гораздо больше, чем слово. Это была любовь. Любовь прижимала ее к сердцу – в его стуке и родился мир. Любовь глядела синими раскосыми глазами и, шепча ее имя, гладила по голове. Любовь согревала, защищала, вкусно пахла молоком и баюкала на руках. Тело содрогнулась от внезапной, но освобождающей боли. Пустота и темнота стали тесными и лишними, сдавили, выпуская – это ее сердце снова тянулось наружу. К жизни и любви. – Моя малышка, – повторила мама самым прекрасным на свете голосом. Селия увидела ее теперь близко-близко – теплую, родную, невозможно красивую. И счастье затопило ее от корней волос до кончиков пальцев. Оно было таким сильным, что его было едва возможно выносить. Оно заполнило собой ее свежевылепленную форму, и Селия радостно рассмеялась и протянула свою крохотную руку, чтобы ухватиться за длинную черную прядь волос. – Она красавица, правда? – мама оглянулась, и Селия увидела рядом с ней Дэйгуна. – Правда, – кивнул тот. Его лицо было таким же спокойным, как и всегда, но куда более мягким. А еще, оказывается, он все-таки умел улыбаться: – Budded disgleiria 'r lleuad drosot, Силлин. А ведь она не раз слышала от Дэйгуна эту фразу. «Пусть луна светит для тебя» – вот, что она означала. Кажется, у лунных эльфов это было чем-то вроде благословления или доброго напутствия. – Селия, – поправила его Эсмерель ласково. – Ее отец не принадлежит тел’квессир. – Думаю, он был бы рад узнать о ней, – голос Дэйгуна был непривычно теплым. – Он знает, – мама нежно освободила от ее хватки свои волосы и подставила палец – тонкий, твердый и гладкий, будто ветка орехового дерева. – Mae ein cyswllt cryf gyda Hines. Он будет ждать нас обеих. – Llawenydd i'ch cartref, plentyn, – прошептал Дэйгун, наклонившись, и поцеловал Селию в лоб. Он выглядел таким… живым! Выходит, у него не было к ней неприязни до того, как погибли Шайла и Эсмерель? И все дело в том, что случилось во время нападения Короля Теней? Свет снова померк, а с ним пропали сладкий запах и вкус молока. Селия опять оказалась одна, в темноте. И на этот раз одиночество вовсе не было уютным. Счастье пропало, будто кто-то отсек его от нее ножом, оставив лишь память и острую тоску. А затем на нее навалились все чувства разом, но сильнее всего были страх, сомнения и вина. – Мама? Мама! – Bydd popeth yn iawn, plentyn, – донеся до нее тихий голос Дэйгуна. Он осторожно обтирал ее горящее тело влажной и прохладной тряпицей со сладким запахом липовых цветов. – Мама, – шептала Селия в бреду. – Не уходи! Пожалуйста! – Держись, малышка, – Дэйгун аккуратно приподнял ее голову и приложил к губам край глиняной кружки. – Выпей, все будет хорошо. Она с трудом глотала медовое питье своим распухшим горлом, беззвучно плакала и все звала и звала мать. А Дэйгун всю ночь сидел рядом, прогонял жар, обтирая ее с головы до ног липовым отваром и успокаивающе бормотал что-то по-эльфийски. Как она могла это забыть? Что еще она забыла? И память начала расцветать, будто луг ранним весенним утром. Вот перед праздником солнцестояния Дэйгун терпеливо заплетает ей пока еще короткую косичку и перевязывает красивой новой ленточкой. Вот Ванда протягивает ей половину своего сахарного калача и тащит смотреть на недавно родившихся ягнят. Вот Георг подсаживает ее на своего коня – такого огромного, что ей кажется, будто она сидит не в седле, а на крыше дома – и тряской рысью катает по слякотной улице. Уилл Моссфилд стоит у забора и глядит на нее с завистью, Бивил бежит следом за конем и радостно орет, и она, крепко вцепившись в конскую гриву, тоже кричит от восторга. Почему ей казалось, что в ее жизни были только печали? А память продолжала раскладывать свои картинки. Вот она радостно забегает в дом, потому что увидела в деннике лошадь Дэйгуна, остывающую после долгой дороги. Дэйгун смотрит в окно на дождь и, не поворачиваясь, кивает, отмечая ее присутствие. – Дорога себя окупила, – спокойно говорит он, пока она ставит ведра на пол, отряхивается и вешает плащ на стену. – Дали хорошую цену за пушнину, раскупили оленину и всех фазанов. Я купил все по списку. И немного сверху. Селия спешит на кухню, предвкушая обещанные пряники, и замирает на пороге, увидев на столе коробку с конфетами. Дэйгун никогда не любил сладкое и покупал лакомства только для нее. Вот она на кухне Ретты, помогает той чистить овощи для рагу. Очистки бодрой спиралью стекают в корыто, а они успевают болтать и сплетничать об односельчанах. Как с равной Ретта начала разговаривать с ней не так давно, и Селия страшно этим гордится. – Грета опять поругалась с Георгом, – важно сообщает ей Селия. – Требовала, чтобы он перестал дурить голову Рону. Но он же всем голову дурит, не только Рону! Я понять не могу, чем Рон, по ее мнению, такой особенный? Самый умный или наоборот, самый дурачок? Ретта хохочет, обнимая ее за плечи. Селия не понимает, чего тут смешного, но тоже смеется – ей слишком тепло и хорошо в этом доме. Ее все-таки любили, о ней заботились. В какой момент ей начало казаться, что ничего этого не было? Откуда завелась в ней эта алчность до тепла? – Ну чего ты ревешь? – с огорчением спрашивает Бивил. Он искренне хочет утешить, но не может взять в толк, что ее расстроило. – Одна дурочка сказала, а другая повторила. И что? Ты-то тут при чем? – Они опять сказали: «Полуэльфийка»! А рядом Осси стоял, и только улыбался. Меня никто не любит, – хнычет ему в куртку Селия. – Ну, ты же и вправду… – начинает было Бивил, но услышав, что она зарыдала еще пуще, обрывает себя на полуслове и гладит ее по голове. – Они просто дурочки. И вообще, ты же не золотая монета, чтобы прямо все-все любили. В его руках так тепло, что слезы высыхают. Селии кажется, будто она попала домой. Ей уже не хочется быть особенной для всех. Ей хочется быть особенной только для него. – А ты? – спрашивает она, всхлипывая. – Что – я? – Любишь? Бивил мгновение мнется, а потом целует ее. Ей кажется, что это означает «да», и она успокаивается окончательно. В разрушенном храме, куда они пришли за осколком, Селия решила, что все это было ложью – сам Бивил сказал ей, что всегда любил Эми. Но когда он лгал? Когда защищал и подбадривал, когда был рядом, почувствовав ее грусть? Или когда накричал на нее – смертельно уставший, напуганный и несчастный? Она так упивалась собой и своей болью, что не давала себе труда хотя бы немного об этом подумать. Бивил отдавал ей все, что мог, все, что у него к ней было – а она обиделась, что этого мало. Всплывшие в мозгу слова полоснули огнем: «Ты же просто пиявка, Фарлонг. Только б лучше ты кровь сосала. А то найдешь кого, прицепишься и тянешь из него тепло, любовь, верность, пока в могилу не загонишь». Вина и раскаяние вонзались в нее сотнями острых игл. Неблагодарная эгоистка – вот она кто. И всегда такой была. Никогда не умела ценить того, что у нее есть, всегда хотела большего. А сама не видела хорошего у себя под носом. – Простите, простите… – захлебываясь слезами, шептала она. – Зачем я только… лучше бы меня вовсе не было! Ничего, уже скоро. Скорее бы. Мысль, что в Городе Правосудия все окончательно прекратится, дарила некоторое облегчение. Перестать быть – самое малое, что она может сделать. Избавить этот мир от себя. – Не надо, прошу тебя, – раздался за ее плечом низкий печальный голос, который давно уже звучал только в ее воображении, а в последнее время окончательно замолк. Селия невольно задрожала. – Нет уж, – покачала она головой. – Хватит с меня голосов. Это все обман. Никаких больше самооправданий, никаких слов о милосердии. – Хочешь сказать, что моим голосом уговаривала себя быть добрее и не опускать руки? Мне лестно это слышать, – кто-то, стоящий за спиной, тихо рассмеялся. – Касавира здесь нет! – Селия с отчаянием сжала виски. – Я не желаю больше тебя слышать. Уйди, ты просто дурацкий призрак. – Так и есть, – голос был теплым от мерцающей в нем улыбки. – Я попросил Бога Мертвых отпустить меня к тебе, ненадолго. И он любезно согласился. Упоминание Келемвора заставило Селию медленно развернуться. На Касавире были не доспехи, а черный бархатный дублет, словно он вновь исполнял обязанности сенешаля Крепости-на-Перекрестке. Да и стояли они сейчас на крепостной стене, опоясывающей ее прежнюю твердыню. Выглядел он, правда, как-то иначе: стоял в расслабленно позе, улыбался широко и открыто, а не мимолетно, словно на секунду позволил себе слабость. Наверное, дело в том, что именно таким она и хотела бы его увидеть? – Еще одна утешающая ложь, – прошептала Селия. – Мне не нужны твои утешения, Касавир. Я все равно никогда им не верила. Тебя нет, ты не мог ко мне вернуться. Я снова придумываю, чем бы себя оправдать… Или это Колодец меня морочит? – Что ж, если ты мне не верила, это моя вина. Это значит, что мне никогда не удавалось подбирать для тебя правильные слова, – Касавир на миг склонил голову, а затем вновь поглядел на нее, и она никогда не видела столько искреннего жара в его взгляде: – Но мои слова всегда означали только одно: ты – сокровище, Селия! Ты дала нам, одиночкам и изгоям, надежду, тепло, свет и новую веру в себя. И не только нам! Я говорил тебе это не раз… Но чего я никогда не говорил, так это то, что ты ценна не только тем, что что-то кому-то отдаешь. Ты – сокровище сама по себе. Береги себя, прошу! – Брови Касавира вновь сломал печальный излом, он покачал головой: – Я не знаю, что с тобой стряслось. Но я вижу боль твоей души, и мне самому больно от того, что я ничем не могу тебе помочь... Лишь пообещать, что у твоей истории непременно будет счастливый финал. Я был паладином бога справедливости, и я убежден, что именно так будет справедливо. Не опускай руки, пожалуйста! Гони мысли о поражении. Продолжай бороться, даже если ты думаешь, что у тебя больше нет на это сил. Последние полгода твоя жизнь была, словно нарастающий кошмар. Возможно, все стало еще хуже, и потому ты сейчас в таком отчаянии. Но тебе нужно лишь потерпеть еще чуть-чуть, – он вдруг сделал к ней шаг, сжал ладонями ее плечи и слегка встряхнул, чего никогда себе не позволял: – Слышишь? Не сдавайся! Живи! С тобой все будет хорошо, я верю! – Погоди… – Селия подняла на него потрясенный взгляд. – Ты сказал: «Возможно, все стало еще хуже»? Ты… ты действительно не знаешь? Он вновь покачал головой, продолжая крепко держать ее за плечи и пристально вглядываться ей в глаза: – Я читаю правду, но не умею читать мысли. И моя смерть ничего в этом не изменила. – Это и вправду ты, Кас? – Селия вдруг всхлипнула и прижалась лицом к его груди. Ей так хотелось в это поверить! В то, что он снова пришел к ней. Слезы сами хлынули из ее глаз неудержимым потоком. – Ты все-таки умер? Мне так жаль! Его руки притянули ее к себе в бережном объятии. Это тоже было необычно, но так приятно. Должно быть, именно так Касавир себя и вел бы, если бы позволял себе снимать воображаемые доспехи? – Все хорошо, – произнес он тихо и ласково. – Главное – ты жива. И постарайся оставаться живой и дальше. – Я все испортила, Кас, – прошептала она безнадежно. – Нет у меня больше никакого света. Даже если и был, весь вышел… – Это не конец, пока ты жива. Тот, кто жив, еще может исправить свои ошибки. Умрешь – и ничего уже не исправишь. Селия слабо улыбнулась сквозь слезы. Ганн говорил ей точно так же. Но если два хороших и умных, пусть и таких разных, человека говорят одно и то же, может, это и есть правда? А Касавир продолжил говорить: – Что до ошибок – все их делают. Главное понять, что ты сделала не так, и постараться действовать иначе. – Широкая ладонь погладила ее по голове. – Вина – бесплодное чувство, поверь мне. Я сам потратил на него слишком много времени и сил. И опасное: она тянет тебя на дно. Постарайся ее отпустить и живи дальше. Не ради других – ради себя. Ты – это не твои ошибки. Ты – это не твоя боль. Ты – это дорога, которая все еще длится. И однажды она выведет тебя к счастью. В нем было столько горячей веры в эти слова, что Селия не могла не поверить в ответ. Но взять и разом сбросить с плеч груз своей боли, своих сожалений и вины тоже не могла. Ей хотелось прижаться к груди Касавира, ища тепло, и в то же время понимала, что это будет неправильно. Если она действительно решила продолжать борьбу, ей нужно стать сильной самой по себе. Без чужого тепла и без чужих слов. Пусть они и кажутся ей сейчас самыми желанными. Селия мягко отстранилась, глядя Касавиру в лицо. В его синих глазах была нежность. Нежность, которую она не заслужила. – Я больше не верю ни Тиру, ни Келемвору, и в справедливость тоже уже не верю. Я столько всего вынесла и столько натворила, – прошептала она. – Если бы ты знал, ты бы не смог так на меня смотреть. Он еще раз покачал головой, осторожно убрал прядь волос с ее лба и замер, задержав руку на ее лице: – Ты всего лишь человек, Селия. Очень важный для меня человек. Даже если ты совершила что-то ужасное, даже если боги откажут тебе в справедливости, я буду молить их о милосердии. Ну а тебе на самом-то деле сейчас нужно не прощение Тира, Келемвора или мое – тебе нужно простить себя самой. Касавир осторожно коснулся губами ее лба. – Я бы хотел и дальше за тобой приглядывать и утешать тебя, но, боюсь, это не в моей власти. Но ты можешь делать это сама. Ты уже делала это, – он снова грустно усмехнулся. – Пусть и моим голосом в своей голове. Пообещай мне, что не будешь сдаваться? Она со стоном вздохнула: – Нет!.. Не знаю... Я… я попробую. Но обещать ничего не стану! Только то, что никогда тебя не забуду. Его рука, ставшая вдруг нечеловечески легкой, вновь коснулась ее щеки: – Прощай. Ты обязательно будешь счастливой, запомни это. Селия попыталась удержать его, но ее пальцы прошли насквозь и ухватили лишь пустоту. Касавира рядом больше не было. Селия закрыла лицо руками, пытаясь с этим смириться. И с этим, и со всем, что с ней произошло. Выходило плохо. Но Касавир все-таки дал ей самую важную на свете вещь – напомнил, что выбор есть всегда. Идти ей дальше или остаться здесь, в Колодце, навсегда? Откуда-то пришло понимание, что эти воды смогут удержать Проклятие Акачи. Если не навеки, то на очень, очень долгий срок. И, пожалуй, искушение сдаться перевесило бы, если бы не мысль о том, что Шар не отступит от своих планов. Селия глубоко вздохнула. На кону опять стояло большее, чем ее собственные жизнь и душа. Но сейчас это почему-то внушало не отвращение, а смутную радость. Это давало ей цель. А когда она убрала от лица ладони, крепостная стена сменилась камнями до тошноты знакомого коридора в кургане Окку. И впереди уже маячил знакомый ей старик – тот, чьи кости до сих пор лежали у рунированных колонн. Селия немного помедлила, но все же пошла к нему. Смысла в этой встрече было немного, но после разговора с Касавиром ей захотелось проверить – способна ли она еще на светлые порывы? И с грустью поняла, что никакого порыва нет. Но мысли, что ее слова и поступки принесут чьей-то душе покой, немного успокоили ее саму. Селия вновь вступила в бой с Тенями и призраками. Вновь поговорила с мальчиком Эреши и вновь сжала в руке кусок странной маски. А потом проснулась и резко вынырнула из ледяной воды, дрожа и стуча зубами. Ганн мгновенно вытянул ее наружу и укутал в плащ. Сафия сделала быстрый пасс рукой, кастуя заготовленное заклинание, и Селия поняла, что высохла. И даже Окку подошел к ней поближе, заслоняя от холодного ветра, и его топазовые глаза мерцали невысказанным вопросом. – Все в п-порядке, – Селия улыбнулась, подрагивающими от холода губами. А потом взглянула на осколок маски, все еще зажатый в своей руке. – Я снова вытащила из сна эту штуку? – Снова? – переспросила Сафия, а потом неуверенно протянула руку: – Ты позволишь? – Она поднесла кусок с сине-зеленой полустершейся росписью к своему лицу, внимательно разглядывая, произнесла несколько незнакомых Селии заклинаний, а потом кивнула: – Странно. Я ее вспоминаю… Эта вещь… Она не совсем вещь. Это часть искры сущности. – Часть Акачи? – Селия глянула на осколок с неприязнью, едва подавив желание выбросить его в Колодец. И тут ее пронзила новая мысль: – Постой! Значит ли это, что я могу вынести из сна что-то не совсем материальное? – Похоже на то, – кивнул Ганн, тоже задумчиво разглядывая обломок маски. – Теоретически, – осторожно поддержала его Сафия. – Значит, мне нужно навестить Спящий Ковен, – тихо, но твердо сказала Селия. – Ради еще одного осколка? – уточнила Сафия. – В этом есть смысл, это может оказаться важным… – Нет, – качнула Селия головой. – Ради самого сна. Если я смогла вытащить из него осколок, может, я смогу вытащить оттуда душу Бишопа? Если он мне это позволит. Пусть не воскресить, но хотя бы прекратить эту пытку. Она не могла не попробовать сделать хоть что-то, чтобы облегчить его участь. И на этот раз не ради себя – ради него самого. Сафия вдруг ухватила ее за руку: – Но ты сможешь его воскресить! Точнее мы сможем! Нет, не хочу давать ложную надежду, но мы можем попытаться. Лиенна, моя мать и я. Мы отправим гаргулий в руины крепости, из которой они принесли тебя, и они доставят нам тело твоего друга. Нефрис работала над похожим проектом. Она сможет воссоздать испорченное тело, а потом поместить в него душу. Это непросто, но... Селия улыбнулась и поглядела на осколок почти с нежностью: – Но мы попытаемся.