Broken

Прошло несколько месяцев, прежде чем Деймос смог привыкнуть к своей новой жизни. Все в Хогвартсе казалось странным — не таким, как дома. В первое время соседи по комнате косились на него и посмеивались, когда он, еле разлепив веки, начинал по обыкновению звать Кикимера или завязывал галстук и приводил в порядок волосы заклинанием. Его удивляло, почему другие не уделяют внешнему виду столько же времени и сил. Ведь мама и бабушка учили его при любых обстоятельствах выглядеть так, как подобает аристократу. Шокировавшее мальчика в октябре появление брата в Большом зале в заляпанных грязью штанах лишь укрепило уверенность в том, что хотя бы одному из Блэков нужно держать марку. Деймоса любили учителя, потому что он всегда поднимал руку и знал почти весь материал. Это было неудивительно — Октавия позаботилась о том, чтобы дети к моменту зачисления в Хогвартс знали азы и умело владели палочкой. Больше всего мальчику нравилась Трансфигурация. Он многое знал о силе магии и, казалось, его не могли удивить простые трюки вроде превращения крыс в бликующие огнем от зажженных свечей пухлые бокалы, но каждый раз, наблюдая за умелыми движениями кистей профессора МакГонагалл, младший Блэк очаровывался этим волшебством как в первый. Мама не уделяла достаточно внимания этому предмету: как зельевар, она пыталась сделать из своих детей опытных зельеваров. Но у Деймоса, особенно в сравнении с братом, варить зелья выходило сносно, что, конечно, не дотягивало до стандартов семьи Блэк. Он еще в детстве осознал, что быть Блэком — значит быть идеальным. Хорошо воспитанным, элегантным, приветливым, умным, интеллигентным и, конечно же, талантливым. «Каждый Блэк должен уже одним своим видом показывать превосходство», — эти слова повторяла бабушка Вальбурга, и они никак не шли из головы Деймоса. Деймос правда старался соответствовать, но чем старше становился, тем меньше чувствовал себя «своим» в этом семействе. Он много учился, вон из кожи лез, чтобы его назвали лучшим, но… усилий всегда оказывалось недостаточно. Мальчик действительно многое знал, но эти знания в решающий момент — теста или контрольной — будто улетучивались из головы. Начинали дрожать колени, сердце бешено билось о грудную клетку, дыхание сбивалось и слова, обычно лившиеся горным потоком, застревали в горле. Грудь сдавливало в тиски, с которыми сам Деймос справиться не мог. Он бледнел, дыхание его становилось частым и прерывистым и вскоре вовсе переходило на бег. В такие минуты младший Блэк хотел плакать, но слезы считались проявлением слабости, поэтому он стоял и всхлипывал до того момента, пока преподаватели не сжаливались над ним. После таких «провалов» Деймос косился на своего старшего брата и печально вздыхал, потому что легкомысленный Ригель даже внешне выглядел больше Блэком, чем он. Темноволосый, с белоснежной кожей, большими серыми глазами и унаследованной от предков широкой улыбкой, которую Октавия называла «собачьей» за выглядывающие заостренные клыки. Ригелю не нужно было прикладывать почти никаких усилий, чтобы быть неотразимым: он очаровывал всех одним лишь взглядом и приподнятыми в выверенный момент уголками губ. В свои одиннадцать лет старший Блэк почти что стал звездой факультета. Младшеклассники толпились вокруг него и Драко, с упоением слушая их речи. Деймос, когда видел такие сборища, фыркал и неодобрительно закатывал глаза. Но в глубине души ему было жутко тоскливо. На фоне брата он выглядел белой вороной. Малообщительный, спокойный и рассудительный Деймос не мог даже позволить себе думать о превосходстве над Ригелем. Потому что все было очевидно. Ригель — настоящий Блэк с подходящими друзьями-аристократами, с которыми Деймос так и не смог сойтись. Ему нравилось проводить время с тихими когтевранцами в общей гостиной, сидеть за книгами с гриффиндоркой Гермионой Грейнджер и помогать на Зельеварении Гарри Поттеру. Но даже эти минимальные социальные контакты все равно не перерастали в крепкую дружбу — такую, как у брата с Драко. Деймос тенью бродил по Хогвартсу, чувствуя себя потерянным и абсолютно разбитым. Маме он, конечно же, не писал о своем состоянии — на пергаменте у него все было хорошо. Деймос писал о друзьях, своих походах на квиддич и любви к Трансфигурации. И последнее было единственной правдой, которую он осмелился рассказать Октавии. В реальности люди, которых он в письмах называл друзьями, знали только его имя и факультет. А квиддич вообще был ему противен — особенно после того, как один из слизеринцев «случайно» спикировал прямо на него во время занятия по полетам. Также Деймос умолчал об ощутимом напряжении, воцарившимся между ним и Ригелем после октября. Тогда старший брат впервые увидел Деймоса в компании Гермионы Грейнджер. Кажется, они обсуждали Чары, а Ригель схватил младшего брата за руку и увел в безлюдный коридор, где устроил скандал из-за того, что тот ведет себя «недостойно для потомка древнего аристократического рода». С тех пор Ригель все чаще при встрече стал спрашивать о его круге общения, а не о делах или самочувствии, как делал это раньше. Подобное ужасно нервировало Деймоса — и он начал избегать брата, чтобы не оправдываться перед ним из-за ерунды. Они стали видеться только на занятиях, а на территории Хогвартса младший Блэк умело скрывался из вида: скрывался в безлюдных коридорах, в секретных тоннелях за портретами и за пыльными гобеленами. За первые несколько месяцев в Хогвартсе он обнаружил столько потайных дверей и ходов, что уже даже стал подумывать о том, чтобы сделать свою карту, но отложил эту идею до следующего года.

***

Когда окна украсили морозные цветы и поляна перед озером окрасилась белым, Деймоса охватила легкая паника. Ведь чем холоднее становилось на улице, тем ближе было Рождество, на которое ему придется вернуться домой. С одной стороны, мальчик хотел повидать маму и бабушку, и даже старого Кикимера, но с другой — приезд на Гриммо означал, что ему придется проводить почти все свое время рядом с братом. И, вероятно, с Драко, ведь он тоже часть семьи. А это значит, что новых склок не избежать. Деймос пытался отогнать мысли о плохом. Ведь Ригель его брат и, конечно, несмотря на небольшое расхождение во взглядах, вряд ли дома будет давить на него так же, как в Хогвартсе. Но тревога драла горло когтями, сдавливала грудь и выбивала судорожные вздохи каждый раз, стоило Деймосу подумать о рождественских каникулах. Однако это было неизбежно. Почти так же, как тест у профессора Снейпа, — единственного, кто не давал Деймосу поблажек при ответе и вынуждал мальчика продираться сквозь пучину охватывающего его во время сдачи контрольных точек ужаса. Дрожа от подступающей паники, Деймос с усилием разогнул ватные ноги и, опустив глаза в парту, стал ждать первого вопроса от профессора. Он летучей мышью прошел рядом, стараясь контролировать списывание учеников с последних парт. — Мистер Блэк, какие ингредиенты вы возьмете для приготовления зелья забывчивости? — Снейп остановился перед Деймосом и скрестил руки на груди. Полы черной мантии дернулись и на мгновение поднялись вслед за движением кистей. Деймос поежился, чувствуя на себе пронзительный взгляд Снейпа. Тот смотрел, практически не моргая, и после продолжительного молчания со стороны ученика недовольно поджал губы. — Полагаю, перед моим занятием вместо того, чтобы провести время за книгами вы, мистер Блэк, пробовали зелье забывчивости на вкус. Самонадеянность, коей в вас было достаточно в начале обучения в Хогвартсе, сейчас почти полностью испарилась и уступила место невежеству. Зельеварение — важнейшая магическая наука, и каждый сидящий в этой комнате должен это усвоить. Без знаний в области зельеварения все заклинания бесполезны. Махать палочкой может каждый, а сварить сносное зелье, — единицы. Итак, мистер Блэк, ингредиенты для зелья забывчивости? Деймос сглотнул. Его пальцы вцепились в край стола, как будто от этого зависела его жизнь. Он слышал, как где-то позади зашептались одноклассники, а сердце в груди застучало так громко, что он едва мог разобрать гомон собственных разрозненных мыслей. Он знал ответ. Конечно, знал. Они со Снейпом учили рецепт еще два года назад. Но сейчас в голове звенела пустота. — Эм… листья валерианы, — начал он, неуверенно, будто вытягивая слова из памяти с усилием, — и… эссенция аконита? Снейп медленно наклонил голову, как хищник, высматривающий жертву. Его губы дрогнули, изобразив нечто похожее на усмешку. — Либо вы намеренно издеваетесь надо мной, мистер Блэк, — сказал он холодно, — либо в первом же серьезном практическом задании в условиях неконтролируемой вами паники вы в лучшем случае отправите весь класс к мадам Помфри, в худшем — через шесть лет вы станете единственным выпускником Когтеврана. Деймос почувствовал, как по спине скатилась капля пота. Он знал, что не сможет исправить свой ответ, не выставив себя в еще более жалком свете, поэтому просто кивнул, надеясь, что Снейп оставит его в покое. Но профессор Снейп лишь прищурился. — Пять баллов с Когтеврана. И… — он сделал паузу, словно наслаждаясь напряжением, — мистер Блэк, останьтесь после урока. Полагаю, вы не желаете отправиться к родителям на Рождество со всеми. Из-за чего, собственно, лишаете и меня праздника. Скорее умереть, подумал Деймос, но вслух произнес: — Да, сэр. Снейп двинулся дальше по рядам, оставляя за собой шлейф подавляющего напряжения. Деймос бессильно опустился на стул. В горле встал ком, а в груди неприятно заныло. Стыд захлестывал с головой. Ноги под столом дрожали, и он не мог заставить себя взглянуть на хихикающих над ним соседей. Ему хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, стереть из памяти это унизительное молчание. Когда занятие закончилось, Деймос неловко подошел к кафедре, за которой сидел Снейп и, выждав, когда все уйдут спросил: — Профессор, что мне теперь делать? Снейп поморщился и, помассировав переносицу пальцами, откинулся на стул. Он посмотрел на дрожащего от страха Деймоса снизу вверх и недовольно сжал губы в кривую линию. — Ехать домой и учиться варить зелье уверенности, — выдохнул он после короткого молчания. Деймос, услышав это, вздрогнул и резко поднял голову на преподавателя. Он сидел с невозмутимым видом и кончиками пальцев перебирал бумажки на столе. — Не выношу этой щенячьей радости в глазах, так что оставь это матери, Деймос. Тебе предстоит серьезная работа над собой, если ты желаешь побороть эту неизвестно откуда появившуюся панику. Иначе в будущем она сыграет против тебя. — Да, сэр. Спасибо, сэр, — заикаясь, начал Деймос. — Можешь быть свободен. Блэк, раскланявшись, быстро скрылся за дверью, а Снейп снова погрузился в свои мысли. Возможно, этот мальчишка действительно имел потенциал, как говорил Дамблдор, хотя сейчас он выглядел жалким созданием, нуждающимся в поддержке. Полностью парализовывавший его страх мог стать серьезным препятствием в будущем, но, если Дамблдор увидел в нем что-то особенное, Снейп убедил себя, что тоже должен в нем это разглядеть, поэтому планировал на рождественских каникулах еще раз погрузиться в семейную библиотеку рода Блэк.

***

Рождество наступило скоро и принесло семье Блэк только страдание. После того, как Октавия рассказала детям всю правду, Ригель заперся у себя в комнате и не впускал никого, кроме старого домовика Кикимера. Дом на площади Гриммо погрузился в тягостное молчание. Атмосфера праздника растворилась в воздухе, уступив место тревоге и беспокойству. Октавия ходила по дому, словно тень самой себя. Ее взгляд постоянно возвращался к закрытой двери Ригеля. Уже которую ночь она провела без сна в размышлениях о том, как вернуть доверие сына. Деймос поддерживал ее как мог: обнимал, говорил добрые слова и пытался не показывать своего волнения. А оно было сильно. Мальчик боялся, что правда, рассказанная мамой, пошатнет последний мостик доверия между ним и братом. Ведь он, Деймос, был на ее стороне. И, младший Блэк был уверен, это злило Ригеля куда сильнее, чем факт происхождения от предателя крови. Деймос часто останавливался у двери Ригеля, но не решался постучать. Мысли о том, что брат может никогда его не простить, терзали мальчика. Он вспоминал их детские игры, тайны и клятвы, которые они давали друг другу. Было больно осознавать, что все это могло быть разрушено из-за глупых родительских тайн. Однажды ночью Деймос не выдержал. Он постучал. Но ответа не последовало. Тогда он приложил ладонь к двери и тихо произнес: — Ригель, я знаю, что ты слышишь. Прости меня, если можешь. Я не хотел предавать тебя. Я… я просто не знал, как иначе. Пожалуйста, поговори со мной. В ответ последовала тишина. Деймос остался стоять у двери, не чувствуя в себе сил набраться храбрости и уйти к себе. Он гипнотизировал взглядом дверь и, только было собирался повернутся, как услышал скрип кровати и приглушенные шаги. Замок щелкнул, и дверь приоткрылась. Ригель стоял на пороге, его лицо было усталым и отрешенным. Он молча смотрел на младшего брата, а потом тихо произнес: — Зайди. Деймос вошел и заметил на кровати открытый чемодан. Внутри были аккуратно сложены вещи Ригеля. На полу лежала пара ботинок, а рядом — письмо с запечатанным конвертом. Сердце Деймоса сжалось. — Ты… собираешься уйти? — его голос дрожал. Ригель кивнул, опустив взгляд. — Здесь мне больше нечего делать. Я не могу оставаться в этом доме, — он замолчал, а потом добавил: — Я не могу больше видеть, как все рушится. Деймос шагнул ближе и схватил его за руку. — Пожалуйста, не уходи. Я понимаю, что ты злишься. Я понимаю, что тебе больно. Но сбежать — это не решение. Если ты уйдешь, мы потеряем тебя навсегда. Маму это убьет. Меня это убьет. Ригель закусил губу, но ничего не сказал. Глаза его метались, как у загнанного зверя, и Деймос почувствовал, как натянулась невидимая нить между ними — такая хрупкая, что могла оборваться в любой момент. — Мы все можем исправить. Вместе. Я сделаю все, что угодно, чтобы ты снова мне доверял. Только останься. Пожалуйста, Ригель. Прошу тебя. Его голос сорвался, и он вцепился в рукав брата, словно от этого зависела его жизнь. Ригель застыл. Потом с тяжелым вздохом опустился на кровать, прикрыв лицо руками. — Ты думаешь, это так просто? — прошептал он сквозь пальцы. — Думаешь, простые слова все исправят? Деймос опустился перед ним на колени. — Нет. Но я готов бороться. За тебя. За нашу семью. Ты не можешь остаться один. — Поздно! — воскликнул Ригель, с трудом сдерживая вставшие в уголках глаз бусины слез. — Она врала нам, все это время врала! А что, если она сделает это снова, прикрываясь благом? Как я могу снова ей довериться? Как смогу снова посмотреть ей в глаза без отвращения?! — У нее не было выбора… — шепнул Деймос и тут же был остановлен жесткой рукой Ригеля, который резво вскочил на ноги. — Выбор есть всегда! И он у нее был, только наша мать выбрала личный комфорт, а не своих сыновей, поэтому так долго скрывала, — он прошелся по комнате, распинывая валяющуюся на полу одежду. — И да, я знал. Знал, что наш отец не дядя Регулус, но верил в то, что мать не могла нас обмануть. Но она это сделала — разбила мне сердце. И мне не остается ничего, кроме как разбить сердце ей. Тишина повисла в воздухе, будто между братьями пролегла пропасть. Ригель тяжело дышал, он судорожно сжимал и разжимал кулаки, его глаза горели огнем боли и гнева. Деймос сидел на коленях, чувствуя себя беспомощным и растерянным. Он хотел сказать что-то утешающее, но слова застревали в горле. — Ты прав, — наконец выдавил он. — Мама поступила неправильно. Но разве мы должны наказывать ее таким образом? Разве не лучше попытаться понять, почему она так поступила? Может быть, она боялась потерять нас… Ригель резко повернулся к нему, его лицо исказилось от ярости. — Боялась? Да она сама себя обрекла на эту боль! Ее выбор, ее последствия! Я не хочу больше слышать оправдания! Он подошел к окну и посмотрел вдаль, его плечи вздымались от глубоких вдохов. В этот момент Деймос осознал, насколько сильно Ригелю нужно было выплеснуть свои эмоции. Ему хотелось остановить его, удержать, но он понимал, что сейчас любые слова будут бесполезны. Прошло несколько минут, прежде чем Ригель снова заговорил, уже спокойнее, хотя его голос звучал холодно и отстраненно. — Мне нужно время. Пока погощу у Драко. Не смей ничего говорить матери, понял? — старший Блэк повернулся к брату и пригрозил пальцем. Тот покорно кивнул и со вздохом опустил глаза в пол. Он услышал, как щелкнул замок чемодана, его ровный стук по полу и скрип двери. Ригель ушел, оставив Деймоса в одиночестве.

***

Каждый день растягивался в мучительном ожидании. Время словно теряло вес, вязло в стенах старого дома, где стрелки часов, казалось, двигались медленнее, чем положено. В просторных комнатах, некогда заполненных светом и голосами, теперь обитала гулкая тишина — густая, настороженная, изредка нарушаемая скрипом половиц под осторожными шагами Октавии, Деймоса и Регулуса, ходящего по Гриммо тенью. Дух печали и разочарования укоренился здесь, распустив корни в углах и щелях, скрытых от взгляда. Октавия все чаще замирала, прислушиваясь к любому звуку, доносившемуся из комнаты Ригеля. Ее слух ловил отдаленные обрывки радио, сменяемые шорохами и резкими шумами, когда сын, видимо, в раздражении переключал станции. В этих беспорядочных поисках ей чудился его отчаянный порыв найти что-то — мелодию, слово, голос — способное вырвать его из плена мрачных мыслей. Но шагов она так и не слышала. Ни тихого скрипа двери, ни осторожного шороха — ничего, что могло бы означать, что Ригель наконец решился выйти наружу. Вечером перед Рождеством, когда снег начал покрывать улицы Лондона мягким белым ковром, Октавия решилась на отчаянный шаг. Она села за стол в кухне и начала писать письмо. Ей хотелось объяснить Ригелю все, что она не успела сказать словами. Написать то, что было слишком больно говорить вслух. «Пожалуйста, выслушай меня,» — начала она, аккуратно выводя буквы пером. «Я знаю, что мои слова стали для тебя ударом. Я многое скрыла от тебя, но поверь, я делала это ради твоей безопасности. Мир, в котором мы живем, полон опасностей, и я хотела защитить тебя и твоего брата от них. Ты вырос сильным и умным, Ригель. Но я вижу в тебе и ту жажду правды, которую нельзя подавить. Именно поэтому я больше не могу молчать. Твоя ярость и боль сегодня — это то, чего я боялась больше всего. Но ты имеешь право знать правду, даже если она причиняет боль. Я не была идеальной. Мое прошлое полно ошибок, и они оставили шрамы не только на моей коже, но и на моей душе. Когда я присоединилась к последователям Темного Лорда, я верила в идеалы чистой крови. Но цена этой веры оказалась слишком высокой. Я потеряла не только свою семью, но и саму себя. То, что ты видел — мою метку — это напоминание о том, какой страшной может быть слепая преданность. Я не хочу, чтобы ты повторил моих ошибок. Я не хочу, чтобы ты жил в страхе и ненависти. Ты намного лучше и мудрее меня, сынок. И я надеюсь, что ты сможешь меня простить. За то, что скрывала от тебя так долго то, что должна была сказать уже давно. Теперь ты знаешь, кто твой отец. Сириус Блэк был самым храбрым и благородным человеком, которого я знала. Он верил в то, что люди ценны не по своей крови, а по своим поступкам. Именно он научил меня видеть в людях личность, а не родословную, и именно благодаря ему я изменилась. Прости меня за то, что я скрывала эту правду от тебя так долго. Прости за то, что оставила тебя в неведении, за то, что не доверила тебе эту историю раньше. Я боялась, что ты не поймешь, что возненавидишь меня за то, кем я была. Но еще сильнее я боялась, что ты отвергнешь наследие своего отца, этого доброго и сильного человека, который был готов жертвовать собой ради других. Я прошу у тебя прощения за то, что мои страхи лишили тебя возможности узнать правду раньше. Прости меня, Ригель. Ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь правду. Я знаю, что сейчас ты не готов говорить со мной. Но я буду ждать. Я буду рядом, сколько бы времени тебе ни понадобилось. Просто знай, что я люблю тебя, Ригель. Больше всего на свете. С любовью, мама». Когда Октавия закончила, сложила лист бумаги и запечатала его в конверт. Затем, собрав последние остатки сил, поднялась и направилась к комнате Ригеля. Она подошла к двери, машинально занеся кулачок для стука, и застыла, прислушиваясь к звукам внутри. Мерно играло радио. Октавия нагнулась, чтобы просунуть письмо под дверь, но неосторожно толкнула ее плечом — и она распахнулась. Женщина застыла, судорожно прыгая глазами по разбросанным на полу вещам и пустой незаправленной кровати. — Ригель! — в ужасе закричала она и, закрыв лицо руками, рухнула на колени.