Ядом твоим

Первое воспоминание о Жене имеет корни в глубоком детстве, когда немного неловкого тощего подростка притащили к ним в группу. Зашуганным он конечно не был и прыгал очень даже ого-го для своего возраста, но все равно был каким-то растрёпанным и немного несуразным, как гадкий утёнок. Признаться, Петя тоже был долговязым и странноватым на вид, особенно в период активного роста. «Утёнок» этот новенький в тот же день к Пете в раздевалке подошёл и протянул руку. — Я Женя. Вот так просто, абсолютно невинное детское знакомство. — Я Петя, — пожимает чужую выставленную руку. Ладонь какая-то ужасно холодная, что хочется на неё сразу перчатку натянуть до самых локтей. — Очень приятно, — а затем он смущённо добавляет, — Ты очень красиво катаешься, красивее всех в группе. Ты мне больше всех здесь нравишься. И улыбка слегка смущённая, детская, но такая искренняя, настоящая, счастливая. У Пети от таких слов разливается приятное тепло по всему телу, измученному тяжелой долгой тренировкой. Его хвалили и раньше, но что-то в Жениных словах было особенное, возможно то искреннее восхищение, плескающееся в золотистых глазах. У Пети первое воспоминание о Жене — это его искрення улыбка. С тех пор прошло много лет и Женя уже давно перестал внешне напоминать гадкого утёнка. Он вытянулся, черты лица повзрослели и он расцвёл, как самый настоящий лебедь. Но в остальном Евгений Семененко, без сомнений, оставался все тем же Женей с ледяными руками, искрящимися золотыми глазами и искренней улыбкой, которую он пронес неизменной сквозь года. Тогда, в далеком детстве, они правда крепко сдружились, дополняя друг друга. Петя бился об лёд с тройного акселя по двадцать раз за тренировку — юный Женя всё так же сжирал его глазами своими восхищёнными и во время тренировки всегда подъезжал несколько раз спросить: «Ты в порядке? Боль терпимая?» И всегда руку протягивал и встать помогал. С Женей как-то эти попытки трикселя не казались такими ужасающе бездарными. Петя поддерживал Женины забавы, нельзя и пересчитать все моменты, когда они перед тренировкой и во время заливки льда играли только друг с другом в прятки или догонялки, кидались друг в друга снежками зимой. Петя все еще помнит как он лет в четырнадцать тринадцатилетнему Жене перчатки перед тренировкой на руки натягивал тёплые, чтобы руки не мёрзли. То время навсегда в приятных воспоминаниях останется. Но «то время» только там и остаётся, потому что вскоре Петя совсем отчаялся об триксель биться и уже Женины глаза горящие не спасали, нужно было что-то менять. Себя уже не поменяешь — он такой, какой есть, а вот тренера можно попробовать сменить, может хоть на него внимание хоть обратят. Он знал, что не самый перспективный ученик штаба, он вам не Лиза Туктамышева или Женя Семененко, резко ставший звездой, горящей своим талантом. Петя — это просто Петя, но ему по-человечески не хочется быть забытым своими тренерами и тройной аксель собрать тоже хочется. Когда заканчивается его последняя тренировка, он идет в раздевалку вместе с Женей и понимает, что этот раз такой последний, дальше будут на одном льду только на соревнованиях. Становится печально. Жене он до последнего не говорил, так как боялся, что в итоге с переходом не выйдет, но сейчас время пришло. — Жень, я ухожу. Женя смотрит непонимающе: — Ты домой? Петя качает головой, и тогда Женя всё понимает. — И куда? — спрашивает поникший Женя, нервно теребя чёрные мокрые перчатки. — В штаб Тамары Москвиной. Думаю это поможет моему трикселю. Женя улыбается как-то помято, но все еще искренне, и тянется обнять, привстав в чехлах на зубцы — Петя уже тогда обходил его по росту — и хлопает по лопатке. — Тогда удачи, Петь. Мы ведь останемся друзьями? — неловко переминается Женя с ноги на ногу, не зная куда себя деть. Странное это прощание, будто бы неправда это всё, но тут уже как получилось. Петя кивает, мол, конечно, не переживай. А сам понимает, что это ложью будет и поэтому вслух не озвучивает. У них вся жизнь школа-сон-тренировки и теперь каждый день у них видеться не выйдет, таким образом дружба рано или поздно сойдет на нет. Петя грустит и развязывает коньки, а Женя всё ещё стоит и мнётся. — Значит мне вернуть тебе перчатки? — спрашивает Женя и ласково разглаживает на них складочки, показывая, что отдавать их не хочет. Петя улыбается. — Нет, оставь себе. Без них ведь опять руки отморозишь, — Гуменник думает, что всё не так уж плохо. У Жени на память о нём останутся эти перчатки, которые ему слегка велики, потому что когда Петя покупал их на свои карманные немного прогадал с размером. Тогда Петя с Женей со штаба выходят, держась за руки. А через время, как и ожидалось, их дружба сходит на нет.

***

В следующий раз он напоминает о себе, причем громко, с характерным треском льда под коньками на чемпионате России двадцать третьего года. 295.07 Сначала из-за того, что щурится Петя видит цифру неправильную на конце. Не семь, а восемь и успевает только счастливо вздохнуть, что всё же обошёл Семененко, он первый. А затем высвечивают на табло список и он там второй, аккурат под ним. Это кажется чем-то нереальным, баллов должно же было для лидерства хватить, он приглядывается к спискам и видит. Баллы одинаковые. Блять. Одними губами произносит и рот открытым оставляет. Это же просто невозможно, так просто не бывает. Где-то боковым зрением видит, как Семененко где-то там, на краю сжавшейся вокруг Пети вселенной, подпрыгивает тоже с открытым ртом, а Саша Самарин его обнимает. Щас бы Петю кто-то обнял и из шока вырвал. Быть вторым для него было бы слегка обидно, все же шансы на победу в этом сезоне были почти стопроцентные, но быть вторым при таких обстоятельствах это какая-то ужасная резь в сердце, которая всё усиливается. Это какой-то туман, в котором он почему-то тонет, нарушая все законы физики. Из КиКа он выходит никакой, тут уж удивительно, как он вообще не свалился, потому что ноги у него не гнутся от слова совсем. Он оседает в ближайшем укромном уголке подтрибунного помещения. Рядом мелькает что-то белое скатывается по стене на пол напротив Пети и обнимает колени. Конечно это Семененко, кто ж ещё. — Я побуду тут? — вопрос тихим опустошённым голосом. Петя, почему-то, вопреки желанию побыть одному, кивает. Вообще он здесь не к месту, пусть освещает своей радостью победы какой-то другой тёмный коридор, а этот оставит для Петиных страданий. Вопреки всему, Семененко роняет голову в свои ладони, краску с волос по лбу размазывая случайно и молчит. Они так и молчат в тишине, на друг друга даже не смотря. Страдают об одном и том же и о разном одновременно: он, по меньшей мере, выиграл, а остальное это уже не так важно должно быть. Пете вот тоже выиграть хотелось, и он своими результатами золото тоже полностью заслужил, а в итоге остался ни с чем. Только серебрянный блеск ему и остаётся. Горько. Проходит много времени, как кажется Пете, который на какое-то время вообще все эти понятия потерял, словно потонув в собственном шоке, но все же он решает хоть что-то сказать. — Тебе не пора идти краску с волос смывать? Или ты такой белесый на интервью пойдёшь? — Петя все же обращает на Семененко внимание. Поражение все еще неприятно жжётся, но он привык вести себя с соперниками достойно, а значит надо его отправить краску смывать. В ответ звучит какой-то задушенный выдох, а затем Семененко кивает, но с места не поднимается. — Ужасно вышло, — говорит он себе в ладони. Петя даже не сразу понимает, что именно ужасно, а затем до него доходит. Гуменник ещё раз на него смотрит, разглядывает внимательно, обращая внимания на каждую мелкую морщинку на лице. Становилось очевидно, что он, вопреки всем разумным причинам радоваться, грустит. — Ужасно, — соглашается, но тягучее чувство обиды за всю ситуацию с баллами все равно колит неприятно. Это только его право грустить об этих баллах, думает Петя, — Но это ведь не твоя проблема, как все вышло, ты ведь выиграл. — Но ты ведь проиграл и проиграл совершенно нечестно. Мы оба должны либо выиграть, либо проиграть, — Петю, почему-то эти слова трогают. Семененко говорит все то, что у Пети в голове крутится, сам признает, что его победа — сухая формальность каких-то бумажек, и это приятно, приятно быть понятым. А еще приятно, потому что говорит это всё именно его соперник, именно он. В нём есть какая-то магия, соперники шептались о том, как на него после проигрыша невозможно злиться. Петя понимает почему, злость вся идёт на себя и судей, а Семененко лишь мелкие капли всей Петиной ярости остаются. — Ты прости, что так вышло, — говорит Семененко, поднимаясь с пола. — Мой прокат все равно нельзя было назвать чемпионским, — повторяет выученную фразу, можно сказать перед интервью репетирует. Петя почти давится сквозящей в ней ложью, комком встающей в горле. Медаль уже была в руках, но вот она уже так далеко и близко одновременно. Чтобы «золотого» Семененко коснуться надо лишь шаг сделать. — Врёшь ведь, — вздыхает он, облокачиваясь на стену и качая головой, а затем сам в глаза Петины смотрит. Петя не знает, что Семененко в них видит, но он сам замирает. В глазах плескается манящее и такое желанное золото, совсем недавно утраченное. Оно манит, зовёт к себе, притягивает Петю своим солнечным блеском. Семененко хмурится и отворачивается. Вру, соглашается про себя Петя, но вслух конечно это не произносит. — Пойдем в раздевалку уже, тебе еще краску эту смывать, — говорит Петя и почти берет его за руку, но вовремя руку одёргивает, лишь легким движением проходясь по перчатке. Семененко вздрагивает, но, к счастью, не оборачивается на Петю, оставаясь, по всей видимости, в своём глубоком океане гнетущих мыслей. Петя все вспоминает этот блеск золота, плескающегося в тягучей печали. Печаль оттеняет нежный блеск и делает его грязным. Это касание, как объясняет себе Петя, особо не любивший трогать едва знакомых людей без причины, произошло скорее по инерции и следовало давно забытой привычке далёких времен, когда он тащил с катка мокрого с головы до пят Женьку. Петя все думает о том, что перчатки Семененко со странным вырезом мокрые настолько, что их даже мельком касаться неприятно, но Петя вопреки всему почему-то хотел коснуться её слова. Скорее даже не её, просто хотелось взять его за руку и душевно поговорить, утонуть вдвоём в баллах этих одинаковых в этом серебре с золотым отливом и золоте с серебряным. Тонуть в этих мыслях не кажется чем-то неправильным, объятия негативных чувств наступают с такой агрессивной мощью, что было очевидно, что скоро накроет и надо лишь молиться, чтобы его не снесло волной. Желание коснуться Семененко, поговорить с ним казалось верным решением, которое унесло бы Петю от мыслей о поражении в далекое счастливое детство. Как только они заходят в раздевалку, Семененко сбрасывает костюм и, схватив полотенце, убегает в душ. Почему-то в момент, когда Петя остаётся один, он перестаёт чувствовать и быть связанным с реальностью вовсе. Без чьего-либо присутствия так убийственно пусто в душе, что Петя хочет себе пальцами между рёбер залезть и потыкать пальцем тревожно замершее сердце. Отчаяние. Петя старается зацепиться хоть за что-то: за мысль, за какой-то предмет, за какого-то человека. Он взглядом резкии и каким-то отчаяным по раздевалке проходится и натыкается, почему-то, именно на перчатки мокрые. Чужие. Его. Петя как-то незаметно для себя к ним подходит и берет в руки. Вода с перчаток чуть ли не капает и Петя первым же движением интуитивно их выжимает, попадая каплями на себя. Находит в себе разумную и единственную в целом мысль выжать их над умывальником, а потом поискать батарею, чтобы положить их сушиться. В итоге отвлекает себя этими самыми перчатками и, сжимая их в руках с немым отчаянием, носится тревожно по всей раздевалке, пытаясь найти батарею или что-то вроде сушилки для одежды. Его это занятие так затягивает и отвлекает от всего мира, что Семененко уже успевает вернуться и быстро одеться. Петя его не сразу замечает и поэтому нервно дёргается, когда слышит как резко включается фен. С Семененко капает так же, как с его перчаток. У Пети появляется мысль о том, что он совсем не изменился, сохранив в себе самые лучшие и забавнейшие детские черты. Вот и сейчас в Семененко так же, как и много лет назад хочется швырнуть своим полотенцем, а затем феном всего просушить, обдав дополнительно ледяные руки горячим воздухом. Петя взглядом сверлит чужую спину, а затем его осеняет, что перчатки можно просушить феном и он становится рядом с Семененко, принимаясь обдавать горячим воздухом чужие чёрные перчатки. Он оборачивается на Петю, когда заканчивает сушить волосы и, бросив взгляд на Петины руки, улыбается, а затем и вовсе выключает фен и заливается смехом. Петя снова нервно дёргается, отчасти потому что слишком оторван от реальности, отчасти потому что у него самого скоро нервный тик начнётся. — Спасибо, Петь, — Семененко улыбается так солнечно, что эта улыбка Пете почти передаётся, — Ты извини, что смеюсь, просто вспомнил детство. Ты за мной постоянно ухаживал. Пете вроде и не хочется разговаривать. Желания как раз у него совершенно обратные, хочется забиться в угол самый темный и дальний, и уже там выпустить все эмоции. Он чувствует, что тема безопасная максимально. Их общее детство для Пети вспоминается в основном в приятных красках, поэтому он принимает решение оставаться к Семененко поближе. Так, во всяком случае, безопаснее. — Да как было за тобой не ухаживать, — вздыхает Петя и перчатки сухие в руки чужие пихает, случайно мазнув касанием по пальцам. Холодно. Семененко улыбается, перчатки тут же на руки натягивая. — Теплые, — он мило щурится, когда улыбается, замечает Петя. Это все как-то лучше, чем раздирающая пустота внутри. Семененко в целом лучше. — А ты такой же холодный, как и раньше — вздыхает Петя и опускает на лавочку, куда через секунду рядом садится Семененко, закутываясь в олимпийку. У них завязывается безопасный разговор о совместном детстве. Пете так легче. Петю почему-то очень радует осознание, что его главный друг детства не изменился. Семененко такой же убийственно холодный и настолько же добрый. Холод не пугает, Петя все равно так же, как и в далеком детстве может его согреть и делает это уже интуитивно. Разговор с Семененко безопасный и отрывает от реальности так же сильно, как до этого отрывала пустота, так что на интервью их буквально вытягивает из их спокойной маленькой вселенной Саша Самарин, говоря, что они сейчас опоздают. Тогда они правда еле успевают вовремя. Уже вечером, в своем номере, Петя остался один. Не было больше маячащего белизной своих волос Матвея или того же Семененко. Полное одиночество сжирало до костей, вытравливая все живое, будто прокладывало дорогу эмоциям от проигрыша. А эмоции эти кажется и не собирались приходить, из-за чего Петю буквально душила пустота внутри. Было так противно — в грудной клетке будто бы песок резался, а во рту стояло ощущение сухости, которое не проходило, сколько бы стаканов воды он не выпил. Петя пытается заснуть, но ничего не выходит, поэтому он нервно крутится на кровати, а затем и вовсе начинает ходить туда-сюда по небольшой комнате отеля. Сейчас недавняя радость от того, что номера одноместные, у Пети вызывала только едкую усмешку. В голове только бушующая тревога, нашедшая своё идеальное место в проложенной для эмоций пустоте. Петю трясёт, а он даже заплакать не может. На душе убийственно пусто. Положение кажется безвыходным, потому что от накопленных эмоций будет плохо, но от удушающей пустоты щемяще никак. И это никак болит сильнее любой грусти, любых слёз. Пете хочется снова от этой пустоты сбежать. Сейчас бы уже куда угодно, хоть в соседний номер стучаться и будить спящего то ли Глеба, то ли Макара, он так и не запомнил кто там живёт. И все равно он чувствовал, что ему это уже не поможет, потому что ни Глеб, ни Макар его в полной мере не поймут, его вообще никто не поймёт. Петя думает о том, что хочет лишь быть понятым, но вместо этого перед глазами стоит золото. Не медаль, а скорее этот пустой, словно неживой блеск глаз чужих. Он думает о нём, как о том, кто бы полностью его понял, несмотря на победу. Причина проблемы у них до сотой балла одинаковая. 295,07. У Пети не сохранилось с детства от того юного родного Жени ничего, кроме детских фотографий на мамином компьютере и номера телефона старого, который уже наверняка успели раз десять сменить. У него ничего от Жени нет. Петя все равно решает по тому номеру в телеграме написать, может повезёт. Он вновь над собой усмехается, потому что везение это явно не про него. Он и на олимпиаду поехать не сумел, и сейчас вот проиграл, набрав сумму нужную.

Петя

Привет

Это пустое приветствие отдаёт какой-то неловкостью, но он даже не знает, о чем написать еще, о чём попросить? Имеет ли он вообще моральное право победу Жени своим горем омрачать? Петя вздыхает и телефон откидывает, потому что бесполезно это все, Семененко наверняка сменил номер. Телефон жужжит меньше, чем через минуту после Петиного сообщения. Женя Привет, Петя Значит у Семененко он записан еще с тех далёких счастливых времён, думает Петя. Эта мысль кажется приятной. Женя Что-то случилось? Петя телефон откладывает и закрывает лицо руками. А что ему от Семененко то надо? Всё, чего у них общего — это лишь воспоминания, в которых для Пети он все ещё Женя. Это для Пети то время священная радость юности и Семененко — её часть неотделимая, а как для него самого, Петя даже гадать не хочет. Он разрывается от идеи написать: «Мне нужна помощь» на мелкие кусочки, потому именно в этом он нуждается, если не в поддержке, то хотя бы в немом понимании. Это звучит слишком лично, эта просьба должна быть обращена к человеку, которому не плевать, человеку, которому доверяешь. Семененко разве такой человек? Они ведь вообще, если быть честными, не близки.

Петя

Можем поговорить?

Петя хочет уточнить, что хочет увидеться, потому что от разговора по переписке ему не капли не легче, только силы моральные высасывает. Семененко успевает ответить раньше, чем Петя уточнит. Женя Я живу в 307 номере Приходи Я открою Петя трясётся от сжирающей пустоты, но всё же дрожащими руками хватает телефон и карточку от номера и почти выбегает из комнаты на лестницу, потому что Семененко живёт этажом ниже. Петя останавливается у его номера как вкопанный и даже не знает, стоит ли ему постучать или вообще лучше сбежать, а потом сказать, что ничего уже не надо.

Петя

Я здесь

Семененко тут же открывает дверь, пропуская внутрь. Петя снимает обувь и неловко осматривается вокруг, хотя номера у них совершенно идентичные. Семененко молчит и прижимается спиной к стене. Взгляд у него такой же потухший и Петя находит в его глазах пустое золото и узнает там свое пустое серебро. Петя сам не может себе объяснить почему, но он Женю берет за плечи и прижимает к себе. Сердцем к сердцу, пустой серебряной бездной с такой же безде с поблекшим золотом. Женя встаёт на носки и кладёт подбородок на Петино плечо и сам жмётся близко так, словно своим горем тоже поделиться хочет. Женя — тот самый Женя, которым Петя так дорожил. Женя такой же. Петя не выдерживает, потому что именно в этот момент эмоции бьют через самый край. Слёзы текут как-то непроизвольно, неконтролируемо и Петя может лишь цепляться за Женины плечи и слушать возле уха чужое тяжелое дыхание и чувствовать на плече мокрую соскользнувшую с чужой щеки солёную каплю. Петя опять во времени теряется, потому что эмоции своё берут, но отвлекается только на то, что Женя на нём почти висит, но так же стойко на носках стоит, не смея объятий разорвать. Петя думает, что Женя устал и поэтому слегка отстраняется, но Женя обратно прижимается и носом тычется куда-то в ключицу. — Пойдем хоть сядем, ты же устал так стоять, — шепчет Петя, хватая Женю за руку и сразу же переплетая пальцы. Холод окутывает ладонью сразу. Этот холод такой правильный сейчас, как и сам Женя. — Я устал, — затихающим сорванным голосом повторяет Женя и на кровать почти падает, Петя ложиться рядом. Они комфортно молчат. — Ты злишься на меня? Из-за медали? — Женя аккуратно спрашивает, ладонь Петину крепко сжимая, так, что почти болит. — Не могу. Ты её заслужил, — тяжело выдыхает Петя и сам не понимает, врёт ли или говорит правду. Эти слова будто бы между этими узкими понятиями, между ложью и истиной. Петя отвечает не так, как правильно, как заучено, а бездумно признаёт чужую победу, потому что какая-то небольшая его часть действительно так думает. — Мы оба заслужили, — повторяет Женя. Пете хочется обнять его снова, хочется снова окунуться с головой в чужое приятное тепло, которое помогает лучше любых слов, лишь бы эти слова, эти бездушные цифры не ранили снова и снова. — Но я не против, что она твоя. Женя улыбнулся. Все это: и свои последние слова, и эта улыбка казались Пете такими убийственно искренними и настоящими, что весь день до этого момента казался какой-то огромной ложью. Хотелось верить, что сегодня ничего не произошло и они просто так тут лежат, руки друг друга сжимая болезненно сильно чтобы держаться в этом мире и друг друга тут удерживать. Они долго молчат, смотря в потолок и держась за руки. Женя пододвигается ближе, в бок Пети упираясь и почти припобнимает одной рукой, тихо спросив сорванным хриплым усталым голосом: «Можно?». В этот самый короткий миг Жене правда хочется позволить. Хочется позволить трогать Петю всего, в душу лезть с разговорами о ситуации, которую он хочет как страшный сон забыть. Хочется даже позволить Жене так несправедливо Петю обыгрывать, позволить ему плакать над золотом, когда он сам не мог даже погоревать о серебре. В этот момент Жене можно. Женя сразу же обнимает Петю снова и уже через пару минут почти сопит в чужое плечо. Петя понимает, что к себе возвращаться в номер не хочет, здесь, в контрастных горяче-холодных объятиях спокойно, здесь на душе оживляюще тепло. Страшно, что без Жени опять будет пусто. — Не уходи, пожалуйста, — тихо просит Женя надрывным шепотом, цепляясь холодными пальцами за края футболки, прижимая к себе крепче. Женя словно мысли его читает и Пете тут же становится стыдно и больно, кажется, где-то в сердце. Он решает, что никуда от Жени не уйдёт. — Не буду, — Петя намечает себе в углу кресло, на котором при желании можно поспать, и решает перебраться на него, как только Женя уснёт. Женя, пригревшийся рядом с Петей поперёк кровати, засыпает очень быстро, наверное сказывается сильная усталость после прокатов и, что более важно, усталость моральная придавливает к постели мёртвым грузом. Петя аккуратно Женю двигает, чтобы тот лёг вдоль кровати и накрывает одеялом, а сам садится в кресло жёстковатое и вырубается почти мгновенно. После убийственной пустоты и тайфуна эмоций приходит желанное спокойствие, которое сравнимо только с ровной гладью тёплого кристально-чистого озера, в которое Петя погружается с наслаждением. Утро встречает его жуткой ноющей болью во всем теле и сильной резью в висках. Петя, морщась, пытается поднять руки к лицу и потереть виски, но обнаруживает, что укрыт одеялом чуть ли не до самых ушей. Он сначала не понимает как это произошло, засыпал он точно без любых удобств, а затем бросает взгляд на Женю. Видно, что тот лежит, свернувшись комком по центру кровати, а на полу валяется тонкое покрывало, раннее, видимо, выполнявшее функции одеяла. Это так в стиле Жени импульсивно выручать других, не думая о себе. Петя передаёт эту одеяльную эстафету обратно и укрывает, даже поддавшись порыву заботы подтыкает одеяло, чтобы тот не смог распутаться и опять замёрнуть. Петя быстро находит свой телефон и карточку от номера, видимо посреди ночи Женя проснулся и не только укрыл его, но и позаботился о том, чтобы сложить вещи на прикроватную тумбочку. Петя уверен, что, подчиняясь безумной силе абсолютной пустоты вещами безбожно разбрасывался и оставлял их там, куда они упадут. Перед ним встаёт дилемма уходить или оставаться. С одной стороны сейчас было пять утра и у Пети была возможность хоть немного поспать как нормальный человек в лежачем положении, а с другой он все помнил это срывающееся, не уходи, пожалуйста. Уходить не хотелось абсолютно. Петя знал, что эти слова брошенные сказаны на эмоциях, лишь на страхе остаться одному, но все равно видел в них что-то глубинное и личное. Женя явно доверял ему достаточно, чтобы впустить в свою жизнь, в свою душу на один короткий вечер. Из всех друзей Жени, он выбрал Петю, который уже который год и не друг ему вовсе, и доверился без вопросов. Он словно открыл грудную клетку и сказал: «ну же, касайся», указывая на свое сердце. Петя знал, что это дорогого стоило. Он знал, что эти вечер и ночь для них особенные, что это их «связь», которую в ближайшее время они не забудут, о которой будут вспомнить, изредка смотря, друг на друга на соревнованиях. С другой стороны эта близость на один вечер не означала, что теперь они связаны друг с другом и будут продолжать общение. Петя принимает решение уйти и хоть немного нормально поспать. Дверь за собой закрывает медленно и, перед тем как закрыть её, смотрит через небольшую щель на Женю, чтобы запомнить момент. Петя не знает, зачем его запоминать, но повинуется этому крохотному желанию собственной опустошённой души, чтобы хоть немного её порадовать этим умиротворением и тишиной. В итоге заснуть больше у Пети не выходит и он сидит и слушает музыку, дожидаясь завтрака, когда ему приходит сообщение. Пишет Женя. Женя Привет Петя думает, что возможно забыл что-то у Жени в номере и теперь им нужно снова встретиться, чтобы эту вещь обладателю вернуть. Петю возможность этой встречи на удивление не тяготит, хотя он не хотел обсуждать соревнования или своё серебро хоть как-то вспоминать, да вообще себе об этом напоминать не желал, но увидеть Женю казалось неплохой идеей, чтобы развеяться. Видимо сказывались остатки того уединённого момента, который на один вечер сблизил их до невозможности и давали Пете стимул хорошо о Жене думать. Впрочем до этого он плохо и не думал, было просто безразличие, как ко всем, кого Петя почти не знает и осколки приятных воспоминаний из детства, а теперь и вовсе появилась какая-то лёгкая, невесомая теплота, которая Пете нравилась. Этой теплоты хотелось ещё, потому что она легко вытесняла моральную усталость после всего. Женя Я хотел предложить погулять вместе) Пойдёшь со мной? Петя на эти сообщения смотрит как-то глупо, обращает особое внимание на эти скобочки и узнаёт в них Женю, его улыбчивую, солнечную натуру. «За» и «против» взвешивает совсем недолго.

Петя

Пойду

Когда встречаемся и где?

Женя Давай ты к моему номеру придешь Сходим вместе на завтрак и пойдём Подобная идея не вызывает отторжения, так что Петя надевает кофту потеплее, берет куртку, шарф и шапку в руки и идёт к Жене. Они встречаются прямо на пороге номера, оба нагруженные зимними вещами в обе руки, потому что завтракать в них будет жарко, а без них на улицу выходить смерти подобно. Петя думает, что если умирать, то в межсезонье, а сейчас надо только работать. — Мы с тобой только вдвоём идём? Без Марка? — Петя, признаться, за новостями в мире фигурного катания особо не следит, но даже так у него не получилось убежать от «кондратенок». Петя не сказал бы, что Марк и Женя без друг друга не могут, будто они прочно склеены, но все же решает уточнить. — Только вдвоём, — улыбается Женя, нажимая на кнопку вызова лифта. Петя улыбается, потому что у всех спортсменов так, сначала выдаёшь максимум на соревнованиях и тренировках, а затем ленишься спуститься на три этажа по лестнице. Весь завтрак они обсуждают какие-то мелочи: совершенно невкусный кофе, возможность игнорирования диеты в честь места на пьедестале, маршрут их будущей прогулки и даже этих самых «кондратенок». Женя о Марке говорит с уважением, с нежностью, даже с любовью, но Пете чувствуется, что в этом нет той близости, которую людям хочется видеть. — Значит кондратенки все же полное разочарование, — усмехается Петя, вилкой перемещая по тарелке овощи. — Ты уж прости, — усмехается Женя, — в этом сезоне у нас новый тренд. Гумененки. Эти незнакомые «гумененки», не встречавшиеся ему ранее, сначала Петю удивляют и он почти тянется спросить что это вообще такое, с кем и когда произошло, а потом приходит понимание. Эти самые гумененки вместе сидят за столом, один из них мучает салат, который не хочет доедать, а второй пьёт апельсиновый сок, потому что кофе тут ужасный. — Разве фамилия победителя не должна быть первой? — спрашивает Петя, не особо в этом всем разбирающийся. — По логике должна, но не думаю, что «семенники» будут благозвучны для среднестатистического россиянина. Знаешь ли, это искусство сводничества, а не изучение анатомии, — смеется Женя, вставая из-за стола надевая на себя пуховик. Петя, сам улыбаясь с этого забавного названия их дуэта, тоже одевается. Небольшая прогулка, как её назвал утром Женя, которая должна была окончиться к обеду, растянулась до самого вечера. Петю разговоры с Женей как-то сильно затягивали. Оказалось их связывали не только общая память о детстве и эти чертовы баллы, но и многие интересы, включая медицину. Он даже и не заметил, как прошло столько времени, вроде они только вышли из отеля, наслаждаясь игривыми холодными лучами солнца, а вот уже поздний вечер, по всему городу загораются фонари, а солнце уже давно ушло на покой. Женя — хороший слушатель и еще более прекрасный рассказчик, который способен поддержать любой разговор и интересно рассказать обо всем. Рядом с ним время останавливается, отгораживая в маленький уединённый мир, за пределами которого время бежит с сумасшедшей скоростью. Если коротко, то спокойствие и уединение, именно то, в чём нуждался Петя для полной разгрузки. В искусственно-жёлтом свете фонарей Женин золотой блеск выглядит волшебно и естественно, Петя на эту умиротворённую магию засматривается. Слушает его и внимательно смотрит, как мелкие снежинки, подсвеченные золотым светом, падают на Женю. Женя приятный. В отель они по-настоящему бегут, чтобы успеть на ужин. Забегая в отель, они оба автоматически спешат к Жениному номеру, чтобы сбросить все вещи, а затем вновь устраиваются за одним столом и продолжают разговор. Молчать с Женей Пете тоже приятно, нет никакой противной тягучей неловкости, только спокойствие. Этим спокойствием Петя никак насытиться не может, поэтому, продолжая Женю слушать, он идёт за ним в номер, чтобы вещи забрать, а затем стоит на пороге, отвечая. Они будто и не намерены прощаться, но и приглашаться Петю к себе Женя не стремится. Женя подходит поближе, обнимает и Петя чувствует это приятное чужое тепло тела, сочетающееся с холодом рук и прощаться правда как-то не хочется, хотя это явно прощание. — Может зайдёшь ко мне? — всё-таки спрашивается Женя, предварительно приподнявшись на носочки, чтобы прямо на ухо сказать. — Только на этот раз без ночёвки, иначе, боюсь, моя спина не выдержит, — улыбается Петя. Они так много говорят, что Петя даже представить себе подобного расклада событий, что он будет столько времени проводить с человеком, который его обошёл, не мог раньше. Было сложно предугадать, что они вновь так хорошо и спонтанно сойдутся. Петя обращает внимание, что его в мыслях он теперь не зовёт холодно Семененко, а спокойно Женя. Он все еще помнит свою утреннюю мысль, что это может быть просто коротким мигом близости, неважно затянется это на один вечер или на три дня, но он и понимает сам для себя, что это резко появившееся дружеское Женя, что это желание говорить до самой ночи для него значит, что он его уже пропустил внутрь, дал Жене взрастить корни в его сердце. Петя думает о том, как это произошло так быстро, он наоборот привык долго к себе не подпускать, раскрываться медленно. Кажется, что дорога к собственной душе для Жени все эти годы была открыта. — Давай завтра сфотографируемся вместе, ты наденешь золотую медаль, а я — серебряную, — предлагает тихо Женя. Петя думает, что это протест и провокация, которые он себе позволить не может — Это будет выглядеть как протест против решения судей, а мне не до скандалов пока что. Итак один уже есть. — Тогда эта фотография останется только нашей, будет нашим с тобой секретом. Мне будет так спокойнее. Петя кивает.

***

На следующее же утро после возвращения в родной Петербург, Петя много думает и еще больше тренируется. И все это об одном — о Жене. Тренируется, чтобы на Финале Гран При Женю обойти, а думает, чтобы решиться, стоит ли впускать его в свою дальнейшую жизнь или это просто был кратковременный всплеск эмоций. Впрочем, Семененко написал тем же днём, вернее сказать прислал кружочек с тренировки, где он встаёт на лёд, который тут же приятно поёт под лезвиями коньков. Петя понял, что для Жени те два дня тоже что-то значили, поэтому ответил без каких-либо вопросов и пожелал удачи на тренировке. Первую неделю их общение больше напоминало видеоотчёт с тренировок. Сначала показывал Женя только самые удачные попытки с красивыми выездами, где докрученность даже под вопросом не стояла, все прыжки будто со страниц учебника. После очередного Жениного кружочка с красивым до невозможности тулупом, которым Семененко очень игриво хвастался, Петя решил, что обязан отыграться, ведь в его арсенале тоже много чего красивого было. Под конец тренировки схватил недавно пришедшего Колю Угожаева и поставил у бортика, вручил телефон и велел снимать риттбергер. Где-то внутри себя Петя надеялся скрутить идеальный риттбергер с первого раза, чтобы и перед Колей не позориться и собой погордиться, что его идеальная попытка была первой. Четверной риттбергер получается хороший, Петя это всем телом ощущает. Даже на радостях на риск идёт и пытается прицепить пытается второй риттбергер, только тройной. И с этого же несчастного тройного летит на лёд, проезжать, в лучших традициях, по-тюленьи. — Давай еще раз, — призывает Коля, покрепче сжавший телефон в руках. Петя кивает, отряхивается максимально и даёт знак, когда надо начать съёмку. Снова заходит на риттбергер и выходит хорошо, но Петя еще в полёте размышляет рисковать с каскадом или нет, решает брать небольшой риск и добавляет тулуп — Ну как? — Коля, к бортику прижавшийся, пересматривает кружочек несколько раз, внимательно на рёбра коньков смотрит, будто он технический специалист с десятилетним стажем, а затем одобрительно кивает. — Хороший, как по учебнику Мишина, — Петя хочет Коле верить, что прыжок именно такой, будто по завету Жениных тренеров. Сразу же из раздевалки, пересмотрев кружочек ещё дважды для уверенности скидывает Жене и пишет снизу: «Ну как?». Знает ведь, что в контенте Семененко четверного риттбергера нет, специально хвастается, показывая своё превосходство. Женя Ты такой же король риттбергеров, как в детстве Петя улыбается этой приятной похвале, вспоминая горящие Женины глаза, наблюдавшие за каждым его движением на льду. Даже представляет, что Женя с такими же горящими глазами этот кружочек смотрел, пересматривал несколько раз. Гордость как-то сама по всему телу разливается. Женя А лутц-ритт сделаешь?

Петя

Это вызов?

Женя Да. Хочу увидеть твой лутц-ритт лично и вживую

Петя

Ну, до общего льда нам ещё долго

Но лутц-ритт в кружочке я тебе сооружу

Эксплуатация младшей группы, как операторов стала неотъемлемой частью тренировок. Кажется, это их с Женей лёгкое соперничество набирало обороты и уже переросло в настоящее соревнование. Впрочем, это соперничество, только в более гиперболизированном варианте постоянно мелькало в заголовках статей. Все считали, что следующий старт — это момент, когда Петя обязан взять над Женей реванш. Помимо боя кружочками с тренировок они стали больше общаться лично, продолжая делиться различными событиями из жизни. Это уютное постоянство из лёгкого общения разбилось в тот момент, когда Петя выходил после тренировки на улицу и прямо у двери встретил в глазах напротив горящее золото. Дружба с Женей активно набирала обороты, собираясь поглотить Петю до самой последней капли. И Петя был совершенно не против.

***

День Финала Гран При был нервным по многим причинам. Пете нужен был реванш, но казалось, что всем окружавшим его людям этот несчастный реванш был нужен раз в десять сильнее, чем ему самому. Ситуация накалялась еще и тем, что они с Женей приняли разумное, как им казалось на тот момент, решение не общаться и не видеться во время соревнований. Это было ново, руки сами по привычке тянулись снять кружочек со льда или обсудить какую-то резко пришедшую в голову мысль, но Петя обрывал себя мыслью, что так делать нельзя. Дружить с соперниками в этом плане тяжело, а дружить с Женей, как оказалось, еще тяжелее. Женя своими вероломными действиями в душе напоминает какую-то болезнь, потому что проникает, а затем заменяет здоровые клетки на собственные, да так, что уже и не разберёшь где своё, где чужое, поэтому без него оказывается неприятно тяжело. Петя не был на соревнованиях один, бог не даст ему соврать, Вероника Анатольевна старалась его поддержать и настроить изо всех сил, но легкое чувство одиночества все равно возникало. Впрочем, освободившееся от Жени время он потратил на здоровый сон, которого из-за попыток впихнуть в одни сутки пару часов общения с Женей, учёбу, тренировки и различные хобби, Петя печально лишился. Он не знал, что по этому поводу думает Женя, но затем мельком замечал, как на него пристально, прямо испепеляюще, смотрят золотые глаза, и понимал, что договорённость трещит по швам с обоих сторон. Петя все равно старался удерживать шаткое равновесие такой непрочной конструкции, поэтому после короткой сбежал в раздевалку одним из последних, давая Жене возможность даже не пересекаться с ним. Пете казалось, что если они останутся один на один, то он тут же перестанет думать о программе, все дорожки, прыжки, вращения пойдут по ужасной кривой и весь настрой на дальнейшую произвольную будет сбит. И все мысли будут только о том, как там Женя катает. Пете не нравился такой расклад, поэтому он из головы выкинул вообще все: иобидное серебро, и все заголовки статей, и реванш, и все нервы, Женю тоже выкинул, оставив место только дорожкам, вращениями и прыжкам. Концентрация на произвольной уже с вечера была такой силы, что Петя был уверен, если по ней ударить, по всему городу прокатится громкий металлический звон. Утром следующего дня он чувствовал себя готовым, как никогда. Концентрация на программе возросла до уровня, что она начала напрягать окружающих. Петя был настолько оторван от реальности, что всем вокруг было даже немного жутко. Петя приходит в себя только в тот момент, когда слышит «первый». Он правда совершенно честно первый, отрыв в баллах от второго места есть и он даже больше пяти баллов, что заставляет чувствовать некое спокойствие, что не произошло похожей мерзкой ситуации, как на Чемпионате России, только уже с Димой. Быть первым, выйти из гонки победителем приятно до дрожи, а мысль о медали с совершенно чистым золотым блеском почти заставляет его взлететь в воздух, чуть ли не как это заставляет делать четверной риттбергер. На пути в раздевалку встречает Женю, и Петя вспоминает, что не видел его в тройке победителей и он думает, что тот, вероятно, хочет побыть один и перевести дух. Вопреки Петиным мыслям, Женя сразу на него оборачивается и подходит ближе. — Поздравляю, — совершенно искренне говорит Женя, улыбаясь. Неловко тянет руки, не знает, может ли обнимать после этого «перерыва» — понимает Петя. Был ли этот перерыв закончен? Петя сам его обнимает и все думает — как так, Женя, сам Женя, да не в тройке, появляется желание посмотреть и его программы сегодня и понять, ну в чём же дело. — Теперь у нас счёт один-один? Взял у меня реванш, — счастливо продолжает Женя, будто совсем не думая о неудачном результате, — Войдём в новый сезон с ровным счётом. — Это не совсем реванш, тебя ведь на пьедестале не было. Что не так пошло? Женя улыбается обезоруживающе. — Ты там не думай, что я тебе, как своему другу, поддавался. Просто перенервничал и вот вышло, что четвёртый везде и по программам, и по сумме, — Но рад я за тебя совершенно искренне. Золото тебе идёт. Эта Женина фраза мягко оседает в сознании первыми снежинками. Пете идут медали, но подходит и еще одно золото — то, из которого Женя состоит. — Спасибо, — Петя улыбается тоже искренне — с Женей по-другому никак, — В следующем сезоне жду от тебя сильную конкуренцию. Женя через смех добавляет: — Обещаю, ты тоже обещай задать мне жару, без тебя ведь скучно будет совсем. Они замолкают и идут вместе в раздевалку, а потом Женя отвлекается на разговор с Марком, где его искренне поздравляет, так что дальше они не говорят, только вечером уже привычно друг другу пишут. Женя Давай больше не будем так делать Петя правда не понимает, что он имеет в виду. Женя врывается в его вечер с этого единственного сообщения, а Петя недоумевает, но даже не успевает спросить, что именно им не стоит делать, как он продолжает свою мысль. Женя Меня напрягает идея тебя во время соревнований избегать Я ещё сильнее от этого нервничаю Давай попробуем дальше без этого Пете понимает, что есть часть его вины в неудаче Жени — это напряжённое избегание друг друга только сильнее давило, не давая собраться. Будь Петя совсем другим человеком, он бы использовал это признание, эту Женину слабость против него же и смог бы стабильно брать медали в следующем сезоне. Но все же он был самим собой и Женей дорожил безумно, сам помнил щемящую тоску и некое одиночество, которое непривычное отсутствие Жени вызывало. Петя соглашается больше никогда так не делать и верит, что так им обоим будет лучше.

***

Межсезонье встречает их мягко, с характерной ему теплотой: и в плане погоды, и в плане стабильного спокойствия. Начались каникулы и тренировок стало значительно меньше, по сравнению с моментами подготовки к стартам, когда на льду приходилось жить. Пете даже смешно со своей давней мысли, что умирать надо в межсезонье. В межсезонье нужно жить. Да и давней мысль не назовёшь, на самом деле с того момента прошло меньше полугода, но сезон и межсезонье, как небо и земля разные, и каждый раз, наслаждаясь солнцем, здоровым сном, моментами, когда можно сесть и посмотреть в стену, не убив все дедлайны, Петя думал, что сезон с его бешенной нагрузкой был где-то в совершенно иной жизни. Петя погружается в удовольствие жизнью так, что даже макушка из-под ровной глади не торчит. Живёт он, впрочем, не один, а вместе с Женей. Когда наконец появляется свободное время, у них обоих, кажется, едет крыша. Они впервые гуляют вместе по-настоящему. До этого им удавалось лишь изредка видеться после тренировок, иногда Женя шёл с пар и заходил просто на Петю вживую посмотреть и дойти вместе молча до метро. После такого опыта Пете хотелось гулять с Женей по-настоящему. Он самостоятельно долго и усердно выбирает лучший маршрут для прогулки для родного им обоим городу, вопреки тому, что они оба здесь живут, Петя хочет показать Жене их дом другим. Таким, каким Петя его безмерно обожает дерзким, безмерно творческим, безумно современным, хочется сломать этот стереотип исключительно романтическо-исторический образ прогулки по Петербургу. Они договариваются погулять в вечер, когда Женя наконец сдаёт последний из своего бесконечного множества экзаменов. Пете даже нравится, что они встречаются не с утра, а когда солнце постепенно начинает садиться, окрашивая небо различными цветами, будто возомнив себя величайшим художником. Петя ведёт Женю своим любимым путём по внутренним, почти никому неизвестным дворикам, тихим и узким, будто бы заброшенным переулкам, мимо безжизненных домов. Петя любит эти места за то, что несмотря на свою постоянную пустоту, они по-настоящему живут, дышат искусством. Яркие граффити на стенах домов переливаются оттенками, обращают на себя внимание грубыми мазками и острыми, чёткими линиями, почти режут глаз. Тишина и кричащая, заявляющая о себе красота, занимают отдельное место в Петиной душе. Вести Женю именно этими тихими переулками ощущается очень лично и доверительно, будто ведёшь человека за руку и длинным путём к собственному сердцу ведёшь, даёшь к нему ключ. Пете нравится видеть в Жене заинтересованность. Он бесконечно горит красотой этого места, освещает её собственным золотом, заставляет оживать рисунки, гадает об их истории, комментирует идею, хвалит или порицает создателей. Женя не остаётся к Петиному личному равнодушен, он наоборот этим местом горит, идеально дополнив его. Будто бы этим местам всегда именно Жени Семененко не хватало. Петя понимает, что совершенно не ошибся, когда привёл Женю сюда, в это бесконечно личное место, когда видит восхищение в чужих глазах. Выходят они на набережную. Пока Женя говорит вдохновенно и взахлёб, Петя держится рядом, подстраиваясь под чужой быстрый шаг. Останавливаются у перил и опираются на них, постепенно успокаиваясь. — Это было невероятно, — выдыхает Женя. Он горит огнём, а Петя горит им. Безмерно не хочется, чтобы этот момент прекращался, хотелось дальше водить его переулками и показывать то, что он сам считает красивым, хотелось ощущать его огонь всем телом, самому им гореть бесконечно долго, до тла. — Мне кажется я никогда еще не видел настолько красивых и скрытых мест. — Рад, что тебе понравилось. Эти места для меня очень личные, я по ним ещё никого не водил, — Петя заражается родной улыбкой Жени, — Для меня это очень важно. Женя, как губка, впитывает каждое слово и по его лицу видно, что из каждого вывод какой-то делает. — Мне приятно, что ты доверил мне это место, — Женя подбирает самые верные слова, которые Петю возносят к небесам, к нежно-холодной луне, — Еще никто не показывал мне мой родной город так, с такой любовью и внимательностью, с ласковой заботой о мелочах. Без тебя этот маршрут бы потерял чуть ли не половину своего совершенства. — Я бы хотел показать все свои личные маршруты, — пылко выдает Петя. Это кажется настолько правильным, доверить все эти личные места Жене, потому что именно он уделит должное внимание каждой мелочи и увидит в них ту же красоту, что в них видит Петя. Петя не художник, но видит прекрасное во многом: в множестве ярких рисунков на стенках, в вечерней жизни города и в Жене. Красота в Жене особенная, она находится на тонком переплетении внешней и душевной, где отсветы розового неба подчёркивают первую, а улыбка — вторую. Пете нравится в этом моменте всё, а особенно нравится, что этот прекрасный момент он разделяет именно с ним. — Веди меня куда угодно, — пылко шепчет Женя. Женя чуткий. Петю поражает, как он подбирает такие слова, от которых хочется расплыться лужей где-то в его ногах и навсегда там остаться. Женя руку свою, на перилах лежащую ведёт поближе к Петиной, а затем как бы случайно накрывает чужую ладонь одним большим пальцем. Петя чувствует, как его обжигает родным льдом. После случая на Чемпионате России они за руки никогда не держались, это было будто бы намного выше уровнем, чем объятия, это было даже слегка смущающим. Петя тоже рукой как бы случайно двигает и закрывает чужую ладонь, слегка помедлив, переплетает пальцы. По золотому живому блеску глаз понимает, что Женя получил именно то, чего хотел, и был доволен. Пете нравилось. Вскоре они действительно вновь собираются вместе и идут покорять новый маршрут, гораздо менее обхоженный Петей и более рискованный, даже чуть жуткий. Женю он сразу предупреждает: в этот раз все будет более опасным и шанс, что сбегать от каких-то гопников или охранников будет гораздо выше, чем в прошлый раз, по крайней мере теперь он явно не будет равен нулю. Женя разумно настораживается, одевается в одежду, которую, по его словам, не жалко, одевает самую удобную обувь, ценные вещи, кроме телефона, с собой не берёт. Петя, замечая сильную настороженность Жени, граничащую почти что со страхом, даже думает, что возможно переборщил с предупреждением. Всё же кладбище, на которое он Женю поведёт находится за городом и давно заброшенно, так что охранники там будут вряд ли, а гопников каких-то Петя встречал там раза два и оба случая закончились хорошо. — Ты не нервничай так сильно, я переборщил с предупреждением. На самом деле там тоже мы вряд ли людей встретим. Ну тех, что живы, точно не встретим. Женя, кажется, настораживается ещё сильнее, даже начинает нервно крутить кольцо на пальце. Петя не понимает, почему если Жене реально страшно, он все равно не разворачивает их назад, не говорит стоп, а наоборот едет в пугающую неизвестность, ведь Петя не раскрыл ему суть маршрута оставив её сюрпризом. — Никогда бы не подумал, что придётся обсуждать это с тобой, но давай обговорим стоп-слово. Если тебе не нравится концепция, не нравится место или не нравится проводить время со мной, ты говоришь стоп-слово и я тут же останавливаюсь. Можешь выбрать любое, я запомню, но я все же предлагаю свой шикарный вариант. Нет. Женя оборачивает голову на Петю, сидящего за рулём. И вежливо, мягко качает головой. — Да, — коротко выдает Женька и Петя даже сначала не понимает к чему это. Это он такое своеобразное стоп-слово выбрал и Пете теперь придётся выискивать в его выражениях лица и интонациях было ли это «да» зеленым светом или красным. Несмотря на некую противоречивость, Петя не собирался спорить, если Женя выбрал это слово, то хорошо, правила игры принимаются. Женя видимо замечает недоумение на Петином лице и решается пояснить. — Если «нет» тебя сразу же остановит, то я говорю «да», чтобы ты продолжал в том же духе. Я ведь уже сказал, веди меня куда угодно. Нет места более напряжённого, чем больница, в которую ты приходишь на практику. После медицинского, все остальное кажется детским садом. Петя воспринимает этот зеленый свет от Жени как-то даже слишком воодушевлённо, начинает резко кончатся терпение, хочется всё и сразу показать и обговорить, но сначала надо припарковаться а каком-нибудь тихом незаметном месте. Женя наблюдает за Петей внимательно, следит за пальцами на руле и выражением лица. Петя ощущает себя перед Женей открытым, как какая-то книга по анатомии, которую только Женя способен читать, как никак врач. Когда они доходят до невысокого железного забора, Петя наконец объявляет суть маршрута. — Это заброшенное кладбище, которое я случайно обнаружил где-то год назад. Помню, как сидел здесь и настраивался на «Спартака», грезил о бронзе хотя бы. Здесь почти никого не бывает, так что не бойся. Женя кивает. — Олимпийский сезон по ощущениям был так давно, а на деле я свою программу «Мастера и Маргариту» только год назад откатал, я еще все движения помню. Каждый раз немного нервничаю, что вместо новой произвольной, начну уже привычную исполнять. Петя Женю слегка подталкивает поближе к забору, поясняя: — Тут дыра есть только в одном месте, в каком-то лесу, так что лучше тут перелезть. Я тебе помогу, — Женя кивает в ответ на слова и Петя подсаживает Женю, а затем перелезает сам. Это кладбище совершенно не похоже на обычное. Тут нет никакой гнетущей атмосферы смерти, вечной скорби. Здесь будто бы застыло время и только природа продолжала буйствовать, захватывая дыхание редкого зрителя. Серый каменный забор и такие же серые, безликие старые памятники, были опутаны зелёными, вьющимися растениями. Кое-где в этом зелёном буйстве проглядывались мягкие белые бутоны колокольчиков, но в остальном зелень вытесняла все другие цвета, подавляя гнетущую серость. Несмотря на то что это место, где похоронены множество людей, оно ощущается иным. Это не просто место захоронения — это место покоя сотни душ, где каждый редкий зритель тоже может этим покоем упиться всласть, наполниться им до краев. Они молчат, боясь спугнуть магию с этого места, прекрасного, как оазис в пустыне. Но не мираж ли это всё? Даже если мираж, они стараются его не спугнуть. Женя внимательно вглядывается в красоту этого места, заросшего плющом и мхом, Петя наслаждается этим родным местом. Петя подводит их к дереву и останавливается. Перед ними раскидывает свои толстые крепкие ветви старый высокий дуб, словно вышедший из Пушкинского «Лукоморья». Тихий восхищённый вздох сделает с губ Жени, Петя этим звуком наслаждается. Восхищение этим местом, как и его тайна, их невероятно роднит. — Забирайся на вторую от земли ветку, она очень крепкая и выдержит нас обоих, — Петя сам быстро, уже привычно взбирается наверх. Женя следует за ним. Это место, как и близость с Женей, затягивает, заставляя забыть о времени, полностью утонув в разговорах, красоте природы и спокойствии. Обратно через забор они перелезают, когда уже начинает темнеть. Петя снова подсаживает Женю и тот с лёгкостью, как кошка, перебираемся на другую сторону. — Знаешь, я будто бы попал в учебник по ботанике — столько тут разных знакомых видов мха и плюща, — смеется Женя, — Мне понравилось. Петя улыбается. — Тогда в следующий раз исследуем еще более жутковатый маршрут. Женя настороженно дёргается и видимо решает перейти в наступление. — Если там будет что-то ужасно страшное, если какие-то гопари будут за нами гнаться, я клянусь, я затащу тебя в морг. — Надеюсь не в качестве твоего первого пациента, — смеётся Петя. Женя тоже смягчается и кивает. — Я вообще надеюсь, что ты никогда не будешь моим пациентом. Но ты помни, в морг тебя протащу, если переборщишь с опасностью. Петя соглашается.

***

За отведённый им месяц полного наслаждения без учёбы, очень интенсивных тренировок или соревнований, они успевают несколько раз обойти все пять Петиных маршрутов, которым Женя даже даёт рейтинг, оценивает не от одной не пяти звёзд, а по близости исполнения угрозы с моргом. Но Женя все равно, как бы не ворчал из-за опасности, идёт за Петей куда тот скажет, послушно срезает через заброшки, бродит по кладбищам и даже наслаждается всем этим. Их праздная счастливая жизнь обрывается об скорые августовские сборы всех Мишинских. Эти сборы протянуться весь месяц и вернут их обратно в родной Петербург только к началу учебного года. По этой причине в первый же день последней свободной недели Женя просит помочь перетащить от родителей несколько коробок старых вещей к нему домой, чтобы тот потом разобрал вещи и выкинул все ненужное, а нужное оставил на память. Петя, конечно, не отказывает, даже видит в этом скрытое приглашение к Жене домой, даже если всего на пару минут, чтобы занести пару коробок. Женя рассыпается в благодарностях за помощь, пока везёт Петю на своей машине. Петя замечает в этом приглашении, в этом: «Без тебя бы я не справился», некую странность, ложь. Женя мог бы спокойно в два захода дотащить эти несчастные четыре огромные коробки, Петю не втягивая. Он запрещает себе искать подтексты, запрещает себе додумывать, что Женя не хочет прощаться и быть на сборах без него, что Женя сам ищет любой, даже самый глупый повод встретиться. Петя думает, что повод и не нужен — Жене стоит сказать и он пойдет куда угодно и сделает всё, о чем попросят. В любом случае Петя ведь не додумывает, а крепко держится официальной версии, высказанной Женей. Раз только ради коробок, значит только ради коробок. Вопреки собственному запрету, додумывать очень хочется. Более того, хочется, чтобы Женя прямым текстом сказал, что все эти запретные додумки — правда. Когда они затаскивают четыре коробки в квартиру Жени, они как-то долго задерживаются у порога. Петю не выгоняют, но и не приглашают внутрь, будто специально держат на пороге. — Останешься, чтобы помочь разобрать вещи? — улыбаясь, просит Женя, — Обещаю напоить чаем и накормить в благодарность за помощь. Петя все сильнее старается не додумывать, что все это было затеяно лишь ради того, чтобы его пригласить в гости. Получается плохо. — Останусь, даже если пожадничаешь с чаем. Где у тебя можно руки помыть? — Петя улыбается, потому что по-другому с Женей не может. Коробки они разбирают медленно, но больше по той причине, что их обоих захлёстывает ностальгия. В коробках очень много коньков — какие-то рассечённые в голеностопе огромной трещиной, какие-то даже относительно новые и не сильно убитые. — Жалко выкидывать их даже, я бы сохранил все, но тогда на новый год смогу сделать ёлочку чисто из коробок с коньками, — Женя ласково проводит ладонью по своим старым конькам, кажется, придаваясь приятным воспоминаниям. — Может продашь тогда те, что в хорошем состоянии? А сломанные как раз оставишь на память, их тут не так много, — предлагает Петя, прощупывая залом на ботинке. Залом прям сильный, с таким кататься нельзя — сразу голеностоп убьёшь просто на перебежках, про прыжки думать страшно. — А остальные мне на ёлку повесить? — смеясь, предлагает Женя. — А ты попробуй, только не убей пластиковую красавицу. Женя ножницами разрезает скотч на следующей коробке и достаёт оттуда маленькие перчатки, тут же очень мило улыбаясь. — Это те самые, — шепчет ласково Женя, — Помнишь? Петя смотрит на них внимательно и не совсем понимает, что в них особенного — у Жени все-таки было много перчаток за все время, так что отрицательно качает головой. — Это те, которые ты мне со своих карманных купил. Мне тогда было так стыдно и приятно, что я носил их без перерыва, вообще везде, — улыбка слегка блекнет перед продолжением и становится какой-то неловкой, — Когда ты ушёл, я так скучал, что не менял эти перчатки до последнего, даже когда они стали мне очень малы. Моя мама в один момент не выдержала и спрятала их от меня подальше. Я помню чуть ли не истерику закатил, когда их в сумке не обнаружил — всю тренировку от грусти лёд полировал. Рад, что они все же сохранились, я ими дорожу. У Пети как-то предательски сильно стучит — в висках, в руках, в мыслях, в окутанном улыбкой Жени сердце. Этот стук кажется каким-то заоблачно сильным и беспричинным, у Пети чуть ли не мурашки по коже бегут. Для Жени его подарок был настолько ценен. Слова безумно приятно растекаются, плывут, зажигают внутри все получше любой спички. Петя будто бы горит и тонет в керосине. — Помню, — тихо шепчет Петя. Пытается не выдать резко зашалившее сердце, но голос всё равно такой залушенный, будто он только что подавился, — Рад, что они тебе дороги. У меня вот ничего от тебя маленького не осталось. — Потому что я тебе ничего не дарил, — Женя неловко улыбается, откладывая перчатки на рабочий стол, — Даже стыдно теперь как-то. Надо тебе сейчас хоть подарить что-то на память, а то у нас какая-то странная тенденция — ты даришь мне перчатки, приятные впечатления, интересные маршруты, а я тебе — совсем ничего. Петя думает, что это не «ничего». Женя дарит чувство жизни, спокойствие, да он сам — один огромный подарок, Пете другого и не надо. — Я пойду чай заварю нам. Ты всё ещё любишь зелёный? — мягко интересуется Женя. Петя помнит, что любил этот чай еще с самого детства. Удивительно, как Женя помнит такие мелочи. Его внимательность и нежность к мелочам оседает на измученном быстрыми сокращениями сердце плотным защитным слоем. Женя внимательный. Петя этим дорожит, потому что он сам — одна большая, незначительная мелочь, состоящая из миллиона таких же тонких мелочей, на которые обычно не обращают внимания. Женя тонко чувствует каждую маленькую частичку и относится к ней внимательно, заставляет чувствовать себя важным, чувствовать себя не просто россыпью незначительных мелочей, а чем-то грандиозным и важным. Петя в один момент понимает, что Жени в его жизни очень много, он везде, буквально проник в каждую часть его жизни. Он постоянно пишет и звонит, скидывает видео с тренировок, ходит по местам, которые Петя скрывал ото всех. Женя перманентно мурлыкает под ухом обо всём на свете, обнимает при встрече и прощании, тянется переплести пальцы, запоминает Петины привычки и предпочтения, постоянно тянет к себе под разными предлогами, снова и снова вытаскивает из общего прошлого множество приятных воспоминаний. Закрепляется в жизни Пети так плотно, что тот не знает как уж и выпутаться, да и сбегать от этого не хочется. Только вот понимание, что Женя буквально везде проник и все забрал, появляется в голове только тогда, когда он уезжает на сборы и становится постоянно занятым и, по ощущениям, абсолютно недоступным. Женя все равно в жизнь врывается с кружочками своими вечными. — Петя, это уже невозможно, каждое утро так, — Женя долбит по двери, как дятел. У Пети даже на расстоянии в сотни километров и на минимальной громкости болит голова, — Глеб, да вставай ты уже, на завтрак опоздаешь. Дверь открывает Матвей — в кружочке этого не видно, но слышен голос. Да и Петя уже запомнил, что Матвея и Глеба селят вместе часто, потому что они вроде как дружат. — К нам снова дятельная карательная инспекция пришла? — шутливым тоном мурлыкает Матвей. Пете вообще кажется, что Матвей — это какая-то очень гиперболизированная версия Жени, к которой еще впридачу приложили флирт и шутки, как стиль общения и реальное мурлыканье в голосе, которое у Жени хотя бы не такое очевидное. Женя хмурится и, откровенно игнорируя Матвея, врывается в комнату, принимаясь растряхивать Глеба, тот лишь мычит недовольно и кажется вообще с места не дёргается. Петя включает следующий кружочек — его начал уже Матвей, показывающий безуспешные попытки Жени растрясти Глеба, строит забавное выражение лица и качает головой, театрально тяжело вздыхая. Ветлугин всё же решает оказать помощь в пробуждении своего соседа и, слегка похлопав Женю по плечу, чтобы тот подвинулся, залезает рукой Глебу под футболку и щекочет. Глеб вскакивает, как ракета и тут же несётся в ванную, недовольно ворча. — Да ты льдом руки натираешь! — кричит Лутфуллин из ванной. Кружочек обрывается. Пете забавно с этих Мишинских сборов, тут только Жене не забавно — его назначали ответственным за пробуждение других и кажется Глебу предстоит пройти тяжелый месяц, ведь у Жени появилось настроение идти по головам. Петя, впрочем советует Жене, чтобы он Глебу шею пощекотал своими ледяными руками — он сразу на тулуп полетит. В любом случае, межсезонье представляет из себя крайне приятное время, которым Петя искренне дорожит. Он надеется, что и сам сезон будет такой же чудесный.

***

Сезон начался откровенно хуево. Пете казалось, что против него пошло все — еще немного и ему в голову прилетит игрушкой и его увезут с черепно-мозговой и тогда уже всё, все его силы давать очень сухие вежливые интервью сойдёт на нет и он откровенно скажет: «Да пошло оно все». Сначала оказывается, что к его произвольной не дошили костюм, у Пети в голове не укладывается как так — два месяца они там чем занимались? Потом перед контрольными прокатами сообщили, что его короткая непатриотичная, так что надо менять. Петя усмехается и говорит самому себе, спасибо конечно, что хоть не прямо перед прокатом замену сделали, а дали хоть пару дней. Но добивает еле-еле выбитая бронза в Красноярске. С короткой в этом сезоне беда какая-то — вот вроде музыка прям его, контент выкатанный, а всё равно происходит просто тихий ужас каждый раз — не падал, по собственным ощущениям, только с дорожки. Вероника Анатольевна в интервью говорит, что теперь он должен быть сосредоточен только на спорте и учёбе, а всё остальное отбросить и Петя, если честно, чуть ли не смеется с этого, он будто принёс тройку домой и теперь мама запретила гулять. Убрать всё постороннее, кроме спорта и учёбы — да у Пети итак «личная жизнь» есть только как подзаголовок его статьи в Википедии, куда уж больше сосредотачиваться, что ему отбрасывать? А потом, уже вечером, понимает что имелось в виду: лишнее — это Женя. Конечно Вероника Анатольевна не могла не узнать об их дружбе, но Петя искренне думал, что она не станет это с ним обсуждать, он уже ведь не маленький мальчик, которому можно указывать с кем дружить, а с кем мама запретила. Тем более это ведь не Женя его за ногу вниз тянет, когда он короткую катает. Его, если честно, вообще ничего вниз не тянет, кроме самого себя. И все же чем больше Петя думал о том, будет ли без Жени легче настраиваться и вообще проживать этот нелёгкий сезон, тем сильнее приходил к мысли, что да. Вспомнился опыт на финале Гран При, когда он выиграл, ведь ни о чем кроме программ вообще не думал. Вечером, стоит только Пете зайти к себе в квартиру, как к нему приезжает Женя. Петя сам ведь вручил ему запасные ключи, даже купил брелок с тюленем, чтобы ему понравилось. Женя был в восторге и поэтому вскоре их встречи стали чаще всего происходить у Пети дома. Нельзя было сказать, что они видятся часто — медицинский сжирает столько времени, что чисто физически нет возможности видеться. — Тебя ведь совсем загнать хотят, ты на льду спать будешь, — возмущённо ворчит Женя, будто сам не живёт на льду весь сезон, чтобы не сдавать позиции. Будто у него самого не отбиты все колени, нет синяков на спине. — Буду, — спокойно соглашается Петя. Он ради медали золотой на нациольном чемпионате готов горы свернуть, а тут всего какой-то сон на льду, — Зато медаль будет. — Ты уже её взял, ты итак на медаль можешь, — Женя недовольно бормочет. Пете приятно, что тот в него верит, но в глубине души понимает, что если идти тем же путём, то не будет у него золота. Продолжать так нельзя. — Не могу, чувствовую, что не могу. Если ради золота надо всё убрать из жизни всё, кроме спорта — я уберу все лишнее, — твёрдо отрезает Петя. Женя какое-то время молчит, будто собирается с мыслями. — Знаешь, когда прочитал тот комментарий твоих тренеров, я подумал, что это они про меня. Что я и есть то «лишнее» в твоей карьере. Это ведь не так? — по виду Жени видно, как ему стыдно и неприятно это говорить, в нём тут же пропадает его родная солнечность и сам он, словно умирающий подсолнух, клонит голову вниз, лепестками повисая. Выглядит слишком печально. Женя как всегда болезненно чуткий. Петя эту чуткость в нём любит — она помогла построить между ними взаимопонимание, это помогало Жене вытащить Петю из самых разных по сложности состояний достаточно живым. Теперь Петя эту чуткость ненавидит. Кажется, будто хорошо, что Женя сам к этому подвёл, сам сказал и Пете теперь не придётся чувствовать за это стыд, но он всё равно чувствует что-то неприятное, сжимающее сердце. — Мои тренера считают, что наше с тобой общение меня отвлекает и тянет вниз, — отвечает Петя, словно игнорируя важный вопрос. «Я мешаю?» Жени больно резало по сердцу. Честный ответ добивал еще больше. «Да» Мысли о Жене въедливые, они будто отрава, въевшаяся в тело. Пете нужна детоксикация, вот только как? Даже если Жени нет рядом, даже если он не будет писать и звонить, даже думать о нём не думать, Петя от своих мыслей не избавится. Петя Женей связан. Не с Женей, а именно им самим, мыслями о нём, переживаниями, глубокой привязанностью. Все это давит вниз и тянет-тянет, тут даже риттбергер под самый потолок положение не спасёт. Петя надеется, что Женя примет такой ответ и не станет прикапываться к словам, но по его лицу видно — он намерен идти до конца. — А что думаешь ты? Я тебе мешаю? Петя не хочет отвечать, ему хочется опять в нежное и счастливое межсезонье, а не это всё. Он мечется среди множества возможных ответов. «Нет». И это ложь. Мысли о Жене преследуют, мешают погружению в себя, погружению в образ, они вообще как бесячие нарукавники, которые должны спасать, но в ситуации, когда Пете нужно окунуться и утонуть — они противно держат на поверхности, к Жене поближе. «Да». И тоже неправильный ответ. Потому что сам Женя не мешает, потому что Петя знает: С Женей плохо идут соревнования, но без него — он сам весь трещинами пойдёт и рассыпется. Правильного ответа нет. Они оба нечестные и ошибочные. Петя шепчет первое, что приходит в голову: — Победа многое для меня значит. Женя дёргается нервно, будто воспринимая это за «нет», которым оно, наверное, и является? Петя не знает. Это не «нет» и не «да», это что-то вроде «а может следующий вопрос?». — Важнее меня? — срывается у Жени, а затем он осознаёт, что сказал и тут же ладонью бьёт себе по губам, закрывая рот. И Петя чувствует себя загнанным, но одновременно и понимает, что на этот новый вопрос у него есть ответ. — Не важнее, — шепчет Петя себе под нос, — Но я не могу выбрать что-то одно, я хочу и то, и то. — Давай хотя бы попробуем, — просит жалобно Женя. И Жене, конечно, можно о таком просить. Можно быть таким ценным, что Пете хочется ему в ноги броситься и послать эти соревнования куда подальше. — Попробуем, куда уж деваться, — обреченно говорит Петя. Дальше всё вроде получается, они находят золотую середину, где Женя ни о чем, кроме программ, с Петей не говорит, сам старается, словно тренер, настроить на прокат, и эта кривая схема работает. Самарское золото и триста баллов какие-то космические и нереальные и Петя гордится этим всем до самой глубины души. Но до главного старта сезона данная конструкция не доживает — ломается, когда их селят в один номер. Петя думает, что жизнь над ним издевается, потому что Жени безумно много и это отвлекает, тем более напряжение между ними итак такое, что можно слышать его металлический звон. Кто вообще придумал селить главных соперников в один номер? Пете кажется, что лучше бы с Владом, тот хотя бы шуточки какие-то выдает, мысли не занимает, да с кем угодно было бы лучше. Короткая выходит провальная. Женя весь вечер трясёт его за плечи, настраивает, подбивает совершить прорыв завтра, старается хоть как-то помочь. Петя и без этого горит завтрашним днём и произвольной — надо выбраться ввысь, надо выхватить место на пьедестале, выхватить золото. Больше двухсот баллов. Эти оценки вновь космические да и сумма приличная — Петя тут же взлетает надо всеми выступавшими перед ним соперниками. Но, в итоге, всё равно бронза. Состояние после этого настолько хуевое, что с утра перед награждением у него не получается на ногах ровно стоять — заносит то туда, то сюда, подташнивает и голова раскалывается. Обезболивающее выручает от боли, но не от всего остального, так что приходится вместо награждения трястись, как в лихорадке, на глазах у кучи врачей. В итоге всё равно тащит самого себя на показательные, хотя Вероника Анатольевна отговаривает, мотивирует поберечь себя к Спартакиаде, чтобы хоть там выйти победителем. Петя, который даже в руках не может удержать сумку с коньками, упрямо говорит, что справится. Именно таким его видит Женя. Петя трясётся — дрожат и пальцы, и колени — не может даже шнурков завязать на коньках, успокоительное, принятое больше часа назад как-то не выручает. Они оба молчат. Женя спокойно опускается на колени перед ним и сам шнурки на коньках затягивает, узлы делает крепкие и надёжные, чтобы Петя точно нигде не навернулся. Кажется, что без Жени правда уже никак нельзя. Он хлопает Петю по коленке, чтобы привлечь к себе внимание. — Петя, послушай меня пожалуйста, — мягко говорит Женя, его хочется слушать, его просьбу хочется удволетворить, — Я понимаю, что ты чувствуешь, но сейчас есть возможность выйти из ситуации победителем. Откатай показательную. А потом вкатаешь всех в лёд на Спартакиаде. Покажи, что ты не сдался. Это нужно не мне, не зрителям, мы то все тебя знаем, знаем, что ты силён. То, что ты справишься, ты должен доказать только себе. Женя хлопает по плечу, шепчет: «Давай». Петя тянется его обнять и уже как-то плевать, что могут увидеть, написать опять что-то скандальное, куда уж больше — он и так уже победитель номинации «скандал года». В Жене, его золоте тёплом находит силы сделать то, что должен. Шепчет тихо «спасибо» и встаёт на ноги удивительно твёрдые — это то ли слова Жени столь действительные, то ли вторая порция успокоительного, которую Петя принял минут пятнадцать назад, наконец начали выполнять то, что должны, а возможно всё вместе. Петя выходит на лёд живым и катает чудесно. Верит, что на Спартакиаде отыграется. Впрочем жизнь над Петей, как он себе напомнил, издевается. У него обнаруживают сумасшедшее комбо — пневмония и сломанное еще летом ребро, теперь он точно поехать не сможет, как бы не рвался. Сезон откровенно неудачный.

***

Межсезонье для Пети ощущается как глоток свежего воздуха. Он вообще будто бы наконец снова дышит, а не задыхается. Вместе с «Sonne» нежно любимой и бронзой, оставляет все невзгоды. Остался, конечно, незакрытый гештальт, но Петя решает, что это всё будет уже в следующем сезоне реализовывать. Первое, чем он занимается еще на Спартакиаде — смотрит все выступления Жени, потому что на соревнованиях как-то не получалось сфокусировать внимание на этом. Смотрит сначала Чемпионат России, а затем прямо по трансляции Спартакиаду. В глаза сразу бросается, что Женя какой-то неземной в этих программах. Он — бесконечная мягкость линий, которые прямо в душе зрителя удивительно сплетаются. В нём сочетается удивительная плавность и тот самый нужный зрителю огонёк. Петя полностью понимает, почему у Жени высокие компоненты, он, наверное, сам бы ему такие поставил. Это межсезонье неожиданно окрашивается новой идеей от Жени. — Петь, а давай попробуем мужское парное? — болтая ногой и грея холодные руки об чашку чая, предложил он, — Всё равно межсезонье, можно баловаться и рисковать. Первая мысль Пети была: если хочешь рисковать — прыгай каскад четыре-четыре на видео или шоу, будет и риск и восхищение фанатов. Все будут вздыхать: «Ну чемпион» и Петя тоже вздыхать будет. — От Матвея с Глебом нахватался? Чет не особо ровные у них тодесы были, решил превзойти бедняг? — А я не хочу тодес. Хочу четверной выброс. Первое, о чем думает Петя — ну офигеть, вот это запросы. У чемпиона и запросы какие-то излишне чемпионские, у Пети руки могут столько не потянуть. — А почему ко мне с такой просьбой? Вон молодняк бы взял, выбросил бы его куда-нибудь, он тебе хоть пятерной скрутит, — «молодняк» это естественно про Влада, который уже активно выкладывает свои попытки пятерного сальхова в телеграмм канале. Петя к этому всему относится с древней мудростью: чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось. Вешаться, правда, будет уже Петя, если все вокруг четверные аксели запрыгают, но проблемы надо решать по мере поступления и пока главная из них — Женя, кажется самостоятельно хочет сократить количество сильных соперников. — Потому что хочу именно с тобой, — прямолинейно говорит Женя, — Но если тебе нужны объективные причины: то ты выше, а значит сможешь меня выбросить, ты один из сильнейших одиночников в стране и партнёру нужно безоговорочно доверять. А я тебе именно так — безоговорочно. Петя, конечно, ему верит, упивается сладким «безоговорочно», старается в золотые глаза не глядеть, чтобы идею эту не поддерживать. — Вообще это я должен избавляться от соперников, а не они сами от себя, — как главный аргумент ставит. Женя ни в какую, только дипломатично качает головой, строя понимающее выражение лица — а на самом деле никакого понимая в нём и не видно даже, он упрямо на своём стоит. Петя думает, что лучше уж он, чем какой-то совсем тощий Влад, с Женей попробует. Тем более опыт интересный, можно, так сказать, поэкспериментировать перед сборами. — Можем попробовать, только ты себя береги. Без тебя моя победа не будет считаться реваншем, — Пете плевать на реванш, ему, если честно, уже почти с той ситуации не болит, но хочется дать Жене словесного подзатыльника, чтобы себя берёг. Тот хмурится, а затем очень осмысленно кивает и перехватывает ладони Пети, кладёт их себе на бёдра. У Пети под руками плывёт плавность линий, отдаёт в ладони каким-то нервным, безумным жаром. Женя молчит, только продолжает своими руками чужие ладони к своим бёдрам прижимать. — Это на пробу, для выброса, — объясняет Женя, убирая собственные руки себе за спину. Петя немного в парном разбирается — все же его товарищи по штабу одни из лучших парников мира, так что он сразу переключается с этой тягучей, нежной плавности чужих линий на техничность. — Тогда мои руки должны быть выше, — он спокойно двигает руки вверх, сжимает ладони на боках и пытается Женю приподнять — идёт достаточно легко, потому что тот интуитивно сам отталкивается от пола. Петю с непривычки заносит назад и он неудобно упирается спиной в стену, усадив Женю на бедро. — Думаю выбросы и поддержки нам пока рано, — неловко шепчет Женя, вставая, даже отскакивая в противоположную сторону, — Может что-то простое? — И тут мы вернёмся к тодесу? — мягко ведёт Петя. — Думаю самое то будет начать с перебежек за ручку, — всё же решает Женя, — Меня хотят в следующем сезоне тоже на пьедесталах, а не в больницах. — Меня интересует где ты собрался этим заниматься. Не думаю, что Профессор радостно пустит меня на ваш лёд его главную звезду травмировать. Женя хитро усмехается. — А никто тебе Лизу и не доверит. А я сам уже договорился на то, что тебя пустят. Ну не массовое же нам идти, убьем там всех. — Ладно, уговорил. Будет тебе мужское парное. Звони Ветлугину, скажи, что у его пары появились конкуренты. Женя радостно улыбается и Петя вновь заражается этой радостью. Вспоминает свою главную мудрость: чем бы дитя не тешилось, лишь бы светилось.

***

Матвею, впрочем решают пока не хвастаться — сначала надо было хотя бы попробовать. Начинают они с тех самых безопасных перебежек за ручку и то выходит некрасиво — у них слишком разный темп и будто бы стиль выполнения тоже разный. Женя бежит вперёд всех паровозов, Петя старается ехать медленно, чтобы они не убились. За себя ему не страшно — как упадет, так и встанет, а вот если его партнёр приложится — то тут и доверие упадёт, и сам он не дай бог травмируется, да еще и Мишин голову открутит. Женю бережёт, как сокровище, но скорее потому что сам проникается этим высоким партнёрским чувством, чем потому что боится открученной головы. Руки держат крепко — сплетают в цепкий замок, который совсем не расцепляют. Останавливают у борта вместе, обговаривают темп, Петя чуть набирает, Женя наоборот сбавляет и они приходят к балансу, который приятно радует глаз. Матвей за бортом игриво командует, Глеб подначивает и сам подбивает Матвея на тодес для хвастовства. Петя дальше параллельного каскада заходить не планирует, но Женя очень настойчиво тянется к чему-то совершенно опасному, будто бы давно себе шишек не набивал. Он ему эту мысль и высказывает. — Ты просто приложиться хочешь, давай честно, — ворчит Петя. Женя очень возмущённо качает головой. — Я не приложусь, давай попробуем выброс. Я сам оттолкнусь, тебе то всего надо меня чуть приподнять во время прыжка. Ничего страшного ведь? Петя думает, что Женя немного недооценивает. Будь выброс таким простым — девочки бы не шугались угроз трениров пойти в парное, как огня. Впрочем переубеждать его, все равно, что тушить масло огнём. — Ты только на четверной не заходи, — шепчет Петя, притягивая Женю к себе за руку и быстро перекладывает руки на бока. Ладони после прикосновений руками крепких покалывает приятно легким теплом. Петя думает, что это что-то нереальное — у Жени руки холоднее льда на северном полюсе — но ладони все равно охватывает мягкой теплотой, рассыпающийся мелкими мурашками. А когда он чувствует плавность Жениных линий, крепкие бока, которые сам крепко держит, контролируя, не давая зайти на прыжок, ладони не просто горят, кровь тут же вскипает, бурный жар плывёт по всему телу, ударяет в мысли. Не хочется давать Жене идти на прыжок уже потому, что отпускать его не хочется. — Я готов, — твёрдо говорит Женя, — пойду на двойной тулуп. Насчёт три я отталкиваюсь, а ты меня выкидываешь. Петя кивает, вслушивается в счёт, говорит последнее «три» в унисон на выдохе и делает выброс. Смотреть, если честно, страшно и завораживающе одновременно — два оборота крутятся как бешенные на высоте просто безумной. Женя приземляется неровно, даже не в тройку, а во вращение со смещённым центром, делает степ-аут и тут же всё-таки падает, продолжая вращаться телом на льду по инерции. Женя разваливается по льду «звёздочкой», а затем живенько поднимается, отряхиваясь от снега и подъезжает с характерной лишь ему улыбкой, будто бы и не упал вовсе. — Это волшебно, — выдыхает, теребя перчатки, — Сможешь ещё раз? Я хочу заснять на память, останется только для нас. Кажется, что этого «только для нас» становится уже ощутимо много. Начиная с той фотографии, где Петя в чужой золотой медали, а Женя в такой же не своей серебряной и заканчивая кучей совместных фотографий с прогулок. Он не понимает, что в этом может быть такого, что захочется пересмотреть, выброс то был вообще бездарный, но обращает внимание на жар в руках, и понимает — именно это чувство хочется запечатлеть. Петя смотрит на горящего Женю, на свои чуть ли не дрожащие от огня ладони и понимает, что ему самому хочется снова почувствовать эту плавность линий, эту крепкость чужого тела. Хочется снова обжечься жаром, который берётся из ниоткуда. Они делают выброс ещё раз — Женя красиво летит по прямой и даже выезжает, Пете даже смотреть приятно, но участвовать в этом будоражит сознание ещё больше — вот она, эта сила и мягкость расплывается прямо под ладонями, податливо даёт простор касаниям, даже наоборот будто к ним льнёт, потому что становится всё жарче рукам. Он до тла так сгорит — даже косточки не останется, но приятный жар играет с мозгом, просит ещё и ещё в унисон просьбам Жени. — Думаю хватит на сегодня, — выдыхает Петя, пока они заезжают на очередной выброс. Ладони то может и горят так приятно, что хочется еще и ещё, но вот плечи и спина уже угрожают посыпаться мелкими осколками, — У меня все мышцы забились. У тебя хоть силы ещё есть? По огню в родном золоте видно — в нём столько сил, будто его топят углём, как огромный грузовой паровоз. Петя пытается размять мышцы и медленно подъезжает к бортику, мечтая по нему растечься. Скоро сборы, а он тут рискует здоровьем спины. Почему то он убеждён, что это всё равно того стоило. — Тогда пойдём, мы итак задержались. Отвезу тебя домой на машине, — Женя ладонями трёт бока и колени — много прикладывался об лёд — и тоже к борту подъезжает. Пете не хочется его «ронять» снова, это неприятно и стыдно, что не дотянул, не вложил нужную силу, но Женя категорически не принимает извинений и намерен продолжать. Петя почему-то сам хочет продолжить, хочет снова обжечься. И они правда продолжают — делают двойные выбросы так много, что они начинают выглядеть очень даже путно и приятно, хоть и нельзя про них сказать, что они «как по учебнику». Женя этим, почему-то, горит, прямо воспламеняется и весь светится от первого же касания Пети. Он только кладёт руки на талию — в золоте глаз тут же сверкает. Он понимает, что сейчас сам такой же увлечённый — каждый элемент рождает внутри тепло, а иногда для этого достаточно лишь взгляда, лишь касания. Пете кажется иногда достаточно даже мысли — и вот уже на кончиках пальцев будет тлеть огонёк. Петя в конце июля уезжает на сборы, Женя тоже уже пакует вещи, чтобы уезжать на собственные. Они договариваются, что обязательно продолжат, когда вернуться перед контрольными проектами, а уже во время сезона рисковать вовсе не будут. Всё, очевидно, идёт не по плану, когда у Пети во время сборов резко соскакивает нога во время приземления прыжка — его по инерции даже вновь поднимает вверх, будто его нога — это расжавшаяся пружина, а затем он падает и это больно не на обычном уровне жёсткого падения. В глазах даже темнеет. Когда после тренировки он решает сходить к врачу за советом, как больную ногу обезболить и заставить работать получше, врачи на него смотрят огромными глазами-тарелками. — Какие тренировки? Да у тебя связка порвана. Ты не мог не заметить. Петя, на самом деле, не то чтобы не заметил. Но это было достаточно терпимо, чтобы стоять на ногах, а не биться в конвульсиях — конечно выезжать с четверных на правую ногу было так больно, что после первой же попытки, чуть не закончившейся обмороком, он решил, что пожалуй лучше отработать вращения, скольжение и все другое, а на четвереные налегать попозже — под конец тренировки или вообще завтра. Его вообще удивляют подобные эмоции у окружающих его людей — этот врач знает его много лет, а все еще не привык. А он, так то, в прошлом сезоне летом ребро сломал и заметил только тогда, когда пневмонию лечить пошёл. Полгода так катал — забрал бронзу Чемпионата России, на Гран-При себя хорошо показал, даже один раз набрал триста баллов, так что такое удивление будто бы неуместно. Вероника Анатольевна сначала ругается — Петя её в этом понимает — а потом ласково жалеет, словно мать лелеет собственное дитя. Петя для нее наверное и вправду уже как родной сын. Он сообщает об этом Жене — тот грязно матерится, но старается поддержать, говорит, что до начала сезона он еще успеет пятерной напрыгать, так что нервничать не о чем. Петю убеждают врачи — к Чемпионату России, да даже к последним этапам Гран При он уже будет как новенький и все прыжки восстановит. Он отлёживается почти все сборы и выходит на лёд только в августе, но катается не больше часа в день, прыжки, забавы ради, прыгает с выездом на левую, пытается не унывать, но осознаёт: сезон будет тяжёлый.

***

Сезон правда бьёт по Пете молотком, топчет ногами — к контрольным прокатам травма до конца не заживает и о четверных речи даже не стоит. Он не унывает, по сравнению с прошлым годом — эти контрольные прокаты просто детский сад. За несколько дней до начала всего ему не разворачивают ни одну из его программ, не обвиняют его музыку или костюм непатриотичными, даже никакого скандала нет, Петя будто в рай попал. Выясняется, правда, что в этом сезоне он не то чтобы оригинальный. Онегин у него парный с Димой, а Дюна — с Женей, но это не чтобы большая беда — от того, что соперники катают по тем же сюжетам его собственные программы не теряют художественной ценности. Их с Женей даже ловят для совместного интервью — они оба, не сговариваясь, затирают что-то про связь, которая у них с самого Красноярска и навсегда: и вот так она проявляется в одинаковых баллах, одинаковых сюжетах, схожей музыке. Женя улыбается, когда говорит связь, Петя тоже это делает. Связаны. Звучит так приятно, прям сладко. Пете кажется, что этот сезон и вовсе не плох — по сравнению с предыдущим вообще песня. Он скрещивает пальцы, надеясь, что всё так и продолжится. Но сезон, конечно же, имеет свои планы на него. В Красноярске всё идёт неплохо — короткая омрачена только перекатом по времени, который, на самом деле, не критичен. Пете даже ничего не валится на голову — не плюшевые акулы, не какие-то ужасные новости. Но, как оказывается, рано радовался. На него утром перед короткой на него чуть ли не падает Алина — по её бледному, как смерть, лицу Петя тут же читает просьбу о помощи и принимает, затаскивая девушку в её собственную гримёрку, сажает на подоконник и открывает форточку, чтобы она отдышалась. Она трясётся вся: от кончиков пальцев до голоса и невнятно бормочет что-то, срываясь в истерику. Петя молчит, старается понять ситуацию и гладит по спине открытой долго, чтобы успокоить и хоть немного поддержать. Выходит видимо хорошо, потому что Алина говорит что-то достаточно чёткое, чтобы понять смысл — слабо просит дать ей сигареты. Пете не нравится, когда курят, всё время от запаха кажется, что прямо сейчас вывернет на пол, но он все равно ей пачку протягивает и зажигалкой, которую из того же кармана достал, поджигает. Он спрашивает, что случилось, а она делает глубокую затяжку. Петя смиряется с тем, что она не скажет и даже понимает её в чем-то, он тоже не всегда хочет свои эмоциональные порывы обсуждать. Всякие ситуации бывают — он ей в душу лезть не будет, только поддержит хоть немного. Она признаётся, что у неё проблемы. Петя думает, как бы она снова в истерике не забилась и из своей спортивной сумки вытаскивает шоколадку, отламывает ей кусок побольше и в руки пихает. Аргументирует ей этот поступок тем, что врачи так советовали. Женя, сам эти шоколадки ему напихавший, будет доволен, что они пригодились. — Я ненормальная, в этом проблема, — тихо шепчет. Петя даже не знает что ей сказать, поспорить? согласиться? вовсе промолчать? Впрочем Алина тут же припечатывает громче, даже истеричнее, — Я целовалась с Женей. Первый Женя, который ему приходит в голову — Семененко, что очевидно. Он не понимает, почему Алина тогда плачет, почему Женя ему не говорил, почему они вообще целовались. Это ощущается каким-то неприятным уколом, будто этого не должно было происходить. Он хмурится. — С Медведевой, — тихонечко добавляет Алина. У Пети почему-то приходит облегчение сначала, а затем уже мысль, что проблема-то реально серьёзная. Он вслушивается в её сбивчивый рассказ о том, как это было, что это было ошибкой. Её рассказ больно сжимает своей искренностью, этой непередаваемой болью и усталостью, которые Пете, вопреки всему разумному и неразумному, лезет прямо в душу. Алина, срываясь, просит его с ней встречаться. Петя не понимает, зачем. Не понимает как это решит её проблему с Медведевой. Он — не панацея, не ключ от всех замков и не лекарство от любого недуга, он — обычный человек, оказавшийся рядом. Как-то даже гадко, что она предлагает лишь потому что он был первым, кого она увидела. Петя говорит, что эти отношения не исцелят в ней невесть что, а она сдавленно настаивает, что это временная мера. Петя думает: а мог бы он с ней встречаться? Просто без причины, как многое в этой жизни происходит. Просто потому что ему её жалко, потому что её боль прошла через его сердце, как через губку и там осела? Когда она уже начинает сдавать позиции и отступать, он соглашается. Алина спрашивает, почему? Её глаза горят этой гадкой болью, горят тем ядом, который, по её словам, её убивает. Петя не знает точной причины: ему не то чтобы хочется позаниматься благотворительностью, он просто… Не против и все. Заключают договор на мизинчиках. Он неловко, даже нервно, хихикает, а сам гадает, чем ему это обернётся.

***

Алина старается проникнуть в сердце как-то даже слишком нагло и вероломно, Петя так не любит, ему бы мягче и медленнее, не капсом, а смыслом между строк. Несмотря на то, как она буйствует, он не отбивается от неё в полную силу, переписывается, звонит, волнуется за неё. Он позволяет ей закрепиться в его жизни, говорит: «Звони, когда понадоблюсь» и никогда её звонки не сбрасывает. Возможно, она воспринимает это как зеленый сигнал, потому что тут же пишет, что приедет в Питер и, как сама думает, надолго. Петя даже радуется — Алина, хоть и еще не так долго знакомая, достаточно приятная, чувственная, глубокая, мягкая. Он забирает её вместе с Женей с аэропорта, а потом водит по городу личными маршрутами, даёт ей этот небольшой ключик к чему-то слишком личному. Он даже договаривается с владельцем его съемной квартиры, чтобы ему дали еще один дубликат ключей, потому что единственный дубликат от ключей он еще прошлым летом вручил Жене. Петя даже удивляется с того, как много он Алине позволяет, как он прощает ей некую вероломность в том, как она лезет в душу. Только ставит небольшую стену ограждающую самое личное, молится на балконе, думает о своих эмоциях и об этих отношениях. Да и просто наслаждается возможностью побыть без этого тревожащего вероломства. Он просил Алину не торопить события, но она кажется не понимает, в каком именно смысле он об этом просит, отшучивается. Петя, на самом деле, на неё не злится.

***

На этапе в Санкт-Петербурге он решает вообще ничего не загадывать, не радоваться мелочам и не грустить из-за чего-либо, потому что уж точно накаркает себе. Впрочем, эта тактика не помогает — он занимает какое-то ничтожно низкое место, выходит со льда чуть-чуть покачиваясь, пока голова и бок раскалываются. Сезон, как бы Петя это не отрицал, правда неудачный. Он уже готов в истерике отправлять запрос во вселенную: а когда, блять, удачный будет? В подтрибунке его перехватывает взволнованный Женя, затаскивает его в какую-то несчастную каморку и сажает на табуретку. — Тебе надо к врачам, — твёрдо говорит Женя, его тон такой, что сразу ясно — спорить с ним сейчас дело гиблое. Петя решает попробовать — у него же, в конце-концов, реально все почти прошло, а если что-то сейчас найдут, могут и с Чемпионата России снять. А он, знаете ли, не молодеет, вон его журналисты уже к пенсионерам приписывают. И неважно, что он даже университет не окончил, как и свою карьеру не собирается. — У меня ничего не болит. Не хочу делать шумиху. Схожу к врачам нашего штаба после тренировки послезавтра, если ушибы будут сильные. Женя хмурится, качает головой отрицательно. Но, на удивление, не спорит. — Раздевайся, — велит он. Петя замирает. Ему совсем не понятно, зачем это резко понадобилось. Женя, не увидев повиновения, сам тянется к жилету и быстро расстёгивает пуговицы, а потом тут же приступает к рубашке. И это, если честно, быстро и непонятно, вероломнее, чем у Алины. — Зачем? — Женя стягивает через голову белую рубашку и тут же внимательно вглядывается. — Если к врачам сам не пойдёшь, я тебя осмотрю. И если обнаружу что-то серьёзное — я к тебе всех врачей со стадиона притащу. Женя начинает с внешнего осмотра, затем просматривает и прощупывает голову — обходится без гематом, просто небольшой ушиб. На боку, конечно, уже виден кровоподтёк, но осмотр юного врача не выявил ничего подозрительного. — Вроде ребро не сломано, — счастливо выдыхает Женя, — Но ты все равно к врачам твоего штаба сходи через пару дней на осмотр. Кажется, он единственный Петины способности к глупым травмам не недооценивает, видимо все еще помнит то сломанное ребро, которое Петя полгода не замечал. — Это было страшно, Петь. Ты больше никогда так не делай. Я пока смотрел, вспомнил, как я на шоу приложился… Петя эту историю знал, ровно как и знал, насколько Жене она неприятна, поэтому тут же его перебил. — Давай об этом не будем. Лучше давай ко мне домой. Посидим на балконе, поговорим. Женя кивает.

***

Женя уходит домой, когда замечает, что пришла Алина. Петя тихо ему поясняет, что она пришла покурить и поговорить, так что они спокойно прощаются. Петя чувствует себя спокойно, но когда видит Алину — побледневшую, испуганную, нервно подрагивающую, сам тут же испытывает тревогу. Алина тихим срывающимся голосом спрашивает и вся чуть ли не подрагивает от напряжения: — Ты любишь Женю? Первой мыслью в голове у Петя проходит: «Люблю конечно, кто не любит». За годы дружбы с Женей он понял, что его невозможно не любить, если ты не бесчувственный идиот. Петя, несмотря на внешнюю холодность и закрытость перед журналистами, себя к таковым не причислял. Да и Женя — это и есть любовь. Он из неё состоит — из собственной и любви окружающих, и он ей же делится. Петя тоже им дорожит, тоже любит. Вопрос какой-то бессмысленный, думает про себя Петя. А затем он еще раз обращает внимание на дрожащую нижнюю губу Алины, на нервно заломанные запястья, на тон её голоса, жалостливым дрожащим эхом отдающийся в голове и он понимает. Ты любишь Женю? Петя задумывается. Он даже сам этому удивляется — должно было же сразу быстро пролететь в мыслях: «Нет». Вместо этого в голове крутилось лишь то описание, которое Петя дал Жене. Женя — невероятная плавность линий, на ладонях рассыпающаяся тёплыми волнами, нежность голоса, приятная в любое время, мягкость ладоней, когда Петя переплетает из пальцы или надевает ему перчатки. Женя — это Женя. Их дружба для Пети это что-то большее, потому что Жене можно всё, можно грубо лезть в душу, можно всё знать, можно оцеплять своими вещами квартиру, можно делать так, что он и о Боге, и о молитвах забывает напрочь. Он прокручивает в голове Алинино: «Ты любишь Женю?» ещё раз. И затем ещё и ещё. Любишь? Любишь? Любишь? Петя закрывает лицо подрагивающими ладонями, руки становятся непослушными и ватными. Он любит Женю. Алинины глаза наполнены вязким сочетанием страха и сочувствия — успевает заметить Петя, перед тем, как полностью закрывает лицо руками. К длинной строчке описаний автоматически добавляет еще одно: Женя — любимый.