Пособие по некРомантике для начинающих

"Её сиянье затмевает солнце И замерзает кровь в её тени Такое счастье дорого даётся Венец, откуда ни взгляни"

Би-2

      В Некрополе спокойно. Так было, сколько Эммрик себя помнит. Темно, тихо, словно в руках у самой смерти. Безмолвие древних стен не нарушал ничей голос, пустоту коридоров – чужое присутствие. Лишь изредка какой-нибудь беспокойный дух пренебрегал законами их мира, но быстро затихал среди древних гробниц.       В Некрополе спокойно. Здесь редко бывают гости, которых сюда приводит нечто отличное от досадной необходимости. Людским страстям и метаниям нет места среди ровного строя могил. В Некрополе никогда не происходили ужасы, они тут заканчивались. Неважно, кем человек был, какие поступки совершал — все рано или поздно оказывались здесь. Бедные, богатые, добродетельные и негодяи. Перед смертью, равно как и перед Дозором Скорби, равны все.       В Некрополе спокойно. Темно и тихо. Так было, пока не появилась она. Пока не сверкнула, хлестнув по глазам ярким сиянием, с плеском ворвавшись в размеренную неспешную реку его жизни, и словно бы принеся с собою кусочек жаркого полудня Тревизо.       Ноа де Рива. Её имя пропитано темнотой антиванской ночи, но сама Ворон вся полна светлых тёплых тонов – смуглая кожа, золотистые бледные волосы. В сером тумане глаз вопреки безразличию слов прыгали искорки интереса. Она была осторожна, пуглива – и любопытна, словно духовый огонёк.       Это любопытство и жажда познания грели Эммрика больше, чем жар от камина, когда она приходила к нему, всегда неся с собою в руках ворох вопросов. Сдержанная и невозмутимая в обычное время, порывистая и грозная в бою. И пусть насилие он не любил никогда, но отрицать, что её ярость прекрасна, не мог.       Взметающийся тёмными крыльями за спиной синий плащ. Дерзкая ухмылка, что она дарит своим врагам перед тем, как отправить их смерти в объятия. Серебряный отблеск тонких ножей, что сверкали меж её пальцев. Оружие Ноа было столь же изящно, как и она сама.       Это странное чувство – восхищение тем, как плавно скользит по чужому горлу кинжал. Как грациозны её движения, когда она заходит противникам за спины. Отважна, сильна и упряма, а её решимость горела негасимым огнём. Ведёт за собою, даже когда уже ноги не держат, не спотыкаясь, держа спину ровно и гордо. Есть что-то в ней, из-за чего хочется быть поближе. Эммрик и сам не заметил, как постепенно восхищение и интерес сменились на нечто иное.       Что тут сказать, любовь пришла, как приходит смерть – неотвратимо, внезапно. Она всегда настигает тебя: в любом возрасте и только тогда, когда ты не готов и её вовсе не ждёшь. Любовь была сродни сложным алхимическим формулам, покрывающим тонкий пергамент его фолиантов. Любовь способна превратить свинец в золото и для неё не преграда любые границы, она повсюду, заражает собой всё, что живёт и дышит. Самая прекрасная хворь на свете. И самая страшная, ведь лекарства от неё нет.       Ноа была воровкой. Убийцей. Лгуньей. Вот только это не меняло ничего. Не прикажешь ведь строптивому сердцу "не люби её".       Всё это чудовищно неправильно и недостойно, так далеко от того, каким ему следует быть. Почтенный добропорядочный академик, учёный, профессор – преклонялся, стремился, желал. Принадлежал душой и телом безраздельно той, что была на десяток лет его моложе.       Книги, среди строк которых Эммрик раньше прятал душевное смятение, больше не были ему помощниками. Его верные друзья из чернил и бумаги словно бы злонамеренно насмехались над ним, ведь их страницы по тону лишь слегка отличались от светлых прядей, а надписи были так же иссиня-черны, как и вороньи перья.       Сидя в общем зале, маг продолжает листать манускрипты, лишь ненадолго позволив себе поднять взгляд на знакомый голос с акцентом Антивы, что так чарующе ложился на слух. Короткие волосы переливались пыльным золотом, оттеняемые загорелой кожей, ореолом светились вокруг головы – свет солнца, чистый и яркий. Эммрик провёл всю жизнь в спокойствии темноты, оттого глаза сейчас режет так сильно, оттого и кажется, что он ослеп.       Когда слишком долго смотришь на солнце, становится больно. Но зрелище это столь прекрасно, что заставить себя отвернуться просто не в силах.       В его снах Тень светла и переливается янтарём, искристым песком медового золота. В его снах к нему является не смертное существо – солнце, носящее человеческие черты. Оно согревает открытую нараспашку душу, держит биение его жизни в своих изящных ладонях, трепетных и горячих настолько, что плоть пузырится и плавится от одного лишь касания.       Приходили к Эммрику и другие сны. В этих снах его солнце тянет к нему руки-лучи, окрашенные кровавым багрянцем, зовёт и просит, просит о чём-то, и он бы выполнил любое её повеление, только слов разобрать не мог.       Просыпаясь, он успокаивал бешено стучащее сердце одной мыслью: она молода и будет жить и после того, как его самого быть может уже не станет. И размышления о собственной гибели отчего-то пугали его теперь меньше, чем о её. В каждом сражении, и в часы мира, днём и ночью его преследовал омертвелый ледяной страх. Но рядом с ней этот холод – нет, не уходил насовсем – но всегда отступал.       Интерес к чужим мыслям – всё началось с такой малости. Затем он стремился быть ближе и чаще. В её присутствии маг стал подмечать собственную рассеянность. Так же верно, как и другие. Никто не хотел его осмеять, принизить их чувство: шутки Даврина колки, но лишены злобы, как и вопросы Тааш. В словах Хардинг не было насмешки, только недоумение, но они нашли свою цель с той же точностью, что её стрелы, ударив в скрытую прореху в броне. Потому ли размяк и потерял всю внимательность, что эта привязанность была чем-то большим, чем казалось вначале? Оттого ли спешил, ведь знал, что у него от жизни оставалось не так уж и много? Однако то, что ещё есть, он готов был разделить с ней.       Но желает ли Ноа того же? Она ведь Ворон, а вороны создания независимые. Удержать столь свободную птицу нельзя, если только она сама не захочет остаться рядом.       И она захотела. Порою Эммрик не верил, что из всех, кто её окружает, именно его она решила одарить своим теплом. Что именно на него смотрит с таким восхищением и доверием. Ведь есть куда более подходящая ей компания: Даврин молод, они почти ровесники, а Луканис носит те же перья, что и Ноа.       Но приходит она не к ним — к нему.       Некромант стоит у окна, задумчиво глядя вдаль. В Тени нет солнца, и всё же оно рядом с ним. Солнце скользило пальцами по его лицу и шее, вздыхало, утыкалось лбом в плечо. Пропуская лучи между пальцев, Эммрик прижимал сияние к своей груди и думал, что скоро сгорит.       На фоне её смуглой кожи его смотрелась ещё более белой и безжизненной, чем есть. Его бледные руки – руки мертвеца. Хрупкие вены, ветхий тонкий пергамент кожи. Волькарин жил окружённый смертью, давно свыкся с ней и пусть и страшила мысль, что все в конце концов покинут этот мир, он даже находил в ней порою подобие утешения. Но сейчас это знание отравляло.       Маг не мог не напоминать себе о той непреодолимой черте, что провело, отделяя их друг от друга, безжалостное время. Когда он был молод, она была ещё слишком юна, и даже сейчас меж ними пролегло уж слишком много. Она была и остаётся смертна, его же путь лежит за границу жизни. Когда Эммрик поведал ей о своём намерении, о вечном служении мёртвым и живым, он боялся и надеялся, что это отвернёт её от него, заставит разорвать крепнущую всё сильнее связь – сам он был не в силах. Но ошибся, и клял себя за трусость.       Как эгоистично это было с его стороны – принимать нежное чувство от кого-то, столь далёкого от него самого. Привязать к себе, обрекая на жизнь в темноте тоски после. Их разлучат – смерть или бессмертие, в любом из случаев он уйдёт, забрав с собою любовь. Их время стремительно утекало, Эммрик знал это.       И потому лишь обнимал своё солнце крепче.