Игры судьбы

— Спасибо, доктор. А когда можно будет навестить? — склонив голову на бок, спросил Витя. Все были в таком радостном состоянии, что даже забыли спросить самые банальные вопросы. Лишь младшего Пчёлкина тревожило все внутри, он знал, что ему нужен разговор с сестрой. Врач потёр подбородок, задумываясь. Вновь осмотрел всех присутствующих, едва заметно приподнимая уголки напряжённых губ. — К девушке сейчас можете пройти, она пришла в сознание, а молодому человеку нужен отдых, поэтому завтра только, — Витя едва заметно устало улыбался, благодарно кивая. — Только не больше одного человека и ненадолго! — приказал врач, махая указательным пальцем, и после этого двинулся по коридору, шурша бахилами по полу. — А какая палата, доктор? — вслед спросил Пчёл. — Тридцать пятая, молодой человек. По коридору стала появляться быстро двигающиеся фигура Юрия Ростиславовича. Витя понял, что родители будут заняты решением вопросов, связанных с его сыном. Поэтому он быстро ускользнул из толпы знакомых, убегая от этой суматохи. Легко проскользнул между отцом Космоса, обходя его и направляясь к стойке, за которой сидели молодые медсёстры. Приветливо улыбнулся им, просовывая голову в окошко пластика для разговора. Рыжеволосая девушка пила чай, закинув ногу за ногу. Рядом с ней блондинка перебирала карточки больных, тяжело вздыхая от усталости. На вид они были чуть старше Вити, около двадцати двух лет. — Милые девушки, не подскажете, как пройти в тридцать пятую палату? — сверкая в них искрами своих голубых глаз, проговорил Витя, включая все своё обаяние. Девушки тут же подняли на него взгляды, лукаво улыбаясь и поправляя свои волосы. Исходящая от него мужская энергетика, запах табака, сводили их с ума. Внутри что-то трепетало, поэтому они были готовы с радостью ему всё рассказать. — Второй этаж, сразу же увидите, молодой человек, — сказала рыжая, усмехаясь и играя мимикой ярко-зелёных глаз. Пчёлкин вздохнул, сглатывая внутреннее волнение и яркое желание на что-то большее с этой медсестричкой. Он лишь ей в ответ лукаво подмигнул и, развернувшись на пятках, быстрым шагом направился в сторону больничной лестницы. *** Аня лежала, всматриваясь в голубое яркое небо за окном. Шею душил бандаж, в горле стояла тошнота, а глаза пекли от яркости этого мира. В голове была каша, создававшая неприятную головную боль. Она пришла в сознание, но мысли были странные, словно в каком-то вакууме. Тело колотило от ещё не прошедшего страха. На душе было тяжело. Словно назойливая вьюга вилась, обжигая внутри всё живое и заставляя скручиваться. Шея значительно затекла, уже хотелось оторвать с себя этот душитель. Но носить его ей предстояло около месяца, а то и больше. Душит не только ортопедический воротник, но и собственные мысли, которые с каждой секундой пожирали её всё больше и больше. Лучше бы она не выходила сегодня ночью никуда, не вставала, не подходила к окну, а просто осталась лежать в кровати. Было бы намного лучше. И причина даже не в этом бандаже, травме шеи, совсем нет. Причина в её глупости и податливости. К огромному сожалению, все краски той ночи она помнила: Его большие ладони на своей талии, его запах алкоголя, сигарет, дерева, тяжёлых духов отца. Его запах, который вызывал приятное головокружение. Выступающая мелкая щетина, что щекотала её щеки своими прикосновениями. Его мокрые губы, что прикасались к её коже, отчего та каждый раз вздрагивала. Пробивавшийся сквозь деревья в окна машины лунный свет. Его тяжёлое, томное дыхание над ухом. Впивающийся в спину руль отцовской машины. Дрожь во всём теле, прикушенная до крови нижняя губа, горький вкус водки, ласковый шепот над ухом. Всё это она помнила, от чего и было больно, дурно, тошно. Мерзость к самой себе её настигла. Волнение и незнание его мыслей сводили с ума. Она считала себя дурой, однозначной. Всё это было глупо, на эмоциях, необдуманно. Но неужели Аня настолько в него влюблена или же была настолько пьяна, что здравые мысли совсем ушли от неё? Ей было стыдно, очень стыдно и неприятно от самой себя. Думать о чувствах Космоса, почему он на это решился, зачем это сделал, зачем вообще приехал. Она не хотела, потому что ей просто-напросто было до жути стыдно за свою слабость и податливость. Было страшно, что он её оттолкнет. Скажет, что Аня и вправду полная идиотка, поверившая в свои фантазии. Скажет, что это ничего не значило. Ведь она ему первому отдала самый сокровенный момент в своей жизни. Слишком рано, неразумно, нелепо. Но она это сделала. А что теперь? Каково ей будет, если он отвергнет её? Очень плохо, противно, гадко. И нет, не от Космоса, а от самой себя, что такая безответственная и глупая.  В глазах заблестели запретные слёзы, которые с силой давили на её и без того головную боль. Дыхание участилось, а во рту появился тошнотворный ком. Белая дверь в палату со скрипом открылась. Аня тут же быстро моргнула, смахивая с щёк слезинки. В дверном проёме стоял Витя, которого сейчас она одновременно сильно была рада видеть и не рада. А что он скажет, если узнает, что произошло ночью между сестрой и его другом? Вероятно, он тоже скажет Аньке о том, что она глупая и наивная. Может, даже осудит её, отвернётся. Да, вероятно, так и будет. Она поджала губы в грустной, вымученной улыбке, глядя на брата. Увидев сестру с открытыми глазами и способностью двигаться, Пчёлкин улыбнулся во все тридцать два зуба. С облегчением вздохнул, подходя ближе к больничной койке. Его тело слегка подрагивало от всех этих волнительных мыслей, больничной атмосферы. Ноги тяжело передвигались. На несколько секунд он перестал дышать. Всматриваясь в лицо Ани: такое бледное, обеспокоенное, уставшее и взволнованное, словно не её. От чего было непривычно и тяжело. Находившийся на её шее бандаж душил и самого Витю. Он склонился к сестре, обхватывая её хрупкие плечи и аккуратно притягивая ближе к себе. Его тело обмякло в объятиях, он прижался подбородком к её светлой макушке, тяжело дыша. Губы затряслись. Ему было так страшно, что он может её потерять, эту неотъемлемую частичку своей жизни. В этот момент он понял, насколько эта девочка стала частью его жизни, она стала частью самого Вити. Чем-то очень родным и любимым, хотелось больше никогда её не отпускать, а лишь прижимать ближе к себе. Аня же, оказавшись в объятиях брата, вздохнула, выпуская с лёгких лишний, душащий воздух. Она прикрыла глаза, вдыхая его родной запах, который окутывал её тело теплом и нежностью. В эти секунды она забыла о всех своих переживаниях и волнениях, о всех гадких мыслях, даже забыла о вчерашней ночи. Ей было просто хорошо... с ним, с братом, который, кажется, стал очень многим для Ани. Именно поэтому она так и боялась пасть в его глазах, боялась, что он её осудит и отвернётся. Казалось, что она больше не смогла бы без него, без его разговоров, шуток, поддержки, объятий. — Ты меня очень напугала, родная, — не отстраняясь от объятий, всё так же прижимаясь к её маленькому телу, проговорил парень, нервно сглатывая. Анна до боли закусила внутреннюю часть щеки. Стало очень стыдно за свою глупость, что довела её до больничной койки. Стало стыдно перед Витей, перед Катей и Павлом. Глаза вновь предательски заслезились, от поступившей влаги она шмыгнула носом, который сейчас был обклеен пластырями. Были странные ощущения. Она до сих пор не привыкла к тому, что она не одна, что есть люди, которые за неё переживают, настолько переживают. Что кому-то не плевать на неё, что кто-то её любит, по-настоящему, семейной любовью. Пчёлкин, услышав тихий шмыг, отстранился, заглядывая в зелёные глаза сестры, которые сейчас сверкали слезами. Открытый кончик её носа покраснел, как и слизистая глаз. По белой щеке потекла первая слеза, которую он тут же смахнул своим большим пальцем. Притягивая голову сестры к себе и оставляя на её виске поцелуй. От её слёз ему было больно, внутри всё переворачивалось, стягивалось в тугой узел. — Не плачь, пожалуйста, малышка... — тихо прошептал Витя, устремляя свой взгляд в окно палаты. Аня тут же сглотнула все слёзы, поднимая глаза к брату. Он это ощутил, улыбнулся, лаская её волосы. — Прости, что напугала, — хриплым голосом произнесла Анька, тяжело вздыхая от чувства духоты. — Не извиняйся, — робко ответил Пчёл. Наконец отпустив сестру из объятий, он сделал шаг назад, садясь на пустую больничную койку, которая тут же заскрипела от его веса.  — Не хочешь поговорить? Поделись со мной, я знаю, что есть чем. Её глаза забегали по палате, тело окутали тревога и страх. Она, конечно, хотела с ним поговорить, всё рассказать, но не могла. Было страшно, стыдно, тяжело. Сил на это ей не хватало, и, наверное, никогда не хватит. Странное чувство всё скручивало внутри. Вдруг он уже обо всём знает и лишь ждёт, что она подтвердит это? Но нет, Аня не сможет этого сделать, смелости на это не хватает. Голос словно пропал, а тело онемело, без возможности поговорить и пошевелиться. А Витя всё считывал, всё её волнение, переживания. Видел, как она что-то яро скрывает, но давить не собирался. Ему самому хотелось забыть эту ночь раз и навсегда, чтобы чувство вины его покинуло и больше не настигало. — Что с Космосом? — спросила Аня, даже не скрывая, что разговор этот не пойдёт, что она не расскажет ничего брату. Спросила, ведь страх и волнение за него её окутывали не меньше всего остального. — Черепно-мозговая травма. Врач сказал, что всё будет в порядке. И он, да и ты тоже, скоро поправитесь. Пчёлкина шумно вздохнула. Отводя глаза к окну. Вновь мерзость, вновь тот момент столкновения в глазах, вновь та проклятая ночь. В ушах бился шум, голова кружилась, а тело дрожало. Её окутала какая-то резкая мерзлота, хотелось скрутиться в клубок, стать незаметной для этого мира. — Ань, ты в порядке? — обеспокоенно спросил Витя, поднявшись на ноги. Пчёлкина кивнула ему в ответ. — Просто спать хочется, — на самом деле она вовсе не хотела спать. Просто было тяжело от своих мыслей и присутствия брата, ей было стыдно перед ним сидеть из-за своей глупости. — Я тогда пойду, — его ладонь аккуратно легла на её плечо. — Поправляйся. Я люблю тебя, сестра, — Витя поцеловал её мягкие волосы, выдавливая из себя усталую улыбку и подмигивая. — Спасибо, я тоже. *** За окном уже стемнело. В палате было пусто, страшно, одиноко. Кроме Ани, тут больше никого не было, койки пусты. За окном шелестели листья, от чего кожа покрывалась мурашками. Атмосфера была и вправду жуткой. Тусклый свет периодически мигал, белые стены каждый раз словно заливались грязью, запах спирта вызывал чувство рвоты. А бандаж удушивал, за дверью были слышны шаги врачей, смена которых до сих пор не закончилась. Волны боли давили на виски. Аня словно сходила с ума от уже непривычного одиночества и назойливых мыслей, что, как острый нож, изрезали её внутри, заставляя органы скручиваться. Кровать от любого движения противно скрипела, что добавляло ещё большей жуткости. Хотелось сорвать с шеи бандаж, с носа пластыри, от которых он потел и воздух поступал к лёгким медленнее. Хотелось быстрее сбежать отсюда, вычеркнуть из головы всё, вычеркнуть саму себя, почувствовать спокойное опустошение. Стало холодно, от чего Пчёлкина поморщилась, окутываясь в белую, не менее холодную простынь. Тело покрылось мурашками, от чего она прикусила нижнюю губу. Когда ручка двери дернулась, страх окатил каждую частичку тела. Аня обхватила свои плечи руками, прижимаясь спиной к железным спинкам кровати. Её начало колотить, с лба потёк холодный пот. Сюда сейчас может зайти кто угодно, да? Она прикрыла глаза в страхе. Сама не поняла, почему её сейчас окутал страх? Вероятнее всего, просто зайдёт медсестра. Она слышала, как со скрипом дверь открылась. Продолжая сидеть с закрытыми от страха глазами. Тяжёлые шаги медленно разнеслись по палате, тяжёлый вздох разнёсся по комнате, а после хриплый кашель эхом пронёсся в голове. Она тяжело вздохнула, пальцы, которые сжимали плечи, дрожали. — Испугалась, что ли? Это я, Аньк, — низкий хриплый шёпот обласкал её уши. Космос. Она открыла глаза с тяжестью. Было тяжело от осознания, что сейчас в эту палату зашёл он. Было стыдно, волнительно, страшно, пуще прежнего. — Ты тут как? — едва произнося, спросила она. — Уговорил медсестру, она меня проводила к тебе. Она аккуратно обвела его силуэт своим взглядом: синяки под глазами, потрескавшиеся губы, ссадины на лице, перевязанная бинтом голова, пустые глаза, без эмоций, бледная как эта палата кожа. Он был как призрак, от чего у Ани поступила тошнота. Кос, обхватив рукой быльце свободной койки, аккуратно опустился на неё, прикрывая веки. Голова раскалывалась, словно кто-то ударил его кувалдой. В глазах начинало темнеть и появились звёздочки. Неприятная тошнота сдавливала горло, ноги сводило, а внутри словно была тягучая пустота. Он тяжело вздохнул, пытаясь глотнуть больше свежего больничного воздуха. Было тяжело. Но лежать со всеми противными мыслями, которые терзали его разум, было ещё тяжелее. Хотелось добить себя за свой поступок. Холмогорова выворачивало от самого себя, он чувствовал себя моральным уродом. В ту ночь словно был не он, а кто-то другой. И так хотелось вышвырнуть из себя этого «другого» и забыть, просто забыть. Он злился от того, что всё помнил. Но понимал, что виноват во всём сам. И знал, что нужно как можно раньше поговорить с Аней. Было тошно, омерзительно от себя. Было жаль её, была большая вина перед ней, было страшно говорить. Но он понимал, что должен. Что нельзя так - она лишь сестра для него. Сестра, которую он ночью лишил девственности. За роль брата - пятёрка Космос Холмогоров. Его вновь скрутило от своих мыслей, от мерзости к самому себе. Неужели он и вправду настолько гадкий? Ведь он знал о чувствах девушки и так поступил, как самый настоящий урод, что с ним было в ту ночь? Пчёлкина сидела, не дыша. Стыд накрыл её вплоть до подступивших к глазам слёз. Внутри всё вывернулось наизнанку, скрутилось в тягучий узел, от которого предательски горел низ живота, вспоминая краски прошлой ночи. Было жутко сидеть с ним в одной комнате после той ночи. Атмосфера в комнате была тяжёлой, что Аня чувствовала каждой клеткой своего тела. Какой разговор её ждёт? — Нам нужно поговорить, Ань. Ты понимаешь о чём, — наконец тяжко произнёс Холмогоров. Анька смотрела лишь в окно, поджимая к груди колени. Сердце её колотилось от страха. Было просто стыдно сидеть перед ним, хотелось убежать, но некуда. Она лишь кивнула, не находя в себе сил повернуться. От тяжести предстоящего разговора, Кос вздохнул. Ему и самому было так же страшно, как Ане. Но ведь он мужчина, должен ответить за свои действия. — Извини меня, я виноват, очень виноват. Я придурок, который повёлся на свои эмоции, на свою злость, обиду, — дыхание сбивалось, голос хрипел. Он пытался собрать всё, что хочет сказать, в одно целое, но выходило плохо. — Я не имел права вообще приезжать к тебе. Я не должен был этого делать. Я не знаю, честно, как у меня руки к тебе потянулись. Нам нужно это забыть, просто вычеркнуть. Я не тот, кто тебе нужен, Аня. Ты мне как сестра, понимаешь? С каждым его словом ей было всё больнее, сердце словно каждый раз резали острыми осколками. Она закусила нижнюю губу до боли. Колени сжала пальцами, которые побелели. Голова кружилась, все его слова эхом проносились в голове. Дышать становилось тяжелее, а к горлу всё больше и больше подступала тошнота. Тошнота и даже непонятно от чего и кого. То ли от самой себя, своей наивности, глупости. То ли от Космоса, что сейчас разбивал её каждым своим словом, заставлял чувствовать себя опущенной. Получил, что хотел и бросил?.. Хотя она ведь знала, что так будет. Чувствовала. Но в глубине души всё же надеялась на лучшее. И она не думала, что слушать подобные слова будет настолько больно. Всё это было так глупо. Как дешёвые оправдания. Ей казалось, что он несёт утешительный бред. «Ты мне как сестра». Фу. Как сейчас это звучало грязно и мерзко. — С сёстрами не спят, Космос, — нервно усмехнувшись, сказала Пчёлкина, наконец кидая на него свои зелёные глаза. Кос тяжело вздохнул, прикусывая нижнюю губу. Он понимал, как ей обидно. Понимал, что и вправду сейчас говорит какой-то бред, который раньше не казался бредом, но после той ночи теперь казался. Голова загудела с новой силой, от чего он поморщился. Говорить было уже тяжело, хотелось просто без сил упасть и опять заснуть. — Пожалуйста, послушай меня. Я не тот человек, который тебе нужен. Я совершил большую ошибку в ту ночь. Прости меня за неё. Будет лучше, если мы вдвоём просто забудем про случившееся. «Забудем», неужели это так легко для него? Внутри неё всё сжималось, выворачивало. Истерика подступала к горлу. Глаза наполнились едкими слезами, а дышать становилось с каждой секундой тяжелее. — Я тебя поняла. Уйди, пожалуйста, — произнесла Аня, с большим трудом проговаривая каждое слово. Холмогоров встал на ватные ноги. С жалостью, виновато посмотрел на Аню. Ему самому было также тяжело и больно, как ей. Также тяжко, страшно, стыдно. Но он был мужчиной, который должен был быть смелее, уверенней, который должен был поставить все точки над «i». Что было очень трудным, тяжелым. Вина распирала каждую частичку его тела, волнами отдаваясь в головную боль. Ему хотелось миллион раз извиниться перед ней, да хоть на колени упасть. Настолько стыдно было, настолько мерзко и тошно. Он чувствовал себя омерзительным, ужасным и гадким. — Не рассказывай ничего Вите, — дрожащим голосом попросила Аня, в ответ получая тяжёлый кивок. Как только дверь закрылась, плач вырвался с её уст. Слезы, как по сигналу, потекли из глаз, обжигая щёки и стекая на противный надоедливый бандаж. Хотелось зарыться в эту кровать, окутаться одеялом, закрыть глаза, вырвать из себя всю боль и чувства и просто лежать, лежать, лежать и больше не вставать. Сердце её сильно колотилось, казалось, что сейчас оно выпрыгнет из грудной клетки. Проклятое сердце, которое просто хотелось вырвать. Обида, боль, чувство отвержения - всё это её окутывало, пропитывало и давило. «Дура. Ты реально дура, Аня». Космос всё же услышал её всхлип. Он прикрыл веки, облокачиваясь на стену. Ведь ноги не держали, казалось, что он сейчас рухнет. Ему было сейчас не меньше больно. Было очень тошно от себя, что не смог сдержаться в ту ночь. Чем он вообще думал? Где были его мозги. Хотелось стянуть с себя кожу, что до сих пор помнила ту грязную ночь.  «Лучше бы получил амнезию, честно слово».