Headphones

Все эти чувства Боль как искусство Все эти слёзы И сладкие грёзы Ты знаешь точно Всё можно ночью Каждую встречу Падаем в вечность Никому не говори Что мы знали о любви Что мы делали вчера Никому не говори А когда наступит ночь Прилетай и приходи Но ни слова о любви Никому не говори ***       Дверь в комнату скрипнула металлом и захлопнулась, комок пыли улетел в угол, подхваченный сквозняком.       После выволочки от начальства за проёбанное задание хотелось блевать и долбиться об стену.       Дарк с облегчением вздохнул вентиляцией, отстëгивая ножны и закидывая их на койку лëгким движением руки. Планжермен положил один из своих вантузов туда же, после чего сбросил с себя пальто.       Внезапно он повернулся к партнëру и без зазрения совести спросил:       — Хочешь пообжиматься?       — Энтони, ты весь грязный, — хмыкнул Дарк.       — Это мне говорит тот, у кого весь пиджак в крови, пыли и какой-то херне? Не смеши меня и тащи сюда салфетки.       Дарк покорно покопался в своей сумке со шмотьëм, вытащил оттуда пачку и протянул напарнику.       — Садись, — попросил Планжермен, вытаскивая цепкими пальцами тряпочку и начиная протирать голову Германа, на которой застыло пятно чужой запекшейся крови. Тот уселся на пол по-турецки и положил голову–колонку на колено напарнику.       Энтони поглаживал и потирал пальцами грани колонки, крошечные сколы в уголках, стыки деталей. Через некоторое время пришлось меняться, и уже Дарк чистил слегка замызганный объектив напарника, размышляя о том, что операторам было бы полезно прикрепить себе на окуляр дворники со стеклоочистителем, как у машин.       — Так, а теперь давай сюда своё пальто, надо отодрать...       — Меня? — глуповато спросил камера.       — Я имел в виду грязь и прочий пиздец на твоей одежде, но...Sure, why not? — внезапно проигралась звукозапись.       Планжермен опешил:       — Это чё, гачимучи? Ты этого у телеков нахватался?       — Типо того.       — Нельзя было отпускать тебя в командировку к ним...Ты теперь тоже... Хорни.       — Всегда был. А телевизионщики местами не такие уж и уёбки оказались...       — Не, ну ты видел эти их ухмылки страшные? Рядом с ними опасно ронять мыло, — не унимался оператор.       — Видел–видел. Одёжку свою гони, оттирать буду.       — Ухаживаешь за мной, значит? Как за бабой? – со смехом в голосе спросил Планжермен.       – Если тебе так невмоготу, то возьми мой пиджак и почисти его в знак крепкой мужской дружбы, — предложил радист, садясь на койку и облокачиваясь спиной об стену.       – Замётано.       Стена за спиной у Германа вибрировала: спикер уже смутно догадывался, что в соседней комнате спит Эбби. Жалко, конечно, Наоми, которую поселили с радисткой в одной комнате, потому что храпит и гудит Спикервумен во сне будь здоров: почти все колонки обладали таким дефектом, поэтому по ночам их штаб превращался в долбанный пчелиный улей.       — Эта ебня не хочет отстирываться, — заявил Дарк через пару минут, откладывая в сторону пальто напарника. Пятно засохло, и колонка недовольно вздохнул, замечая разошедшийся шов на ткани, из которого повылезали нитки: на Планжермене вся одежда как огнём горит, скоро будет нагишом ходить скибидистов убивать.       — На базе что-нибудь сделаю с этим, забей, — пожал плечами оператор, подходя к радисту и закидывая его пиджак на угол койки, так что рукава свисли и грустно распластались по полу.       — Ты точно отключил трансляцию?       — Конечно, — кивнул Энтони и обвил руками мощный корпус Германа.       Ладони радиста легли ему на спину, пальцы начали блуждать вдоль хребта, пересчитывая позвонки.       — Мне хочется близости, — Планжермен уткнулся камерой в шею Дарку и шумно выдохнул вентиляцией. Ебаться втихаря на чужой базе, конечно, та ещё затея.       — Я не знаю, что здесь со звукоизоляцией. Тем более буквально за стеной, похоже, поселили Эбби. Она услышит, а мне не хотелось бы подставить кого-нибудь из нас. Я-то могу у динамика громкость в пол выкрутить, а ты...       — Я могу просто отключить вокодер, — предложил оператор.       — Нее, так не пойдëт. Тогда я не пойму, если вдруг начну перегибать палку, — резко ответил Дарк.       — Тогда заткни меня, — дразняще шепнул Планжермен.       — Звучит заманчиво, — усмехнулся радист, отстраняясь. Оператор непонимающе замигал индикатором и склонил голову вбок. Тогда Герман уселся на койку, сдвинув ноги, и игриво похлопал себя ладонью по колену. — Присаживайся.       Планжермен медленно потянулся к своему галстуку, ослабляя его и отбрасывая на пол. Следом за ним были сброшены ботинки, и металлические стопы оператора застучали по полу. Он остановился сбоку от Дарка и перекинул одну ногу через его бëдра, после чего сел напарнику на коленки, слегка наклоняя того назад, на кровать.       Их головы соприкоснулись, и оператор настойчиво пустил заряд, достаточно сильный, чтобы заставить радиста едва ощутимо вздрогнуть.       — Какой нетерпеливый, — засипел Дарк, снимая чëрные перчатки, в то время как Планжермен бросился расстëгивать пуговицы своей рубашки трясущимися от возбуждения пальцами. Радист тем временем положил на пол свои наушники, чтобы во время страстных порывов аппаратура не пострадала, а то ему потом инженеры несуществующие уши открутят.       Длинные пальцы заскользили по затылку камеры Планжермена, и его индикатор запылал ярче прежнего. Чувствительность у сенсоров была выкручена в потолок, на все сто процентов — так пизже и сильнее штырит от любых прикосновений, чтобы из каждого тычка, мимолётного поглаживания или разряда электричества выжать максимум.       Пальцы спустились вниз по шее, очертили выпирающие ключицы и забрались под расстёгнутую рубашку оператора, пытаясь нащупать стыки пластин. В нетерпении Планжермен повёл плечом, и ткань съехала с него до локтя, обнажая шарниры и поблескивающий в свете лампы тёмный корпус, окраплённый россыпью изогнутых бликов.       Сантехник попытался перехватить инициативу, потянувшись к пуговицам на рубашке партнёра, и чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда пальцы одной из рук радиста хищно сомкнулись у него на заднице.       – Что это мы задумали, м? – в тишине чужой голос ударился о слуховой модуль почти что оглушительной волной.       – Без понятия. Но я знаю, что ты задумал, – заворчал Планжермен.       – Да ну? Я ж знаю, что тебе такое нравится, — мурлыкнул Герман, и той ладонью, которая всё ещё оставалась под рубашкой у оператора, шибанул в стык пластин несильным разрядом тока.       Приятная волна рассыпалась по телу, и Планжермен со всей дури зарылся головой в чужое плечо, чтоб заткнуть предательски выскочивший из горла возглас.       – Можешь стонать громче, и тогда нас точно услышат, – слегка недовольно буркнул Дарк.       – А сам-то что делаешь, провокатор сраный? А... Оох ты сука, – закрылся ладонью Энтони, потому что электростимуляция повторилась, но теперь уже с двух сторон. Радист, видимо, пиздец раскочегарился и принялся за слабые места напарника всерьёз.       Оператор прогнулся в пояснице, дрожа от удовольствия и едва сдерживая вожделенный хрип вокодера. Вентиляция начала сипеть, тщетно пытаясь отдышаться и не дать ему сдохнуть.       Щекочущие разряды становились всё более колючими и злобными, и под натиском огромных ладоней радиста камерамен ощутимо сдавал позиции.       Внезапно ладони Планжермена легли поверх руки Дарка, останавливая. Пальцы радиста замерли, и он тихо спросил:       — Тебе неприятно?       Оператор промолчал, осматривая спикера и задумываясь о том, что один чëрт знает, как внезапно его партнёр из охуевшего самодовольного хамла мог по щелчку пальцев превратиться в заботливого любовника. Впрочем, Планжермена это абсолютно устраивало. Он усмехнулся, мигнул индикатором и игриво мурлыкнул вокодером:       — Совсем нет. Может быть... перейдëм к чему-нибудь посерьëзнее? *** Взгляд для острастки Тайны и маски Время по звёздам И звук точно воздух *** Никому не говори Всё, что знаешь обо мне Что мы скрыли в темноте Обо всей этой любви А когда наступит ночь Всё оставим позади Залетай и приходи Но ни слова о любви