В сон мой приди

1996 год — И почему это, по-твоему, невозможно? — Гарри нетерпеливо крутил между пальцами палочку. — Его отец — Пожиратель смерти, его тетка тоже. Почему бы Малфою… — Потому что Малфою шестнадцать. И я не понимаю, зачем он может понадобиться Волдеморту. — Гермиону этот разговор раздражал. А еще раздражало то, что на пять долгих секунд она перестала дышать, когда увидела Малфоя в Косом переулке вместе с матерью. Всего несколько месяцев назад его отец вместе с другими Пожирателями смерти напал на них в Министерстве, его тетка убила Сириуса, а Гермиона не смогла не отметить, что Малфой вытянулся за лето на несколько дюймов и потерял прежнюю угловатость. Это уже было предательством не только друзей, но и самой себя. Колеса отстукивали ход поезда — помогали отвлечься от непрошенных мыслей. — Тогда что он делал в «Горбин и Беркс»? — Гарри не отступал. Гермиона взяла со стола новый выпуск «Ежедневного пророка» и раскрыла его на случайной странице. — Ты сам говорил, что видел его в том же магазине вместе с отцом еще на втором курсе, — она нервно расправила газету, — тогда же ты не думал, что Малфой — Пожиратель? — Тогда все было совсем по-другому. Рон мерно что-то жевал и смотрел в окно. Он не верил в то, что хоть кто-то может воспринимать Малфоя всерьез, поэтому в разговор даже не вступал. — Я пойду прогуляюсь, — Гарри встал, вытащил с полки свою сумку, порылся в ней, застегнул небрежно и открыл дверь купе. Никогда такие внезапные порывы Гарри не заканчивались хорошо.

***

Зелье Гермионы первым приобрело нужный вид «однородной жидкости цвета черной смородины» — идеальным для промежуточной стадии, но дальше продвинуться никак не удавалось. Сок при нарезании дремоносных бобов выделяться отказывался. Гермиона бросила взгляд на стол Малфоя лишь на секунду, но тут же поймала его взгляд на себе. Опустила глаза и вытерла с виска капельку пота. Дела Малфоя шли не лучше, чем у нее, но его желание заполучить Феликс Фелицис в награду за идеально сваренное зелье, кажется, было намного более острым. — Как у тебя это получается? — Гермиона посмотрела на котел Гарри, жидкость в котором стала уже лиловой, как ей и следовало. — Сначала раздави бобы ножом, а потом нарежь. Это противоречило тому, что было написано в учебнике. — Потом надо один раз помешать по часовой стрелке, — добавил он. — Нет, в учебнике сказано — против! — ответила Гермиона резко, и сама смутилась своей чрезмерной реакции. Волосы прилипали к затылку, руки чесались от сока стеблей ландыша, щеки горели, а голова отказывалась признать, что сегодня Гермиона потерпела поражение. Гарри справился с заданием лучше других и стал счастливым обладателем зелья удачи. Он светился от радости, и Гермиона злилась на саму себя, что радость эту не могла разделить никак. Книги ее не подводили, обычно ее подводили собственные чувства. И даже сейчас она стояла и украдкой бросала взгляды на Малфоя, который был не просто расстроен, он был разбит. Губы поджаты, под глазами темные тени. Пальцами он нервно теребил рукав мантии. Возможно, дело было в том, что он снова проиграл Гарри, но уже на своем поле, а возможно, в том, что Слизнорт Малфоя всеми силами игнорировал. Это было ожидаемо: репутация семьи Малфой пострадала в этом году больше, чем дремоносный боб, раздавленный плоскостью серебряного ножа Гарри. Гермиона не хотела смотреть на него, но все же смотрела. Из болезненного, упорного желания увидеть в нем то же, что видела в лицах Пожирателей. И не видела. Малфой был подавлен и одновременно зол. Но он этим злом не наслаждался.

***

Мозгу нельзя дать задание не думать о чем-то конкретном. Мозг начнет цепляться за этот образ, доставать его из сознания, подбрасывать снова и снова. Скажи себе: «Не думай о белом медведе», и ты будешь думать о нем постоянно. Еще хуже, если этот белый медведь повсюду следует за тобой. Так Гермионе, конечно, казалось. Малфой за ней не следовал, они просто часто оказывались рядом. И это беспокоило сильнее, чем даже год назад. Он изменился за это лето куда больше, чем за прошлое, когда показался ей другим человеком. Теперь в Малфое была не злость, в нем была пустота. Он стал носить только черное, его скулы стали еще острее. Он был слишком бледным даже для себя самого. Однажды Гермиона поймала себя на мысли, что смотреть на Малфоя, как смотреть на воду — завораживает. Как плавно двигаются его длинные пальцы, когда он разрезает стебель асфоделя, как небрежно он смахивает челку, упавшую на лоб, как поворачивает голову, сидя на трибуне, чтобы бросить на Гермиону один ничего не значащий взгляд. В этом была глубокая несправедливость. Малфой даже не был красив. Красивым был Седрик Диггори, красивым был Кормак Маклагген. Но не Малфой. Гермиона пыталась однажды разобрать его лицо на части, чтобы объяснить себе, что ничего привлекательного в нем и нет. И это почти получилось. Пока она не «собрала» его лицо обратно, подняла голову и встретилась с цепким взглядом серых холодных глаз. Пятиминутное занятие оказалось бессмысленным. Малфой не был красив, в нем все было неправильно, но он заставлял смотреть на себя снова и снова. Малфой был слишком заметен. Так, разумеется, было всегда, но в этом году Гермиона впервые почувствовала, что он к этой заметности не стремится. Он стал молчалив и собран, он перестал задирать и дразнить, он все больше молчал и погружался в свои мысли. Объяснить это, разумеется, можно было тем, что мир Малфоя изменился. Его отец был в Азкабане, его мать осталась одна. Имел ли на нее какое-то влияние Волдеморт, Гермиона не знала, но и без этого понимала, что прежняя спокойная жизнь закончилась и для семьи Малфоя тоже. Они никогда не оставались вдвоем, чему Гермиона была рада. Конечно, она не думала, что Малфой вдруг решит с ней заговорить и напомнить о том, что произошло в прошлом году, но и проверять не хотела. Листья уже опадали с деревьев, на улице становилось сыро. В редкие солнечные дни Гермиона засиживалась на улице с книгами допоздна и возвращалась в башню уже затемно. Чувство надвигающейся опасности давило и на ее разум, и на ее тело, а смотреть на нервного Гарри и сомневающегося Рона ей не хотелось совсем. Каждый из них знал, что на безмятежную юность им отведено совсем немного времени, и хотел насладиться ею, но наслаждаться под тенью угрозы было непросто. Она увидела его издалека. Сделала вид, что не заметила. Повернула голову в сторону, прижала книги крепче к груди, задрала подбородок и зашагала к коридору первого этажа уверенно. Внутренний двор Хогвартса был достаточно большим, чтобы они никогда не встретились, но Малфой шел прямо на нее, и Гермиона была готова поклясться, что это не случайность. — Когда я говорил, что ты немногим лучше меня, я не думал, что мы настолько похожи, — Малфой бросил это, проходя мимо, едва задев ее плечом. Она остановилась. Не смогла заставить себя идти дальше. Резко развернулась и посмотрела на его спину, обтянутую черной тканью пальто. Уже смеркалось, но Малфоя всегда было легко узнать. Даже если бы он носил шапку и белых волос не было бы видно, Малфоя выдавала бы походка: всегда размеренная, будто он никуда и не торопится, всегда вальяжная, будто весь мир его подождет. — Мы ни капли не похожи, — произнесла она достаточно громко, чтобы он точно услышал. — Мы очень разные, Малфой. Он остановился тоже, обернулся. Привычная ухмылка. — Попытка сбить противника с метлы бладжером, когда мы боремся за победу, — нечестно, а Конфундус на испытательных соревнованиях — великое благо? Ее бросило в жар. Они оба поняли, о чем он говорил. Поэтому он тогда обернулся и посмотрел на нее. Поэтому так знающе покачал головой. — И ради чего, Грейнджер? Ради того, чтобы эта дыра на воротах продолжала позорить вас и смешить всех остальных? Маклагген точно был бы лучше. Злость от того, что ее поймали, обида за Рона, а еще то, что Малфой, в целом, был прав, накрыли Гермиону разом. Щеки вспыхнули, пальцы крепче вцепились в твердые обложки книг. — Не смей так говорить о моих друзьях, — прошипела она. Он шагнул ближе. — Скажи, что неправда. Ей нечего было ответить. — Рон хороший игрок. Малфой наклонил голову и скользнул по ней взглядом. Прищурился и медленно вдохнул. — Ты ходила на бал с Крамом. Ты знаешь, кто хороший игрок. Хватит врать хотя бы себе. Он развернулся и уже сделал шаг вперед, но все внутри Гермионы вдруг замерло. Это был их первый разговор с того дня, год назад, когда Малфой со своей инспекционной дружиной отбирал у их факультета очки. Она никому не сказала о том, что Малфой помог им не попасться всем Отрядом Дамблдора, никому и не собиралась. Это не оправдывало его, вряд ли делало лучше, но путало ее. Еще немного пугало, потому что Малфой оказывался для нее самой каким-то клубком боли, страха и противоречий. — Я думала, ты не вернешься, — произнесла она резче, чем следовало, но только потому, что хотела услышать ответ. Резкость не могла его не задеть. Нога Малфоя, уже готовая сделать шаг, вдруг остановилась. Он развернулся на каблуках, вытянул шею и поднял подбородок. Только сейчас Гермиона задумалась о том, что они стоят вдвоем посреди огромного двора, и их отлично видно, если смотреть из окон коридоров замка. Если вдруг Малфой сделает то, что уже делал… Волнение захлестнуло ее с головой: такого подвоха от собственного тела Гермиона не ожидала. — И что должно было мне помешать вернуться, Грейнджер? Теперь его взгляд стал цепким. — Твой отец в Азкабане. — Твои вообще маглы. Гермионе будто дали пощечину. Она резко выдохнула и посмотрела в сторону. Только чтобы не ввязываться с ним в спор, который мог закончиться чем угодно. — Твой отец напал на нас, — процедила она сквозь зубы. — Он кого-то убил? — голос Малфоя вдруг изменился. Прежнее самодовольство сменилось сталью. Люциус Малфой не убил никого. Все, чего он хотел — заполучить предсказание. Но Гермиона не сомневалась в том, что если было бы нужно… Невеселая улыбка расползлась по бледному лицу. — Видимо, не преуспел даже в этом. — В два шага он оказался рядом. — Знаешь, как они его называют? — прошептал Малфой так, чтобы это могла услышать только она. — Трусом. — Он сглотнул, как показалось Гермионе, нервно. — Боюсь, это касается и меня.

***

Совесть Гермиону не мучила: она помогла Рону, потому что считала это правильным. Потому что он был ее другом и ему нужна была помощь. Потому что он был не так плох в квиддиче, как о себе думал. Он был не так плох во многом, но часто сам себе в этом отказывал. Иногда Гермионе казалось, что между ними возникает странное волнительно напряжение, теплое и такое понятное, что согревает ладони и заставляет улыбаться. Недоговоренность и смущение. Ей это нравилось. Ее радовало, что собственное сердце было способно чувствовать не только острое, запретное и толкающее к пропасти, но и уютное, понятное, близкое. Это близкое могло стать ее спасением. Рон неловко пошутил о том, что ей неплохо бы «закадрить» Маклаггена на Рождественской вечеринке «Клуба Слизней», а Гермиона ответила, что хотела пригласить самого Рона. По-дружески, конечно. Он покраснел и замялся. Но потом произошло что-то, что Гермиона объяснить себе не могла. Возможно, сказалось волнение, возможно, Рон не захотел, чтобы кто-то заподозрил его в романтических чувствах, а возможно, все, что было до этого, Гермиона себе просто придумала. Он начал грубить, задираться, срываться на нее и передразнивать. А когда их команда победила в матче со Слизерином во многом благодаря Рону, и все бросились его поздравлять, он на Гермиону даже не посмотрел. Пусть Рон не знал, что попаданием в команду обязан Гермионе, но так или иначе она была его другом. Она совершила из-за него не самый благородный поступок и ее следовало отблагодарить хотя бы комплиментом, крепкими объятиями и поцелуем в щеку, но вместо этого Рон упал в объятия Лаванды Браун. Стайка канареек, что расцарапала ему щеки и запястья, была лишь верхушкой всех возможных проклятий, которые Гермиона хотела на него наслать. И дело было не в ревности. Дело было в том, что Рон разрушил ее план, ее надежду выжечь из собственного сознания Малфоя, уничтожить его чем-то настоящим, чем-то хорошим, за что ей бы не пришлось себя ненавидеть. Развеять этот морок, найти верный путь и позволить себе по нему идти. Наверное, пригласить на прием к Слизнорту Кормака Маклаггена было решением порывистым и опрометчивым, но точно безопасным. Так Гермиона хотела доказать, что может увлечься кем-то подходящим, и себе, и Рону, и всем окружающим. Слушать, как Патил и Браун взволнованно обсуждают ее выбор, будоражило лучше хереса из фляжки Трелони. Ее собственное поведение казалось Гермионе слишком непредсказуемым. Ее бросало из одной крайности в другую, ей хотелось то хохотать во весь голос, чтобы смех ее услышали в другом конце Большого зала, то рыдать с таким же упоением. Возможно, все дело было в том, что каждое утро она просыпалась с мыслью, что сегодня ни разу не подумает о Драко Малфое и не станет искать его глазами, не станет задумываться о том, чтобы взять карту Мародеров у Гарри и понять, что делает Малфой в эту минуту. И сам Гарри делал все только хуже. Он донимал ее разговорами о том, что Малфой ведет себя странно, ходит странно, выглядит странно и почти их не задевает. А еще он заболел прямо перед матчем по квиддичу. Гермиона запретила себе думать о том, что произошло после похожего матча год назад, но сердце ее все же взволнованно сжалось. Малфой хотел однажды одержать победу над Гарри, но в этом году вдруг сам от этого шанса отказался. Если он был болен, то, похоже, всерьез. Малфой не должен был занимать ее мысли ни секунды. Сегодня вечером отражение в зеркале ей льстило. Волосы легли красиво, и вырез на платье неожиданно обнаружил грудь. Если получилось бы позлить Рона, она бы была рада, хотя на прием он все равно приглашен не был. Как и Малфой. Снова Малфой. Ей следовало избавиться от этого уродливого и навязчивого чувства беспокойства за человека, который должен был вызывать только ненависть и презрение. По длинному коридору Хогвартса Гермиона шла одна. Каблуки звонко отражались от стен и подбадривали ее. Этот вечер просто нужно было пережить: пару раз посмеяться над шутками Маклаггена, пару раз потанцевать, если повезет, наесться пирожных, а потом сказать, что ноги устали от неудобных туфель, и вернуться в свою постель. Эти мысли грели ее и тревожили одновременно. Глаз зацепился за темное пятно в нише у окна, и сначала Гермиона не придала этому значение. Прошла еще шагов пять, но потом вдруг остановилась. Обернулась и прислушалась. Пятно едва заметно двигалось — там был кто-то. Она обошла колонну, вытянула шею и увидела его. Малфой сидел на каменном выступе, погруженный в свои мысли, и смотрел в окно. Гермионе показалось, что он ее не заметил, но Малфой повернул голову и ровным голосом без капли эмоций произнес: — Иди, Грейнджер. Это звучало как приказ. Приказы Гермиона ненавидела. Она шагнула вперед и обхватила себя руками. От Малфоя хотелось защититься. — С тобой что-то происходит, это заметил даже Гарри. Ты болен? — Она прочистила горло. — Умираешь? — Конечно, надеялась его задеть. Малфой невесело усмехнулся. — Порадовать тебя нечем. Ей следовало уйти. Самой, а не потому что этого захотел он. — Ты пропустил матч. — Она задрала голову выше. — Мы победили. — Слышал, — Малфой едва заметно дернул носом и скривил рот. — Уже плевать. Он, наконец, оторвал взгляд от окна и посмотрел на Гермиону. Что-то в его лице изменилось мгновенно и неуловимо. Глаза расширились, губы разомкнулись, он порывисто вдохнул. — Прием у Слизнорта. — Гермиона посчитала нужным объяснить свое слишком нарядное для вечера вторника платье. — Ты не приглашен. — Она сама не поняла, задала вопрос или озвучила очевидное. Взгляд Малфоя нагло скользил по ней и вызывал два противоречивых желания одновременно: закрыться и уйти или продолжить стоять и попробовать этим взглядом насладиться. — После того, как мой отец оказался в тюрьме, я вычеркнут из списков. — Глаз от нее Малфой не отводил. — Твой отец там заслуженно. — А тебе нравится об этом вспоминать. Он ухмыльнулся. Оперся рукой о выступ, на котором сидел, встал и отряхнул брюки. Поднял голову и прищурился. Их разделяло несколько шагов, но Гермионе казалось, что Малфой нависает над ней, пытается подавить и поглотить. Малфой шагнул вперед — Гермиона отступила на полшага. Он цокнул языком, будто его насмешила ее реакция, а потом взмахнул палочкой и едва слышно произнес заклинание. Смысл заклинания Гермиона поняла только после того, как тело ее одеревенело. Она попыталась дернуться, но осталась стоять там же. Руки повисли плетьми, ноги вросли в пол. Ужас и паника охватили ее в секунду. Она могла дышать, она могла видеть, но двигаться и говорить — никак. Что хотел сделать с ней Малфой, Гермиона не понимала, но судорожно пыталась найти хоть один способ спасти себя. Если кто-будет проходить мимо, можно попытаться крикнуть. Хотя бы захрипеть, издать любой звук. Малфой вдруг наклонился и взглянул ей прямо в глаза. Близко. Молча. От этого взгляда по спине побежали мурашки. — Хогвартс все еще кажется тебе безопасным, — протянул он, — но так не было никогда. А скоро… — он ткнул языком в щеку и не закончил фразу. Опустил голову и провел раскрытой ладонью по волосам. Если бы Гермиона сейчас могла дрожать, то ее тело вибрировало бы как в лихорадке. Почему она забыла о палочке рядом с ним? Хотя палочка ей сейчас бы не помогла. И все же необъяснимо, бессмысленно, глупо, но внутри не было ни капли страха. Гермиона Малфоя не боялась. — Удивительно… — он вдруг нервно рассмеялся и снова посмотрел на нее, — после всего вас беспокоят танцы. — Малфой задрал голову, со стоном выдохнул, а потом опустил голову и шагнул ближе. По лицу его невозможно было прочесть ничего. Он не злорадствовал, не ухмылялся и даже не был самодоволен. Малфой был пуст. Он смотрел на нее долгих десять секунд, и Гермионе показалось, что сейчас он заклинание снимет, но вместо этого охрипшим голосом он продолжил: — Я смирился с тем, что этот год меня убьет, если не целиком, то по частям. — Сглотнул нервно, губы его скривились будто от боли. — Но как же не хочется умирать… Вдалеке послышались шаги. Гермиона зажмурилась, она попыталась двинуться хоть немного, шаркнуть ногой, шевельнуть пальцем, прохрипеть. — Это бесполезно, — произнес Малфой одними губами. Шаги приближались. Теперь послышались и голоса. Знакомые, близкие, они могли ей помочь. Гарри и Луна. Если бы только они заглянули, если бы заметили… Но Малфой оказался ближе. Он встал прямо перед ней, почти коснулся тканью пиджака ее платья. От него пахло чем-то холодным, мистическим, темным, как чернила для каллиграфии. Этот запах следовал за ним словно тень, Гермиона чувствовала его раньше. От него кружилась голова и хотелось вдохнуть глубже. Малфой наклонился к ее уху и прошептал: — Как думаешь, если Поттер увидит нас так, он подумает, что тебе это нравится? — Едва заметно мазнул кончиком носа по мочке. — Подумает, что ты вышла раньше, чтобы прийти ко мне? Гермиона перестала дышать. Голоса были слышны все отчетливее. Малфой отстранился и вдруг поднес раскрытую ладонь к ее лицу так, словно хотел обхватить разом шею и затылок, чтобы потом притянуть к себе и поцеловать. Но ладонь застыла в дюйме. От нее шло тепло. Это едва заметное тепло обжигало. Он опустил руку и почти коснулся ее ключицы. — Насколько крепка ваша дружба? — Палец скользнул по коже. — Он же тебя возненавидит, не будет долго разбираться. Малфой был прав и не прав одновременно. Гарри бы не подумал, что она его предала, он бы сцепился с Малфоем. Ему бы и в голову не пришло, что ее губы все еще помнят тот неловкий поцелуй. Теперь Гермиона молилась, чтобы Гарри прошел мимо. — Так страшно, что я могу сейчас сделать все, что угодно. Такая власть… — он зажмурился и медленно выдохнул. Гарри и Луна поравнялись с ними, и без заминки двинулись дальше. Не заметили. Даже не обернулись. От облегчения по щеке вдруг скатилась слеза. Гермиона сама не поняла, как слеза собралась, назрела и упала, оставляя мокрый след, замерла где-то на полпути и там повисла. Малфой слезу заметил. Уставился на нее, а потом посмотрел Гермионе прямо в глаза. — Я думал, что хуже, чем в прошлом году уже не будет. — Кадык его дернулся. — Когда ты мучила меня и изводила, когда хотелось и уничтожить тебя, и спасти. — Он наклонился, оказался так нестерпимо близко, и вдруг слизнул каплю с ее щеки. Почти у самого уголка губ. — Теперь все намного… намного хуже. Малфой отступил, взмахнул палочкой, произнес заклинание и отвернулся. Ноги Гермионы вернулись к ней через секунду. Она прижала руку к щеке, туда, где только что был язык Малфоя, а потом развернулась и на негнущихся ногах зашагала по коридору.