Твоя реальность

      Ночь. Тёплый воздух пах бузиной. Моника шла по дороге, и чем дальше, тем больше пол по краям от массивных гранитных плит, на которые она наступала, напоминал сетку из пластика, всё более ажурную, всё более просвечивающую, и вот в итоге по обе стороны от дороги зияли пропасти.              Поднять голову и посмотреть, что же ждёт впереди, было никак нельзя. Только смиренно ждать и идти. Идти. Идти. Пока хватает воли. Пока хватает ног. Они всегда кончаются быстрее, чем дорога.              Шаг. Шаг. Шаг.              Плиты под ногами сменились зелёной ковровой дорожкой.              Идти. Идти. Идти.              Ставя ногу за ногой цепочкой по тонкой дорожке между пропастями. На шелковой ткани.              Шаг. Шаг. Шаг.              Удерживать равновесие на сплетении нитей, заменившем дорогу.              Шагнуть в бездну, когда единственная путеводная нить под ногами закончилась.              Лететь на лесках, привязанных к рукам, ногам, голове, уголкам рта…              Лететь в неясное «вперёд».              Закрыть глаза и…              Открыть их, понимая, что наконец настало утро нового дня…              Моника отлично знала, что только что видела сон, но руки и ноги ныли, а кольцо на пальце будто бы раскалилось и жгло. Вместо того, чтобы стянуть его или хоть как-то охладить, девушка поднесла руку к лицу и нежно, трепетно коснулась металла губами. Боли не было – даже наоборот, по телу прошла дрожь, словно награда за подтверждённую верность.              – Моя золотая метка* пылает, зовёт. Морсмордре, – она едва слышно усмехнулась. – Одно покорит их, одно соберёт их и в чёрную цепь скуёт их…* – Моника любовно провела по кольцу пальцем, вспоминая, что такое же на руке у её Семёна, и зная: это никому не изменить.              Нити кукловода – что ж! Они связали её не только по рукам и ногам, но и с Семёном. Они действительно позволяют летать. Конечно же, не самое умное – следить с мазохистским интересом, как кто-то до безумия похожий на твоего мужа сближается с кем-то, до безумия похожим на твою подругу. И всё же это была возможность ещё раз прикоснуться к любимому, пусть не к нему самому, а к его следам на песке, но за неимением лучшего…              Моника отправилась в столовую с твёрдым намерением провести конец недели так же, как и начало. А потом… Потом, может быть, станет стыдно, грустно, но это потом. Текущий момент вообще любит брать радость взаймы у будущего.              Прямо от входа японка заметила, что Мику махала ей со своего места, поэтому быстро взяла порцию и села рядом.              – Доброе утро, неумытый поросёнок!* Надеюсь, ты хотя бы выспалась. Я вот в целом выспалась, но, если честно, предпочла бы не вылезать из кровати, но там нет музыки и… тебя, – весело затараторила подруга.              Моника приложила палец к губам.              – Я даже польщена, что я – одна из причин вставать. – Она бросила взгляд на Шурика. Наверное, раз еды не было в списке, он когда-то даже приносил Мику завтрак в постель. И, наконец, начало фразы царапнуло. – В смысле неумытый поросёнок?              Подруга звонко рассмеялась и даже умильно положила щёку на ладошки.              – Ой, прости-прости! Это наше, русское, из Чуковского, выражение.              Воспитатель усмехнулась. «Ты не просто хафу – ты то русская, то японка. Интересно».              – А почему ты решила, что я не умывалась? Ты же не могла караулить…              Мику отмахнулась.              – Ну, тут просто. У тебя ни единой влажной детали одежды, ни одного мокрого волоска. Да и в целом у тебя на голове та ещё квантовая запутанность! – она снова рассмеялась, но на этот раз прикрыв рот ладошкой.              Моника выпучила глаза.              – Вот это ты даёшь. А хоть что значит этот термин, знаешь? У кого набралась таких слов странных?              Тень пробежала по лицу подруги.              – Нет. Не знаю, да и незачем мне это. Но явно не про волосы. От Шурика.              И они замолчали.              И всё же тишина под аккомпанемент столовых приборов оказалась особенно гнетущей и тягостной, отчего девушки зацепились за первую же возможность заговорить вновь.              «Слушай!» – произнесли они синхронно и засмеялись. Моника указала на Мику, мол, говори.              – Ты ведь всё равно пойдёшь за ним. Так что слушай, что да как. – Кивок. – Видишь, они как раз добрались? – Пионерка качнула головой в сторону входа, где, держась за руки, заходила в столовую парочка, смущающаяся то ли других, то ли друг друга, то ли своего отношения к ситуации. Семён и Алиса. – Они на лодочной уже сговорились, что у Алисы на Семёна планы. На вечер. – Сердце царапнуло, но Моника удержалась, чтобы из глаз не брызнули слёзы ревности. – Обширные и удачные, как понимаешь, – будто не замечая, продолжала смаковать детали сценария Мику. И нельзя было встать и уйти или хотя бы крикнуть ей в лицо: «Хватит! Ты не инквизитор! Прекрати!» Даже спросить, зачем, почему-то казалось неправильным. Наверное, подруга была в своём праве.              Усилием воли японка отвела взгляд и принялась усиленно жевать овсянку. Вдох-выдох. Вдох-выдох.              «Это не мой Семён».              Мы не в ответе за солнце, что светит до нас       И размечает для близких их жизненный путь.       Мы не в ответе – истерика или экстаз       Их накрывали, за это ждал пряник иль кнут.              Мы не в ответе за то, что песчинки часов       Мимо текли, унося жизни годы в ничто.       Мы не в ответе, добро приходило иль зло…       Мы не в ответе за то, что не днесь пройдено.              Не осуждайте (нельзя!) за не наши грехи,       Ставить в заслугу нельзя то, что было до нас.       Мы (ведь нас нет!) не вольны требовать чистоты –       Чтобы искала, желала, не зная, лишь нас.              Что-либо требовать права (совсем!) не дано.       Спутнику жизни обязан от сих и до сих.       Клятва и смерть – две границы – пылают огнём.       Мы не в ответе, и нам не ответственна жизнь.              Моника улыбнулась тревожно смотревшей на неё Мику.              – Всё в порядке, не переживай. Просто, так же, как и Семён, слишком много думаю, а через это успеваю пострадать больше, чем за действия. Успеваю в голове получить и за «да», и за «нет», а в реальности – только за одно. – Она пожала плечами. – Что у них дальше по плану?              Пионерка почесала бровь.              – Если совсем честно, твой… который не твой, то есть местный отличается от самого стандартного. Те, даже если выбирают Алису, до конца в этом не уверены – то ли не Алису, то ли не выбрали; а этот нет, вцепился и держится.              Моника усмехнулась.              – Баран упёртый.              – Он самый. В общем, дальше по дню… – Мику взяла в рот кончик пальца. – Что же дальше? Если ключевые точки останутся теми же, то после завтрака Семёна попросят зайти к кибернетикам и отнести водку из клубов в медпункт.              Воспитатель хмыкнула.              – То есть сами они не могут! – Кивок. – А кто к ним отправляет? Ольга?              Мику покачала головой.              – Не-а. Славя!              Японка презрительно фыркнула.              – И она сама, значит, тоже не может.              – Всё так. Но дело в том, что Семён Алисы на то и Семён Алисы, чтобы вскрыть посылку и в домике Ольги подменить содержимое бутылки – залить внутрь воды для цветов, а водку – в местную ёмкость!              Моника улыбнулась и подмигнула, сама не зная куда – просто в пространство.              – Хитёр!              «То же самое говорит Алиса», – не дала себе произнести вслух пионерка.              – Потом Семён всё от той же Слави узнает, что из медпункта кое-что пропало, решит избавиться от улики, заскочит в свой домик, выскочит с бутылкой, в лесу его поймает Алиса. Потом «планы на вечер». Водка, секс, сон… – Мику пожала плечами и закрыла глаза. – Забавно, но я ведь никогда не оставалась узнать, как там дела у моей подруги здесь. Я всегда, раз за разом, уезжала со всеми на автобусе.              Моника опустила голову.              – Значит, не знаешь, что потом. Для тебя этого «потом» просто не было.              Подруга трижды стукнула японку подушечкой пальца по лбу.              – Не угадала. Я узнала, что было. У достоверного источника, но ненадёжного рассказчика. – Моника подалась вперёд. – У Вожатого. – Конечно же, Мику с ней играла, насмехалась, отыгрываясь. Но Воспитатель была довольна даже этим и жадно ловила каждое слово. – Что бы ни происходило, просыпаются они около четырёх вечера, собираются, идут в город… и по дороге признаются в любви. Что она уже выбрала себе вожака. Что он хочет идти с ней по этой дороге и по дороге жизни. Что они не дадут кому-то водить их за нос и куда-то увести. А потом приходит автобус – и вот уже и везёт, и дурит напрасной надеждой. Всё вдребезги. И над всеми словами будто насмеялись, перечеркнули и вручили. – Мику замолчала и перевела дыхание. – Если хочешь, я скажу, на каком моменте рассказа, чуть до этого, плакал Семён.              Дрожа, японка проскребла по столу ногтями, в горле пульсировал комок.              – К-конечно, – выдавила она через силу.              – Зачем, зачем мы рядом? Зачем мы вместе?! – кричала она.              Казалось, весь мир дрожит, и я не знал, что треснет раньше, – моё сердце или небосвод.              – Зачем?! – вышел и я из себя. – Чтобы любить! Я люблю тебя, дура!              Я держал её за руку. Она не вырывалась, она дрожала. Боялась и надеялась. Но я понял не сразу. Только потом. Алиса отворачивалась, чтобы не было видно ни слёз, ни нарождающуюся улыбку.              – Любить? А ты сам-то уверен, что можешь любить?              Смешно. Нет, конечно, нет. Мог ли тогда, в те разы, что-то точно сказать? Нет. Слишком мало дней вместе. Мог ли я сказать это точно потом, когда повторял раз за разом? Нет, наверное. Могу ли я сказать что-то уверенно сейчас? Ни черта. Я всё равно не понимаю своё сердце. Я всегда жил головой. Поэтому ищу смысл среди синонимов. Уважаю, хочу радовать и совместно чувствовать всё. Может, это и есть то, что люди зовут любовью? Я не знаю. И не думаю, что любовь можно сравнить или описать достаточно…              – Нет. Но попытаюсь тебе это доказать.              Горько усмехнувшись, она пошла прочь. В сторону города, которого нет. А я дёрнул её слишком сильно, в итоге мы упали. Я – на неё, как бы тривиально это ни звучало.              – Что, хочешь повторить вчерашнее?              Мне было смешно и в то же время тепло на душе.              – Только с тобой. Сегодня. Завтра. Всегда.              И Алиса чмокала меня в щёку.              – Этого я и ждала.              И не только она ждала. Тут же подъезжал автобус, и мы уезжали, думая, что будем вместе, а больше с ней увидеться было уже не суждено. Эта Алиса умирала, засыпая. В городе была уже не она. Городская даже лобок брила. И «повторить» с той – тоже было мифом. Живой она не давалась. Всё было ложью. Сладкой-пресладкой ложью. Пазл невозможно было сложить, а ответы – найти.              Да, это, определённо, был рассказ уже не этого Семёна, а её, пусть ещё и не знакомого с ней. И всё равно было больно.              – И что бы ты мне предложила после этих слов?              Мику пожала плечами.              – То же, что я советую себе, но исполняю ровно наполовину: пойти в музклуб, заняться музыкой и не думать о тех, кто тебе не принадлежит. Увы, меня хватает только на то, чтобы играть и думать или петь и думать, а вот все три вместе – никак, сбиваюсь. – Пионерка проследила за взглядом подруги. – Но ты, похоже, не сможешь сосредоточиться сейчас даже на двух вещах. Будешь следить?              Японка ухмыльнулась.              – Я придумала кое-что получше. Раз уж им обоим так нравятся каверзы, почему бы, зная сценарий, не внести в него незначительные коррективы?              Мику тревожно сглотнула.              – Иногда ты меня пугаешь. Просто сейчас ты выглядишь как…              Моника наклонила голову и медленно повернулась лицом к подруге.              – Пионер?              Кивок. Она колебалась, стоит ли говорить.              – В общем, ещё как кое-какие Лены… – начала она уклончиво.              Воспитатель приложила палец к губам, прикидывая. «Лены-Лены-Лены». Странных она встречала, пожалуй, только два раза. Одна на поверку оказалась Семёном-Мододелом. А вторая…              – Те, из жутких циклов?              Снова кивок, и на этот раз пионерка поёжилась, словно от холода.              Оставалось сложить два и два. И чудилось, что есть ещё какое-то действие типа возведения в степень.              – Подожди. И Маша – это тоже ты?              – М-м-м… – девушка сделала неопределённый жест рукой. – Я бы сказала, что скорее нет. Это бот со своими воспоминаниями, поведением, сценарием, не знающий о системе лагерей… – Мику потёрла пальцы. – Но я получаю их воспоминания после смен. Не самые приятные, скажем так. Хорошо, что тех смен куда меньше, чем обычных. Но иногда они мне снятся. – Опустив голову, она грустно засмеялась. – И как же стрёмно, когда ты убегаешь от Лены, размахивающей тесаком, падаешь, получаешь удар в позвоночник, не чувствуешь ног, тебя переворачивают, втыкают нож в живот и ведут вверх, пока ты захлёбываешься кровью… – Пионерка тяжело дышала. – Ты кричишь и просыпаешься, а над тобой нависает Лена и ласково спрашивает: «Всё в порядке? Кто тебя напугал?» И ведь не скажешь ей – ты… Эх. Вот такие циклы. – Она снова пожала плечами. – Думаю, тебе уже пора идти следить. А я пока отдежурю в столовой. Если что, я в клубах.                     Убрав за собой тарелку, чтобы с ней не пришлось разбираться Мику, Моника последовала за Семёном, который и сам не знал, куда ему идти. Где искать ответы и на какие конкретно вопросы, он понять не мог. Что сделать для Алисы, как и когда – тоже. Помогать лагерю – не хотелось, да и указаний не было…              – О! Семён! – словно чёрт из табакерки, перед ним из ниоткуда появилась (ну точно из-под земли выросла!) девушка ангельской внешности и для пущей умилительности захлопала голубыми глазами. Чары, конечно, априори били в молоко, а не в сердце. – Меня тут попросили… – не сказала, кто (то ли кибернетики сами, то ли вожатая, то ли создатели). – В общем, тебе нужно зайти в клуб кибернетики по поручению, а что дальше – не знаю сама.              Парень пожал плечами. Не то чтобы ему хотелось куда-то переться, но без вектора он кто? Просто отрезок. От-ре-зок. Отрезанный от людей, от мира, от движения, от смыслов. Лучше было действительно двигаться хоть куда-то.              В здании, как всегда, царил беспорядок, что-то сверлили, что-то тёрли, крутили, будто никого не ждали или ждали, но плевать хотели.              – Здравствуйте, товарищи! – гаркнул от входа попаданец. – Ждали?              Пионеры на миг всполошились, но тут же они с сосредоточенным видом положили инструменты, Электроник подошёл к двери, а Шурик – к Семёну.              – Хвоста нет? – вполголоса спросил кибернетик.              Парень усмехнулся.              – Ни хвоста, ни прочих атавизмов!*              Пионеры довольно покивали, и Сергей направился в кладовку, Александр же остался на месте. Спустя несколько секунд томительного ожидания в тишине Электроник вернулся, что-то пряча за спиной. Зачем прятал – было решительно неясно, потому что, стоило парню подойти, он гордо водрузил на стол бутылку «Столичной».              – Это и есть то поручение, для которого не годилась Славя? – уточнил Семён, качнув головой. В ответ получил кивок. – Я в себя эту дрянь заливать не буду. Можете выпить на двоих или искать другого третьего: у меня ещё планы есть.              Лица кибернетиков вытянулись от удивления, но Шурик нашёлся быстрее.              – Как ты такое подумать мог?! Это часть инвентаря клубов…              – Невскрытая? – прищурившись, уточнил парень.              – Невскрытая, – на голубом глазу подтвердил глава кружка.              – И что же вы с ней хотите сделать? – уже устало, почти без интереса спросил Семён.              Электроник виновато улыбнулся.              – Нужно отнести её Виоле…              Попаданец прищурился ещё сильнее и наклонил голову.              – Итак. На днях Шурик пропал. Кажется, Женя предположила, что он сбежал за водкой или куревом в соседнюю деревню. Потом его друг и напарник всполошил лагерь и сам не пойми где мотался весь день. Меня Виола держала полдня на привязи в здании, а сама тоже не пойми чем занималась. Только вечером объявляются она и Сергей, а Шурик оказывается буквально под памятником Генды. – Он сжал кулаки. – Я ничего не упускаю?              Блондин поправил очки, отвёл плечи назад и стал будто выше ростом.              – На что это ты, морда, намекаешь?*              Терять было нечего, а значит, смысла врать не было. Да и не изобьют же его эти ботаны даже на своей территории.              – На то, что вы сговорились с Виолой и теперь делитесь добычей; ещё и того, кто не стал свидетелем, решили сделать соучастником!              Сыроежкин рассмеялся.              – Что? Ты правда подумал, что мы?.. – он взялся за живот.              Шурик же со смурным видом сел на стул.              – М-да. Выглядит это и правда ужасно. Словно одно к одному. – Он повесил голову и несколько секунд помолчал. Наконец пронзительно посмотрел Семёну прямо в глаза. – А теперь прошу поверить нам. Честное пионерское, это ПРАВДА не то, чем кажется. Эти совпадения слишком глупые, чтобы мы опустились до такого. – Кибернетик покивал сам себе. – В общем-то, Славе мы решили не говорить, потому что в лагере такой непорядок: медицинский спирт не поступил (даже опись специально делали, проверяли), а нам не поступил спирт для оптики. Нам не пригодилось, и Виола сказала передать, но чтобы несли не мы: и так лагерь на уши подняли.              Семён пожал плечами. Не верилось, конечно, в такие объяснения, но они могли оказаться и правдой.              – Так ты отнесёшь? – тихо, просительно протянул Сергей.              Парень отмахнулся.              – Ладно. Давайте. Отнесу… вашу бутылочку.              Отпустили его только после того, как убедились, что «Столичную» не видно. Электроник незаметно даже перекрестил спину уходившего товарища.              Семён же скрылся в кустах, после чего сменил направление и поспешил в свой домик. Там подменил содержимое бутылки на воду для поливки цветов и оставил водку у себя под кроватью, а вторую бутылку Ольги – на месте. Сам же вышел со «Столичной», которая вовсе не «Столичная», чтобы помочь товарищам кибернетикам, которые ему вовсе не были товарищами.              Моника покачала головой и просто-напросто забрала бутылку из-под кровати, а на её место положила вторую, прекрасно зная, что парень не заметит пропажи «бесполезной» бутылки.              Выбирая между тем, чтобы полежать на кровати будущего вожатого или вожатой и проводить Семёна в медпункт, девушка решила собраться и проследить до конца. Заодно и водку вынести.              – Добрый день! – даже если парень хотел сохранить тайну, настроение буквально пыталось его выдать с потрохами. – Это я, почтальон Сёма, принёс посылку для вашего шкафчика!              Виола сдержанно кивнула.              – Надеюсь, не заглядывал, что там?              Он неопределённо пожал плечами.              – Если её собирали при мне, есть разница, заглядывал или нет?              Женщина вздохнула.              – Пожалуй, вопрос снимается.              Быстро свернув разговор к взаимному удовольствию, Семён и Виола распрощались. И только за парнем захлопнулась дверь, женщина брезгливо подняла бутылку за горлышко и бросила в мусорку.              – Чёр-тов ба-ла-ган… – зевнув, произнесла Куратор и, повесив голову, отключилась.              Моника поспешила покинуть помещение, словно увидела что-то непотребное, хотя, скорее, смущаясь тому, что сама увязла в этом представлении.              Тревожно оглядываясь, не поджидают ли его где-то шпионы с доказательствами каверзы или вожатая с заданиями, крадучись, Семён пробрался в свой домик и лёг на кровать. Стоило прикинуть, чем заняться дальше, куда сходить, от кого и чего держаться подальше.              Спустя несколько минут в дверь постучались.              – Войдите! – тут же крикнул парень, уже понимая, насколько это неэтично, если за порогом Ольга. Но и вернуть уже ничего было нельзя, и вдруг бы на этот раз он сам бы переодевался…              Но вошла Лена. Смущённо улыбаясь, она беглым взглядом осматривала домик, цеплялась за каждую деталь, искала и не находила следов соперницы.              – Привет! А что ты тут… – и не закончил словом «забыла» или более нейтральным «ищешь».              Девушка кивнула.              – Я не уверена, что мы вчера договорили и всё окончательно уяснили.              Семён поморщился и покачал головой.              – Я не хочу тебя ранить. Я вообще не хочу никого ранить. Поэтому скажу быстро и чётко по поводу вчерашнего. – Вдох-выдох, как перед прыжком в холодный бассейн. – Я с начала смены общаюсь с Алисой, мы весло болтаем и… нравимся друг другу. И даже сиськи мне её понравились. К тебе я не чувствовал и не чувствую ничего. Я тебе не давал ни намёка, ни надежды. – Сжав зубы, он медленно втянул через них воздух. – Что-нибудь ещё?              Лена улыбнулась и сложила руки под грудью.              – Если всё именно так, то я даже рада. Только одно… не обмани её, не заставляй плакать. Ты – не мой, но это – теперь, наверное, моё дело.              Они кивнули друг другу, и довольная Лена вышла. Моника же взялась за сердце, из-под закрытых век покатились слёзы.              Почёсывая подбородок, Семён замычал. Дела, конечно, дела-а-а.              Но недолго он вот так просто лежал. Вскоре постучались снова.              – Это дом вожатой или медпункт, блин?! – словно проходной двор. Он удержался и не крикнул «следующий!». – Войдите!              Осторожно, бочком, будто готовая сразу выскочить из капкана, стоит заметить, что в домике жилец не один, проскользнула Алиса.              – А, это ты! Ещё раз привет! – Семён улыбнулся. И, будто поведение пионерки оставляло место хоть для каких-то сомнений, спросил: – Ты ведь не к Ольге?              И рассмеялись.              – Нет, конечно! – и тут же девушка посмурнела. – К тебе…              Она села на кровать вожатой и закинула ногу на ногу.              – Ты…              – Здесь же была Лена? – упавшим голосом произнесла пионерка. – Кивок. – И зачем?              Парень неопределённо повёл плечами.              – Зачем именно зашла, не знаю. – Рыжая нахмурилась. – Но относительно вчерашнего я ей прояснил чётко: мне нравится Двачевская. Только Двачевская. – Можно было заметить, что на плакате с Фантомасом появилось сразу четыре царапины. – Алиса же улыбнулась. – Тогда она сказала, что проследит, чтобы я тебя не обманул и не заставил плакать. Или типа того. Вы, что, были подругами?              – М… – девушка поджала губы, покачала головой, но затем кивнула. – Скорее тоже «типа того».              Семён улыбнулся.              – Вечер в силе?              Щёки Двачевской тут же вспыхнули, и она отвела взгляд.              – Рада, что тоже ждёшь! М… Мне пора! – пионерка подорвалась с места и вышла.              Парень пожал плечами.              – Такие дела!              И тут же дверь без стука открылась, впуская вожатую.              – Э… А если б я, допустим, переодевался?! – попытался возмутиться Семён.              Но непреклонную недовольную Ольгу было не только не смутить, но и не остановить.              – Но этого же не было! – логика – железная. Не было, и всё тут. А знала или не знала, никого не волнует. – Прохлаждаешься, значит! – продолжила наступление Ольга. – Иди помоги Славе на спортивной площадке!              Тяжело вздохнув, парень направился туда, где боты жили своей жизнью – соревновались в мастерстве владения мячом, бега или просто играли, смеялись.              – Семён! – подозвала его помощница вожатой.              Кивок.              – По вашему указанию прибыл! Что делаем? Красим газоны, перетягиваем сетки, пускаем лавочки на дрова, а турники – на вертелы?              Пионерка захихикала и отмахнулась.              – Не сегодня – точно! – и понизила голос: – Ты не брал, так, случайно, ключи от медпункта?              Семён приподнял брови.              – Было дело! – Славя разинула рот от удивления. – Ну, ты помнишь, сама заходила, пока я подменял Виолу, тогда у меня были ключи. Потом – не брал. А что? – девушка с облегчением покачала головой.              – Да так, не бери в голову. Пропал ключ.              Парень беззаботно отмахнулся.              – Найдётся, куда денется-то!              Славя пожала плечами и, сказав, что, в общем-то, это всё, что ей требовалось, отпустила. Не найдя ничего лучше, чем вернуться в свой домик, парень ушёл и растянулся на такой манящей, удобной кровати. Он закрыл глаза и… Долго лежать не мог: ему было чуть ли не физически больно от того, что он просто лежит, не делая ничего и позволяя жизни бездарно проноситься мимо. Раньше от этого позволяли избавиться телефон или компьютер, потому что потраченное с удовольствием время – это уже хоть какая-то жизнь, а не глупое ничто.              Опять же, пока не припрягла вожатая, стоило найти себе дело. Ещё раз подумав об Алисе, парень покраснел и решил, что обязательно должен сделать для неё, всей такой внезапной,* сюрприз. За этим Семён и направился в музклуб, тревожно озираясь и всё равно в упор не видя следовавшую за ним японку.              – Привет, Мику! – с порога поздоровался с сидевшей за роялем пионеркой он.              Та вздрогнула и медленно, удивлённо повернулась.              – Ой! Сенечка! Ты всё-таки зашёл!              Парень улыбнулся.              – Сама же сказала: заходить, если что понадобится, и просто без повода. Ну, или не говорила!              Они рассмеялись.              – Ух ты! Я тоже не помню: может, говорила, а может, и нет, но ты правильно понял. И по делу, и просто так. Но лучше не обо мне, а то устанешь от меня и всем будет хуже – и тебе, и мне, и делу.              Мику склонилась в почтительном поклоне.              – Спасибо. В общем… Не могла бы ты меня научить, как бы мне спеть и сыграть на гитаре? Ну, сыграть попроще, но чтобы можно было, – он щёлкнул пальцами, – засчитать за удачную попытку.              Пионерка подмигнула.              – Думаю, Алисе будет приятен и сам факт внимания, но… сделаем то, что возможно. А что хочешь спеть?              Семён снова покраснел.              – Значит, всем видно, что мы… – он не знал, как продолжить.              Мику отмахнулась.              – Только тем, кто не без глаз. – Парень тревожно сглотнул. – То есть почти что только мне и Алисе. Так что ты бы хотел спеть?              Вдох-выдох.              – Жители двадцатого столетья! Ваш к концу идёт двадцатый век…*              Пионерка кивнула.              – Знаю и научу.              …только когда более-менее удовлетворённый результатами репетиции Семён ушёл, Мику и Моника сели друг напротив друга.              – Да уж, – вздохнула Воспитатель. – Мне кажется, или ты сама удивлена?              Кивок.              – Да, обычно Семёны спят целый день и просыпаются только к «вечерним планам». А как тебе выбор песни?              Японка покачала головой.              – Он любит эту оперу. Вот про «душой я бешено устал» цитирует. Но чтобы так открыто попаданец обратился «жители двадцатого столетья» – это номер!              Мику рассмеялась.              – А «аллилуйя любви»? Каково? Решился прямо в этот день. Чудесно!              Моника её энтузиазма не разделила, но, поджав губы, кивнула.              – Как думаешь, Алисе понравится? – наконец спросила она.              Подруга же, зажмурившись, звонко рассмеялась и отмахнулась.              – Ну ты даёшь! Она её даже не услышит!              Воспитатель вытаращила глаза.              – Ч-что?!              Мику пояснила с важным видом:              – Забыла, что я сказала в столовой? «Что бы ни происходило, просыпаются они около четырёх вечера, собираются, идут в город». Тут уж не до прощальных концертов, гитар и так далее.              Моника сглотнула и покачала головой.              – Жалко… А тебе, – она вгляделась в лицо подруги, – нет?              Та пожала плечами.              – Кое в чём можно согласиться с Пионерами. Ботов – не стоит так уж жалеть: у нас в кукольном домике всё понарошку. И солнце – лампа, и буря – в стакане. И всё повторяется раз за разом, так что даже упущенные возможности – всего лишь данность или очередной шанс, который можно не упустить или попробовать ещё.              Моника цыкнула.              – Иногда ты меня пугаешь.              Мику запрокинула голову и вздохнула.              – А меня уже ничего, наверное, не пугает. Но хотя бы что-то – удивляет.              Японка закурила и на всякий случай протянула сигарету подруге. Та, ощутив движение воздуха, холодного от взмаха руки и горячего от дыма, встрепенулась.              – Например, искренним и странным чувствам я удивляюсь. – Она позволила себе улыбнуться. – А знаешь, что меня радует? Вот такие жесты-безделушки. Вроде ни к чему не приведёт, а есть. Как то, что я научила Семёна песне, которая не прозвучит. Как то, что сейчас Славя во время уборки на складе роняет краску на форму, а потом крадучись идёт сжечь её на костровой. Или… или та же возможность прогуляться по лагерю, который не волнует попаданца, а он всё равно живой. – Девушки улыбнулись друг другу, и Моника подожгла вторую сигарету. – Это даёт надежду.              Наконец успокоившаяся пионерка откинулась на стуле с блаженной улыбкой.              – Знаешь, ты сходи пока к ним, а я загляну в библиотеку. Есть у меня одна идейка… – она мечтательно завела глаза вверх.              Пока подруги общались, Семён успел по дороге к домику встретить Славю, догадался, что же пропало из медпункта, заскочил к себе, взял дожидавшуюся его бутылку с водой для цветов и двинулся в лес избавляться от улик.              И, конечно же, словно по волшебству? рядом оказалась Двачевская, напомнившая о планах на вечер и, не терпя отлагательств, увела за собой в домик. Слово за слово. На столе оказалась трофейная «Столичная» с подозрительно мутным содержимым. Стаканы. Спор.              …Алиса резко хлебнула из стакана и сначала просто поморщилась, потом глаза полезли из орбит, потом девушка с трудом подавила позыв выплюнуть какую-то странную дрянь, но превозмогла и проглотила.              – И… И это они называют «водка»?              Семён рассмеялся.              – Эй! – Двачевская зарычала. – Я выпила – твоя очередь. – Парень не мог остановиться. – Чего ты ржёшь?!              Он выдохнул и наконец покачал головой.              – Нет, это не называет водкой никто, – наконец многозначительно выдал Семён.              Алиса же подняла бутылку и потрясла перед его глазами. Мол, вот она, «Столичная», разуй глаза.              – Что ты мне…              Парень же кивнул.              – Бутылка та. Но не водка. Ты зря её вынесла у Виолы. А может, и не зря: тебя не вычислили, а меня бы могли.              Пионерка фыркнула.              – Тебя-то за что?              Ухмыльнувшись, он наклонил голову.              – Да вот, нёс бутылку водки, в домике поменял содержимое с водой для цветов и донёс только бутылку.              Он развёл руками.              Двачевская довольно замурчала.              – Хитё-ор! Ну-ка, и где она?              Семён нехотя достал свою бутылку и поставил на стол.              Алиса мигом вылила содержимое стакана гостя в окно и наполнила новым. Или «старым новым», как заметила Моника. А заодно не обделила и себя.              – Пей… – безапелляционно заявила девушка.              Он пожал плечами.              – Не, утащить-то я утащил, потому что очень уж плохо не то что лежало – шаталось, а пить…              Двачевская поморщилась.              – Ещё скажи, что непьющий.              Парень покачал головой.              – Скорее, люблю пить нечто вкусное типа вина или пива, а не это – один градус. А сама-то? – он припомнил фразу после того злосчастного стакана.              Алиса вздохнула, недоверчиво посмотрела на Семёна, нюхнула содержимое своего стакана и с неприязнью поставила подальше.              – А… к чёрту! Думала, отдохну в лагере не только от дел, семьи, но и от себя обычной. Нет. Я – это я. Взбалмошная девочка из хорошей семьи. А ты?              Он грустно улыбнулся и в ответ получил не менее грустный взгляд.              – В общем-то, похоже, только не взбалмошный, а скорее не коллективный, что ли. А ещё я ничего не ожидал. По моему опыту, тогда и не разочаровываешься.              – Глупо и смешно… – прошептала пионерка.              Семён улыбнулся.              – Думаю, ты устала от глупости и слащавости, но…              Алиса его перебила, но взгляд опустила на ноги.              – Сам видел на тумбочке, какие книжки читаю. Не устала, значит. Так что?              Он кивнул.              – Если мы – это мы… Может, ничего больше и не нужно?              Двачевская резко закивала и положила палец на губы Семёна, решившего ещё что-то сказать.              – Да. Ты прав. Больше – не нужно. Помолчи.              Другой рукой она потянула за узел рубашки и позволила ему распасться…              Японка отошла от окна, чтобы войти и… и что? И страдать, потому что у неё на глазах её любимый будет трахать её подругу, потому что влюблён в неё, именно в неё, а жену свою знать не знает? И всё же Моника шла навстречу боли. Шаг на ступеньку. Положила ладонь на дверную ручку.              Но что-то её удержало: мягкие, но сильные руки взяли её за локти.              – А? – удивилась Воспитатель.              – Не надо тебе туда, точно говорю, – прозвучало из-за спины.              И так ждавшая только повода, чтобы остановиться, японка дрогнула, её голова затряслась от напряжения, и тут девушка замерла. По венам словно пробежал жидкий азот.              Она же невидима и неосязаема…              Моника медленно развернулась: руки не дали совершить ошибку и войти, но не стесняли движений – они покорно отпустили.              Перед японкой стоял Толик и печально улыбался.              – Ты же сама знаешь: тебе туда не надо: там нет его, там нет места для тебя.              Девушка дала волю словам и, спустившись, села на ступеньку, закурила.              – Но я должна быть рядом с ним… – стараясь не сбиться на всхлип, наконец ответила после затяжки Моника.              Мужчина покачал головой.              – Вот и будь со своим любимым. Жди его. Помоги нам устроить вашу встречу.              Японка, хмыкнув, снова затянулась и вяло улыбнулась. Таких намёков ей хватало и на прошлой работе. Девушка молча кивнула. Она могла поклясться, что на лице развернувшегося и уходившего Толика была гаденькая ухмылка. Как бы то ни было, Моника всё равно была благодарна за предостережение.              «Интересно, нам, прислужникам зла, позволят свалить в Аргентину? Как тем…»              Как бы то ни было, японка отправилась сразу к себе и легла спать.