Твоя реальность

      Моника ворочалась, не понимая, почему в смазанном, едва видимом и слышимом сне, ей на голову должен грохнуться потолок и почему надо прощаться, а главное – с кем. Наконец сознание в полной мере вернулось и предъявило свои права на ощущения. К своему удивлению, японка обнаружила, что не просто лежит, но и обнимает кого-то. Так день вчерашний накладывает печать, именуемую «последствия», на день сегодняшний.              – Доброе утро. Надеюсь, ты выспалась. Ты же выспалась? А то мы так полдня проспим, а я хотела бы на завтрак хотя бы, но ты так крепко держишь… – зачастила Мику.              – Доброе… – смущённо ответила Моника и разжала объятия. – Слушай, а что у нас сегодня по плану?              Пионерка ухмыльнулась и выгнула бровь.              – Прошу уточнить. А что ты имеешь в виду под «у нас»? Правда нас с тобой – «нас» или лагерь в целом, то есть всех и как бы нас в том числе?              Японка кинула и смущённо улыбнулась.              – Вообще лагерь.              «Что и требовалось доказать», – невесело проследовала Мику за своими мыслями.              – Сначала шоу с полуголыми Алисой и Ульяной под вывеской «сиськи-то понравились». Потом тур за земляникой на остров с Леной и Славей. Потом поиски ингредиентов. Потом торт. Потом поход. В общем, я всё понимаю…              Моника замахала руками.              – Нет-нет. Я не бросаю тебя! Слышишь? Хочешь, запрёмся в клубе, будем болтать, пить чай с… О, хочешь, я уведу у них всё равно ненужный торт вечером? – На миг остановившись из-за шальной мысли, Воспитатель расхохоталась. – А лучше – хоть сейчас из вечера! И пусть Ульянка всё равно будет наказана и никуда не пойдёт, мы… – она пыталась отдышаться. – Не вешай нос, слышишь?! Я могу… я… – она водила бешеный взгляд с предмета на предмет и не могла успокоиться. Всё было странно, всё было не так. – Хочется натворить чего-нибудь, хоть поджечь…              Мику робко улыбнулась.              – Сейчас. Секундочку. – Она принялась щёлкать пальцами, припоминая строчки. Стихотворения всегда приходили с куда большим скрипом, чем песни или мелодии, потому и ощущалось, что она их вспоминает, а не подгружает. Что она человек, а не музыкальный автомат. – Вот! – И начала декламировать:*              Я устал от нежных снов,       От восторгов этих цельных       Гармонических пиров       И напевов колыбельных.       Я хочу порвать лазурь       Успокоенных мечтаний.       Я хочу горящих зданий,       Я хочу кричащих бурь!              Упоение покоя —       Усыпление ума.       Пусть же вспыхнет море зноя,       Пусть же в сердце дрогнет тьма.       Я хочу иных бряцаний       Для моих иных пиров.       Я хочу кинжальных слов       И предсмертных восклицаний!              Мику улыбнулась. Да, ей и самой хотелось что-нибудь учудить, пусть и не положено. Пусть и, наверное, нечего и не с кем. Пионерка покачала головой, прикидывая, до каких пределов готова сейчас пойти Моника, и оценила это как «ни до каких».              – Знаешь, если ты действительно готова, то не откладывай. Если колеблешься, просто следуй за своим сердцем. – Мику усмехнулась. – Правда, сердца у нас глупые и приводят туда, где по тем или иным причинам нет воздуха.              «Или в петлю, или в кровь по горло, или в беспросветную колею».              Моника кивнула.              – Готовь чай, я скоренько. Могла бы сказать «не успеешь и глазом моргнуть», но для нас это может быть буквально.              Пионерка поморщилась. Слишком много слов. Слишком много промедления. Мику несколько раз моргнула почти демонстративно.              Она просто отвернулась и пошла за коробочкой с заваркой, чтобы дьявольские чудеса перемещения произошли как можно скорее и вне её поля зрения.              Моника с лёгкостью переместилась на кухню столовой, где и должен был находиться готовый торт перед тем, как его выкатят на казнь. Но свет из окон говорил… нет, даже кричал о том, на что намекало отсутствие торта на своём месте, – ещё утро, ещё слишком рано. И можно было бы просто исправить неточность со временем (и даже не подумать, почему так досадно промахнулась), но японка не была бы собой, если б не поняла, как оказалась именно в этой точке, куда не хотела попасть и которую просто не могла не посетить.              – Можно ведь взглянуть… Так, одним глазком. Я ведь всё равно прибуду к Мику, не успеет она и глазом моргнуть.              В зале Славя и Лена рассказывали, как Ольга отправила их на остров Ближний, какая там вкусная земляника. И закончили сакраментальным: «Ты поедешь с нами?» Семён смущённо усмехнулся: как-то сразу не понял, что всё это было лишь для того, чтобы посадить его на вёсла. Его, спасшего Шурика! Его, виновника торжества, решили наградить трудом, а облагодетельствованный им лагерь – тортом. Чудесно! Расчудесно. Нет, даже ради ответов не стоит ехать: лодку у девчонок он всё равно не решится угнать, оставив их куковать одних посреди реки.              – Знаете, у меня другие дела!              Пионерки вытаращили глаза.              – Как? – удивлённо выпалили они.              – Другие! Которые не с вами! Чао! – бросив поднос на столе, он спешно ретировался и взял как раз выходившую Алису под руку.              Девушка ойкнула и собиралась уже обжечь нахала пощёчиной, но увидела, кто посмел пристать к ней. Густо покраснев, Двачевская лишь кивнула, затем опустила занесённую руку и безмерно вяло, для проформы попыталась освободиться. Так под руку они и вышли из столовой.              – А теперь рассказывай, – уже спустившись с крыльца и скривившись, обратилась Алиса. – Мне, конечно, пр… – она резко прервала себя. – Что это был за концерт? Для тех куриц?              Семён пожал плечами.              – Скорее, я осмелел и решил, что знаю, чего мне надо. – Они кивнули друг другу. – Например, я не хочу быть с «курицами» – ни петухом, ни лисом, ни птичником. – Двачевская ухмыльнулась. – Может, сходим куда? Пусть сами разбираются с готовкой торта: мы Шурика спасли, они готовят – не мы!              Девушка расхохоталась.              – А, от работы отлыниваем и на глаза вожатой не попадаемся, ну-ну. Не бывать тебе образцовым пионером! Чего с таким отношением вообще из комнаты вышел?              Парень отмахнулся.              – Судьба такая, наверное, – он вспомнил свою захламлённую квартиру, где в спальне-зале-столовой сразу было всё главное в жизни – кровать, компьютер и холодильник. – Может, совершил ошибку, но это вряд ли!              Он нежно погладил пальцами сжавшийся кулак Алисы, и та разжала руку, но всё равно хмыкнула.              – Это… к чему?              – Бродский: «Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса».*              Пионерка поморщилась.              – А, антисоветчина.              На этот раз усмехнулся уже Семён.              – Да не, вряд ли. Ой, да и сама-то! Кто памятник взрывал деятелю, борцу за права-а-а? – он передразнил тон Ольги.              Алиса посерьезнела и выпрямила спину.              – Чего нет, того нет. Подумаешь, вообразила себя Перовской* или Фиалкой,* – она мечтательно завела глаза вверх. – Сносить с пьедесталов тех, кто забронзовел и никому ничего хорошего не делает. «Мы свой, мы новый мир построим»* и далее по тексту.              Семён улыбнулся.              – Да… Это очень идёт тебе, но замечу кое-что.              Пионерка подбоченилась.              – И что же?              – Мы пойдём другим путём,* – процитировал парень. – Меняют среду, а не памятники. Привези на болото новенький, блестящий, женский – и утонет ровно так же, как прежний. Снеси бронзового Генду, получишь Аднега какого-нибудь тоже бронзового или мраморного.              Девушка хмыкнула.              – И что же тогда? Не бороться за лучший мир?              Семён погладил её по плечу.              – Нет уж! Не так: я слишком в тебя верю, чтобы подрубать крылья. Просто нужно менять мир по условиям, а не лицам и символам.              – Музыкой или наукой, – прошептала Двачевская. – Всё тот же вопрос, но оба ответа – хорошие. – Алиса перешла на полный голос. – Ладно, пошли уж ко мне в домик, нахал, раз уж взял за руку.              Она масляно посмотрела, и Семён покраснел.              …твой человек – с которым можно болтать обо всём и ни о чём, не боясь показаться смешным или скучным. И так у этих двоих было. Почти. Конечно же, попаданчество всё равно было запретной темой, потому что непонятно было, как её воспримет Двачевская и… что вообще делать, что думать.              Но не была бы Алиса собой, если б солнце не сменилось грозой.              – Чё?! Самый умный, что ли?!              Пионерка вспыхнула, хмыкнула и, вместо того, чтобы броситься на Семёна, плюхнулась на стул. Девушка подалась вперёд и выставила вперёд на стол согнутую в локте руку.              – А готов доказать не на словах, а на деле?! – выпалила, готовясь к армрестлингу.              Семён опустил приготовленное для защиты предплечье, усмехнулся, но почти тут же нахально наклонил голову, ухмыляясь, и бухнулся на стул напротив.              – Это ж не дело, а так, баловство, но тем более так – готов!              Они резко, с хлопком схватились за руки и надавили.              «Глупая или хитрая?! – не могла понять Моника. – Он, конечно, не знает меру здешней силы, так что руку тебе с корнем не вырвет, не сломает, но завалить – секунда!»              Но соперники, до этого смотревшие друг на друга хмуро, стиснув зубы, как-то враз, словно по волшебству, улыбнулись, расцепили ладони и потянулись ими навстречу друг другу под добродушными перекрёстными взглядами. Локти всё так же оставались прижаты к столешнице, а пальцы уже глади нежно, едва касаясь, щёку напротив…              Японка задрожала и обхватила себя за плечи, не давая ни заплакать, ни в гневе вмешаться и растащить парочку.              И тут по уху резанул скрип – дверь.              И сразу же маленькие ножки стукнули пол внутри.              Испуганная, с расширившимися глазами, Алиса спешно перевела руку дальше, к уху Семёна, а тот с сожалением положила ладонь на стол.              – Хм, а тут действительно поместятся серьги три – будешь походить если не на нормального человека, то на нормального рокера!              Ульяна поморщилась.              – Фу, ох уж эти ваши рокерские жёсткости! – И тут же, хохотнув, улыбнулась. – Но хотя бы не телячьи нежности! Алиска! Заканчивайте там – и пойдём С ТОБОЙ.              Такой нажим не оставлял вариантов на непонимание – Семён не приглашён. Двачевская едва заметно кивнула. Парень поднялся и всё же, тряхнув головой, спросил:              – А если я с вами?              И сразу же в ответ синхронное «Нет!» Он рассмеялся и пожал плечами.              Двачевская хмыкнула.              – Слушай, не досаждай! Катись пока что к чёрту!              Семён ухмыльнулся.              – Это к вожатой, что ли?              Алиса прыснула.              – К ней самой.              Ульянка хохотнула.              – Тем более, что она уже долго бродит по лагерю, приговаривая: «Ну, и где этот бездельник?» Мимо клубов прошла и не проверила, значит, точно ты.              Семён и Алиса усмехнулись и кивнули друг другу напоследок, и, стоило за спиной парня захлопнуться двери, Ульяна тут же подбежала к подруге.              – Так вот… – начала она, но это уже не интересовало Монику.              Неподалёку попеременно зазвучали голоса Семёна и Ольги Дмитриевны, лучше всего слышно было слова «торт», «сахар», «мука» и «дрожжи». Где найдутся последние – это, конечно, интересно, но червячок вины за промедление больно вцепился в сердце, и японка перенеслась сразу к конечному пункту пути.              На столе в пустой кухне, как и ожидалось, стояло угощение, которое, похоже, никто и не готовил ни из чего, но это было и неважно. Дверной замок щёлкнул, оповещая о том, что вожатая вот-вот войдёт, и Моника, резко схватившись за тарелку, перенеслась прочь. В музклуб. Скорее к Мику. И скорее прочь от неизбежно зависшей Ольги, а потом – также засбоившей полной столовой пионеров.              – Я успела моргнуть, – хохотнув, произнесла подруга и приложила ладошки к щеке в знак умиления.              И одна из них удачно смахнула слезу. Как же сильно одежда Моники пропиталась запахом гороха и рыбы, которых в столовой не могло быть вместе с тортом в одно время.              Мику несколько раз топнула носочком.              – Чай! Я принесла и заварила. Надеюсь, ты будешь зелёный? Я люблю зелёный без сахара и молока. А ты, Моника? Как там, в Японии, пьют?.. Ну, в смысле в настоящей. Так, как я помню о себе, или нет?              Моника погладила подбородок, стараясь припомнить, как другие пили, про себя же повторила то же, что Семёну, слово в слово:              – Я знаю… помню, какой люблю чай, – пакетик, кипяточек, бренди, бузинный ликёр, мёд, лимонный сок. – Она щёлкнула пальцами. – А другие японцы, посерьёзнее меня, пьют зелёный чай, настоящий, заварной, без сахара и молока. – Моника лучезарно улыбнулась подруге. – Так что ты куда более настоящая японка, чем я!              Мику даже захлопала в ладоши от удовольствия, но в следующий миг смутилась и замерла.              – Прости, но я не знаю ни одного способа достать в лагере хоть один из любимых тобой ингредиентов.              Скосив глаза, Воспитатель прикинула, что всё это, наверняка, есть в городе рядом с квартирой Семёна, но туда она не готова была соваться, тем более одна.              – Ничего страшного! Я местная, лагерная, так что пью лагерный чай. Я была бы плохой гостьей, если бы навязывала свои предпочтения! – она рассмеялась. – Ещё б своё меню взяла!              Пионерка кивнула.              – У нас это называется «в чужой монастырь со своим уставом».              Моника произнесла это одними губами, внутренне усмехнулась выражению «у нас», а затем на сердце от него стало как-то теплее. Она – действительно часть этого места, у неё действительно есть семья.              – У нас… – Воспитатель накрыла ладонь Мику своей. – Спасибо ещё раз.              Они поклонились друг другу и приступили к чаю.              Моника предложила поговорить о роялях, попросить совета, но Мику тут же отмела эту тему: не сейчас, не здесь – пока они просто подруги, девушки, без имён, ролей, функций. Тему с Японией отмела уже Воспитатель: настоящий, внешний мир – это противоположность их матрице, а значит, предполагает искусственность всех её элементов. Сошлись на музыкальных вкусах, аниме, книгах.              Чашка за чашкой, тема за темой, шутка за шуткой, улыбка за улыбкой – на сердце стало тепло. Мир будто перестал существовать, и лишь однажды, когда задумавшаяся подруга впустила в клуб резанувшую по ушам тишину, показалось, что за окном действительно её жуткий, сломанный космос, от которого нет и не может быть спасения. И лишь единожды пионерка обмолвилась, что запас книг в библиотеке чудовищно мал.              …Восседая над уже поверженным, но ещё не до конца уничтоженным тортом (шутка ли, предназначался всему отряду), Моника похлопала себя по животу.              – Да-а-а, – протянула она. – Вот это мы сладкоежки! – Мику рассмеялась. – А ты уже делала нечто подобное?              Подруга игриво подмигнула и кивнула.              – Ой, столько с ним историй связано, с этим тортом. И ты правильно догадалась, часть из них даже мои. Как-то раз я набросилась на него быстрее Ульянки – вот так на опережение, и кусала, кусала, кусала, а потом подняла лицо под их поражёнными взглядами, посмотрела, Ольга завыла не хуже сирены…              – А ты?              – А я назад и укусила ещё пару раз. – Мику отмахнулась. – Вожатая, конечно, много ругалась, но в поход не пошла всё равно наказанная ни за что Ульяна. – Пионерка рассмеялась. – Она так забавно ещё в столовой отвела меня в сторону, помогла оттереть лицо и на ушко мне шепнула: «Ну ты даёшь! Ты теперь мне будто потерянная и чудом найденная сестра!»              Моника улыбнулась. Да, лагерь точно жил.              – Ты сказала «некоторые», значит, есть ещё.              Мику спешно закивала.              – Да-да. Но обычно ничего особо интересного, так, полакомиться кремом, коржом со всеми, обсудить… Что было из ряда вон – я зазевалась и рванула к торту вместе с Ульяной, мы стукнулись лбами, да так сильно, что отрубились и упали лицами в тот самый торт. Ужас! Представляешь, а в лагере тогда были только боты, а ситуация не предусмотрена. Повезло ещё, что гравитация помогла – на пол упали, но пришлось потом в медпункте отлежаться. – Моника прикрыла рот ладошкой, но глаза выдавали испуг. – Да ничего страшного!              Они ещё некоторое время молча улыбались, и наконец японка зацепилась и выловила мысль.              – А Юля? Ты делилась с ней тортом? Торт явно повкуснее просто сахара.              Мику зажмурилась и положила щёку под сложенные ладошки.              – Она, конечно, не очень одобряет изменения… Ну, мне кажется, она свято верит, что придуманный «мяумой» сценарий – чуть ли не лучшее, чего достоин лагерь, что при нём ничего не ломается и все живут… Но было весело смотреть, как она хрумкает торт и не может остановиться, как мурлычет… и как её чуть не разрывает от удовольствия, когда я принялась ещё и гладить её. Это было просто необычайно. Да-а-а…              Идиллию нарушил сигнал, созывавший лагерь на ужин.              – Ну и что? Ну и зачем? – обратилась Моника в пустоту, скорее к ненужному динамику.              Она уже была в столовой и идти туда не хочет не просто ради компании – ещё и из-за тех, кто будет внутри. А Мику? Ей ведь тоже там делать нечего. Вот точно ужин после торта её не манил.              – Слушай, а ты ела только этот торт? Или помнишь и другие? – решилась чуточку перевести тему японка.              Пионерка рассмеялась.              – Ой, я люблю тортики, хотя по мне не видно. Не видно же? – она придирчиво посмотрела на свою талию. – Ну, вроде точно не видно. А так да, я люблю разные, я пробовала… Я помню, как пробовала дома разные. Да что там, у меня случалось даже в лагере готовить (когда с Семёнами, когда с Юлей, а когда и самой) вкусности. Ой, ты же и сама понимаешь, что можно провести по-разному даже эту неделю, а если учесть то, как меняется лагерь, стоит подкорректировать сценарий… – она прижала палец к губам и прикрыла глаза, вспоминая. И рассмеялась. – О, ты бы знала, из чего иногда готовят те, кто не знает, как смешивать продукты, но очень хотят это контролировать!              Моника пожала плечами.              – А что самое странное было?              – Однажды мне прописали приготовить японский торт с… – она отбила дробь пальцами на коленках, – васаби!              Девушки рассмеялись.              – Ну да. Как ещё приготовить японское блюдо, как не добавить в обычное васаби!              Они дали друг другу пять.              – Хм, а как всё-таки они приготовили ЭТОТ торт без дрожжей, а конкретно – пива?              Мику устало отмахнулась.              – Сама понимаешь: его никто не готовил, а сбор ингредиентов – не более чем ивент на социальные связи и чтоб занять время. – Пионерка усмехнулась. – Время – вообще очень забавный и очень человеческий конструкт: оно как бы объективно, его можно мерить, как палку, как портняжный метр, но в то же время оно такое… такое безумно эластичное – то тянется, то утекает, то собирается в складки и перепутывается… Особенно у вас, тех, кто может перемещаться, а значит, теряться не только в трёх соснах, но и секундах, днях и даже себе.              – Мда-а… – только и ответила Моника.              Они немного повздыхали, после чего Мику хмыкнула.              – Слушай, я точно вижу, что ты думаешь о них, а если не совсем о них, то о нём, а потом снова возвращаешься к ним. Я не хочу, чтобы, пока я моргаю, ты сбежала. Так что давай придём к полумере – я расскажу тебе о них. Всё ведь здесь стандартно.              Японка виновато улыбнулась.              – Нет-нет, я не хотела сбегать.              Пионерка пожала плечами.              – Значит, я виновата ещё и в ограничении тебя – ну что я за человек… Ты же была свидетелем походов? Точно была?              Моника кивнула.              – Да. И даже умывальники и их эхо в виде «сиськи-то понравились?» встречала, – краснея, добавила она.              Мику улыбнулась.              – Вот и славно. Точнее как сказать – не совсем, потому что неудобно выходит, но зато мы друг друга понимаем. В общем, твой Семён и так похожий на него бот – нисколько не дипломаты, так что и здесь будет «да, понравились», но, в отличие от некоторых, на остров извиняться эти «подельники» не поплывут, зато хорошо проведут вечер, отчего Алиса даже решится дать небольшой концерт – стать центром упущенной ими дискотеки. Да-а-а. – Пионерка смотрела в сторону леса невидящими глазами. – За Лену не переживай: ничего ей не сделается.              Моника приложила палец к губам и ухмыльнулась.              – А какой праздник жизни у них заготовлен на завтра?              Мику задумалась, опустила голову, даже замычала, будто от этого шестерёнки в голове ускорятся.              – Точно-точно-точно, вспомнила. Завтра дурацкий день будет, с водкой и с… – она завела глаза, чтобы не встречаться взглядом с подругой, но та и без этого прикидывала, что отношения в лагере, как любом более-менее неприличном симуляторе свиданий, должны наконец привести к сексу, так что после намёка всё стало кристально ясно.              Японка вздохнула.              – Да… Я, наверное, хочу поучаствовать.              Мику чуть не упала, глаза девушки полезли на лоб.              – Что? Поучаствовать? С ними? Втроём?              Моника приоткрыла рот, потом зажмурила один глаза, наконец, сложила один и один и поняла.              – А-а-а-а-а! А-ха-ха-ха-ха! Нет, конечно! Не в том смысле, Мику, не в том!              Пионерка улыбнулась и прикрыла ладошкой не только рот, но и глаза, которые могли бы выдать лишние воспоминания, сладостные и горькие.              – Да… Неймётся мне, – согласилась японка с высказанным ранее упрёком. – Липну даже не к нему, а к фантому. – Она посмотрела серьёзно, и на лице на миг проступили все несчастливые реальные годы. – Знаешь, чего я боюсь? Что если перестану бежать к нему, стану такой же, как там, вне лагеря: вроде и рядом, но не своя – и сама не прикипела, и для других заменимая.              Мику вздохнула.              – В этом лагере, особенно для тех, кто помнит здесь много смен, страшно не только отсутствие выхода, но и то, что тянешься к вариантам, которых наперечёт. Вот и возникают «от делать нечего друзья». – Она вздохнула и начала перебирать пальцами, не решаясь высказать просьбу.              Моника поняла её правильно и тут же предложила сигарету, девушка приняла её и дождалась, пока более опытная в этих делах подруга подожжёт.              – Нечасто срываешься?              Кивок.              – Пытаюсь найтись в другом. Гореть, но не сгорать, поджигать не тело, а душу… чтобы горело всё в руках, а не я сама. Тексты, ноты, звуки…              Мику откашлялась.              Тексты, ноты, звуки, рифмы.       Я горю, чтоб не сгореть.       Отзовись мне, кто бы ни был.       Быть одной – конечно, смерть.              В тишине на полке куклы.       Чтоб не треснуть, зазвучи.       Смысл есть, представлю, будто.       Будто к счастью есть ключи.              Будто есть на свете двери       Для скрипичного ключа.       Я стараюсь в это верить.       В этой вере жизнь моя.              Оставаться человеком,       Ни секунды им не быв.       В творчество бегу от смерти,       Из него сплетаю смысл.              Дни, недели, вереницы       Бесполезных странных лет.       Я стараюсь насладиться       Жизнью там, где жизни нет.              Я звучу, и звук не слышно.       Я одна средь пустоты.       Оцените, что же вышло?       Слушатель, а есть ли ты?              Моника спешно обняла подругу, и обе, тяжело дыша, глотали слёзы. Внешне благополучный мир был таким серым, таким искусственным. Хотелось бить кулаками об пол, бить по клавишам рояля, чтобы не слышать, как раненой птицей бьётся ненастоящее сердце в ненастоящей груди.              – Вот за этим и нужны подруги – обнажить стыдливо прикрытые материей душевные раны, чтобы можно было их хоть как-то зашить, – задумчиво произнесла Моника, гладя Мику по макушке.              День догорел, а они всё сидели и сидели, обнявшись. И тут в сознании Воспитателя, чей взгляд упал на иероглифы на доске, вспыхнула мысль, что что-то не так в предыстории подруги.              – Слу-ушай! А как так получилось, что твой папа, инженер из СССР, что-то возводил в Японии? Это же, как я поняла, был официальный визит, помощь от Советского Союза?              Мику отпрянула и удивлённо закивала.              – Ну да, конечно. А что? Тебя что-то удивляет? Японская Советская Социалистическая Монархия приняла помощь от СССР, всё логично. Мы ж в одном соцлагере!*              Моника закашлялась.              – А… А когда она стала социалистической?              Пионерка уже понимала, что эти вопросы не просто так, потому напряглась и отвечала дрожащим голосом, словно на экзамене.              – Ну… Это случилось после атомной бомбардировки. В смысле третьей,* когда американцы снесли ещё и Киото, тогда Япония не просто сложила оружие, но и обратилась к Советскому Союзу за защитой.              «Вот это да-а-а, – подумала Моника. – Вот это мир… Похож на наш и безумно другой. И всё ведь через мелочи можно узнать. Если понять, что стоит вообще об этом спрашивать».              – Ничего себе. У меня в мире не так, как в твоём, – подобрала она слова, и Мику улыбнулась. То, что за границами лагеря существовал какой-то мир с собственной историей, вселяло хрупкую уверенность в чём-то хорошем. – А Семён знает?              Пионерка рассмеялась.              – Он как-то ни разу не спрашивал, как и почему папа был в Японии.              Девушки улыбнулись.              – Внимательность, – вынесла вердикт Воспитатель.              Музклуб снова огласил невесёлый смех. И тут Мику зевнула.              – Странно: вроде ничего особенного не делали, ну, в смысле я не делала. Ты-то вот… торт принесла, например. А я так, погулять вышла? – заметив, как снова удивлённо щурится Моника, девушка уточнила: – Местное выражение, означает незначительность человека или деятельности. – Пионерка приложила палец к губам, прикинув, что сейчас она общается с японкой на русском, хотя могла бы, наверное, на японском. А лучше бы на… – Языке музыки, – закончила девушка мысль вслух.              – А? – Моника выпучила глаза.              Пионерка хохотнула.              – Реагируешь как Алиса и твой Семён. Да вот, хочу предложить сыграть на рояле. На сон грядущий, так сказать.              Подруги уселись за инструмент и только тогда начали договариваться, что же сыграть. «Моцарт», – скромно, едва слышно попросила Мику, вспомнив, что совсем недавно без надежды на лучшее играла «Реквием». Увы, Моника знала и умела не так уж много, а уж читать по душам и предлагать композиции было явно выше её сил. Сошлись на «Воздухе»,* благо его как раз было удобно играть в четыре руки…              И вот последние ноты отзвучали, и казалось, что они, словно хлопья снега, оседают на пол и волосы. Девушки тяжело дышали и улыбались.              Воспитатель выпустила на волю новые строчки.              Мои пальцы рождают звуки,       Хоть привыкли они к иному.       К концу жизни, а не началу.       Но надежда изменит всё.              Мир прекрасен, и тьма не вечна,       Скоро (скоро!) вновь встанет солнце.       «Предначертано» – это бредни,       Важно счастья нести поток.              И глаза мои вновь сияют       Отражённым (пусть!) лунным светом.       Я хочу, чтобы было счастье,       Я создам его силой чувств.              На этот раз зевнула Моника и поняла, что с трудом сможет встать. Подруги, опираясь друг на друга и рояль, поднялись.              – Хочешь, враз доставлю тебя к домику?              – Твои ядовитые чудеса? – подмигнув, уточнила Мику.              – Какие уж имею, – с ноткой сожаления, но всё же твёрдо отозвалась Моника. – Ты пойдёшь со мной? – она наклонила голову, ласково улыбнулась, но глаза всё же утонули во мраке под чёлкой.              Пионерка пожала плечами.              – Думаю, отказываться нет смысла: только всем хуже сделаю.              Всего какой-то миг – и Моника уже склонялась над распластавшейся по постели удивлённой подругой. Потеряв и так хрупкое равновесие, японка коснулась губами лба Мику.              – Ой.              – Не стоило, думаю, но это было чрезвычайно мило. Добрых снов, дорогая!              Воспитатель лишь улыбнулась и кивнула, затем перенеслась к себе. Небрежно скинув все вещи на комод и освободив волосы от ленты, Моника склонилась над кроватью. Конечно, можно было обрушиться туда незамедлительно, но… Но хотелось заграбастать оставшиеся крупицы дня, исполнить царапавшие ум желания.              Всего несколько движений – и консоль позволила узнать, что бузинного ликёра, конечно же, в «меню», нет, зато имелось Амаретто, и японка не упустила возможность достать его буквально из ниоткуда. Горько усмехнувшись, она привычным движением свернула шею крышке и отпила ликёр прямо из горла. Сладкий и пьянящий – как она и помнила из той жизни. И так усталая голова закружилась. Моника вздохнула и, поставив закрытую бутылку на тумбочку, легла.              – Что сон грядущий мне готовит? Очередные откровения или просто покой?              Уснула она практически мгновенно.