Твоя реальность

      Отдав обходной вожатой, Семён направился в столовую, где отужинал с Алисой и Мику. Перед турниром, как и было заведено, парню преградила путь Двачевская.              – И что, ты планируешь принять участие в этой глупой игре?              Он наклонил голову.              – Похоже на то. Чем, в общем-то, ещё заняться? А ты?              Девушка поджала губы и сложила руки под грудью.              – Да, – буркнула она.              – Могу пожелать удачи или хотя бы просто неплохо провести время.              Но Двачевская уже подбоченилась.              – Есть у меня идейка, как сделать турнир интереснее.              Не понравился Семёну этот тон, но не спросить он не мог.              – Ну?              Алиса фыркнула.              – Не нукай: не в кавалерии. Думаю, стоит поспорить, – и оба прищурились, оценивая реакцию.              Разговор уже откровенно не нравился Семёну.              – И спор, я так понимаю, не на интерес.              Пионерка подмигнула.              – Не дети, чай. Так что моя ставка – я не рассказываю, что ты ко мне приставал.              Семён фыркнул. Это было уже откровенным хамством. Практически терроризмом. Но нужно было прощупать почву: что ещё таилось в этом предложении.              – А что при другом раскладе? – и скрипнул зубами, когда всё подтвердилось.              – Дурак, что ли? Я рассказываю, как…              Парень сделал шаг вперёд, и девушка выпучила глаза.              – И когда это я к тебе приставал?              Девушка чувствовала, что дрожит, а горящие гневом глаза будоражили.              – Ну… – она не знала, что ответить. Вообще не рассчитывала, что могут быть какие-то вопросы.              Девушка и вовсе опешила, когда горячая ладонь легла ей на ключицу.              – Может, например, сейчас? – он был совсем близко, Алиса ощущала горячее дыхание на щеке, и оба сходили с ума.              И тут же вдвоём обернулись на визг.              Лена.              Она стояла у крыльца, зажав себе рот руками.              – Вон пошла! – не сговариваясь, крикнули Алиса и Семён.              Они тут же отпрянули друг от друга, а Лена скрылась в столовой.              – Да уж, – протянул парень.              – Хм… – Двачевская тоже не знала, что сказать. – Не знаю, расскажет ли.              Семён пожал плечами.              – Думаю, наш спор отменяется, но попробуем надрать всем задницы.              Алиса снова заулыбалась.              – Думаю, альтернативы нет. По рукам.              Моника села на лавочку и закурила, проводив пару за дверь взглядом. Наблюдать сам турнир не хотелось, и японка откинулась на спинку. Истощённая от пережитых эмоций, она задремала, а очнулась, когда Семён хлопнул дверью, выходя как победитель и направляясь отметить это на пляже.              А на пляже ждала Алиса….              «Зачем я себя мучаю этим? – печально задала себе вопрос Моника. – Потому что в этом есть ты. Потому что хоть так могу коснуться, взглядом и мыслью».              Сотней иголок вонзается в сердце тоска.       Яд нелюбви через взгляд проникает мне в кровь.       Но не могу я тебя позабыть, не искать.       Я выношу себе сладостный свой приговор.              Я могу только любить и тебя наблюдать.       Как не меня ты ласкаешь, как шепчешь не мне.       Я остаюсь лишь твоей, жаль, что я – не она.       Не повлиять – только с тщетной надеждой смотреть.              Не для меня мой любимый, пусть я – для него.       Узы и петли, тюрьма, темнота, кандалы.       Предпочитаю спокойствию этот огонь.       Рань меня в сердце, ещё. Я смотрю. Это ты.              По вымершему ночному лагерю под смертельно бледной луной влюблённые супруги ушли ночевать в одной кровати, но раздельно.              

***

             Новый день начался, как и принято в этом лагере, не вовремя. Моника сидела на подоконнике и записывала пришедшие в голову строчки, когда Ольга разбудила Семёна и потребовала бежать умываться и не опоздать на линейку.              Я просто нейтрино, я призрак Вселенной,       Курю я одну от одной сигареты.       Ни вздоха, ни жизни, ни чувства, ни света.       Смотреть на живого, что отнят был смертью.              Для домика кукол я слишком большая,       Для жизни своей – я глупа и чужая.       В моём расписаньи ментальная пытка –       Моё воздаянье за наши ошибки.              Последствия давят на горло петлёю.       Тобой здесь лишь пахнет, я ж как бы с тобою.       А ты и не здесь и со мною не будешь.       Огонь. Сигареты. Но на сердце стужа.              Умывшись, парень отправился сразу на линейку, которую бесцельно отстоял в окружении таких же заспанных недовольных пионеров, так и не поняв, что конкретно так долго говорила вожатая. В голове отложился только общий смысл: уборка в библиотеке и дискотека. Как об этом можно было вещать так долго, так восхищённо и так жестикулируя, Семён отказывался понимать.              Сразу у раздачи новенького поймала Женя и бесцеремонно буркнула: «Разговор есть, пошли».              «Ну, есть, значит, есть», – согласился парень. Перспектива позавтракать с библиотекаршей была далеко не худшая. И собеседником она наверняка была хорошим, и симпатичная вот какая, в очочках – особенно.              Стоило им сесть, Женя стукнула пальцем по своей дужке.              – Ну как, не получилось у Шурика очки попросить?              Семён поморщился.              – Да я от него едва ноги унёс: настырный – спасу нет! Вступи в клуб, вступи в клуб. Я лучше выступать буду, чем к ним вступать.              Пионерка усмехнулась.              – Что да, то да. Те ещё упорные искатели новых членов. Можем попробовать зайти вместе… – предложила она.              Семён от такого предложения почувствовал себя неуютно, причём сразу по двум причинам: словно с мамой разбираться к хулиганам пошёл… да и вот разберутся они, даже получат очки – и что? Это тело не нуждалось в очках, а значит, с диоптриями будет только хуже. Загогулина.              – Не стоит, думаю, – и отмахнулся. – Сам попробую. Лучше о другом – о твоём разговоре ко мне. Я ж заинтригован!              Девушка покраснела, но спустя миг повернула голову на странный звук, будто кто-то за пустым столиком царапнул ножом по дереву.              Поправив очки, Женя вернулась к теме.              – Как ты знаешь, у нас по плану уборка в библиотеке, – Семён кивнул. – И мне позарез нужна помощь кого-то не психованного, кто не будет орать на меня, исполнительного и реально помогающего, кто не будет разводить свою имитацию деятельности. Ещё было бы здорово, если б человек был высоким, – пионерка мечтательно прикрыла глаза и улыбнулась.              Парень вздохнул. Он явно привлекал, но не как любовный интерес или друг, а как чудесная рабсила. Вот вам вроде бы и заслуженное признание с привкусом пепла. А если повезёт, можно будет перейти из разнорабочих в категорию «от делать нечего друзья»…*              Женя помахала перед лицом парня ладонью.              – Эй! Ты в порядке? Ты как будто выпал из реальности… – добавила она обеспокоенно в конце. А закончила и вовсе едва слышно: – Я правда была бы рада… тебя увидеть.              Семён кивнул. Рада. Понятное дело, рада. Уже даже ясно, почему.              – Сразу пойдём?              Библиотекарша помотала головой.              – Я сначала разберусь у себя, всё рассортирую, чтобы не было лишнего ожидания и беготни, так что лучше после обеда.              Они кивнули друг другу.              – Слушай… – парень решил попытать удачу. – Замкнуло от стресса. Какой сейчас месяц и год? Сам вспомнить не могу, а ни одной даты, ни одного календаря вокруг не вижу. А спрашивать у кого попало – засмеют.              Женя выпучила глаза.              – Ты словно с луны упал… – произнесла она беззлобно.              Семён виновато улыбнулся.              – Есть такое ощущение.              Почесав затылок, библиотекарша подмигнула.              – Ничего, там, где человек на своём месте, там и мысли по полочкам складываются.              Похлопав парня по плечу, она встала и, убрав опустевшую посуду, вышла. Семён печально вздохнул.              – Жопа, – констатировал он.              Ответы оставались преступно далеко.              Покончив с завтраком, Семён поплёлся на площадь, надеясь там прикинуть, куда дальше.              – Что мне делать, Генда? – устало произнёс парень, ни на что не надеясь. Даже на то, чтобы узнать, что это за Генда такой.              И мир, словно натянутая струна, тут же зазвенел. До Семёна донеслись звуки гитары. Не то чтобы это годилось как ответ, но чего-то другого вроде бы мир не предоставлял (хотя исключать то, что это ловушка, тоже было нельзя). И всё же парень поплёлся на звук.              На удивление, никто по дороге не встретился, а зрительные места также пустовали. И в одиночестве на сцене была Алиса. Она то ли красовалась, поставив ногу на усилитель, и колдовала над гитарой, заставляя её петь, визжать, грохотать, то ли действительно слилась воедино с инструментом, с музыкой, уже не замечая того, что с её телом.              Семён зарделся и опять попытался поправить очки, второй раз за два дня приметив бельё местных красоток. И тут же отвёл взгляд, не зная, на чём задержаться, – или на порхающей руке с медиатором, или на одухотворённом лице гитаристки.              Только когда мелодия подошла к концу, магия начала оставлять девушку, и гитара со сценой и Алисой перестали быть единым целым. Дека поехала по одной ноге, а вторая качнулась в поисках равновесия. Двачевская спешно встала поусточивее и, упираясь гитарой в доски, ухмыльнулась зрителю.              – Вроде вышло неплохо, – кокетливо произнесла пионерка.              Семён принялся хлопать, а затем, ухмыльнулся.              – Я бы мог сказать, что такого – всегда мало, но вряд ли музыканты играют меньше, чем хотят.              Алиса приподняла и чуть отвела в сторону подбородок, подставляя лицо и волосы солнцу.              – А ты фишку-то сечёшь. Может быть, твои слова значат, что ты мечтаешь услышать и другие мои песни, – закинула удочку.              «Другие мои», «мечтаешь» – сразу две. Моника прищурилась.              Семён же выпучил глаза.              – Не просто потрясающе сыграла, но и сама написала – вот это талантище! – Девушка усмехнулась, но промолчала. – Было бы чудесно.              Сыграть с Алисой стоило, но не заигрываясь и не на её территории. Девушка наклонила голову.              – Тогда для ценителя могу предложить контрамарку* на вечер – послушаешь. – Парень кивнул. – Придёшь? – промурлыкала девушка.              Будто это подразумевало, что вопрос действительно стоял.              – Если небо не рухнет на землю, приду. Если рухнет – приползу, чуть-чуть его приподнимая.              Они рассмеялись и дали друг другу пять.              – Забились! – улыбающаяся Алиса подмигнула. – Но смотри у меня: опрокинешь – падение неба я обеспечу. Поверь, не одна моя тётя любит тяжестями грузить. И в принципе грузить… – в ответ на вопросительный взгляд пионерка только отмахнулась. То ли «не бери в голову», то ли «не твоё дело», а по факту в обоих случаях это «ответа ты не дождёшься».              Семён наконец сообразил, что вечер – понятие растяжимое, о чём и сообщил Алисе. Та назвала примерное время.              – То есть во время танцев?              Девушка вспыхнула.              – Хочешь – вали на эти дурацкие танцы!              Парень хлопнул в ладоши прямо перед её носом, и удивлённая Двачевская замерла.              – То есть играешь ты не на танцах. Тем лучше. Что я там забыл? На сцене?              Девушка подбоченилась.              – А не боишься, что Оля наругает, что шатаешься не пойми где?              Парень ухмыльнулся. Конечно, не боялся: вожатая явно была моложе его настоящего, к тому же пока её гнев не выливался во что-то существенное. А что можно найти на танцах? Ответы? Тоску смертную.              – Нисколько. Слыхала анекдот? Куда хотите, в рай или ад? В раю лучше климат, а в аду – компания!              Рассмеявшись, девушка и нарочито задиристо ударила по струнам.              И следом за этим нежданным и вольным звуком раздался другой, противоположный, – механический горн в установленное время.              – Почапали в столовую, что ли? – пожав плечами, предложила Алиса подчиниться распорядку.              Семён добродушно кивнул, и двое пошли рядом, несколько раз по пути задев руки друг другу, краснея и отводя взгляд.              Взяв по порции, они направились за свободный столик, а Моника с улыбкой посмотрела на незанятый стул рядом с Леной, Славей и Ульяной.              Примерно через минуту рядом появилась Женя и безапелляционно промурлыкала под нос: «Я присяду».              – Видимо, – отозвалась Алиса беззлобно и ухмыльнулась. Семён кивнул молча.              Японка удивлённо посмотрела, как Мику сделала пару шагов к их столику, но опустила голову, сгорбилась, развернулась и понуро пошла куда-то в другую сторону.              Сама Моника тоже не решилась сесть в зоне видимости пусть и чертовски невнимательного, но всё равно подозрительного попаданца.              Когда с едой было почти покончено, библиотекарша задала вопрос вместо девочек из-за другого стола.              – Ну, что, пойдёт кто-то на… – она поморщилась, когда слово попало на язык, и брезгливо выплюнула его, – танцы?              Алиса и Семён, уже сообщники, усмехнулись и помотали головами.              Но парень ещё и спросил, как минимум – из вежливости:              – А ты сама?              Покачав головой, Женя рассмеялась и самодовольно ухмыльнулась.              – Не припомню, чтобы я на них что-то забыла.              Алиса показала большой палец.              – Наш слон!              Пионерка в ответ пожала плечами.              – Что одобряешь, пожалуй, приятно. Но слон я пока что свой собственный.              Двачевская улыбалась, едва сдерживая восторг и не давая себе уж совсем засветиться.              Женя обратилась к Семёну.              – Не забыл, надеюсь? А то не люблю другим напоминать о забытых вещах и делах: всегда столько злобы. Неприятность эту, мы, конечно, переживём,* но…              Он развёл руками.              – Не забыл! Договаривались же!              Алиса прищурилась, прикидывая, насколько они уже спелись, но не посчитала конкурентку такой уж опасной. Как минимум – сама отбить не будет пытаться. Чай, не Лена какая-нибудь.              – Тогда давай сразу.              Кивок. И Семён перевёл взгляд на Двачевскую.              – Не пойдёшь с нами? В библиотеке убраться надо.              Та отмахнулась.              – Нет уж! если этот лагерь не назван ни трудовым, ни концентрационным хотя бы официально, я предпочту смыться с обязаловки. Не расстреляют!              Женя поморщилась, но кивнула. Лучше никакого работника, чем такой.              И вот все трое поели и покинули столовую, а Моника продолжала ложкой водить по борщу, разгребая и будто давая кому-то секунду на проход посуху, а затем наблюдая, как алые воды нещадно смыкаются. Воспитатель не непроизвольно тряхнула головой и наконец поняла, что привлекло её внимание. Запах. Слишком знакомый запах духов.              Обернувшись, японка увидела уже удалявшуюся Мику и вздохнула.              С одной стороны, хотелось броситься следом, запереться с ней в клубе и говорить, говорить, говорить, плакать у неё на плече… С другой, позволить себе этого Моника не могла: раз уж явилась в цикл не-Семёна, будь добра, производи аутопсию от начала и до конца. И для его поступков, и для своего сердца.              Однако что-то решить и подняться – две большие разницы. Ещё только оформившиеся на второй день связи уже смахивали на свой итоговый вид – на стальные канаты мнений, предпочтений и привычек Вожатого.              Прогулявшись по лагерю, японка встретила бесцельно слонявшуюся и надолго застывшую на поляне Славю, вместе с которой и пошла в библиотеку.              Женя и Семён помощь блондинки приняли, но взаимодействовали в основном друг с другом – достань, подстрахуй… дошло до того, что помощницу вожатой (конечно, не парня же, рослого и сильного) отправили за водой.              Моника слушала беседы вполуха, пытаясь за столом библиотекарши читать взятую книжку.* Конечно, это был небольшой риск, но без него, японка чувствовала, уже было слишком тошно.              – Кому это я должна доказывать?! – опять вскинулась Светлана Михайловна, багровея.              – Им! Каждый день. Каждый урок, – в том же тоне проговорил Мельников. – А если не можете, так давайте заниматься другим ремеслом. Где брак дешевле обходится...              Вот так – даже человечки из бумаги и слов постепенно становились всё объёмнее и цветнее, потому что за ними присматривали с любовью. А обделённые заботой изначально живые люди сереют и усыхают до плоских картонок… Поборов желание закурить, Моника достала ручку и бумагу.              Только коснувшись с любовью,       Изменишь навек.       Этот предмет теперь новый,       И он – человек.       В каждом создании мысль –       Больше мысли творца.       Точка. Воспитатель постучала по ней. Она стала жирней. То ли как озеро, то ли как чёрная дыра.              «Тёмной лужей чернила враз стали… Просто пищи – дай им стать большой рекой…»              Страницу украсил замысловатый узор, действительно напоминавший реку, там, под мостом, в её уже не родной Японии.              Дальше строчки не шли. И сколько бы японка ни смотрела в никуда, расфокусировав взгляд, сколько бы ни складывала пальцы, сколько бы ни стучала ручкой по лбу и ни покусывала её кончик, продолжение в голове не складывалось.              «Некоторые вещи должны быть неоконченными, это их неожиданно финальный вид», – заключила девушка и спрятала листок.              Оставалась дальше читать и наблюдать.              Покончив с уборкой, Женя и Семён отпустили Славю, а сами направились к столу. Моника спешно освободила место, сразу догадавшись: на этой неделе чай светит не ей, а Семёну.              Усевшись, парень втянул воздух и поморщился.              – Да что за дела? Куда ни пойду – везде табачище. Кто у нас в лагере курит?!              Библиотекарша задумалась, едва задрав подбородок.              – Шурик и Электроник на пару, думаю. Книжки возвращают прокуренными. Ну, и Виола. У этой на столе пачка сигарет лежала.              Пионерка поморщилась, а Семён порадовался, что спросил, кто курит, а не «угостишь табачком?».              Стоило Жене достать всё для чая, Моника пулей вылетела из библиотеки. Это было для неё слишком. Она любила людей, на месте которых сейчас были боты, заинтересованные друг другом и не знавшие её. Она могла быть на месте любого из них и влюблённо смотреть, болтать… Желая пройтись с сигаретой и не тащить дым хотя бы в музклуб, японка спешно шагала, оставаясь невидимой и даже не отбрасывая тени.              Мику была у себя. Просто что-то молча писала в нотной тетради, зачёркивала, снова писала, снова зачёркивала.              Моника опустилась на место у рояля и… замерла, не решаясь открыть крышку, чтобы коснуться клавиш. Истерично, надтреснуто усмехнувшись, она принялась порхать пальцами прямо так, проходя ими сквозь дерево, не видя и нажимая по памяти.              Музклуб наполнился агрессивной и звучной классикой, а Моника всё била и била по клавишам, не замечая, как Мику, оставив записи, лишь скорбно и с пониманием качает головой.              Совсем выдохнувшись, японка отодвинулась и опустилась лбом на клап.* Подруга замерла над ней, не решаясь коснуться плеча и закончить эту глупую игру в невидимок хотя бы друг для друга.              Прозвучал горн на ужин.              Словно заводная кукла, Моника поднялась на негнущихся ногах и стеклянными глазами посмотрела куда-то вдаль, сквозь всё, в сторону столовой.              В бою за счастье мне не победить.       И враг на встречу даже не пришёл.       По рельсам путь, игрушечная жизнь,       Но чувствам настоящий эшафот.              Страдать, страдать, чтоб просто посмотреть.       Увидеть то, что было. Есть – не с ним.       Со смехом принимает плату смерть –       Кусочки сердца. Зеркала и дым.              Дай мне спокойствия. Прошу, Господь.       Тебе я не молилась с детских лет.       Обрушь на голову мне небосвод –       Мне, любопытной, подари ты смерть.              Сама, похоже, сдюжить не смогу,       Сама себя разрушу до земли.       Сдаюсь вам всем – коварному врагу.       Я ваша. Кукла. Боль лишь забери.              Всё так же ничего не видя, лишь едва слышно плача, девушка прошла несколько шагов и растворилась в воздухе, чтобы рухнуть на свою кровать и разрыдаться.              – Почему, зачем я снова брожу одними тропами? Почему я снова администратор без рута? Чего… чего я хочу?              В животе заурчало, и Моника истерично рассмеялась. Конечно. Здесь она хотя бы человек, а значит, со вполне человеческими слабостями типа необходимости есть и ходить в туалет. И с такой же человеческой тягой причинить себе вред из любопытства и слабости.              Японка перевернулась на спину и достала сигарету. Едва дыша, девушка принялась балансировать её на пальце. И слева смерть, и справа смерть, и держит его доктор смерть, и впереди у обеих – тоже смерть.              – Так почему же не сгореть поярче, увидев всё?              Наклонив голову и уронив чёлку на лицо, Моника криво улыбнулась.              Она понаблюдает – и всё. Она – сама себе видеокамера. Она просто заглянет в спрятанный альбом мужа, который он хотел бы спрятать даже от себя. Пусть там будут его улыбки и её слёзы. Хотя лучше бы – только его улыбки и её заинтересованная фиксация.              Японка вздохнула и потянулась поправить несуществующий крестик на груди.              – Поиграем в себя в детстве. В правильную девочку, изучающую мир, не касаясь. В этакую игрушку, которой только заводного ключа в спине недостаёт.              Она переместилась в столовую.              Японка заняла место за столом с кибернетиками и принялась, не чувствуя вкуса, механически, как и соседи, молчаливые безразличные боты, поглощать порцию. Неподалёку Семён, Алиса и Ульяна оживлённо общались.              – Не, ну вы чего-о-о?! Танцы – это классно! – недоумевала девочка.              Двачевская усмехнулась.              – Ты ещё скажи, что танцы – это легальные обжиманцы.              Щёки подруги мгновенно вспыхнули, и она молча отвела взгляд.              – Но нельзя же отрываться от коллектива? – всё ещё не поднимая глаз от тарелки, попыталась робко настаивать на своём Ульяна.              На этот раз, ухмыльнувшись и наклонив голову, вступился Семён.              – Мы не отрываемся. Но считай, что мы отрезаны от него ножницами.              Алиса стрельнула глазами.              – А не слишком ли ты оперируешь «мы», а? Новичок, – бросила она.              Парень нисколько не смутился и пожал плечами.              – Сила твоя в том, что ты есть. Сила твоя в том, что мы здесь.*              Пионерка приоткрыла рот и посмотрела куда-то вверх и вправо, припоминая, после чего настучала пальцем на столе «дай руку мне, здесь лишних нет». Они переглянулись и потянулись руками друг к другу, но почти тут же синхронно их отдёрнули. И всё же кивнули в знак очередного шажка к сближению.              – Ладно, вкус у тебя есть, – как можно высокомернее произнесла Алиса, но снова зарделась.              Ульяна не преминула этим воспользоваться.              – И что тогда? Без всех одни ночью… Сразу на свиданку идёте с ужина? Тили-тили…              Девочка не ожидала, что рот ей закроют сразу две руки. И все трое не могли понять, стоит ли убирать эти руки – две случайно лёгшие друг на друга ладони. Так и сидели какое-то время, пока не стало уж совсем неловко.              Первой столовую покинула Ульяна, а Семён и Алиса так и остались сидеть, скорее ожидая ухода мелкой, чтобы продолжить волнительную тему, чем просто остыть.              – Ну, что, сразу пойдём? – парень, улыбаясь, тряхнул головой, а уголки губ его подрагивали.              Двачевская вздохнула.              – На свиданку? – произнесла она убито.              Семён щёлкнул пальцами.              – На музыкальную встречу. И плевать, где собираются другие и как называют каждую из встреч.              Пионерка ласково улыбнулась и кивнула.              – Тогда предлагаю не терять время даром. В жизни и так слишком много незапланированных потерь и разменов, чтобы чего-то лишаться просто так.              Поднявшись из-за стола, они направились сразу к сцене.              Моника откинулась на стуле и хмыкнула. Всё получалось не то что непринуждённо – будто нарочито сахарно.              – А может, так и должно быть с Алисой? Солнце и мороз. Нежная кожа и металлические цепи. Смех и крики. – Она вздохнула. – Но, Семён, ты всё равно мой. И даже смерть не разлучит нас.              Ещё немного посидев, пока в столовой не осталось никого, японка пошла за ботами, касаясь прохладных и жёстких листьев и посмеиваясь. Пусть на свой объект она и не будет влиять, можно продолжать жить.              Как и ожидалось, парочка сидела на краешке сцены, негромко общаясь, переругиваясь, усмехаясь, и Моника заняла положенное ей место на лавочке – среди гипотетических зрителей.              Уже успело стемнеть, когда, побаловавшись с не представлявшим, как играть не на воздушной гитаре, Семёном, Алиса наконец решилась дать приватный концерт. Гитара и пение – мастерство у неё, конечно, было не чета Мику, но будто это требовалось.              На пороге домика Алиса даже подставила щёку для поцелуя, едва заметно подрагивая и придерживая ручку двери, чтобы соседка – не дай бог – не вышла и не увидела.              После секундного промедления Семён (о чудо!) сообразил, что от него требовалось, и чмокнул Двачевскую, а она вспыхнула, сделала шаг назад и выпалила, краснея пуще прежнего.              – Хам!              Парень кивнул.              – Обращайтесь!              Оба рассмеялись.              – Доброй ночи.              – И тебе.              Они разошлись, и воздухе повисло брошенное самой себе и никому больше: «И мне доброй ночи».              Японка отправилась в собственный домик, а не последовала за Семёном.              Постель приняла уставшую девушку нежно, и Моника в кои-то веки спала безмятежно и улыбалась.              Мама и папа, любящие и любимые, держали её за руки и вели к клубнике. Солнце ласкало кожу и играло на каплях росы сочной зелени. Такой же насыщенной, как ещё не скрытые за очками глаза девочки. Аромат манил скорее приступить к сбору и пиршеству.              Жизнь была простая, честная и счастливая. И казалось, что так будет всегда.              Японка знала, что этот сон по-настоящему принадлежит ей, а не лагерю. Что это её собственное, прекрасное искренностью и конечностью, лето.