Твоя реальность

      Моника проснулась и, протирая глаза, прикидывала, какой наступил день. По всему выходило, что тот, что с пропажей и поисками Шурика. От знания, что и потеряют, и найдут без её участия, хотелось завалиться назад, но, широко зевнув и не прикрывшись, девушка спустила ноги с кровати.              Желания умываться, а тем более встречать там кого-то не было, потому японка решила пройтись по лесу. В конце концов, она всё-таки в летнем лагере на лоне природы, так почему бы не воспользоваться этим положением, особенно пока не донимают с обязанностями?              Одевшись, девушка перенеслась сразу на костровую поляну, избегая ненужных встреч. Шаг, шаг, шаг – сочная трава шелестела под ногами. Несуществующие птицы пели гимны настоящей жизни, не зацикленной на себе. Непонятные растения, которые, возможно, в настоящем лесу никогда не цвели параллельно, радовали глаза и обоняние.              Моника думала, не разуться ли, чтобы попробовать, какая она, трава под ступнями. Ощущение, которое не испытать вне лагеря – как минимум обеими ногами. Девушка вздохнула и тряхнула головой. Что произошло, то произошло. Последствия, конечно, не оставят её, но на этот момент они влиять не обязаны.              Улыбнувшись и решив не разуваться, японка пошла дальше и встретилась взглядом с девочкой-кошкой, беззаботно лежавшей, привалившись к дереву. Хотя кто бы мог исключить, что это было всего лишь комфортный наблюдательный пост?              – Привет, Мяуника! – промурлыкала Юля и помахала. – Нет-нет, не переживай: только мы тебя видим. Пионеры и начальство – нет. Толик – под вопросом: не пересекались. – Она приложила палец к губам. – С одной стороны, он обычно просто на отдыхе, с другой… А, ладно! Я – это я, он – это он, и нечего голову забивать. – Взгляд из мечтательного стал сосредоточенным. – Мяуника. Ты ещё здесь? – И рассмеялась. – Ну, раз здесь, дам совет: не наделай глупостей, а точнее, тех, от которых станет грустнее всем. – Девочка-кошка подмигнула. – Договорились?              Ошарашенная японка лишь кивнула. С одной стороны, вроде и нельзя было ожидать незаметности внутри программы, с другой – видимо, слишком привыкла думать о себе как о настоящем человеке, пусть и с «магическими» способностями.              – С-спасибо, наверное.              Юля рассмеялась.              – Хочешь ещё совет утра от меня? Не пропускай завтраки!              Японка подалась вперёд и подмигнула.              – Вообще, это могла быть и моя фраза! – она сама не поняла, ревновала ли из-за такой незначительной кражи.              Юля пожала плечами.              – Мы не такие уж и разные. Девочки в симяуляции, знающие о ней и не имеющие собственного рута. – Моника прищурила глаз. Виола. Виола слишком много болтала. Вопрос один – для дела или просто так. – Только моя любовь выразилась в том, чтобы хранить всех, все миры и надеяться на одобрение, а твоя – в том, чтобы разрушать весь мир и себя в попытке вырвать хоть немного любви.              Японка недовольно хмыкнула, но обречённо кивнула, после чего потянулась к сигаретам, но остановила себя. Слишком много разрушений, это правда. Хотя от этого хотелось спорить, бить кулаками стены… Хотя бы поругаться.              – Юль, какими судьбами? Почему я должна выслушивать?.. – начала она, стараясь не встречаться взглядом с собеседницей.              Девочка-кошка подошла и погладила Монику по плечу.              – Потому что тебе одиноко и обидно, а это всегда плохо кончалось для всех. Хотя бы этим… – она потопала по траве, вспоминая слова. Конечно же, она знала их от Виолы. – Заеданием стресса.              Японка снова кивнула.              – Мама сказала? – Юля смущённо улыбнулась. – Правду сказала, конечно. Почему-то, когда мне плохо, я привыкла делать хуже. Чума какая-то…              Обе пожали плечами.              – У тебя лёгкая рука, так? И тяжёлое сердце. Нет. Это неправильно. Надо наоборот.* Дам не совет, но намёк: этот лагерь в чём-то лучше внешнего мира – там люди, хоть и близко, но обычно бесконечно далеко, а здесь люди бесконечно далеко, но всё равно человеческое тепло близко, стоит только протянуть руку.              Моника смущённо улыбнулась.              – Спасибо вам. Я слишком многое забываю, стоит мне стать счастливой или печальной. – Тряхнув головой, японка рассмеялась. – Знаешь, Юль, а я кое-что вспомнила. Считай это тёплым советом дня от Моники. Души работают с КПД получше грубой физики: тепло плюс тепло – не два тепла, а, допустим, три или даже четыре.              Девушки кивнули друг другу и, прочитав в глазах друг друга, что разговор окончен, мгновенно исчезли, чтобы появиться в столовых. Одна поесть, а вторая – отчитаться перед «мамой» и тоже перехватить чего-нибудь.              Моника мельком глянула на что-то бурно обсуждавших за столиком Семёна, Алису и Ульяну, даже услышала отдельные слова: «плавки», «купаться» – и отвернулась. Юля была права: слишком уж легко она превращается в себя прежнюю, словно она даже не человек, а падающая башня, держащаяся только на подпорке – такой же падающей башне, Семёне. Хотелось после завтрака (а то и во время, да, лучше так!) перестать шпионить из ниоткуда как никто, а нормально, по-человечески поболтать.              – Но где же Мику?!              Не было её в столовой, не было. Лена была, а Мику – нет. Сердце сжалось. Перед глазами сразу встала жуткая и омерзительная картина – подруга в петле. И следом память с ласковостью маньяка подсунула и другой образ – Сайори в петле. И следом воображение уже дорисовало, как все они, с Юри и Нацуки, висят, словно ёлочные игрушки, с петлями на шеях, а верёвки тянутся вверх, вверх, верх в темноту…              Вскрикнув, японка выронила вилку и бросилась бежать из столовой. Она даже врезалась в дверь лбом и предплечьем и, наконец справившись с ручкой, так сильно толкнула дверь, что чуть ли не выбила её.              «Бежать-бежать-бежать!» – стучало в висках, и только какой-то вскрик остановил пульсацию мыслей.              Потирая кисть и опираясь спиной на лавочку, сидела Мику со страдальческим выражением лица.              – Ну куда ты так спешишь? – на выдохе произнесла пионерка. – На пожар, что ли…              Закашлявшись и глупо улыбаясь, Моника остановилась. Она хлопала глазами, смотря на подругу, пока наконец не сообразила подать руку и помочь подняться. Они присели на лавочку, и Мику сразу откинулась, прижав к тёплым доскам ушибленную спину.              – Да уж. Ну ты даёшь, мать! – простонала пионерка. – Куда так спешила-то?              Японка смущённо улыбнулась и призналась:              – Да вот… тебя из петли доставать.              Они рассмеялись.              – Как видишь, в верёвочную я и не лезла, – она отвела взгляд, – после того случая. А из временной… Наверное, можно извлечь, но это там, в конце проекта. И это уже сродни «быть или не быть», известное зло и неопределённость. – Она пожала плечами. – А ты… пробовала?              Моника вздохнула.              – Я сотни раз удаляла себя, но чтобы прямо физически от начала и до конца – нет. Я не смогла. – Достав пачку сигарет и постукивая ей по лавочке, она решилась ответить. – Это было там. В нашей с тобой Японии. Я трусиха, каких ещё поискать… – Воспитатель смотрела, как ветер колышет кроны деревьев, раз за разом, и все они синхронно наклонялись под одним и тем же углом. Халтура, конечно. Чего только ни заметишь, если не хочешь смотреть на себя саму.              Мику покачала пальцем перед лицом подруги.              – Нет, ты не права. То есть, что я хотела сказать? Что у тебя есть несколько ошибок, а ещё мне бы получить уточнения, – затараторила пионерка. – Так вот. Нет, ты не трусиха. То есть, конечно, тебе не хватило решимости и духа, но это, в конце концов, хорошо. Может, ты просто привыкла всё взвешивать и колебаться? Тогда дело в этом. Или ты не мазохистка, чтобы желать наказания, а садистка, готовая причинять боль, упиваясь процессом и результатом. Хотя непохоже.              Моника кивнула.              – Нет, садистка у нас Юри. А мне как-то нравятся не процессы, а результаты. Подтверждения жизни, каждая крупица новых знаний, каждое дело, каждый порез – пусть всё кричит о том, что я живая. Пусть непохожая на других, пусть не ходящая с другими, пусть даже не целая, с холодной искусственной ногой, но живая. Я… живая… – Она взяла ладонь Мику в свою и улыбнулась подруге. – И ты живая.              Мику рассмеялась и тряхнула головой.              – Вот и славно! – она подмигнула. – А знаешь, что ещё славно?              Секунда ожидания.              – То, что мы закончили этот балаган с моими прятками? – предположила Моника. – Когда вдвоём притворяемся, что я невидима.              Кивок.              – Невидима и всё равно несвободна,* – прошептала пионерка, после чего заговорила в полный голос: – Что теперь собираешься делать?              Японка пожала плечами.              – Я всё равно хочу наблюдать. Это как смотреть семейный… детский альбом мужа. – Она улыбнулась. – Но теперь ещё и ты подтвердила, что это не единственное моё занятие, что я – не наблюдатель, я – человек, который может наблюдать.              И тут Мику схватилась за урчащий живот.              – Ой… – смутилась она.              – Так ты не ела же? Ты… – Моника догадалась. – Ты ждала меня?              Пионерка кивнула.              – И, как видишь, дождалась, правда, не с той стороны двери, но в целом решение оказалось верным, так что я всё равно рада. – Она без предупреждения поднялась и пошла в столовую, надеясь успеть и не остаться без порции. – А ты чем планируешь заняться?              По инерции проигнорировавшая дверь и вставшая за спиной Моника хмыкнула.              – Я бы провела время с тобой. И в то же время… Как тебе идея искупаться?              Радостно похлопав, стоило ей получить пищу, Мику заняла пустой стол и только тогда ответила.              – Я не против. Давай, правда, выберусь на пляж в кои-то веки. Но, вообще, я имела в виду более глобально – сегодня, с… – она смутилась, – поисками, сама знаешь.              Японка кивнула.              – Хочешь, сами найдём Шурика? А могу проводить с… поисковой командой.              Мику растерялась от вариантов и продолжила есть, надеясь взвесить их и принять решение.              – Вообще, идти с ними не стоит, – заключила пионерка. – А извлечь его из шахт до них мы не сумеем. Наверное… – она коснулась пальцем губ. – Хотя чёрт бы его знал: это я не могу – не положено. Но с тобо-ой… Даже не представляю. – Она рассмеялась. – Вот был бы номер, если б Сеня с Алисой шли по тоннелям, а мы бы им навстречу вывели Шурочку. Или они проходят всё, выползают наверх, на площадь, а Шура на лавочке спит.              Моника усмехнулась.              – Не придушили бы!              Пионерка выпучила глаза.              – Кого?              Японка развела руками.              – Выбор небольшой: его, нас, друг друга или вожатую. – Она подняла палец. – О, ещё Электроника!              Мику поаплодировала.              – Да-а-а… Так геноцид в лагере ещё не начинался ни разу. Особенно из-за наших – ботов. – Она приложила палец к губам. – Но лучше, и правда, не рисковать. Справятся сами даже лучше.              На том и порешили.              …на пляже было тепло и солнечно. А ещё людно, но проблемой это не было.              Мику вытянула губы трубочкой и по-кошачьи прижала руки к груди.              – Моника-а-а… А ты мне спинку не намажешь?              Та рассмеялась.              – Да конечно! Какие вопросы!              Пионерка легла на полотенце и развязала лифчик, японка выдавила крем на руки, но стоило ей коснуться спины и начать водить ладонями по ней, женщина задрожала.              – Э… Почему ты не в порядке? – решила уточнить Мику.              Печальный вздох.              – Плохие ассоциации. Слишком много недавних ошибок и слишком много ласк для женских тел за спиной.              Пионерка абсолютно бестактно хохотнула.              – Как доктор пациенту, скажу: ты делаешь успехи – уже можешь как минимум сформулировать проблему!              Моника фыркнула.              – Вообще-то, доктор здесь я…              Мику засмеялась одновременно и от ситуации, и от щекотки: подруга наконец переборола себя и продолжила наносить крем.              – Ой, да! В нашем сумасшедшем доме кто раньше халат надел, тот и доктор!              На этот раз рассмеялась и японка.              – Кто бы говорил! Лежит тут в одних трусах и ещё что-то мне заявляет!              Пионерка показала «ОК», но униматься не спешила.              – Считай, что на мне сейчас ментальный халат.              Моника прищурила глаза. Абсолютно непробиваемая, надо же.              – А я, что, тогда в ментальной шубе?              Мику снова засмеялась.              – Только в трусы её не заправляй!*              – Что?              – Э, потом объясню. Вспомню сама и тебе объясню. И вообще, сквозь тебя тут даже свет проходит, так что считай, то ты более чем голая!              Вздох.              – Я нейтрино. Но не суть. Важнее, знаешь, что? – она бросила взгляд на других отдыхающих. – Что мы хорошо проводим время!              Мику тут же согласно улыбнулась, но стоило Монике отвести взгляд, позволила уголкам губ не просто опасть – рухнуть. Даже эта смена была не её. Шурик всё так же её не знает, просто на этот раз не отталкивает: сила действия равна силе противодействия, а после прошлого раза испытывать обе пионерка была вовсе не готова. Подруга долго будто не замечала и делала вид, что сама незаметна – похлеще, чем местные Семёны, которые пусть и не заходят, но и не игнорируют. Хотя и с ними всё то же: больше говоришь ты – меньше он, зато быстрее убегает, больше показываешь – меньше потом смотрит, а не сделаешь ничего – тебя будто и вовсе нет.              Полуяпонка проследила за взглядом Моники.              Неподалёку наслаждалась молодостью и летом троица: Ульяна, Алиса и Семён. Девочка поймала рака и что только с ним ни делала – и, дёргая, имитировала танец, и крутила над головой.              – Ну что ты творишь? – укоризненно-устало отозвался парень.              – А что? Я поймала, я и делаю! Что хочу! – самодовольно ответила Ульяна.              – Али-и-ис… – попробовал зайти через подругу Семён.              Та не поддержала, а лишь фыркнула.              – А что? И поделом! Это же рак!              Каждый раз Мику вздрагивала от этой фразы, но не могла кукла Двачевской иметь какую-то трагическую* предысторию: всё равно за воротами лагеря это ни к чему не приведёт. Вот и Семён — ухом не повёл и вздохнул.              – А если заберу и выпущу? – решил пойти через угрозу.              Девочка усмехнулась.              – Других наловлю! И вообще, скажу поварихе сварить его!              Парень ухмыльнулся.              – Ещё, говоришь… И сварить. Их тогда и к пиву можно.              Алиса облизнулась.              – Слыхала я, есть бутылочка в медпункте…              Семён похлопал.              – Думаю, нам по силам разыграть спектакль и получить её. Только ка-а-ак?.. Хм, – он потёр подбородок.              Усилием воли Моника отвернулась от них к Мику.              – Ну, что? Поплещемся, как обычные японки, или ляжем загорать, как гяру?*              Мику рассмеялась. Да, такой вопрос ей ещё никто не задавал (и, скорее всего, не задаст).              Подскочив, она взяла подругу за руку и сама потащила её к воде, правда ограничилась пробежками по мелководью и тем, чтобы поднять побольше брызг.              Местные тоже времени даром не теряли, и в итоге к сигналу горна на обед на лицах у них были широкие улыбки, а в полотенце было три рака, которых компания и конвоировала на кухню для приведения в исполнение высшей меры кулинарии.              Сколько же сил пришлось Семёну приложить, чтобы не засмеяться, когда Виола сама вручила ему ключи от медпункта и попросила подежурить. Даже неприязнь от первой встречи улетучилась, словно по волшебству. Оставалось два вопроса – всё перерыть и найти искомое… и как-то замести следы.              На этом Мику и Моника разошлись.              – Всё-таки пойдёшь наблюдать?              – Это для него уже который раз… и то как эхо прошлого, а для меня – первый.              Пионерка кивнула.              – А я, значит, в свой клуб. Не беспокойся! – она весело отмахнулась. – Не впервой! И я, между прочим, неплохо играю или пою… или пишу.              Японка натянуто, смущённо, виновато улыбнулась.              – Ну… ты же понимаешь: я патологоанатом – историк, археолог от медицины. Исследовать, что и как убило, у меня в крови.              – Конечно.