Твоя реальность

Засыпая и просыпаясь, стараясь урывками добрать необходимые организму крупицы отдыха, Моника дотянула до утра. Даже обычный для этого утра сон со взрывом в бункере не потревожил её, а прошёл как-то мимо, задев разве что вскользь. Чувствовала японка себя разбитой. – Вот так всё делаешь, делаешь, побеждаешь, чтобы в итоге пасть. Мы все рождены для того, чтобы завтра сдохнуть? Солнце, как грабитель, как варвар и завоеватель, врывалось в дом на горе побеждённым,* снося на своём пути мягкий полумрак и устанавливая новый порядок – дневной, с режимом и обязанностями. Моника никогда не понимала тех, кто ломает будильники: это как выстрел себе в ногу, который не отменит неумолимое наступление нужного часа, но заставит ползти по делам уже на локтях, униженно, сдирая кожу, а после – и вовсе извиняться перед самим временем, покупать новый символ его власти над собой – будильник, могильщик сна. «Интересных сравнений набралась от Сайори». Мысль даже не резанула болью вины или тоски – Моника просто отметила про себя, откуда у неё такие выражения. Это даже заставило улыбнуться. Потянувшись, японка наконец встала, оделась, соорудила причёску и, надев благодушную маску, вышла из домика навстречу утру. По дороге в столовую Монику за руку поймала Ольга, за спиной которой Славя то ли пряталась, то ли наоборот – подталкивала вожатую. – Здравствуй! Спасибо, что с Шуриком выручили всех! Радость-то какая! – она даже прижала ладошки к сердцу. – Поэтому я решила, что нам необходим праздник, а значит… Японка посмотрела исподлобья. – А значит, нужен тот, кто всё устроит, так? – Кивок. – Торт и все дела? Два согласных кивка. – Я рада, что ты понимаешь, как я рада и как это важно для лагеря! – ответила Ольга. Моника ухмыльнулась. – Я – девочка хрупкая и грести на лодке не смогу, а тем более – возить или (о, ужас!) нести на себе грузы. Теперь, с такими вводными, можем обсудить. Ольга упёрлась ладонями в бока. Открыла рот и чуть не задохнулась от гнева, когда поперёк губ ей лёг палец. – Ты сама меня сантиметров на двадцать выше, так что для этой задачи годишься больше. Но я думаю, что лучше «запрячь» не нас, а самого «виновника торжества». Вожатая сделала шаг назад, покачала головой и подняла для важности палец. – У него проект! Робот! Моника вновь ухмыльнулась и наклонила голову. – Пошли к нему – и сразу спросим, сколько ему нужно времени, чтобы всё завершить. Ольга хмыкнула и тут же чуть не клюнула носом землю: не ожидала она, сама поймавшая японку у столовой, что та повторит её трюк, только поведёт за собой на крыльцо. – Ну же! Наверняка кибернетики там! Неуверенный кивок, ради которого Моника даже оборачиваться не стала. И действительно – Шурик и Электроник уже мирно сидели за столиком, не ожидая вторжения. – Утро доброе! – сурово заявила японка, умудрившись нависнуть над сидящими и даже – как будто – над стоявшей рядом вожатой. – Есть у нас к вам вопрос животрепещущий. Сергей втянул голову в плечи, а Александр, наоборот, приосанился и поправил очки. – Конечно же, слушаем! – Понимаете… – неуверенно начала Ольга заранее прекрасно зная, что они – не понимают, примерно так же, как она сама. – В общем, нам, – она как-то боязливо бросила взгляд на Монику, – нужно узнать, – последний рывок, – когда… сколько вам нужно времени, чтобы закончить робота! И вдохнула, словно наконец выплыла на поверхность. Больше от неё ничего не зависело – как от рыбы, выметавшей икру в финале нереста. Шурик задумался. Почесал подбородок. Положил вилку на стол и, зафиксировав кончик, изобразил движение стрелки часов. Помычал. Поник и выдохнул. – Ну… – он замялся. – Неделю. Не меньше. Японка кивнула. Что и требовалось доказать. – А до конца смены у нас… – обратилась она к Ольге. Та вспыхнула. – Какое это имеет значение?! Моника завела глаза к потолку и устало выдохнула. Боты. – Такое, Оля, что до конца смены два дня, а значит, недели у кибернетиков нет и быть не может. Так что снаряжайте в дорогу их: хоть какую-то пользу принесут лагерю. И все обернулись: Славя в гневе топнула. – Но это же!.. – она задыхалась от чувств. Ухмыляясь, японка выставила руку и, едва заметно оттолкнувшись ногой, опираясь ладонью на стол, зависла диагонально. – Это же… Хех. Рационально? Справедливо? Очевидно? Блондинка снова топнула, а поникшая Ольга молчала, нисколько не помогая и даже будто оттягивая силы у помощницы. – Неправильно! – наконец выдала Славя. Моника покачала головой. – Не по правилам? – Усмехнулась. – Или точнее – не так, как приказано? Кивок. – Да! Ведь… Но подошедшая Женя положила ей ладонь на плечо. – Не буянь, – произнесла она спокойно. – Ольга Дмитриевна признала правоту, а ты – за перегибы, потому что читаешь буквы, но не дух закона. – Покачала пальцем перед носом соседки, не давая перебить. – Потому что разделяешь их, а не надо. Иначе – уклон.* Славя грустно вздохнула и отвернулась, смаргивая слёзы. Не говоря ни слова, она уже хотела удалиться – как можно скорее, даже без завтрака, но её остановил бессильный голос Ольги. – Славь! Они правы. Но это не катастрофа – это повод, посовещавшись, принять и исполнить решение получше. – Она улыбнулась и сделала шаг к помощнице, а та повернулась к ней. – Ты поможешь на острове ребятам? Всё так же часто моргая, пионерка закивала, и вместе они вернулись к столику. Моника взяла Женю за руку и, улыбаясь, кивнула ей. – Я и ты – мы обе правы,* – обратилась вожатая к воспитателю. Затем Ольга повернулась к кибернетикам: – А теперь вы… Электроник, смеясь, почесал затылок. – Мы теперь тоже правы?! Ольга шутливо показала ему кулак. – Вы со Славей после завтрака отправляетесь на остров за ягодой. Тебе, Шурик, и правда, стоит проявить особое рвение: тебя искали вчера весь день и даже часть ночи, потому что ты нарушил правила и мог пострадать… Женя мотнула головой в сторону, мол, и без нас разберутся, и повела Монику к своему столику. – Прости, если… – начала пионерка, но тут же отмахнулась и улыбнулась. – Впрочем, вряд ли у тебя были другие планы, как в целом и у любого другого человека, пришедшего в столовую. Японка хохотнула. – Ты разгадала меня, я пойду с тобой. Щёки пионерки покрылись лёгким румянцем, и она отвернулась, выдвигая стул для Моники. Заняв места напротив (японка отметила, что завтрак Жени нетронут), девушки в первую очередь улыбнулись друг другу. – Итадакимас! – чуть наклонив голову, объявила Моника. И в этом выражении лица читались радость, игривость, но только не смирение.* Зажмурившись, Женя посмеялась и покачала головой. – Желаю, чтобы все!* Покончив с кашей, подруги остановились ненадолго: некуда спешить. – Представляешь, что мне приснилось! – без капли тревоги выдала Женя, но всё же провела пальцами по слишком горячему побаливавшему виску: не выспалась. Японка подалась вперёд, готовая внимать. – Кажется, что-то хорошее, – и подмигнула. Женя отвела взгляд и застенчиво улыбнулась. – При такой формулировке можно кратко – ты. Моника положила свою ладонь поверх её – пионерка вздрогнула, резко сглотнула, но почти тут же подалась вперёд и положила вторую ладонь поверх руки японки. – А если подробнее? Счастливое наваждение спало. Женя кивнула, с серьёзным видом поправила очки и продолжила рассказывать. – Мы были в том бункере! Только всё было не так, как вчера: было не страшно, хоть и хорошо, а просто грустно… Моника кивнула. – Тебе тоже снилось, что мы там пережидали взрыв, прижимались друг к другу и прощались на случай, если потолок упадёт? Выпучив глаза, Женя кивнула. – Общие сны – это что-то поразительное! – И смущённо улыбнулась. – Это у меня впервые. Японка подмигнула. – Это часть настоящей жизни – пробовать что-то впервые. Становясь ещё более румяной, пионерка прошептала: – Это неправильно, но я бы… И тут же опустила глаза в тарелку и продолжила есть. Моника поняла, что не удержит в себе новые строки. Даже если небо рухнет, Пальцы я не разожму. Буква, иероглиф, руна – Все кричат: «Не по уму!» Небо – рухни, коли нужно, Чувства больше не сдержать. Не железная, не кукла – Я живая, вашу мать! Рамки, линии, границы – Отвергаю, перейду. Счастье пусть не только снится – Я бреду, пусть как в бреду. Губ желанных мне б коснуться И взаимность ощутить. Я желаю безрассудства – Жертвою счастливой быть. Японка часто моргала, пальцы подрагивали, и ногти то и дело стучали по столу. Женя выронила ложку и, едва дыша, схватила Монику за руку. – Это… это правда? Кивок. – Я готова к тому, чтобы целый мир был ложью, лишь бы именно это было правдой. Губы японки дрожали, и она не могла больше ответить ни слова. Залпом допив компот, девушки убрали посуду и пошли на выход. И только недоверчивый, колючий взгляд медсестры заставил Монику передёрнуть плечами, как от мороза. Даже если ты вольна совершать что угодно и хозяйничать в лагере, как дома, – домом это место стать не может и будет об этом напоминать. Замешкавшись, японка оказалась на пути у какого-то пионера, и если поднос удалось совместными усилиями удержать, то содержимое стакана выплеснулось на рубашку, лишая внешней чистоты и приводя вид в соответствие с нутром. Лишь пожав плечами и оттянув липнувшую к телу форму, Моника спешно покинула столовую. – Что случилось?! – встревоженно спросила успевшая выйти чуть раньше Женя. Японка тряхнула головой. – К умывальникам надо, вот что случилось, – она сдерживалась, чтобы не огрызаться. – Прости. Если жизнь и разыгрывается по нотам, то только по собственным, а мы, люди, лишь жмём на клавиши, руководствуясь партитурой и только предполагая, к чему подсоединены молоточки. Она пожала плечами. – Тогда пойдём! – беззаботно ответила Женя и ослабила галстук. Оценив, что лифчик не пострадал, Моника спешно выполоскала рубашку и замерла с положенной на кран рукой, услышав треск кустов. И вот из зарослей вышли перемазанные краской Алиса и Ульяна. – Привет! – обратилась японка к ним. Понурая Алиса подняла голову и улыбнулась. – Привет! А нас сатрап* мобилизовала на утренние работы! Женя хмыкнула. – И с чего бы это? Ульяна зарычала. – За то, что вчера памятник взорвали! И самое обидное – мы ведь его не взрывали даже! Двачевская кивнула. – Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести!* А так что – страдаем ни за понюшку табаку! Люк – совсем не то… Женя стукнула ладонью по умывальнику, тут же поморщилась, прижала её к животу и выпалила: – Это неправильно! Тем более, что мы через этот люк смогли выбраться, когда Шурика спасали! Моника кивнула. – Если ты действительно этого хочешь, я могу постараться и заставить Ольгу извиниться перед вами на линейке. Не знаю, что я ещё могу… По лишнему куску торта разве что… – она развела руками. Если у Ульянки от слов о сладком загорелись глаза, то Алиса лишь сложила руки под грудью и печально покачала головой. – И что нам эти извинения? Она относится к нам плохо и мнения не изменит – только раздражённее будет. Моника тревожно сглотнула. Тогда вступила Женя. – Но справедливость точно нужно восстановить! Моника сжала руками воздух. «Семён, как я без тебя? Что мне делать? Что бы ты сделал? – и, не чувствуя ногу ниже колена, потеряла равновесие. – Опереться!» Её подхватила Женя, перекинула руку через плечо и дала ей свеситься на грудь. Моника смутилась и опёрлась. – С-спасибо. Алиса сделала шаг вперёд. – Ты в порядке? Нужна помощь? Вздох. – Нет. И нет. – И наконец улыбнулась, затем подмигнула. – Это вам нужна моя помощь. Но пока что – помощь друг друга: краска сохнет. Ульяна ахнула. – Скидай рубаху, Алиска! Двачевская, повинуясь внезапному порыву, наоборот прикрыла грудь, но сама себе удивилась, вскинула брови, но промолчала и принялась спешно расстёгивать пуговицы. Младшая рыжая, с бесовскими огонёчками в глазах, едва заметно кивнула зрительницам и вылезла из формы, почти не расстёгивая, после чего метко забросила её в раковину. Женя медленно краснела, ощущая, что всё идёт как-то неправильно, а Моника – быстро, прекрасно понимая, почему, и наконец видя то, о чём вскользь упоминал Семён. Когда же Ульяна сняла лифчик, у японки и вовсе перехватило дыхание – по собственным причинам, – и она, неловко переступив на едва чувствовавшейся ноге, повлекла за собой библиотекаршу – прочь. – Это было очень… странно, – наконец прокомментировала увиденное Женя. – Будто мы… – и замялась, не в силах описать ощущения. Моника щёлкнула пальцами. – Побывали на приватном концерте, который для нас не предназначался? Пионерка смущенно улыбнулась. – Я думаю, не совсем так: мы могли бы его увидеть, просто наш путь пролегал не там. – И рассмеялась. – Хочешь глупую аналогию? Будто мойры* вязали из нитей судьбы шарф и наша нитка должна была пройти вдалеке от нитки Алисы, но нет – сплелись иначе. – Прикрыв глаза, она нежно провела по плечу Моники. – Это дарит надежду. Можно было пойти к кибернетикам – это было бы по сценарию. Можно – в библиотеку: там обязанности и мука. Но японка, кусая губы, вела Женю к себе и не ощущала ни малейшего сопротивления – лишь дрожь. Сердце стучало в висках. «Ты ещё можешь передумать. Остановись. Зачем? Разве не понимаешь? Что потом? Кто ты? А как же Семён?» Кольцо жгло и царапало, но душа страдала ещё сильнее – рвалась надвое. Ум с сердцем, долг с совестью – какая, к чёрту, бессмыслица по сравнению с ситуацией, когда с обеих сторон сердце и совесть одновременно. Моника положила ладонь на дверную ручку. «Сама себе на шею накинула удавку. Что ж, мой выход! Шаг с табуретки!» За девушками со щелчком закрылась дверь. С таким звуком ломаются позвонки. Развернувшись, Моника положила ладони на щёки Жени и нежно поцеловала её в губы. Отстранилась на миг, стараясь надышаться воздухом свободы… Но свободы не было – лишь добровольный плен. Последняя, ужасно глупая и бессмысленная попытка. – Ты же понимаешь, зачем мы сюда пришли? – Н-нет? – осторожно, уклончиво ответила пионерка, вся дрожа и желая броситься то ли вперёд, на Монику, то ли в дверь. – Боишься ответить себе или мне? – наклонив голову, спросила Моника с ноткой холода в голосе. Кристаллик взрослого, насмотревшегося на мир и признавшего его прогнившим. Вздох. – Сама не знаешь? Кивок. – Н-нет. Кончиками пальцев, пьяня, заставляя выгибаться и, едва дыша, замереть, японка провела несколько линий по шее Жени. Шаг вперёд, и девушки уже стояли вплотную, касаясь друг друга грудью. – Когда не знаешь и не видишь, как правильно, стоит положиться на другие органы чувств. Почувствовать… Японка аккуратно сняла очки, затем развязала галстук и, сопровождая это новыми нежными поглаживаниями, стянула его с шеи. Моника подалась вперёд и шепнула Жене на ухо, обжигая дыханием: – Я твоя… И завязала этим же галстуком глаза пионерке. – Твоя… – прошептала та в ответ, млея, и положила ладони на плечи Моники. И тут же Женя получила новый поцелуй в шею, прямо на пульсирующей артерии, как награду. Пальцы принялись сладострастно, с нетерпением расстёгивать пуговицы рубашки. Девушка дрожала и, принимая поцелуи и свою наготу, лишь неуверенно, но любовно поглаживала плечи Моники, ключицы, не зная, перейти ли к груди. Горячие пальцы японки словно заражали пламенем и желанием, когда гладили более не защищённый тканью животик. – Да… Моника хитро улыбнулась и расстегнула лифчик Жени, а в ответ та опустила ладошки на грудь и круговыми движениями принялась центрами ладоней елозить по соскам, натирая их через преграды и заставляя, запрокинув голову, на миг задохнуться от томления. Почувствовав натяжение, Женя опустила руки и позволила избавить себя от и так расстёгнутой одежды. Воспользовавшись заминкой, Моника припала к груди пионерки и сжала её обеими руками, вызвав неизбежный стон. Девушка дрожала, запрокидывала голову и наверняка жмурилась под повязкой. Зажав между пальцами соски, японка оттянула их и принялась подкручивать, и если раньше Женя кусала губы, едва постанывая, то теперь переходила со стонов на крики и обратно. – Да. Не сдерживай себя! – и припала губами к левому соску, освобождая руку для новых ласк. Нежно провести по животу. Едва заметно полоснуть ногтями, заставляя выгнуться. Погладить ногу и вести вверх, под юбку, заставляя замереть в нетерпении и страхе. «Ты моя!» – тут же всплыла в голове знакомая мысль, и произнёс её свой голос, но старый, в котором то и дело лязгал медицинский металл. И всё же восторг обладания, податливость Жени возбуждали. Беспомощно гладившие спину ладони провоцировали действовать дальше. Проведя по трусикам, Моника поднялась выше и, преодолев резинку, забралась внутрь – пальцы тут же потянулись к половым губам. Женя задрожала, не ойкнула, но непроизвольно вцепилась в спину. «Только не закричи «Зачем?!» – я ведь не отвечу даже себе. Я ведь убегу». Но пионерка молчала и даже расслабила руки, запустила их в волосы Моники. И тут же японка сильнее втянула сосок Жени, заставляя откинуться назад, как от выстрела, тяжело дыша, и запустила пальцы вглубь, между половых губ, во влажное пульсирующее влагалище. Два пальца. «Для начала тебе хватит…» Женю трясло, она еле удерживалась на ногах, и ей казалось, что она кукла, которой управляет Моника, что по телу проходят электрические разряды, туманя разум и заставляя каждую мышцу в панике сокращаться. И каждый новый всплеск ужаса и наслаждения распалял, дарил надежду на новый миг экстаза. Подняв глаза на счастливо-безумное лицо пионерки и ощущая, что она чуть ли не висит на её руках, японка, не переставая играть с киской, входя и выходя, чувствуя влажные объятия и пульсацию, уложила Женю на кровать. «Мне нравится приносить счастье. Даже если у меня неправильные методы. По крайней мере, счастье есть счастье», – путающиеся мысли не дали Монике понять, какая из двух неё это могла сказать. И плевать! Она стащила с Жени обувь, затем трусики и, заняв место между ног, припала губами к клитору. Снова тело пионерки выгнулось, и она закричала. «Больше!» Моника вновь запустила пальцы внутрь. «Три. Тебе хватит». Женя извивалась, пытаясь отползти, но Моника левой рукой обхватила её ногу, а на серьёзное сопротивление измученное экстазом тело было попросту неспособно. Японка продолжала сладостную пытку, и самой ей становилось дышать всё труднее, перед глазами плыло от возбуждения. – Я… люблю… тебя… Обручальное кольцо царапнуло одновременно и Женю по попе, и Монику по пальцу. «…хоть и зря…» Она не могла остановиться, и вскоре дом огласил долгий и надрывный крик наслаждения. Моника с довольной усталой улыбкой уронила лицо на покрывало, потёрлась об него и на обессилевших ногах подошла, чтобы плюхнуться рядом с тяжело дышавшей, уставившейся через повязку в потолок Женей.