Твоя реальность

Моника пропускала сквозь пальцы волосы спящей Жени и старалась не заплакать от душивших грусти и нежности. Она перешла Рубикон – совершила самое глупое из полностью осмысленных решений. Ни она, ни Женя, ни мир для них больше не будут прежними. Провела ладонью по обнажённой груди девушки, в которую, кажется, с неизбежностью влюбилась. Стянула повязку и провела пальцем по своим глазам, которым здесь не требовались ни близорукость, ни материя, чтобы скрывать очевидное. Моника поцеловала макушку и с улыбкой посмотрела на лицо Жени, мирно спавшей после изнеможения. – Я согрешила перед тобой, – и всё же вновь коснулась своими губами её приоткрытых губ. – На фундаменте из этих мгновений рая мы построим только ад. Тебе повезёт больше – тебя скоро не станет. Моника поцеловала пупок Жени – поддельную печать рождения очередной цифровой копии. Японка легла вдоль обнажённого девичьего тела и обняла рукой и ногой. – Следующая станция – «Армагеддон». Приятного нам пути. Ещё раз поцеловав девушку в губы, она положила голову и наконец уснула. Моника шла по чёрной-чёрной комнате и знала, что она одна. В нос били запахи формалина и пыли. – Чёрный человек, чёрный-чёрный – это я? – спросила девушка пустоту. Но та соизволила ответить эхом. – Это я, – заявило оно уверенно. Усмешка. – Я бывают разные!* – решила не согласиться с собой же японка и хлопнула в ладоши. – Да будет свет! Зажмурилась – и открыла глаза уже в нежном полумраке. Подошла к зеркалу, висевшему на обнаружившейся всего в паре шагов стене. Целое. На щеке раной алел след от помады. – Хватит игр. Отражение выпрямило спину, но скривило губы в усмешке. – Разве? А не этим ли здесь принято заниматься? Играть и дурачить других и себя! Моника с полускучающим видом наблюдала, как её изображение меняется, обретает новые черты – Виолы. – Кто б сомневался… – японка покачала головой. – И что же мне делать? – Расслабься и получай удовольствие от происходящего. Или не получай. Твоё дело, в конце концов. Моника хмыкнула, но вдруг тело будто пронзило электричество, руки и ноги онемели, а по груди и промежности начало расползаться блаженное тепло. Оно всё нарастало. Пол потерял твёрдость и начал затягивать куда-то вниз под любопытно-насмешливым взглядом куратора. Моника пыталась дёрнуться, поднять ногу из похожего на пластилин камня, но погружалась ещё сильнее, и оставалось лишь бессильно ловить ртом воздух да вращать глазами, стараясь надышаться и насмотреться напоследок. Боли не было: ничего не сдавливало, камень не щипал глаза, в отличие от воды… Оставалось лишь поддаться и изведать свою судьбу: сама пришла и должна принять воздаяние. В мгновение ока и макушка скрылась под поверхностью пола, но лёгкие не обожгло, наоборот, не было удушья – лишь свежесть и тепло, будто вынырнула. Открывать глаза было бесполезно: что-то мешало видеть. Зато другие рецепторы сияли, мигая, как рождественская ёлка! Оттянутые и подкручиваемые между пальцами соски. Связанные каждая со своей рукой ноги. Ласковая и требовательная ласка язычком у самого входа во влагалище. Всё кричало: отдайся блаженству – ты знаешь, как. – Да-а-а… – простонала японка. Ощущения туманили голову ещё сильнее, чем не до конца развеявшийся сон. Движения стали ещё агрессивнее, и по зафиксированным рукам и ногам пошла дрожь, а дыхание сбилось. «Да. Тебя снова взяли в сладостный плен, так отдайся и позволь взять себя!» – шептал едва слышный голос. Моника ощущала на месте своей груди торнадо из огня, электричества и удовольствия, и тело выгибалось аркой, вжималось в лицо, тёрлось клитором о нос… Язык проникал глубже… – А-а-а! – Моника вскрикивала, металась, не желая прекращать и в то же время ощущая, как что-то рушится. Запрокинув голову, Моника тяжело дышала и, наконец, от особенно сильного, судорожного движения путы не выдержали и спали, бессильные руки и ноги упали на кровать. Но неугомонный язычок извивался внутри, а пальцы продолжали изощрённую любовную пытку. – Да, будь счастлива! Будь моей! – доносилось неизвестно откуда приглушённо. И доносилось ли? Японка кричала, беззвучно разинув рот, вцеплялась пальцами в покрывало, дрожала всем телом как от электричества, ощущая, что позвоночник превратился в громоотвод, в силовой кабель. Пик блаженства. И руки уже вдавливают её в постель, а голова ложится на живот щекой. Моника едва дышит от стонов и дрожи, но находит силы и, с трудом приподняв руку, гладит по волосам кончиками пальцев. – Да-а-а… Се-мё-о-он… И снова без сил замирает, рука сползает на кровать. И тут же становится холодно от порыва ветра. Это Женя чуть не задохнулась и отпрянула. Моника стянула повязку с глаз. – Ты... Ты любишь его? – убито, не встречаясь взглядом, буркнула она. Грустный кивок. – А меня? Моника тяжело сглотнула. – Да. И это правда. – И не можешь выбрать? Японка поморщилась, а затем её охватило странное остервенение, схожее с яркостью берсерка. Ей нечего терять, кроме своих цепей, но и от них избавиться невозможно. – А мне и не нужно. Его нет, а тебя скоро не станет. Женя в ужасе сглотнула, но с места не сдвинулась. Что ещё ужасное с ней может произойти (и обязательно произойдёт!)? И всё же не могла не попробовать вступить в заранее проигранный бой. – Я не хочу быть «одной из»! Моника сдула прядь с лица и покачала головой. «А с этим поделать ничего нельзя: ты всегда будешь, как минимум, одной из Жень. Если Мику одна, то ты – это букет тебя». – Очень жаль… – отчеканила Моника. Ей казалось, что сейчас она не говорит, а режет. Сжимает пальцами одно лезвие и кромсает Женю вторым. Но что сказать дальше – не знала. Про витки? Про вечную любовь? Про то, как убила тех, кого любила и с кем спала – и всё ради даже ненастоящего романа, призрака связи? Она опустила глаза в пол и, будто пиля струны души тем же лезвием вместо смычка, начала извлекать песню. Песню девушки, влюблённой в назгула.* Над горами – ночь, Ты опять в пути. Как тебя найти, Ведь ты из девяти? Видно, на беду – Только позови! – Я ночами жду Призрака любви. А ещё она сама – назгул, тень человека, на службе силы зла. Плача, Женя выбежала из домика, а Моника не смогла поднять глаз, так и сидя в оцепенении. Лишь звуки горна заставили вновь прийти в движение. Музыка звала живых поесть, а её – сыграть свою роль в представлении. Роль. Что у неё ещё осталось? Без Семёна всё пришло к той точке, с какой началось. Японка взяла одну из сигарет (пачки не было, а горсть лежала на полу), подожгла, затянулась, выдохнула и, не выпуская изо рта, накинула рубашку на голое тело. Трусы, юбка, гольфы, обувь, маска дружелюбия – вот и весь ритуальный набор для выхода на люди, чтобы ваши маски не очень контрастировали, а лица и души не поранились. Моника появилась прямо на крыльце столовой, не утруждая себя соблюдением хотя бы этих приличий, и зашла. Тишина и спокойствие – всё как обычно. «Всё, всё как вчера, но без тебя,* – отметила японка отсутствие Жени. Грустно вздохнула. – Но сейчас оно, пожалуй, и к лучшему». Картошка, жареная рыба, приветливая Славя и молчаливая Лена – ужин прошёл, можно сказать, неплохо. И тут из дальнего угла Ольга вывезла торт. – Ребята! В честь чудесного спасения нашего друга и товарища Шурика мы приготовили для вас этот торт! И в кои-то веки не соврала! Действительно спасение было чудесным: и выбрались через предусмотрительно взорванную решётку, о которой могли не знать, и действительно справились с ингредиентами без попаданцев. Моника даже улыбнулась и, встав из-за стола, вместе с девочками пошла наблюдать за торжественным выставлением торта для его варварского уничтожения. «Нет, я не помогу», – покачала головой японка. И действительно, стоило Ольге отпустить торт, как подбежавшая Ульяна напрыгнула на него и, загораживая спиной, принялась усердно надкусывать в бессчётных местах. Крик вожатой напоминал рёв пароходного гудка, и все замерли, кроме продолжавшей своё сладко-чёрное дело проказницы. Тогда в ход вступила грубая физическая сила – Ольга подхватила девочку за талию, подняла и оттащила от остатков угощения. Монике оставалось лишь констатировать состояние. – Пациент скорее мёртв, чем жив,* потому предлагаю отправить останки в последний путь – по желудочно-кишечному тракту присутствующих! – она пожала плечами и улыбнулась. – Лена! У тебя с собой нож? Пионерка подпрыгнула и спрятала за спину руку, один из пальцев которой был в собранном с торта креме. – Нож?! – выпучив глаза, переспросила девушка. Моника поморщилась и кивнула. – Да. Я не спрашиваю, есть ли он у тебя. Я спрашиваю – с собой или нет?! Пионерка отшатнулась, опустила голову и задумалась. Отвернулась. Подалась вперёд и повернулась назад, уже протягивая охотничий нож. Моника, не задумываясь, взяла его привычным движением, как скальпель, но тут же перехватила неудобный инструмент. – Благодарю! Она мастерски расчленила торт и, развернулась, чтобы уйти. Но что-то останавливало, словно гиря повисла на ноге. Двачевская смотрела не на торт – она тревожно озиралась. Алиса уловила взгляд Моники и тут же подошла, бросив прощальный взгляд на очередь за десертом. – Я не вижу Женю. Японка лишь грустно кивнула. – Я тоже, – она постаралась держать голос как можно ровнее. Вот так, оказалось, что её присутствие не то что в сердце и в жизни, даже в столовой и в походе, – не константа. Так рушатся замки из песка – когда вас окатывают ледяной водой. – Где она? – требовательно спросила пионерка. Моника потянулась к нагрудному карману, но тут же получила размашистый шлепок по руке. Удивлённо вскинувшая брови Двачевская зашипела. – С ума сошла?! Не здесь же! Моника повернула ладонь к глазам и задумчиво на неё уставилась. – Наверное... – наконец произнесла она и тяжело вздохнула. – А? Она не ожидала внезапной горячей руки на плече. – Всё ведь плохо, да? – спросила Алиса участливо, а пылавшие в закатных лучах солнца янтарные глаза, казалось, готовы были заключить Монику в тёплые объятия. Воспитатель посмотрела устало-затравленно, как побитая за дело собака. – Да. Двачевская покачала головой. – Давай я скажу, что не знала, как всё пойдёт, но к чему – и так было ясно по вам обеим... – пионерка комкала в кулаке галстук. – Ах, нужно было дать вам обеим, дурёхам, в глаз да развести по разным углам. – Она топнула. В горле пересохло. Девушка часто моргала. – Да как так... Запороли втроём наше дело, каждая со своего конца. Моника стоически вынесла, когда рука из нежной стала грубой, сжалась на плече. – Это моя вина: я забылась. Алиса убрала руку и покачала головой. – Забыла, что ты воспитатель и должна нести разумное, доброе, вечное хотя бы другим, если не себе? – наклонив голову, ехидно уточнила Двачевская. Кивок. – И об этом. Она выставила между ними руку и растопырила пальцы, кольцо кровожадно сверкнуло. Лицо Алисы стало злым, и всё же пионерка смолчала, ожидая объяснений. Новые стопы по старой шагают тропе. По проторённой дороге – знакомый маршрут. Не разлучает с собой даже подлая смерть, И остаётся нетленной избранница-суть. Вещи в коробке, как мысли, лишь те – в черепной. Всё остальное растает, истлеет, сгорит. Жизнь, словно лук, очищает ножом каждый слой, Чтобы вернуть изначальный (хоть треснувший) вид. Но изначальное – глупый, жестокий обман, Шанса исправить себя (вдруг и путь?) не дано. Вновь в (прежний?) путь отправляется новая я. Может, хоть эту спасут, а не кинут в огонь. Алиса дрожала и, обняв себя за плечи, продолжала смотреть. – У тебя были и девушка, и муж? – кивок. Моника часто дышала. – И... они... Японка поморщилась. – Мертвы. Двачевская вздрогнула. – Значит, не можешь дать Жене надежду ещё и поэтому... Моника вздохнула. – Я подарила нам лишь миг эйфории, миг на вершине, но дальше – лишь бездна отчаяния. Я не хочу этого хотя бы для неё. Алиса снова положила ладонь японке на плечо. – Хочешь, скажу нечто важное? – и, не дожидаясь: – Кажется, сейчас ты выглядишь убитой – на свои возраст и опыт. Моника наклонила голову, и глаза утонули во мраке. – Ответы помогают понять себя и мир, но счастья ни черта не приносят. Только очередной укол наркотика. – И кивнула, призывая отойти, а на крыльце наконец позволила себе затянуться. – Алис... Я не могу привести Женю, не могу зайти в музклуб к роялю, но мне нужна музыка. Прошу, возьми с собой в поход гитару. Кивок. – Она в домике. До встречи на площади. Моника бы с удовольствием взяла её за руку, побежала бы следом – что угодно, лишь бы не оставаться одной. Даже среди кукол-теней. И всё же ради соблюдения приличий поплелась на площадь. Сборы под строгим вечно разочарованным взглядом Генды проходили обычно, до зубовного скрежета* буднично. Похоже, Ольга действовала по программе, строя из имеющихся в наличии элементов нечто похожее на проект. Наверняка, перебей Пионер пол-лагеря, оставь остальных калеками, вожатая собрала б и их для похода. Ульяна осталась в домике, потому что наказана. Женя осталась в домике, потому что они с Моникой обе наказаны. – Чего и следовало ожидать, – констатировала японка. Россыпь сигарет предательски быстро кончилась, и новая пачка, ещё в обертке, которую не сумела сорвать трясущимися пальцами, углом впивалась в кожу, даря сладкую, отвлекающую боль. Шлепок по спине – как могла получить в начале смены. Алиса с чехлом от гитары за спиной встала рядом. – Нету? – уточнила она печально, уже зная ответ. – Э-у, – покачал головой, грустно промычала Моника. Обе злы, и перестрелка – будто каждая себе в висок. Кивнули друг другу и, дождавшись окончания планового бедствия – речи Ольги, – заняли место в колонне. И тут Алиса ткнула Монику в бок. На лице пионерки читалось обычное оживление, переборовшее ужас и боль. – А ты разве не должна строить… – японка помотала головой, – пионеров… А наша… Моника пожала плечами. – Да вас учить и собирать – только портить. Вы и так в «коробки» собираетесь чуть что, а я бы хотела видеть наоборот, живых и индивидуальных, – и позволила себе ухмыльнуться. Двачевская наклонила голову и щёлкнула пальцами. – Я не люблю безнадежности спин, верю в энергию лиц! Против движения иду один, нарушив условность границ!* Девушки дали друг другу пять. Дорога проходила обычно – петляя где попало, без объяснений пути, с чёткой целью, но без задач. – Слушай! – наконец обратилась к подруге Алиса. – Ты же здесь не первый раз? – и не обратила внимания на то, как скрылись во мраке глаза японки. – Как мы идём? Усмешка. – Не первый и не последний. – И поджала губы. «Как и ты, конечно». – Идём мы к костровой, а почему и где – выяснять бесполезно, потому что это – «на пути», не более. – Приложила палец к своим губам. – Потому что смысл похода – в самом походе. Алиса задумчиво замычала. – Да. Это как раз то, о чём ты мне говорила с картами. Мы ходим в поход с хорошими людьми, а не приходим на поход. – И щёлкнула пальцами. Глаза загорелись не хуже погасшего за горизонтом солнца. – Это как жечь костёр – не «спалить дрова» и не «разжечь». Моника ласково погладила её по плечу. – Да. Светись, гори. Это освещает и мой путь. И вот так за очередным ничего не значившим поворотом оказался выход на костровую поляну. Алиса усмехнулась. – А ведь не подготовь меня ты, я б обиделась, что долго плутали. Японка рассмеялась почти расслаблено: хоть что-то получается, хоть с кем-то. «Только вот не снижаю ли я, как любой попаданец сюда, общий уровень счастья? Как сфокусированный луч, спекаю песок в стекло и сжигаю муравьёв…» Моника ойкнула, когда Двачевская куда-то потащила её за локоть. – Совсем плохая ты стала, мать! – и подмигнула. – Ворон считаешь, будто в орнитологи подалась! Японка смущённо улыбнулась. – А… – Ольга нас послала за хворостом. Моника почувствовала себя если не неуютно, то точно неловко. – А как это – собирать хворост? Я не умею… Наклонив голову, она зажмурилась и продемонстрировала открытую улыбку. Алиса остановилась и почесала затылок. – Дела-а-а… – И пожала плечами. – Ты ж из Японии, а там лесов, наверно, и нет… и походов… – В ответ снова эта обезоруживающая улыбка. – А как тебя в воспитатели взяли? Моника отвела взгляд. – Можно сказать, по блату. Двачевская рассмеялась и отмахнулась. – Нашла куда устроиться! И сказала же… Ещё б «через постель»! Девушки хохотали уже вместе. «А вот в постель я попала уже через работу, – подумала невесело японка. – Причём каждый раз, если задуматься», – и воздушный шарик радости сдулся. – И всё же! Где мы найдём этот хворост? Алиса пожала плечами. – Да в лесу он как-то везде, будто его здесь специально раскладывают! Моника понимающе закивала. – Конечно. На этот раз пионерка обиженно фыркнула. – Вот не надо мне тут этой иронии… Сама понимаю: не маленькая, что это слишком мелкие заботы для… – отмахнулась. – А ты веришь в бога? Японка агрессивно тряхнула головой. – Меня слишком сильно заставляли это делать, чтобы я могла реально верить. – И снова улыбнулась. – Мне кажется, грозят и принуждают – когда не чувствуют силу и правоту. То есть дважды два будет четыре, а если я постараюсь это не признавать, получу по шее от самой жизни. Алиса поморщилась, но прикинула что-то своё и наконец кивнула. – Ладно. Огонь, может, и без нас разожгут, но какой смысл возвращаться как неудачники – с пустыми руками! – Пионерка подбоченилась. – В общем, следи за мной, научу! И заметь, – подмигнула, – на этот раз даже не плохому! Моника следила за Алисой, повторяла и приходила в восторг от того, как одна за одной палочки складывались в пучки. Вернулись на поляну подруги уже в приподнятом настроение, но это минутное, и японка знала, что оно испарится так же быстро, как тело на морозе покидает тепло. Пионеры расположились вокруг костра, как главного центра притяжения, и сбились в кучки каждая вокруг своего маленького «солнца», чему Моника не могла не улыбнуться, прислушиваясь, о чём болтают совсем рядом. – Мяса бы сюда! Шашлыки жарить на костре! А в ответ максимально похабный низкий смешок. – Мяса-мяса! Пионерок бы жарить прямо здесь, в лесу! А в соседнем кружке разговоры были о море. – Жаль, в этом году я на какой-то безымянной речке, а не на море. А ты была на море? – вопрошала девочка. А в ответ мальчик, явно красуясь, произнёс с придыханием: – Чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром… Как он тает в волнах…* Моника улыбнулась. У местных были мысли о прошлом и мечты о будущем, а значит, в целом такая же, как и у всех, капсулированная в «сегодня» жизнь, плывущая в реке времени… Моника не отреагировала на мельтешение перед глазами, но стоило ладони лечь на плечо, встрепенулась. – Ты, думаю, не просто так гитару просила взять, – деликатно, насколько было возможно, произнесла Алиса. Японка кивнула. Последствия твоих действий настигнут тебя, чтобы ты ни делал. Без исключений. Она укусила себя за губу. – Виновата… И я потерялась… Два вздоха, почти неотличимых. Подбирать аккорды пришлось недолго, и вскоре Моника запела, будто открыла плотину для боли и слов, давая им течь. Тоска, одиночество, боль, дыхание ночи – Это, конечно, совсем не то, что ты хочешь. Но я становлюсь всё злей и упорней, Я каждый раз вырываюсь с корнем, Оставляя глубокие раны, ужасные шрамы, И лечу всё равно траекторией той же самой. Милый, имя тебе – Легион, ты одержим, Поэтому я не беру телефон, соблюдаю постельный режим. Но в зеркале ты, с экрана твой смех. Ты не можешь меня отпустить, а я не могу – вас всех. Я попалась во все ловушки и чёрные дыры, Я гуляла над бездной по краю реального мира И ушла чуть раньше, чем «слишком поздно». Закрываю глаза – исчезают звёзды. Милый, имя тебе – Легион... Дыхание перехватило, и Моника, плача, опустила лицо в ладони. Алиса прекратила играть, но музыка всё ещё билась в ушах и впивалась в сердце. Никто не обращал внимания, как две музыкантши обнимались, тяжело дыша и стараясь не плакать. Наконец Моника откинулась и посмотрела в небо. Искристые булавки звёзд глядели всё так же величественно и безразлично, холодно и торжественно. По льдинке в глаз, в язык и в сердце.* Японка обратилась к Алисе, та закивала, а когда Лена, подойдя, попыталась что-то сказать, шикнула на неё и отвернулась, мол, не до тебя. «Спора о сиськах не будет», – констатировала Моника. И вот они уже подобрали аккорды ко второй песне.* Я пламенем вышью твой силуэт, Пусть тешит меня твой образ бескровный, Ведь в мире моём ничего больше нет, Кроме исчадия страсти огромной. Ветром дыханья возводится прах, Силой объятий качается кровь, Мчитесь в безумство на жизни парах, А на том свете мы встретимся вновь. Мы встретимся вновь в объятьях, Вновь… Я взглядом прожгу бестолковую даль, Собой разлучившую наши желанья, Я жилами чувств разорву неба грань, Как я ненавижу часы ожиданья. Прощённым остаться, горя не знать, Брутальная скука, довольная казнь, Рождённый ползать умеет летать И воплощаться в прозрачную ткань. Моника чертила ногтями на дереве полосы, стараясь буквально распилить, уничтожить его, но всё было так же тщетно, как и ждать, что Семён сейчас придёт и всё поправит. Вздохнув, девушка встала. – Спасибо, – рассеянно бросила она Алисе и пошла прочь, в лагерь. – Эй! – поймала её за рукав вожатая. – Что за неуважение? Это общелагерное мероприятие, а ты планируешь сбежать? Отделиться от коллектива? Моника обвела взглядом поляну и не нашла там не только Ульяны и Жени, но и Слави. – Не я первая, не я последняя, – сурово произнесла японка и просто ушла под хитрым взглядом Алисы. «Что ж, если на свете счастья нет, то Монику оставили в покое, потому что проявила волю.* Молодец! Ну-ка и я не буду в города…» – Двачевская! – рявкнула Ольга Дмитриевна. – Сегодня я тебя из зарослей достаю, а завтра что?! Из петли?! Сядь! «Не получилось, не фартануло».*