Твоя реальность

Это «Совёнок» – как бы близко от столовой ты ни был, к твоему приходу она всё равно будет заполнена пионерами. На предложение Ольги занять место за столиком с ней и Электроником японка только резко покачала головой и осталась с Алисой и Женей. Четвёртый стул так и остался пустым, и Моника с Двачевской ловили то себя, то друг друга на том, что бросали туда испуганно-тоскливый взгляд: там могла быть Мику. Или Семён. Борьба жителей лагеря со своими порциями всегда заканчивалась полным разгромом и уничтожением последних. Возможно, когда-нибудь обед возьмёт реванш, но не сегодня. – В общем, не поддавайтесь общей истерии: всё в порядке, всё решаемо. Если что – сразу ко мне, – весело напутствовала девушек Моника. А потом направилась на встречу с Виолой, бот которой наверняка ещё даже не подозревал (как и каждый раз), кому (а также когда и зачем) вручит ключи от медпункта. На лавочке Моника, закрыв глаза, подставила лицо солнцу и сжала до боли в пальцах деревяшку сиденья. Почему-то так было спокойнее. И только в голове что-то чесалось, требовало достать пачку и зажигалку… Но и момент не располагал, и сигарет оставалось всего три – до конца цикла. Конечно, последнее решалось просто, безумно просто, до неприличия и тошноты просто – реквизицией из автобуса в циклах, где Семён не мог ничего забрать, а Пионер – не захотел. – Хм. Интересно, а в приезжающем в конце смены автобусе своя пачка или та же, что в начале? А в том автобусе, что можно вызвать своими ключами? Открыв глаза, японка наклонилась и опёрлась подбородком на кулак. И тут же встрепенулась, услышав смех. – Боюсь, Родену* уже не нужны модели для позирования. О чём задумалась, това-арищ воспитатэль? Виола добродушно улыбнулась, подбоченившись. – Да вот, думаю, где тут можно достать ещё сигарет, – пожав плечами, без обиняков ответила Моника. Медсестра хмыкнула. – Во-первых, курить – здоровью вредить, – произнесла она строго. – А во-вторых… – вздох, – у меня. – Виола покачала головой и вынула из кармана ключи. – В общем, так. Я тороплюсь по срочному делу, и мне нужно, чтобы кто-то присмотрел за медпунктом. Моника спешно кивнула. – Конечно, присмотрю. Опять же, после меда я справлюсь, если так разобраться, с любым местным происшествием. – И, подавшись вперёд, хохотнула. Медсестра кивнула. – А ты кто по профилю? – Патологоанатом. Разведя руками, женщина расхохоталась. – О да, тогда точно справишься с чем угодно: это вам не лечебное отделение и даже не травматология! – Затем она посерьезнела и передала ключи. – Позаботься о детишках. Я на тебя надеюсь. И… не стоило бы мне этого говорить, но у нижнего ящика, что под замком, двойная стенка, за ней блок сигарет. Если будут крепковаты, я не виновата… Японка отмахнулась. – Я на «Космосе». Виола цыкнула и покачала головой. – Ну, хоть не «Беломор». Спички? Покачала головой. – Есть зажигалка. Тоскливый вздох. – Чего, в общем-то, и следовало ожидать. – Она печально покачала головой. – Только не кури в медпункте: и лишнее внимание от запаха, и травить хотя бы детей не стоит. Моника по-пионерски отсалютовала. – Спасибо. И о посте позабочусь! На том и разошлись. И вот уже Моника достала свою связку (зачем только у Виолы брала её ключ?), открыла медпункт и села за стол. Можно было промотать, убить время до первой пациентки, но это в какой-то мере значило убить и себя, какую-то частицу, что могла существовать (а то и родиться!) это время. Так что Моника решила изучить свой телефон, а точнее – фонотеку. Что там осталось от прежней? Что добавилось нового? И сможет ли она, сегодняшняя Моника, отличить одно от другого?* Перемежающиеся надписи, состоявшие то из русских букв, то из латиницы, то из иероглифов, вызывали ехидные смешки: если вам не хватает сил свести всё к единому знаменателю и понять, что говорит (а тем более – думает) другой, вам рано думать как минимум о мировом господстве. – И смешаем там язык их так, чтобы один не понимал речи другого,* – прошептала японка. О явном непонимании, чего точно нужно достичь и какими методами (если не вводить в расчёты понятие «бездарность») говорило и само наличие Моники в качестве работницы, которая должна разрубать гордиевы узлы* и заканчивать то, с чем система как механизм не в состоянии справиться. Возможно, следующей мыслью могло стать то, что продаваться и работать на такое ослабленное зло не так уж и страшно, но на глаза попалась отдельная папка – «Фонотека твоего Семёна». «Твоего». Вот вам и подтверждение – даже если зло не всесильно и не может не подавиться, пытаясь заглотить мир целиком, то тем, кто попал в его лапы и стал одним из зубов, рассчитывать не на что: они – в полной власти, в пасти зверя. Песен оказалось на удивление много – под три сотни, а значит, чтоб переслушать их все, уйдёт безумно много времени. Но в каждой – какая-то частица любимого. И потратить это самое «безумно много времени» на изучение мужа – уже не казалось безумием. Одна сортировка, вторая – и вот уже ясно, какие треки никто не включал годами, но какие-то воспоминания мешали просто взять – и удалить. Путь предстоял неблизкий, но дорогу осилит идущий. Play. Послушав три кавера на один и тот же саундтрек из игры, Моника усмехнулась. – В общем-то, можно было догадаться, Шутник.* И тут же осторожно, почти бесшумно вошедшая Лена спрятала голову в плечи и пискнула, уставившись на телефон. Моника резко обернулась и недовольно убрала устройство, стараясь не проявить раздражение. – Привет! – улыбнулась японка посетительнице. – Что может болеть у девушки с печатью тревоги за всё человечество на лице? Наверное, голова и сердце! Лена рассмеялась в кулачок. – Второе разве что фигурально, – кивок, и хвостики задорно подпрыгнули, – а голова – да, – уже смущённо призналась пионерка. Моника кивнула и, не глядя на пациентку, принялась искать лекарство, которое, как у вещей принято, будто куда-то спряталось именно в тот момент, как потребовалось. Но этот поединок был неравным и заранее проигрышным. – Держи! Таблетка, стакан воды и нежелание говорить – постояв пару секунд, Лена поблагодарила, попрощалась и вышла. Монику ждала куда более интересная встреча – с музыкой Семёна. Что-то в названии одной из папок показалось знакомым. И не зря. Не зря… Слушать песни с их концерта* Моника могла только так – закрыв глаза и плача. – Я люблю тебя, Сёма… – и несколько раз погладила телефон, прежде чем остановить воспроизведение и перейти на то, что ещё не знала. – «Отто Дикс» или «Шмели»? Но дальше был стук не ударника по барабанам, а Ульянки в дверь. Моника спешно вновь убрала аппарат. – Войдите! Вошедшая пионерка посмотрела удивлённо и лишь чуточку – недовольно. – А медсестры нет… Моника покачала головой. – Я за неё, и я доктор. Это равноценный обмен. Девочка приложила палец к губам. – Наверное. Вроде всё правильно, даже лучше: никто не будет издеваться, подкалывать и смущать, но непривычно, а значит, уже в чём-то плохо – не так ли? – Что вас беспокоит? – вот так, официальным тоном Моника решила вернуть разговор в деловое русло, без эмоций. Ульяна энергично закивала и смущённо подняла ладонь и приложила. – Тяжесть в животе. Быстрый кивок. – Ты получишь целебную «Но-шпу»… Ульяна рассмеялась. – И опять побежишь по дорожке!* – Моника лишь неуверенно кивнула. – Слуша-а-ай! А ты, что, правда из Японии? – Снова кивок. – Вот и не знаешь «Айболита». Интересно как! – казалось, пионерка уже не нуждается в медикаментах: ей хватило одного интереса и радости открытия. И всё же Моника дала ей выпить таблетку. – И как там? Воспитатель пожала плечами. – Ну, там повсюду японцы… Роботы по улицам не ходят, машины не летают – это миф. – И тут же, улыбаясь, вытянула уголки глаз. – И все узкоглазые, прям как я! Ульяна рассмеялась. – Здорово! А можешь что-нибудь полопотать на своём, японском? – спросила она, вытянув губки, завороженно смотря и подавшись вперёд. Моника пожала плечами. «Что я могу? Ещё и чтобы не перевело… Что бы сказал Семён? Да!» – Омае ва мо шиндейру!* Девочка рассмеялась. – Ой, сейчас умру! Японка усмехнулась, прикрыв кулачком рот. «Да, было бы забавно, если б у тебя вдруг взорвалась голова. Но грязновато». И лишь улыбнулась, наклонив голову. – Ну, не болей. – Хорошо! Пока! – помахав, Ульяна смылась из медпункта. Моника выдохнула. Дети. Дети всегда очень живые, иногда – слишком. Для неё – особенно. Достав телефон, Моника поняла, что новую порцию песен сейчас переварить пока не способна, потому просто включила тетрис. Оставалось дождаться Славю и снова не понять, с чего ж их так с «Ракетой» прихватило. И тут сердце ухнуло куда-то вниз. Внеплановый звук удара по двери был более чем деликатным и робким – словно постучали полраза. – В-войди! – тут же с придыханием бросила Моника. И тут же прикусила губу: вышло как-то нежно-нелепо: даже не добродушное «войди», не говоря о строгом «войдите». Дверь открылась, и в проёме показалась Женя. Оглянулась, осмотрела помещение медпункта и так же внимательно, чуточку щурясь, проверила окно, после чего закрыла дверь рывком, чуть ли не толкнув саму себя в спину. Моника вскочила и подошла. – Что-то стряслось? Женя повела голову вправо, изобразив половинку покачивания, но тут же едва заметно кивнула. – Скорее нет. Японка не знала, стоит ли хватать таблетки или стетоскоп, а если хватать – срочно слушать или кого-то им бить. Минута долгого, тягостного молчания – будто замёрзшие капельки-секунды водопадом льются мимо уха, тревожно звеня и неумолимо несясь в никуда. – В-вчера, – нарушила тишину Женя. – Поцелуй, – выдавила она и тут же отвела взгляд. Моника тяжело сглотнула. Конечно же, идея была не просто глупой – ужасной во всём, с какой стороны ни посмотри. Японка прижала кулачки к груди. – П-прости… Пионерка покачала опущенной головой, и глаза нельзя было разглядеть под чёлкой. – П-поцелуй… Моника выпучила глаза. «Зачем… зачем повторять то, что я совершила? Зачем вновь и вновь оглашать список преступлений?» – Я… И тут же Женя подняла на неё заплаканные глаза. – Да! Ты! Поцелуй меня, если это что-то значило хотя бы тогда… если не сейчас! Она глотала жгучие комки в горле один за другим. Моника осторожно обхватила её запястья. – Женя… Ты… Тяжёлый вздох. – Я ничего не знаю… не понимаю… Зачем? В глазах была тоска, а ноги готовы были вот-вот подломиться – и увлечь в бездну. «Там мне и место», – подумалось пионерке… Прежде чем влажные и солёные от слёз и крови искусанные губы накрыл поцелуй Моники. Пальцы давило и царапало обручальное кольцо, и японка надеялась, что оно не ранит хотя бы Женю. «Что я творю?..» Одна глупость цеплялась за другую. Желание тепла и покоя – за желание понимания. Цепи обвивают и душат. И в то же время не дают упасть. Моника целовала неопытную Женю нежно и сдерживалась, чтобы не пустить в ход язык, не «изнасиловать» рот бедной подруги вслед за разумом. И не стать прежней собой – той, что была уполномочена брать, расплачиваясь за это своей свободой и чужой болью. Наконец они оторвались друг от друга. – П-прости, – начала Женя. – Я не знала, что это было вчера и стоит ли приходить, а если да, то куда… И даже если знать ответы на первые вопросы, стоит ли всё это чувствовать… – Она вздохнула и печально посмотрела в глаза Монике. – Если честно, я до сих пор боюсь и не понимаю. Японка, полуприкрыв глаза, кивнула. – Чувствовать – стоит… в любом случае. В жизни обычно событий куда меньше, чем внешней реакции на них, а уж чем внутренней – тем более. Не чувствовать – не жить, быть роботом, куклой. – Она щёлкнула пальцами. – Считай это советом дня от меня. Хм-м-м. Если у ёлочной игрушки за внешним блеском внутри пустота, то марионетки и вовсе цельные, без внутреннего. Женя кивнула и наконец слабо, но улыбнулась. – Чтобы жить, можно чувствовать даже что-то неправильное? Хищная улыбка Моники смутила, заставила отпрянуть. – А что делает мысль и поступок неправильным? Искушение. Миг задумчивости. – Воспитание. Окружение. Кивок. – Именно – не сам поступок, а нормы, мерила, линейки, которые существуют у других (и которые ты могла получить только в процессе воспитания), и следовать им или нет – твоё личное дело. Твоя… Пионерка ухмыльнулась. – Реакция! Моника показала большой палец и кивнула. Вдох-выдох, она знала, что впереди её ждёт игра,* в которой проиграют обе, но, может быть, будет не так уж больно. Японка наклонила голову. – Может быть, что-то ещё? Что-то болит, что-то нужно? Женя покачала головой. – Нет. Мне нужны были ответы, – по лицу Моники пробежала тучка. – И я их получила от тебя, – пионерка не знала, куда деть руки, – и сердце больше не болит, спасибо, – она улыбнулась. – Теперь у меня есть новые вопросы, на которые ответить теперь смогу только я сама. На этот раз улыбнулась и Моника: это было уже что-то новенькое, причём в духе только что данного совета. – Тогда… Кивок. – Да, я пойду. Увидимся на ужине! Подмигнула и, помахав, вышла. Японка тяжело выдохнула и осела на стул. – Да уж… Это нужно не просто обдумать – обкурить. Где там запасы Виолы? Выложив часть лекарств на стол, побурчав, повозившись с ключом Виолы без дубля на остальных связках и наконец справившись с тайником, Моника усмехнулась и покачала головой. – Даже так? Словно собственного младенца, девушка держала на руках чужой блок «Marlboro», и было безумно странно, что Виола, которая бот, медсестра в пионерлагере, просто так поделилась такой ценностью – дорогущим дефицитом. Оставалось думать, что здесь, так же, как с ключами для вызова автобуса, – просто попроси по-хорошему и получишь самое ценное. «Ищите и найдете; стучитесь и отворят вам» и далее по тексту.* Но рассусоливать было некогда – Моника извлекла две пачки, а блок убрала в тайник. Вдыхая дым за медпунктом, японка думала о том, что ещё недавно сигареты Виолы казались крепкими – видимо, по сравнению с теми, что курила тогда, в далёком прошлом «сестрица». А теперь вот – ничего. Ко всему человек привыкает, приспосабливается, просто от чего-то ломается и бродит по миру уже в виде закопчённых руин… Завидев, как «на приём» с площади направляется Славя, Моника отвела руку с сигаретой, от которой буквально веяло обречённой недокуренностью, тленом и бесцельностью бытия. Волевым движением японка бросила её в траву и, следуя, кажется, такому давнему совету Семёна о твисте, затоптала. – Всё будет хорошо. Жаль, пока это могу говорить только я себе за нас обоих…