Твоя реальность

Обсыпанный мелом Шурик, взобравшись на деревянного коня, простонал: – Долго я не продержусь в этой позе «Россию на дыбы»! Открывайте и всё такое! Виола, сидя на троне, трижды хлопнула в ладоши. Занавес открыт. Куратор, в грузных золотых одеждах и с прежней синей лентой, с короной в волосах вместо банта, махнула левой рукой, и Моника, молодая версия Екатерины II, оставила всю полноту власти взрослой, старой и могущественной. Оставила чужое сердце замерзать. Виола махнула правой рукой в сторону Шурика на коне. – Екатерина Вторая – Петру Первому!* Литавры. Барабаны заиграли марш. Славя, сидевшая на идоле, завёрнутая в серое одеяло, лишь нараспев выкрикнула: «Долгие лета!» Секунда-другая торжественного сидения на троне. И музыку перебивают дикие крики и абсолютно индейское «ва-ва-ва-ва-ва-ва-ва-ва». На сцену вылетают двое – Ульяна и Вырезатель. Взявшись за руки, они смеются, скачут, танцуют, но больше – топают и улюлюкают. Виолетта сидела и морщилась, после чего недовольно отчеканила: – Ты кто такой будешь? Танцоры остановились. Чинно упирая руки в боки на манер вожатой, Ульяна вышла вперёд. – Я… – и почесала накладную бороду. – Во! Петром III буду! – зрители прыснули. – А он тогда будет… – девочка на этот раз почесала подбородок Вырезателя. Тот ответил лично. – Знаете, я и сам своего рода Пётр III!* – и кивнул за кулисы, Вожатому, тот улыбнулся в ответ. Виола замахала руками. – Нет-нет-нет! Так вовсе не пойдёт! Я не затем избавлялась от жизни и мужа, чтобы потом жить с двумя мужьями… или мужем в двух лицах. Мне вот этого двуликого Януса хватает, – она указала на вырезанный на троне герб с двуглавым орлом, – чтобы в меня ещё два… яна… – и отмахнулась. – И вообще! Это бунт! Смута! Женщина взяла заготовленный камешек и бросила в Семёна с Ульяной, но не попала.* Смутьяны загоготали, и женщина вопросительно посмотрела на Славю. Та тут же замотала головой. – Ну, в этой ситуации наши полномочия всё, окончены!* Виола отмахнулась левой рукой и тут же собралась, лицо приняло холодное, решительное выражение. – Ты как с Дона выбрался?* – прошипела царица. – На плаху его! Ульяна покачала пальцем и кивнула Семёну, и парочка тут же подбежала к трону и, схватившись за руки Виолы, потянула. Остановил всех только агрессивный свист. Алиса в каком-то невероятном костюме вылетела на сцену. Белые перчатки, синяя форменная юбка и, кажется, джинсовая рубашка. На левой груди профиль* Ленина (ведь никто и никогда не забудет имя «Ленин»*), на левом рукаве нашивка с изображёнными песочными часами, а на правой груди вырезанный из дерева полицейский значок. – Офицер Двач! Вы имеете право хранить молчание и быть исключёнными из временного потока за две недели до происшествия! Вожатый похлопал. Этого в сценарии не было, но как органично вписалось – и в образ Алисы, и в устройство мира. Бунтовщики отпустили руки Виолы. – А может, договоримся? – просительным тоном протянула Ульяна. – Или пободаемся? – сурово предложил Вырезатель. Но тут же под удары в колокол из-за кулис дубинка коснулась сначала одного, затем второго лба. – Сосланы в анналы истории!* Взяв смутьянов под руки, Алиса увела их за кулисы. – Не хочу в анналы… Почему нас в самые анналы?.. – простонал Вырезатель уже вне поля зрения. Занавес! Перестановки снова легли на плечи Вожатого, но на этот раз хотя бы за дело: сам хотел артхаус* – сам таскай реквизит. Трон переставить с земли на качели, на середину доски, поверх закрепленного цилиндра, идола хотя бы оставить на месте, Славю – переодеть, лежащую на боку «Россию на дыбы» запрячь в стоящую поодаль карету. Наконец всё было готово. Занавес открывается! Вожатый начал выводить гитарную партию.* Ты дитя окраин И горячих зон, Сын мертвой природы, Ты игрок без правил, Сам себе закон, Ты воин свободы! Ты был никто, а теперь король Выбитых витрин и сгоревших стен. Скоро на таймере вспыхнет ноль – И взметнется вверх серый пепел-тлен! Взрыв и вой сирен! В то же время так же плавно, скромно и робко с обеих сторон сцены друг к другу вышли Мику и Шурик. Она – в изысканном чёрном платье с белым воротничком, он – в просто рубахе чёрной вышивкой; она – миниатюрная, с собранными в тугую корзинку волосами, он – высок, плечист и бородат. Остановились влюблённые рядом со Славей, на этот раз одеяло, в которое была замотана девушка, отдавало плесневой зеленью, что вроде бы нисколько не смущало священницу. – Перед лицом Господа нашего и всех присутствующих изъявите желание и обрящете благословение! – вновь объявила Славя. – Милая моя, славная… – начал Шурик. – Не в том мы времени и месте, не те мы люди, чтобы давать друг другу обещания на веки вечные. Не те. Но что скажу тебе я точно, и слово моё твёрдо, как камень, а чувство жарко, как огонь: мы здесь не просто так, и даже если придётся сгореть, сделаем это вместе и с любовью. Мику кивнула и переборола себя, сглотнула ком в горле. – Милый мой, любимый. Не те, не там и не тогда. И всё же мы настоящие в настоящем и настоящие во имя будущего. Пусть семя исчезнет в почве – ради новой жизни, ради ростка… Они бросились в объятия и прижались друг к другу накрепко. – Господи Боже наш, славою и честию венчай я! – воскликнула Славя. – Ура! – выбежавшая Ульянка бросила что-то под ноги священнице, и после хлопка всё заволокло серым непроглядным дымом. – Ни с места, поганка! – продираясь в дыму, следом бежала Двачевская, размахивая кулаком. – Вы тоже только попадитесь! И всё стихло, утонуло, растворилось. Когда видимость вернулась, и конь, и карета обрели гармонию, лёжа на боку. В том же положении оказался и трон, качели покачивались то туда, то сюда, постепенно увлекая трон вниз. «Царство лёжа на боку», – констатировал Вожатый, ещё раз вспоминая, как впервые расслышал слова «Золотого петушка».* Занавес! Снова марш, на этот раз барабан и горн. Занавес открывается. На деревянном броневике стоит Сыроежкин в новом костюме. Тоже Владимир, но теперь не Красно Солнышко, а Ильич. Трона нет, цилиндр лежит неприкаянный, Славя взирает недоверчиво и удивлённо. – Все свободны! Гьеволюция, товаггищи! И ты свободна, стаггая моя внучка! Славя захлопала в ладоши и сбросила одеяло, под ним оказался строгий деловой костюм. – Спасибо, дедушка Ленин! Вышедшая на сцену библиотекарша на ходу качнула головой, и закивавшая Славя подбежала к броневику как раз тогда, когда Ленин спрыгнул с его и взял свою Крупскую за руку. На самом краю сцены, сложив руку под грудью, качала головой Алиса, но с места не сходила. Мол, вам я эту вольность позволю, товарищи. – Проходим государственную регистрацию, товарищи рабы диктатуры Советов? – ухмыльнувшись, спросила Славя, и Эл тут же погрозил пальцем. – Кто был никем, тот стал всем!* Ты уловила, ггажданочка, вегно! Только тепеггь бог – ничто, а мы не рабы… рабы – не мы!* – тут он, заволновавшись, упустил картавость, но никто не был против. Все кивнули, и даже среди зрителей прошёл шепоток: «Правильно! Так её!» Славя с невозмутимым видом торжественно провозгласила: – Властью, делегированной мне диктатурой рабочих и крестьян, объявляю вас мужем и женой! Перед лицом народа, перед лицом истории оставайтесь честными друг перед другом и перед людьми. Сыроежкин дрожащей рукой сжал ладонь Ани чуть сильнее, чем хотел бы, но та лишь поморщилась и выкрикнула: – Могу наконец поцеловать мужа! И, ухватив пионера за затылок, наклонила к себе и страстно впилась в губы. Пусть мир склонится перед волей людей, пусть воткнёт в свой выверенный, бездушный распорядок её пункт плана, пусть консенсус, результатом коего является реальность, чуть сместит равновесие. Даже тростинка имеет право сломать спину верблюду, значит, и её жизнь, её желания, даже сиюминутные, что-то значат. Когда пара прекратила поцелуй и оторвалась друг от друга, переводя дыхание, глаза обоих горели от восторга и блестели от искр жизни. Алиса непроизвольно начала хлопать, и к ней присоединились остальные. «Я, кажется, многое поняла и больше уже никогда не буду той, кем была ещё в начале смены. Спасибо», – прошептала Двачевская. Славя поставила цилиндр вертикально и, сурово кивнув, ушла. Ощущая важность момента и личную ответственность за концерт, Семён-Вожатый перебирал пальцами в воздухе, не зная, что сделать. Занавес – не подходил. Моника тоже щёлкала пальцами, осознавая, что на бумаге всё было неплохо, но взгляда со стороны не хватало – халатно отнеслись к организации праздника. И в это время на сцену вбежали в общем костюме коня Шурик и Семён-Вырезатель. Чувствовали, что что-то не так и что могут это прямо сейчас исправить. Может, вовсе не грациозно, но более-менее синхронно парни присели и подставили «спину» для седоков, и Ленин с Крупской забрались. – В светлое будущее, товаггищи! – выкрикнул Сыроежкин и махнул рукой. Ну, хотя бы не сказал «Поехали!»* Аня лишь прижалась к нему, обхватив за талию. Началось планомерное движение за кулисы. Алиса, не выдержав, взяла у Семёна гитару и запела, наигрывая: Разворачивайтесь в марше, Словесной не место кляузе, Тише ораторы, ваше слово, Ваше слово, товарищ маузер. Довольно жить законом, Данным Адамом и Евой, Клячу истории загоним, Левой, левой, левой...* Мику, встав рядом с гитарой, качнула головой и подмигнула, и на миг прервавшая игру Алиса расплылась в улыбке, мелодия изменилась – оформилась, стала задиристее и громче, словно пламя разгорелось. И немудрено: сила твоя в том, что мы здесь!* Левой-правой, левой-правой, Левой-правой, левой-правой, Ваше слово, товарищ Мао, Ваше слово, товарищ маузер!* <i> Припев уже не пели, а просто наигрывали за закрытым занавесом. Занавес открылся, когда все участники уже стояли в ряд, взявшись за руки. Все, Кроме Вожатого и Ольги Дмитриевны. Последняя с негодованием смотрела то на зрителей, то на актёров. – Да вы… да вы все… Но её перебил кричащий Семён: – ДА! ВЫ ВСЕ МОЛОДЦЫ! ВСЕ СВОБОДНЫ! ЖИВИТЕ С ЭТИМ! Он поднял руки со сжатыми кулаками к небу, и пионеры заревели: «Ура!» Вожатая лишь покачала головой, отмахнулась и встала в строй для поклона. Моника утащила в линию и Вожатого. Поклон. Занавес. И пусть свободны далеко не все, жив – каждый.

***

Зрители чуть ли не мгновенно испарились, пользуясь узаконившимся консенсусом: мы не замечаем ваших перемещений и игнорируем вопросы, но и вы не взыщите, если пропадём, и работой не нагружайте. Вот так – пронеслись на встречных направлениях, царапнув друг друга. Только Аня у всех на глазах, качнув головой и (Вожатый был уверен, что наигранно) ухмыляясь, увела за собой Сыроежкина. Шурик с нарочито серьёзным видом что-то понёс в клубы, оставив свою избранницу на площади. Вырезатель ускакал куда-то с Ульянкой. – Колечки! – крикнула Мику и захлопала в ладоши. Семён тепло улыбнулся. – Спасибо, дорогая! Как бы мы без тебя… хотя… – Он отмахнулся. – Никак бы мы без тебя! Моника развела руками и подалась вперёд. – Кажется, он хочет сказать, что ты – неотъемлемая и важная часть нашей жизни. Примерно как солнце! – Вожатый кивнул, а Мику, как и положено солнцу, просто засияла. – Спасибо-спасибо! Сенечка, Мони… Моника! – отведя взгляд, японка поблагодарила судьбу, что без всяких «Моничка», а то и «Сенечку» приходилось терпеть. – Обязательно буду радовать и греть! – пионерка обняла их. – А теперь… – Печальный, обречённый вздох. – Властью, данной мне «Совёнком», сценарием и куратором, я тоже объявляю ваш брак заключенным! – Мику достала из нагрудного кармана два простеньких, без излишеств золотых кольца. – Можете ещё поцеловаться, только, пожалуйста… не задерживайтесь… Не сейчас, а то вас Виола ждёт. Достаточно срочно. Да, именно так! Всё это – опять! Молодожёны послушно приняли кольца, которые им обоим надела подрагивавшая от волнения Мику. Над держащимися друг за друга людьми, будто скала, навис неумолимый своевольный рок в лице куратора проекта. <i> Ну, вот и всё, все грехи на виду. Слёзы катятся вниз. Прости меня, прошу! Так больно мне: я один в пустоте. И пути нет домой сердцам, подобным мне.*