Твоя реальность

Окончившая свою миссию Мику удостоилась чинного кивка, и только после этого куратор направилась к Семёну и Монике. Продвигалась она величественно и неотвратимо, как ледокол, как сама смерть, и в то же время легко, будто плыла по воздуху. – Вы пригласили на торжество злую фею.* Это мудро и безрассудно одновременно. И теперь мой черёд отплатить вам тем, чем она хочет и может. Дарами, более смахивающими на проклятия. Взявшись за руки, двое стояли недвижимо и сурово, словно скала. Виола усмехнулась. – И что, вам даже неинтересно, что я предложу? Вожатый хмыкнул. – Даже не навяжешь? Моника прищурила глаза. – Веретено, от которого мы уснём на пару сотен лет? Куратор развела руками. – Не бегите вперёд паровоза, юная леди! Как минимум сейчас у меня совершенно иной дар. То, чего вы хотите и боитесь. Правда в бутылке. – Она самодовольно улыбалась. – И так как это твоя правда, твоя память, то тебе и решать, что с ней делать. Моника хмыкнула. – А разве есть разные варианты? «…как поступать с правдой», – не успело слететь с губ. Виола осуждающе покачала головой, поджав губы. – Вроде уже не девочка, а всё туда же, хотя… иначе бы ты не была здесь. Всё столь же закономерно, сколь прискорбно. Семён смотрел с тревогой: редко удавалось застать куратора в настолько меланхоличном настроении, когда её тянет поболтать. Поучить жизни, посочувствовать и даже поплакать. – И всё же! – для уверенности сжав руку любимого, выпалила Моника. Виола кивнула. – Что ж. Это твоя память, твои родные, твоё прошлое и твоё будущее – ты вправе решать, что с этим сделать. Вернуть себе, словно заплесневевший багаж из камеры хранения, или уничтожить, бросить в огонь, в топку. Тон – стальной, за таким и не угадаешь, чего хочет владелица. Возможно – просто понаблюдать за лабораторными грызунами. Японка словно получила удар под дых и, тяжело выдохнув, закрыла глаза. Представила, как её фото с родителями сгорает. – Уничтожить? Зачем мне это? Какой смысл? – тон такой же жёсткий, как у Виолы. Кивок. – Продолжить жить здесь. Без сомнений и угрызений совести. С Семёном, – кивок в его сторону. – Видимо, в качестве той, кого он полюбил и на ком женился. Не так ли? Девушка без паспорта,* без корней, без памяти, без памяти влюблённая… – Хватит! – топнув, зло оборвал Вожатый. – Моника, – обратился он уже мягче. – Я полюбил тебя, это правда. Но не потому что ты – зависший в воздухе и нашедший во мне опору персонаж. Виола поаплодировала. – Браво! Как трогательно. Почти верю. Но я не закончила! Отказаться от прошлого значит и сбросить с себя его груз. Например… – лицо заговорщический вид. – Не все действия, которые тебе были позволены, были теми, на которые человек вообще может иметь право. Моника кивнула. Права доступа не есть моральное право. – Отказаться от чувства вины за подруг? Кивок. – А ещё – они не будут досаждать вам своим присутствием. В конечном счёте, Вожатый им чужой, а девочка из игры – вряд ли поможет ищущим себя женщинам из лаборатории. Виола накрутила на палец волосы, но ещё одну причину озвучивать не стала. Моника подалась вперёд. – Это невероятно настолько, что… просто не верится. И даже возникают сомнения, не твой ли это личный эксцесс. Ухмылка. – О! У меня есть полномочие – выдано Сальвато, завизировано Марковым. Все кивнули. – Так что? Японка бросила взгляд на мужа и улыбнулась. – Я приму проклятый дар, чтобы спасать и мучиться. Чтобы спать и проснуться. «Вот и всё, сестрица. Мы будем вместе, как и хотели. Я не отрекусь от тебя. Мы будем жить». – Тогда за мной, – сухо, надтреснутым усталым голосом пригласила куратор и отвела компанию в медпункт. И вот места заняты, Виола поджала губы, вздохнула и кивнула. – Ладно, перед смертью не надышишься. Моника кивнула в ответ, а Семён сжал её руку крепче. – Ну, что, Алиса, ты готова узнать, насколько глубока кроличья нора?* Японка усмехнулась. – Я бы даже сказала иначе: подставляй свою кроличью норку, пора вернуть твои воспоминания, будет больно. – Тон был насмешливо-злым. Когда же куратор начала вводить команды на компьютере, Моника и вовсе захлопала в ладоши. – Итак, консольные команды и блок с моей памятью были у вас под рукой всё это время, однако вы предпочли держать меня в неведении, с отрезанными воспоминаниями и… Вожатый схватил её за плечи. – Моника! – серьёзно и встревоженно обратился он. – Ты себя слышишь? Или даже не так – это говоришь уже будто бы не ты! Где та девочка, что хотела именно счастья? – По щекам японки скатились слёзы. – Я люблю тебя. Она кивнула. – Прости. Что на меня нашло? Снова… Наверное, просто обида, что моя память, ключ к моей личности был так близко. И не просто близко – мне его не давали нарочно. Семён усмехнулся. – Думаю (и мы вроде как определились вместе), тебе стоило сначала найти себя, найти меня, а затем получить прежнюю себя в полное распоряжение, а не отдать прежней себе тебя новую. На этот раз по-доброму усмехнулась уже Виола. – Браво. Ты действительно очень вырос и многое понял. – Она повернула голову к Монике. – Вспомни: ты была счастлива до того, как попала в «Совёнок»? – та покачала головой. – А до и в процессе «Литературного клуба»? Секундная заминка. – Я помню недостаточно, чтобы восстановить детали и целые периоды, но… нет, точно нет. – Мы об этом. А счастлива ли сейчас? – Да. Она переплела свои пальцы с пальцами Семёна. – Значит, время стать счастливой, но ещё и имеющей всю память. Ты не готова, но… начинаем? Кивок. Ещё пара кнопок. Моника распахнула глаза, потом рот, учащённо задышала, затем застонала. Лицо резко побледнело, приобрело фарфоровый оттенок, а дорожки слёз на несколько секунд стали алыми, в то время как вместо глаз показались чёрные провалы.* Из бледного рта вырвался пронзительный крик. Затем вид девушки вернулся в норму. Моника повесила голову, закрыла лицо ладонями и в истерике рассмеялась. – Ты… ты как? – нерешительно спросил Семён. – Омерзительно. Омерзительна. Голос прозвучал одновременно хрипло и визгливо. Вожатый не успел заключить девушку в объятия: та испарилась. Он ударил кулаком по кушетке. Виола ругнулась и тут же снова повернулась к компьютеру, чтобы проверить трекер. – Она на этом витке. Как минимум, сейчас. Найди её. Срочно. – Будто зимой нужно говорить снегу «выпади», – пробурчал Семён и исчез. – А чего ты ещё ждала, дорогуша? – опираясь на локоть, медсестра вздохнула. Резко встала, открыла окно, впуская свежий воздух. И будто для компенсации, вернувшись за стол, закурила. – И кому это я? Которая из двух «дорогуш» могла не ожидать? В музыкальном клубе? – Привет-привет! Только Мику. Помахал и бесцеремонно растворился в воздухе. У кибернетиков? – Антинаучно! Тоже нет. На кухне? – Эм… – протянула Ульяна, – тоже за конфетами? – Вообще, нет, но да. – Верни мешок, я всё прощу!* К-как?.. В домике? Душная, давящая пустота. В лесу? Разреженное безграничное пространство. Никого. Никого. Никого. Только лягушки. И пионерка с тёмно-фиолетовыми хвостиками, напоминающими с этого ракурса рога. Бункер? Она сидела на кровати, разбитая, усталая, сгорбленная, плачущая, но определённо живая. – Моника! – Семён? Вздох облегчения. – Я безумно рад, что не нашёл тебя… в подвешенном состоянии. Девушка невесело усмехнулась. – Смена циклов лечит физические травмы, но не психологические, так что какой смысл? Вожатый обнял Монику. – Я люблю тебя. Она покачала головой. – Нет. Меня невозможно любить. – Она пожала плечами. – Максимум частично понять, проникнуться симпатией, но не м-м-м… – Договорить ей не дал поцелуй. – Ну, что за ребячество? Поцелуи и объятия помогают успокоиться, но им не склеить ни разбитое сердце, ни расколотый разум. Она процитировала своё стихотворение из клуба. «Я нашла все ответы, но цена им – ничто. Нет в мире смысла И цели давно. Мы лишь невозможное ищем. Я не легенда. Её попросту нет». – Можешь целовать, можешь даже трахнуть: я здесь всё та же красавица, но… Семён тряхнул Монику за плечо. – Я чувствую твою боль, а ты не дай ей захлестнуть тебя. Выпусти её. Девушка поджала губы и наклонила голову, отчего в слабом свете показалось, что на молодой коже залегли старушечьи морщины. – Думаешь, мне можно помочь? Врач, исцели себя сам… – Резким движением Моника достала нож и провела рукоятью вдоль вен на левой руке. – Не бойся: я этого не сделаю. Не сделала даже там, в прозекторской,* хотя там бы это всё прекратило. – Девушка тряхнула головой. – Нет, ко мне не приходят во сне те, кого я убила. Настоящие люди, смею заметить, а не боты. Просто я превратилась в придаток к своему оборудованию. Рука, держащая скальпель, вводящая смертельные инъекции… Изобретательный ум, служащий любознательному злу. Хм. Семён, встав на пол на колени, обнял жену и положил её голову себе на плечо. – Тише, милая. Ты здесь. Ты со мной. Я люблю тебя. Ты уже не на той работе. Тебя уволили. – Дав волю слезам, Моника молча закивала. – Сегодня ты – воспитатель в пионерлагере. Человек – не его прошлое. Прошлое лишь помогает ориентироваться в настоящем. Моника наконец улыбнулась. – Неужели мне правда можно верить в любовь? – Конечно. Я не отказываюсь ни от одного своего слова и решения относительно тебя. – Я… я не откажусь от слов… той себя, но дальше пойдёт уже другая – не первая и не вторая. Надеюсь, ты достаточно терпеливый и сумасшедший, чтобы тебе понравилось. Она подалась вперёд, чмокнула парня в нос и, отстранившись, смущённо улыбнулась. – Только… ты, – наконец произнёс Семён. Он поднялся и протянул руку. – Пойдём? Моника бросила тревожный взгляд на ногу. – Я… не уверена. Вожатый занял место рядом с ней. – Я не тороплю. Мы можем пробыть здесь не только до конца смены. – Спасибо. Девушка благодарно церемонно поклонилась. Вожатый недоверчиво прищурил один глаз. – Ой! Видел бы ты своё лицо! – она рассмеялась. Наконец, тоска и неуверенность ослабили хватку. – Я всё ещё Моника, просто Моника, твоя Моника. – На этот раз легче стало и Семёну, и он обнял девушку за плечи. А она положила ладонь парню на грудь. – Знаешь, чего хотят обе меня? – она наклонилась к уху. – Тебя. Вожатый ухмыльнулся. Безумно прямолинейно и немного – просто безумно. – Я сейчас… – начал Семён. Моника покачала головой, предугадав ход мыслей. – Не надо. Думаю, иногда правилами безопасности можно и пренебречь. Пусть я и человек – позволь мне немного побыть и персонажем. Сейчас – яндере. Хочу остаться с тобой один на один, а окружающего мира – будто не существует. – И подмигнула. Наконец, не заметив ожидаемого дикого восторга, решила уточнить: – Я читала, что все парни хотят именно без презерватива… Эй! – рассмеялась. – Лично я не в курсе: у меня до тебя парней не было! Теперь я могу сказать с полной уверенностью! Моника чмокнула Семёна в нос, а затем поцеловала в губы, это был долгий и страстный поцелуй. – Я люблю тебя. Только тебя. – Какое совпадение. Я тоже люблю тебя, а тоже не поминаю, как можно любить меня, – ответил Вожатый. Она осторожно развязала галстук Семёна, в то время как он проделал то же с её галстуком, а за ними пришла очередь пуговиц… День ли, ночь ли – какая разница, если в их бункере нет смены времени суток, а есть лишь два влюблённых человека. Не выпуская друг друга из объятий, они снова поцеловались. – А леди курит после секса? Моника вздохнула. – Леди курит как паровоз, но не в кровати: от этого получаются просто омерзительные трупы, причём, как правило, этих трупов больше, чем следует. Прикрыв глаза, девушка улыбнулась. Покачав головой, Семён зевнул и поцеловал её в шею. – Есть у меня вопрос по механике лагеря. – М-м-м. Давай. – Что будет, если не заканчивать циклы, а постоянно переноситься? Тело же не обновится, а будет взрослеть, а потом и стареть? – Насколько я знаю, это так. Чтобы отменить изменения, достаточно разок правильно завершить цикл, то есть закончить последний день. Кивок. – Так и думала. А хочешь вопрос, который, думаю, даже не пришёл в голову товарищу Вожатому, потому что он мужчина? – У тебя пытливый ум, мне нравится. – Вопрос вытекает из предыдущего ответа. Если девушка забе… – она оборвала себя. – Беременные девушки, сказала же. Девы Марии, блин. – Щёлкнула пальцами. – Если кто-то забеременеет и не закончит циклы, то сможет ли она родить, и сможет ли проходить смену циклов ребёнок? Семён выпучил глаза и взялся за виски. – Вот это да. Вот это вопрос. Да, наш брат, Пионер, с таким не сталкивался. Насколько мне известно, никто из группы девушек-исходников за подобным не замечен. Не думаю, что такая функция, как беременность, прописана в оригинальном лагере, но можно спросить у… – Виолы и Мододела? Кивок. – Я слышал, что в «хорошей концовке Лены» у них двое детей, но я там, как говорится, не был, так что не знаю, насколько вообще двадцать лет с Леной – это время и пространство, а не пара строчек текста для воспоминаний. – Семён лёжа пожал плечами. – А среди модов вроде бы в одном прямо в лагере одна залетела.* А что, хочешь ребёночка? Произнёс окончание он не без тревоги. – Пока, как минимум, нет, – призналась Моника. – За последние годы ты – единственный случай, когда жизненно необходимо стало о ком-то думать и заботиться больше, чем о себе. Нацуки и Сайори для меня всё же подруги. Да у меня и кота-то нет с моим, теперь уже бывшим, графиком работы. А впрочем, – девушка зевнула, – ты прав… Наконец эмоционально и физически вымотанная, она уснула в нежных объятиях любимого человека.