На языке канцеляритов

      Ксюша находит диван очень удобным для занятий сексом. Не то чтобы она специально для этого подбирала, но кое-какие критерии у неё сформировались после узкого сидения офисного дивана, скользящей обивки, жёстких подлокотников и отсутствия хоть какого-то намёка на анатомичность.       Поэтому на их диване удобно, в принципе, всё.       Удобно сидеть на коленях перед Зоей, чтобы её разведённые бёдра были на самом краю, чтобы она опиралась спиной о подушки и запрокидывала голову, цепляясь одной рукой за подлокотник, а другой — за Ксюшину голову. Удобно обнимать её и пальцами внутри неë двигать неспешно, растягивая ласку на столько, на сколько возможно. Зоя дышит тяжело и шумно, на стоны срываясь на выдохах, старается не напрягаться, но нет-нет, и выгнется: Ксюша замирает тогда, поцелуи на внутренней стороне бёдер оставляя, и Зоя чувствует её самодовольную улыбку. Она ей ногу на плечо закидывает: не отвлекайся, а Ксюша только сильнее. Выходит и пальцами клитор обводит, по половым губам проходится, за малейшей Зоиной реакцией наблюдая.       Удобно.       Зоя жмурится, вздыхает глубже, свободнее.       — Дразнишься? — спрашивает с усмешкой. Знает все ответы, но в такие моменты хочется более тесный контакт с Ксюшей иметь — и только говорить остаётся, а мыслей связных — нет.              Ксюша мычит отрицательно, обводя преддверие.       — Издеваешься?       Зоя пытается бёдрами навстречу податься, но Ксюша руку убирает, целуя чуть повыше клитора.       — Нет.       — Мучаешь?       Ксюша ничего не отвечает: мягко убирает Зоину ногу, ставит её на пол и к Зое тянется, рядом с ней садясь и за шею приобнимая. Медленно вводит пальцы, Зое в глаза смотря.       — Как ты могла такое про меня подумать, — шепчет хрипло от долгого молчания, и голос низким выходит, будоражащим. Зоя улыбается широко, голову запрокидывая и глаза прикрывая.       — Ни на секунду я так не думала, — шепчет в ответ, млея от неторопливых движений.       Очень удобно было бы Ксюшу тоже обнять, ладони на поясницу положить, вверх по рёбрам пройтись и вниз до бёдер, по животу провести кругами и между ног скользнуть — если бы Зоя уже не дрожала от возбуждения и необходимости в разрядке. Ей почти стыдно за такое своё состояние, но оправдание у неё железобетонное: это Ксюша довела. И Ксюша же сейчас доводить продолжает, постепенно темп наращивая, задыхаться заставляя и из кожи вылазить. Зоя за Ксюшу цепляется, прижимая её ближе к себе, в губы стонет, поцелуй смазывая. Оргазм изнутри словно разрывает, Зоя дёргается и напрягается, зажмуриваясь, и это уже не физическое — это удовольствие от всего разом внутри не помещается.       Ксюша, вытерев руку, скрещивает запястья за её головой и усаживается Зое на колени, оказываясь лицами с ней на одном уровне. Чмокает в губы — и не может нежности сдержать, зацеловывает щёки, скулы, уголки губ, подбородок, открытую шею, едва-едва от кожи отрываясь.              Её уже не удивляет то, сколько чувств ей хочется отдать, поделиться, но всё ещё к этому желанию с таким бережливым трепетом относится. Зоя обнимает её крепче, поглаживает большими пальцами, возвращая притихшее Ксюшино возбуждение, когда та на пол сползла, решив только на Зое сосредоточиться — а до того они ровно шли.       — Можешь не начинать сначала, — говорит Ксюша, когда Зоя невесомо губами ключиц касается. — Я уже очень хочу тебя внутри чувствовать.       Она приподнимается, давая Зое больше пространства для действий в нужном месте, и ей в плечо утыкается, глубоко вдыхая. Мурашки бегут по коже и внутренности в узел завязываются от одного только предвкушения. Капля смазки тянется по внутренней стороне бедра.       — Неужели?       Зоя, как и хотела, ладонями по Ксюшиному телу шарит, гладит, подушечками пальцев давит. Между половых губ проводит, убеждаясь, и Ксюша скулит:       — Сама видишь, — бёдрами дёргает вслед за её рукой. Мышцы сводить начинает; Зоя водит пальцами неспешно, расслабляя, клитор массирует, и Ксюша воздух ртом хватает, стонет в голос.       Зоя сразу тремя пальцами входит — легко-легко, словно этого мало. Ксюша на них сама насаживается, и Зоя её за поясницу придерживает.       — Я не перестаю поражаться, какая ты… — шепчет с придыханием, двигаясь медленно, языком хрящика уха касается. — Податливая.       Ксюша угукает, стараясь Зоин неторопливый темп не нарушать. Хорошо до мушек перед глазами.       — Сама в шоке, — выдыхает между стонами, а голос дрожит, проседает. Она жмурится от удовольствия и губами к коже прижимается, себя приглушая, но звуки где-то в груди образуются и вырываются вибрациями.       Она постепенно обратно Зое на колени опускается, только та ноги чуть разводит, чтобы двигаться удобно было. Ксюша отстраняется и в губы целует — не знает, как ещё сильнее Зою чувствовать.       — А ты права, — шепчет Зоя, замедляясь совсем, не двигаясь почти — только ладонь прижимает, на клитор давя смазано. — Мне тоже нравится, когда ты на коленях кончаешь.       Ксюша усмехается и вздрагивает вся невольно от переизбытка ощущений. По коже мурашки бегают, кусают; Зоя поцелуи по шее рассыпает, по плечам и ключицам, водит кончиками пальцев вдоль позвоночника. От каждого прикосновения у Ксюши внутри всё дрожит, звенит и скручивает, к оргазму подталкивая. Напряжение нарастает сладостной тяжестью, скапливается и тянет книзу — лопается оглушительно, лишая возможности вдохнуть и двинуться, в ломкую струну превращая на пару мгновений, пока не отпустит. Зоя ласково-ласково гладит, словно успокаивает, едва-едва клитора касается. Ксюша воздух жадно глотает, расслабиться пытаясь, но каждая мышца в теле как будто в такт сердцебиению пульсирует.              Удобно потом на диване сидеть в обнимку, ещё обнажёнными, пока холодно не станет — потому что отлипнуть друг от друга вдруг невероятно сложно оказывается, и хочется если не повторить всё, то вот так — прижавшись тесно — провести всю оставшуюся вечность.       За последние несколько недель это уже привычкой стало. Болтать вечерами без передышки обо всём подряд, с темы на тему перескакивая, в одну секунду работу обсуждая, в другую — меню на ближайшие пару дней, или сексом заниматься, а потом сидеть, вот так, в обнимку, и молчать, не сговариваясь. И, хоть о том не знают, но думают об одном и том же: что в этой мягкой тишине все их признания кроются, все осознания. Что в такие моменты, когда их будто бы силы оставляют, сердце все чувства и эмоции обрабатывает, через себя пропускает в полной мере и по стопочкам раскладывает, с мозгом советуясь. Эти объятия заменяют часы, когда после бесконечно долгой работы одну точку пустым взглядом буравили, когда спали с открытыми глазами, ибо сознание просто не справлялось. А теперь можно чужие прядки перебирать, поражаясь, как каждый волос чётко на подушечке пальца чувствуется, можно чужие руки, ладони, щёки поглаживать, ощущая мягкость кожи, все впадины и выпуклости костей, можно к запаху прислушиваться, пропуская сквозь себя то, что уже таким родным стало, таким знакомым, что казалось, будто всегда было.       Можно быть не одной.       — Как думаешь, нам ещё долго будет… недостаточно? — тихо спрашивает Ксюша, держа руку на Зоином предплечье и большим пальцем поглаживая.       — Недостаточно чего?       — Друг друга.       Ксюша вздыхает, голову чуть поднимает, носом Зое в шею утыкаясь, и глаза прикрывает. Зоя свободной рукой по Ксюшиным волосам проводит, по щеке костяшками пальцем, нежа.       — Не знаю. Тебя это сильно беспокоит?       Зоя знает, что это не может не волновать совсем, тем более, если Ксюша спрашивает. Но она сама предпочитает только наслаждаться, изо всех сил веря в то, что подобное просто не имеет права закончиться как всё до этого.       — Нет, — Ксюша мотает головой. — Я тебе доверяю, — она прижимается теснее, давая пару секунд на осознание того, что за словами кроется: невыносимо быть настолько уязвимой перед кем-то, но Зоя не напротив, не против неё — она рядом, рядом, рядом… И слабой себя Ксюша не ощущает — не настолько, чтобы беспокоиться. — Просто непривычно. Столько эмоций.       — Понимаю.       В иные моменты это почти физически тяжело выносить, но ни одна бы не отказалась от своих чувств, друг от друга. И когда они рядом, как сейчас, это приятнее наркотической эйфории.       — На самом деле мне это очень нравится, — улыбается Зоя, поглаживая Ксюшу по затылку, пальцами в волосы зарывшись. Ощущать что-то хорошее, зная, что оно не разрушится — редкость, и Зоя не собирается успокаивать это внутри себя, как советовала психотерапевт.       — Мне тоже.

***

      Зоя эту мысль жуёт долго, с самого переезда.       Когда Ксюша рассказывает, что, по факту, Плотников их свёл, у неё сердце в тахикардии заходится: вдруг она обо всём догадается? Впрочем, страх иррациональный; ну спалит Ксюша её сюрприз, гипотетический пока что, кстати, что с того? Но Зое всё ещё неловко, что она настолько сентиментальна, что она всё-всё помнит, что для неё каждая мелочь важна… Хотя перед Ксюшей уже глупо чего-то стеснятся. Зоя думает, что это — последнее.       И всё же она до конца не решается, пока совершенно случайно взглядом не зацепляется — и оторваться не может. Это точно одна большая глупость, но в этом и суть. Что-то милое, забавное, вроде как незначительное в общепринятых нормах — но особенное для них двоих. Если честно, на сам символ Зое плевать, ей просто до одури хочется запечатлеть то, что они с Ксюшей вместе. Что однажды они встретились, столкнулись, в глаза друг другу посмотрели — и всё завертелось. Ей хочется их отношения руками потрогать, подержать, убеждаясь, что это правда, что они смогли это создать и сохранить.       Остаётся только дождаться нужного дня.

***

      Зоя буквально бродит вокруг да около, пока Ксюша колдует над кофе, пытаясь подобрать правильные пропорции специй.       — Иди пробуй, — зовёт наконец, и Зоя дёргается, будто опоздала, но у них впереди ещё весь вечер. — Вроде нормально, но я себе ещё перца хочу положить.       Она сыпет щепотку, мешает ложечкой, принюхивается, лезет языком и кивает, довольно улыбаясь. И смотрит на Зою. И ей приходится из своей чашки отпить, глоток по рту гоняя, чтобы распробовать. Перца она как раз почти не чувствует, больше пряного, но ей это приходится по вкусу, и она кивает Ксюше:       — Замечательно. Пойдём наверх?       Ксюша угукает и идёт к лестнице. Зоя чуть задерживается, оставив свою чашку на столе и доставая припрятанный в гардеробной пакет. Ксюша уже успевает включить телевизор — на спортивном, блять, канале; Зоя застывает за её спиной, матерясь про себя.       Ксюша не ярая фанатка, но понемногу знает про все сборные, про всех выдающихся игроков и историю, и все важные матчи старается смотреть. Зое футбол не то чтобы не нравится, но отец как раз фанатиком был и из-за него ассоциации с футболом исключительно болезненные в прямом смысле слова. Ксюша себя так не ведёт, она не пьёт как минимум, а как максимум на Зое гнев не срывает и не пытается спросить с неё, почему этот жопорукий «Спартак» опять продул всухую, потом же костеря её на чём свет стоит за девичью тупость. Ксюша сама объясняет почему, чередуя рваные вдохи с матом, и смотрит только жалобно — и это даже забавно. Зоя, если сама себе дел не находит, рядом устраивается, не столько в игру вникнуть пытаясь, сколько с Ксюшей вечер разделяя, и Ксюша, почти инстинктивно её к себе ближе привлекает, занимает руки ею, в волосах ли пальцами зарываясь или по плечам поглаживая. И это надолго затягивается и сейчас Зое — совсем не к месту.       Но Ксюша цокает, бубнит себе под нос что-то про «на этих пидарасов время жалко тратить» и переключает канал. И головой вертит, потеряв Зою.       — Ты чего?       Зоя давит из себя улыбку, качая головой, и быстро занимает место рядом с Ксюшей, всё ещё пытаясь держать пакет за спиной. Ксюша это, конечно, замечает, брови гнёт в смешанной эмоции, не зная, беспокоится ей или умиляться. Зоя чмокает её в щёку, выдыхая про себя.       — Зо-ой?       Она достаёт из пакета подарок и протягивает Ксюше — показывает с еле слышным шёпотом:       — Это тебе.       — О-па, — выдыхает Ксюша, окончательно растерявшись. Обычно там украшения, карты подарочные, билеты, цветы, а тут… Но улыбка сама собой на губы наползает, потому что как бы то ни было, а это премилое зрелище… — Енот? Плюшевый? — и смотрит на Зою, не сдерживая смешинок во взгляде       Зоя отчаянно пытается не покраснеть. Кивает, прикусывая внутреннюю сторону щеки и улыбается сама, не выдержав прилива нежности.       Потому что лю-бит. Вот так. Всеми из возможных вариантов и способов. Потому что до одури важно, а енот правда плюшевый, забавный. Ксюша, поставив чашку на кофейный столик, его в руки наконец-то осмеливается взять, смешок выпускает, гладит его щёчки большими пальцами, шёрстку в порядок приводя.       — Забавный, — резюмирует и на Зою смотрит робко, теряясь в ворохе мыслей. Вроде как и не обязательно уточнять ничего, но Ксюша чует: неспроста ни это, ни ужин тот, ни цветы, которые она Зое таскала, между ними простого ничего нет и уже достаточно всего случилось, чтобы проглатывать такие вопросы. — Прости, а… я не много не понимаю, что… мы…       Зоя снова вздыхает и шепчет, взяв себя в руки:       — Сегодня ровно год с тех пор, как мы познакомились, — она малодушно на игрушку пялится, избегая растерянного Ксюшиного взгляда. — И… я просто увидела его и подумала, что это будет символично. Тогда же… с енотов всё и началось, которых Тихомиров ловил…       Вслух сказанное, оно звучит хуже, и Зоя отворачивается, сутулясь. Знает, что Ксюша даже не усмехнётся, пытаясь собственную неловкость скрыть, и, если честно, это Зое уже родным и желанным кажется…       Ксюша сглатывает шумно, головой качает, пытаясь от звона в ушах избавиться. Молчать — тяжело, но…       — Я… Я даже не знаю, что сказать… — она горло прочищает, но связности в речь это не добавляет, и она лбом Зое в плечо утыкается, судорожно вздыхая. — Это… так трогательно, Зой… А я… даже не подумала…       — Не нужно, — мягко шепчет Зоя, Ксюшу в объятия утягивая. Та лицо у Зои в ключицах прячет.       — Но у нас, получается, много памятных дат… И ты… все помнишь?       — Шестое и шестнадцатое мая, двадцать девятое сентября, семнадцатое октября, двадцать пятое ноября.       Зоя, на самом деле, ещё с десяток всяких назвать может, разных, маленьких, почти незначительных, если бы они в тот момент не понимали что-то новое друг про друга, в целом и по отдельности, если бы в груди что-то огромное не било… А Ксюша мозги изрядно напрягает, чтобы вспомнить, что именно в эти числа происходило. Губы кривит в усмешке: как, оказывается, много между ними всё же непростого, но обычного, трогательного, такого…       У Ксюши жар распространяется по телу от очередного осознания, насколько у них всё серьёзно. И Ксюша так банально себя в безопасности чувствует — не прямо здесь и сейчас, а словно до конца жизни ей ни одна неудача не страшна, ни одна тревога никакого права реальной оказаться не имеет.       И это ощущение ей почти чуждо. Она уже предвидит, как на какой-нибудь хуйне споткнётся хоть завтра и всё к чертям собачьим полетит, но сейчас изо всех сил хочется верить, что антоним её тревожного расстройства прав.       И енот этот плюшевый уже таким важным предстаёт, словно он — залог всего этого, доказательство, что всё сбудется.       — Спасибо, — шепчет Ксюша уже осознаннее, за большее благодаря, чем за подарок на годовщину.              Зоя улыбается.