На языке канцеляритов

      Остатки вещей со своей старой квартиры Ксюша упаковывает сама. И как будто только теперь по-настоящему прощается со своей одинокой жизнью.       Забавно теперь, спустя столько времени и рефлексии, понимать, насколько неосознанным был её переезд к Зое. Хотя они тогда, вроде как, что-то решили за три минуты разговора и Ксюшину выпитую в два глотка чашку кофе. Две чашки так и стоят в сушке, а не на месте, и всё покрылось пылью. Только обе же до последнего и не верили, что что-то получится. Ксюша вспоминает себя год назад, когда отмахивалась от Скворцовой, уверенная, что её никто не полюбит. И ладно, хрен с этими высокими чувствами — даже рядом никто не будет, даже иллюзии.       Забавно вспоминать, какими они с Зоей далёкими были год назад. Тогда — горько было и тошно, сейчас Ксюша усмехается сама себе, забирая остатки одежды из шкафа и сортируя книги, отбирая ту часть, которую ещё надеется прочесть, разбирает старые документы, украшения, которые слишком жалко было выкинуть и слишком странно — продать, и прочий хлам будто бы из прошлой жизни.       Ксюша прожила здесь чуть больше десяти лет, но так и не стала считать это место домом. Она не могла спрятаться здесь от проблем и внешнего мира — потому что с собой носила, за рёбрами и черепом держала, будто самое сокровенное; она возвращалась сюда улицы, только потому что больше идти было некуда, и она даже представить себе не могла место, где бы ей на самом деле хотелось быть.       Чуть позже она квартиру продаст и нисколько по ней скучать не будет, как не скучала по общежитию, по родительской квартире, куда хоть и тянула обманчивая ностальгия, но каждый раз тошнотой накрывало.       Что бы мама сказала, будь она жива? Вопрос всплывает в голове внезапно, и Ксюша сама себе усмехается: она же знает прекрасно, сколько дерьма бы выслушивать пришлось. После развода с Ильёй она осталась виноватой, что не смогла мужика удержать, довела до… Они за столом сидели на кухне, мать то подскакивала от эмоций и кружила в своём потёртом сарафанчике, Ксюша сидела, на стенку оперевшись, ногу на ногу закинув, и джулом затягивалась вместо воздуха. Она матери только по праздникам звонила, ничего о себе не рассказывала почти, а тут сам Илья позвонил о разводе уведомить: он тёщу свою любил и уважал.       Ксюша фыркала на очередную лекцию о своей несостоятельности, что мать понятия не имеет, откуда в дочери столько всякого, ведь не этому учили, не так её воспитывали! Ксюше было тридцать пять, у Ксюши уже было шизотипическое расстройство, генерализованное тревожное и перманентная тошнота. Объяснять, что это всё — следствие воспитания и учёбы было бессмысленно как-то, да и сама Ксюша в то время ещё не особо верила, растоптанная постоянным недовольством с чужой стороны и невозможностью вписаться в нормы.       Она тогда бросила неосторожное: «Ну да, до чего может довести мужика женщина, которую саму к женщинам тянет». Подумала о том, что надо было бы умнее, смелее, от Ритки, с которой они на втором курсе дружили, не бегать, находя тупые отмазки.       Мать велела заткнуться. А через две недели Ксюше позвонили из больницы и она… сволочь настоящая, облегчение какое-то испытала.       В детстве Ксюша матери всё-всё рассказывала. Приводила в дом друзей, с которым полчаса назад познакомилась: посмотри, мам, это Миша, он бабочку без сачка поймал! А это Оля, ей тоже пять, но она умножение знает! Ксюша притаскивала ей рисунки, поделки, читала сказки, которые сочиняла во время скучных занятий, показывала найденные фантики, стёклышки и монетки, делясь сокровенным, но это маму никогда не впечатляло. Никогда не было достаточным. Какие бабочки, Ксюша, сама иди умножение учи! Брось эту гадость, Ксюша, ты же девочка!       Ксюша бы привела к маме Зою. Смотри: у нас получилось быть! А мама бы сказала, что это не важно — как минимум.       Зачем она сейчас всё это вспоминает, Ксюша не знает. Смаргивает застарелую обиду и заклеивает последнюю коробку.

***

      Зоя оставляет только мелочь, которая понадобится им в последние пару дней. Основную массу они решили перевезти заранее, чтобы не тратить время. Квартира выглядит опустошённой, навевая тоскливые мысли, несмотря на то, что впереди — такое желанное, что это не конец, а начало.       Пока Зоя не столкнулась с физической констатацией перемены, пока до сознания не дошло, что это необратимо, она как будто не до конца понимала, что именно делает со своей — и Ксюшиной жизнью. А ведь сама придумала.              Мысли о том, что это просто сон какой-то, слишком хороший, чтобы присниться, просачиваются сквозь трещинки в больном мозгу. Зоя сидит на подоконнике с чашкой чая и смотрит вниз: асфальт надёжно укрыт метром снега и ледяной коркой, никаких недочётов, никаких неровностей.       Ксюша возвращается затемно, желая только поскорее рядом с Зоей оказаться — и в одно мгновение считывает её настроение, вздыхая. Кажется, у них эмоциональное состояние — одно на двоих. Зоя дёргает уголком губ в приветственной улыбке, Ксюша подходит и приобнимает её за плечи, целуя в щёку.       — Грустишь?       — Немного, — кивает, но улыбается шире, ловя Ксюшины губы. — В голове просто не укладывается.       — Что именно?       Ксюша опирается о подоконник и Зоя двигается, давая ей возможность сесть в угол, и сама уже устраивается в её объятиях, прижимая Ксюшину руку к груди.       — Каждый мой переезд был плохо спланирован, потому что я двигалась на очень сильных и очень негативных эмоциях. И оставлять в прошлом то место, где я жила, было очень легко, как говорится, с глаз долой — из сердца вон, а теперь это не так. Странное ощущение.       Как будто счастье не было достаточной причиной для столь кардинальных перемен — но это не значит, что Зоя их не хотела или… не заслуживала. К тому же, теперь это не только про неё — теперь в уравнении участвует Ксюша, а для неё Зоя хотела только лучшего, и это не вызывало никаких сомнений.       Зоя, конечно, понимает, насколько глупо и неверно это чувство: реальность уже доказала обратное, но оно есть, тянется из прошлых лет, и Зоя совсем выкинуть его не может, хоть и старается не зацикливаться изо всех сил.       Ксюша обнимает её крепче, целует в затылок.       — Всё новое всегда странное. И мы всегда будем оглядываться. Но разве не приятно замечать, что изменения — в лучшую сторону? Как будто с твоих плеч скатывается тяжёлый груз.       Ксюша свободной рукой и правда смахивает воздух с Зоиных плеч, проводит ладонью с нажимом до самых кистей, по спине, сдувает, оставляет поцелуи и щекой прижимается.       Словно вместо всего этого дерьма, в котором Зоя раньше варилась, любовью её наполняет.       Раз за разом.       — Мне нравится этот подход. Хочешь есть?

***

      На первом этаже поразительно светло. Пушистые ели растут вокруг дома, но только не на заднем дворе, оставляя больше пространства. Ксюша понимает, что летом придётся привыкать к тому, что солнце будет поднимать их ни свет, ни заря; её собственная квартира в Гнездиховском находится на первом этаже, окна выходят лишь на одну сторону, под старую раскидистую яблоню, перекрывающую любой доступ света. У Зои подобного не было, но с конца октября солнце вставало многим позже, чем четыре утра — когда Ксюша ложилась в иной день.       — Красиво, — говорит Ксюша, оглядываясь.       Кухонный гарнитур они сдвинули ближе к панорамному окну, убрали остров и кусок гостиной, поставив обыкновенный обеденный стол и аккуратную этажерку у противоположной от окна стены. Ксюша подумала, что это будет хорошее место для террариума с ящерицей, но с Зоей они это ещё не обсуждали.       Они так и не купили посудомойку — посуды больше не стало, в отличие от площади пола, и они обзавелись роботом-пылесосом.       — У тебя ещё вся пыль в этом доме, кухня и две ванные, — посмеивалась Ксюша, когда они выбирали модель.       — У нас, — поправляла Зоя, и Ксюша против, в общем-то, не была. Удовольствие в том, чтобы вытирать тряпочкой каждую поверхность, счищать губкой мыльный налёт или жир, снимать тряпкой пену, оставляя после себя чистоту, она научилась. И не так уж это сложно было, когда попутно можно пшикнуть в Зою из пульверизатора, губкой кинуть, уворачиваясь от чего-то, что летело в ответ, или поцеловать мимоходом.       Они и сейчас, приводя дом в порядок, не перестают касаться друг друга при каждом удобном случае, задевают нежностью и сиюсекундной лаской. Каждый удобной случай очень легко подстроить. Они попеременно друг от друга убегать пытаются, когда затягиваются поцелуи и объятия, меняются ролями, не имея никаких аргументов и оправданий.       — Мы не успеем тогда за день всё разобрать, — шепчет Зоя Ксюше в губы, а руками под футболкой шарит.       — Полчаса назад ты была согласна разложить только посуду и одежду.       — Да? — Зоя картинно гнёт брови, Ксюша смеётся, пряча лицо у неё на плече. — Полчаса назад ты что-то говорила про рабочие бумаги.       — Сейчас пять, — хрипло говорит, остаточные смешки давя. — Что мы там не успеть собрались, почти закончили же…       — Опробовать джакузи?       Зоя целует Ксюшу в изгиб шеи, прихватывая кожу губами, заставляя Ксюшу судорожно вздохнуть и расслабиться.       — Заманчивое предложение, — выдыхает, поглаживая Зою по спине. Та поцелуями пробирается выше.       — Приготовить ужин?       — Закажем.       — Долго-долго заниматься сексом, — шепчет в губы, фокусируя взгляд на тёмных Ксюшиных глазах. Закатное солнце оставляет на них золотистые блики — так похоже на утренний кофе…       Ксюша улыбается едко и взгляд в сторону отводит, будто раздумывая, а сама Зою ближе привлекает, футболку в пальцах комкая, задирая.       — Ммм, у нас же ещё завтра весь день…       Зоя делает шаг вперёд, заставляя Ксюшу к их спальне отступить.       — Завтра — это завтра, а я хочу… прямо сейчас…

***

      Они находят удобный угол, чтобы и обниматься, лбами соприкасаясь, и двигаться внутри друг друга одновременно, растягивая удовольствие. Никакой чрезмерной стимуляции, чтобы не закончить раньше — не тянет ни на страсть, ни на спешку, и внутри ничего не бурлит, не кипит, просясь выйти наружу и раствориться в оргазменной неге.       Они цепляются губами в неуклюжих поцелуях, дышат друг другу в рот, смеясь от тёплой щекотки дыхания и волос.       — Хорошо, — шепчет Ксюша, протягивает, и её голос звенит колокольчиками — и Зое кажется, что она чокнулась, раз слышит это обычное слово вот так.       — Хорошо, — улыбается она в ответ, прикрывая глаза и чуть замедляя темп. Ксюша безотчётно так же делает. Носом ведёт по Зоиной щеке, вдыхая, едва-едва губами касается.       Так много ощущений вокруг, так много того, что кожу задевает: складки одеяла в ногах, простыня под Зоиной спиной и прохладный воздух по Ксюшиной, ноги, руки, грудь и живот, пальцы внутри, движущиеся равномерно, тёплые волны по телу распространяя. Близость — осознание на периферии, что они рядом на таком уровне, что словно дверь в иную реальность приоткрылась. И в голове за тихими протяжными стонами, сквозь тяжёлые вздохи прорывающиеся, только это и слышно: хо-ро-шо.

***

      В воскресенье Зоя выгоняет Ксюшу к психотерапевту. Та много раз порывалась перенести встречу на будний день, потому что «ну переезд, Зой, и так всё свободное время на это убиваем, а после работы ну никакие же…» Зоя говорит, что всё в порядке, к тому же, это всего пару часов с учётом дороги. На самом деле почти три с половиной с учётом пробок.       Ксюша про себя догадывается, что, наверное, Зое снова какое-то уединение понадобилось, но не понимает, почему об этом вслух попросить нельзя было. Но разбираться решает по возвращению.       Зоя завязывает волосы в хвост и принимается за приготовление романтического ужина.       Грузинскую кухню, правда, за романтическую никто не считает, но Зоя хорошо помнит выражение Ксюшиного лица, когда они обсуждали хинкали.       — Что значит просто «большие хвостатые пельмени»? Это оскорбление, Зой!       Ещё Зоя помнит, насколько Ксюша может быть привередливой, если у неё есть на это силы и настроение — потому что как Ксюша, словно сухарики, грызла замороженные мини-пельмешки Зоя тоже помнит; её саму тогда чуть не стошнило. Но грузинская бабушка, которая ведёт кулинарный блог на YouTube, раскидывает специи и говорит:       — Не любишь кинза? Не клади кинза! Любишь базилик — клади базилик! Настоящее грузинское блюдо то, которое приготовлено с любовью!       И тем не менее Зоя старательно следует классическому рецепту — и думает о Ксюше.       Времени, на самом деле, не так много, поэтому Зоя готовилась заранее, выкраивая часы, когда Ксюша задерживалась на работе, чтобы сделать заготовки теста и фарша… Ещё же нужно стол накрыть и морально с силами собраться. Это не на свидание в ресторан пригласить, хотя там других заморочек хватало с головой…       У Зои на подкорке где-то ещё сидит, что накормить человека — это один из вернейших способов выразить любовь. Так делала бабушка, когда ещё жива была: воспоминания о её блинчиках и пирожках мутные, желтоватые, как старая выцветшая бумага. Она приносила их, накрытые полотенцем, будила Зою рано утром, приговаривая: «Твои любимые испекла, с повидлом». Так делала и мама, когда могла. Вместо тысячи «люблю» и прочих телячьих нежностей, как говорил отец, она после получки покупала пирожные и все-все доставались исключительно Зое. Так делала даже тётка, привозя из большого города кучу всякой химозной гадости, словно извиняясь за то, что приезжала чуть ли не раз в год и не помнила, сколько Зое лет.       Потом… стало сложнее… Попытки порадовать её вкусным ужином после контрольной или на праздник в более старшем возрасте заканчивались скандалами. И сейчас Зоя предпочитает, чтобы ей так любовь не выражали — и Ксюша даже не пытается, только кофе ей таскает или спрашивает напрямую.       Зоя думает, что созданной атмосферы будет достаточно, чтобы задать нужное настроение для Ксюши. Любовь к физическому комфорту у той почти магическим образом перекликалась с тягой к саморазрушению, начиная от бесконечных переработок с бессонными ночами и заканчивая джулом и всё теми же замороженными пельменями вместо сухариков.       Ближе к семи, уже по дороге домой, Ксюша написывает почти беспрестанно, жалуясь на пробки, на метель, на то, что Зоя её всё-таки выперла, и голод.       «На счёт последнего можешь не переживать.» — печатает Зоя в ответ, улыбаясь и накрывая на стол. От запахов у неё самой в животе урчит.       «Ты готовишь? А я хотела спросить, не заглянуть ли в магазин. — Присылает и через секунду ещё одно: — А! Я так и знала, ты меня выгоняешь, чтобы похозяйничать, Золушка. Какие у тебя комплексы?»       «Нет у меня комплексов!»       У неё есть почти болезненная потребность делать Ксюше приятно — и та молчала бы, страдая ровно тем же самым. Зоя, по крайней мере, не заставляет её пройти пять километров по гололёду и не изнуряет двухчасовым сексом на ночь, чтобы самой без будильника встать пораньше и за цветами втихую сбегать!       Ксюша присылает сухое «Ха-ха», полное сарказма, и Зоя считает себя в праве ничего не отвечать.       К тому же, таймер оповещает о том, что хачапури по-аджарски пора вынимать из духовки.       Остаётся надеется, что грузинская бабушка не подвела.

***

      Зоя надевает джинсы и блузку, потому что Ксюша переодеваться не станет ни в парадное, ни в домашнее, а единого стиля для полноты атмосферы всё же хочется. Посуда новая, которую они в Берлине покупали, свечи и бокалы, но вместо бутылки вина — гранатовый сок.       Зоя чувствует себя первокурсницей. Ксюшу ждать — ещё минут двадцать, и она по кухне вышагивает, костяшку указательного пальца закусив. Накрасилась, вырядилась, и теперь живот от волнения скручивает, абсолютно беспричинного. Но каково вот так, в тридцать восемь, вспомнить, что ты — романтик безнадёжный? Не то чтобы она когда-то об этом постоянно помнила, чувство словно из прошлой жизни всплывало, заставляя во всём и вся сомневаться: правильно ли она делает, действительно ли этого хочет, а она ли вообще — или просто выпендривается?..       Сейчас она уже не сомневается, давит воспоминания об этом, о свиданиях провалившихся и стыде за саму себя… Ксюша-то оценит по достоинству, ей понравится, и даже если язвить будет и саркастировать, Зоя с ответной колкостью не растеряется. Но что-то ей подсказывает, что растеряется Ксюша, едва стол завидит.       Поэтому встречает Зоя в прихожей, подкараулив такси. Достаёт из выключенной духовки лобио в горшочках и хачапури и считает до семи, пока Ксюша дверь не открывает и на Зою взглядом не натыкается, о шкаф оперевшуюся спиной.       — О-па… А ты куда собралась?       Зоя качается головой, прикусив губу, и всё же находит в себе силы ответить:       — Никуда. Тебя жду.       — Мы собрались? — предполагает Ксюша, прекратив пуговицы расстёгивать. — А как же ужин?       У неё так печально выходит, что Зоя не сдерживает смешка и поднимает взгляд. У Ксюши глаза даже не щенячьи…       — Тебя ждёт, — давит и горло прочищает. — Давай бырей, а то остынет.       Печаль сменяется крайним удивлением, но раздевается-разувается Ксюша быстро и молча.       — Руки-то хоть можно помыть? — усмехается, чмокая Зою в щёку, и вдыхает поглубже, смакуя запах печёного сыра, мяса и специй и довольно мыча, но до ванной дойти не успевает — застывает посреди комнаты, как вкопанная. — О-па…       Зоя даже не дразнится по привычке, подходит со спины и обнимает. Ксюша её ладони своими накрывает и голову поворачивает, в глаза заглянуть пытаясь.       — Ну, ты чего? Ужин, как я и обещала, — Зоя Ксюшу в ответ целует и на мгновение удивляется: как это та даже на секундочку не могла предположить, что её ждёт нечто подобное? Обычный ужин Зоя и при ней могла приготовить и да, в одиночку, хотя вместе — веселее. — Пошли.       — А ш-што ты?.. — начинает Ксюша, ещё из ступора не выйдя, но Зоя её к столу тянет, чтобы та сама рассмотрела. И пока осознание до неё добирается, Зоя сок по бокалам разливает.       — Хинкали на потом?       Она садится, Ксюша тоже, кивая машинально. И не выдерживает:       — Ты это в честь чего?       У неё на языке вертится, что четырнадцатое февраля только через неделю и вообще это не праздник, а сплошные манипуляции и пошлости… Зоя вздыхает, отпивая сок, и пожимает плечами.       — А разве нечего? — она изо всех сил пытается непринуждённой выглядеть. — Новоселье, назначение твоё, кстати, так и не отметили, — слёзы и истерики, про себя думает, не считаются. Отламывает хвостик от хачапури и макает в расплавленный сыр. — Мы, в конце концов…       Во-первых, на самом деле.       Ксюша дёргает уголками губ в улыбке.       — И ты сама всё?..       Зоя кивает, прожевав. И даже горделиво — имеет право, потому что если одно получилось так, как надо…       Ксюша улыбается сильнее и прячет глаза в тарелке, не зная, что в ответ сказать.       Она Зою сильно-сильно любит.