На языке канцеляритов

      Договориться удаётся только на вторник, уже после праздников, что, в принципе, логично. И абсолютно плевать, что среди рабочего дня — Ксюша даже не спорит и Зоя тоже, слыша весь диалог.       — Ты уверена, что нам не нужен риелтор? — спрашивает Зоя после. Ксюша качает головой:       — У меня есть опыт в подобных делах. Хотя дома обычно сначала смотрят…       — А в этом, мне кажется, уже нет смысла. Фоток было дохрена и нам всё равно ничего другого не понравилось.       — Тогда тем более — нафиг риелтор. Ещё вопросы лишние задавать будет.       — А с той стороны — не будут?       Потому что когда Зоя говорила про «общую недвижимость», она имела в виду это буквально, и совершенно непонятно зачем двум ничем со стороны не связанным друг с другом женщинам покупать дом на пополам. Хоть с финансовой точки зрения это и было наиболее грамотно и безопасно…       Ксюша хмурится, но пожимает плечами:       — Плевать. Законом это пока не запрещено.

***

      Проснуться раньше Зои, не разбудив её, оказывается настоящим испытанием для Ксюши и единственным рабочим вариантом становится вымотать Зою с вечера и самой уснуть по-раньше.       Если бы Зоя знала причину, она бы этого абсолютно не оценила. План — идиотский по всем параметрам, Ксюша таким даже в юности не страдала, а тут нате, пожалуйста. Что-то в одном месте зудит так сильно, что Ксюша эту идею уже полтора месяца вынашивает и избавиться от неё не может.              Но самая сложная его часть удаётся: на часах половина девятого, Зоя спит, посапывая в подушку, и Ксюша легко выскальзывает из её расслабленных объятий. И тихо сбегает в магазин за подсолнухами по сумеркам и подтаявшим сугробам. Смотрят на неё, ожидаемо, как на идиотку, наверняка угадав, что под зимним пальто у неё — пижама и нечёсаная копна волос под шапкой. Ксюша снова застывает между двумя композициями: с рыжими герберами, чайными розами и медуницей из-за запаха и яркости и с белыми эустомами, колокольчиками и серебристо-мягкими декоративными листьями из-за нежности.       Флористка закатывает глаза, предлагая взять два, но Ксюше и один букет странно дарить ни с того ни с сего… Она мычит, качая головой, и пялится на цветы, думая уже вообще о другом — как Зоя проснётся и офигеет. Выбрать букет это не то чтобы помогает.       — Ну а повод какой? Вы вообще кому цветы дарите? — спрашивает; Ксюша краской заливается, не зная, как свои мысли во что-то связанное сложить — за что её из магазинчика не выгонят. Флористка ответа не дожидается и начинает объяснять, что если женщина в возрасте, то ей, конечно, с герберами больше подойдёт, а если наоборот — молодая, то с эустомами, и последний, на самом деле, свадебным букетом считается, так что знающей женщине такое странно будет дарить, а так, вообще, подсолнухи — специфические цветы, можно взять что-то попроще…       Если Зоя проснётся, а Ксюши рядом нет, её букет интересовать уже вообще не будет. Они же как перед Берлином телефоны отключили, так и не включали их, и Ксюша вообще понятия не имеет, где он.       — Может считалочку? — вздыхает флористка, и Ксюша бросает на неё суровый взгляд.       И спустя ещё целую вечность берёт с герберами, а потом заходит в магазин за медовым рафом с карамельным сиропом для Зои и латте с ореховым для себя.       Зоя спит и Ксюша выдыхает, раздеваясь тихо-тихо. И осознаёт, что у Зои нет ваз — и цветы приходится поставить в графин с питьевой водой. Она разливает кофе по кружкам и, с секунду поразмыслив, набирает в плошку горячей воды и ставит кружки в неё, чтобы не остыли. И готовит тосты с сыром.       Они, наверное, остыть успеют, пока Зоя на еду настроиться, но проснуться под запах чего-то вкусного, с осознанием, что это твоя женщина для тебя готовит — приятно очень, думается Ксюше. И готовить для своей женщины завтрак — приятно, и она улыбается, выкладывая тосты на тарелку. Отогревшаяся медуница сладко пахнет мёдом, солнце пробивается в окно, и Ксюша не может вспомнить утра слаще и спокойнее.       Она успевает даже себя в порядок привести. На часах уже половина десятого, и Ксюша думает, что ничего страшного, если она Зою разбудит. Возвращается с букетом в кровать и ласково Зою по плечу гладит костяшками пальцев.       — Вставай, солнце, — говорит тихо; Зоя вздыхает шумно и мычит спросонья, морщась.       — Зачем?       — Поздно уже.       — Кака-а-а, — зевает, жмурясь только сильнее, — разница. Мне и тут хорошо. И вообще, я ног всё ещё не чувствую.       Ксюша усмехается, даже не пытаясь выглядеть менее самодовольной. Зоя всё равно не видит.       — Ладно, просто глаза открой.       Она приоткрывает один глаз, словно одолжение делает, и с лица мигом пропадает и сонливость, и напускное недовольство. Зоя широко глаза распахивает, приподнимаясь на локте и то на букет смотрит неверяще, то на улыбающуюся Ксюшу. Рот приоткрывает, но молчит; Ксюша букет ей протягивает, и Зоя садится, беря его в руки. Прячет взгляд среди цветов, рассматривая, принюхиваясь едва заметно, и шепчет беззвучно:       — Спасибо…       — Я кофе купила и сделала тосты с сыром. Только не спрашивай зачем, я понятия не имею, почему хочется тебе приятное делать, — бормочет в шутку, отвернувшись, чувствуя, как жар к щекам приливает и горло спазмом сводит. Господи, какую хуйню она сморозила!       Она встаёт за кофе, но Зоя тоже подрывается, возвращает букет в графин и за три секунды, пока Ксюша кружки вытирает, умывается и зубы чистит. И, вернувшись, ловит Ксюшу в объятия.       — Спасибо, — шепчет снова дрожащим голосом. — Я не привыкла, чтобы вот так… Но мне очень приятно, — на смешок срывается, пальцами в волосы Ксюшины зарываясь, и носом в них тычется, голову повернув.       Не то чтобы ей никто и никогда цветов с утра не дарил или завтрак не делал, но с Ксюшей всё иначе ощущается — до болезненного трогательно.       — Я тоже не привыкла, — признаётся Ксюша, потому что она, как раз, цветов никому никогда не дарила, а вот завтраки в постель воспринимались как само собой разумеющееся и на второй раз ей уже ничего делать не хотелось. — И я рада.

***

      — Мне кажется, мы влюблены.       Зоя на Валерьяну Иннокентьевну не смотрит, а сердце чаще биться начинает. Зоя слышит, как та воздух шумно втягивает.       — Интересное открытие. С чем связано?       Зое, наверное, стоило про Берлин сначала рассказать, про это слезливое счастье, про дом — вот с таких вещей начать, а не выпаливать в лоб внезапное осознание от распалившихся чувств. И ведь это даже не догадки, это так и есть. Только в их случае этими понятиями не меряют, любовь — это не про них, даже если они научились…       И Зоя рассказывает. Начинает с самого начала, когда её ещё только физически к Ксюше тянуло, когда её пытливый ум восхищал — это тоже влюблённостью можно назвать; вспоминает, как она за Ксюшу переживала смертельно, настолько, что, наверное, самый безумный поступок в своей жизни совершила — притащила в дом чужую женщину, словно так и должно быть; вспоминает, как они друг к другу притирались, как задеть боялись, их шуточки и подначивания безобидные вспоминает, их желание постоянно рядом быть. Рассказывает про прогулки, стихи, слова нежные, лодочки, цветы — и про дом.       Но это, наверное, уже любовь.       И хоть это слово ничего между ними не меняет: что может быть больше, блять, чем обустройство совместного жилья? Не просто кто-то к кому-то переехал, а общее, с нуля, для них обеих сразу! Но всё равно страшно вслух говорить, потому что ничем хорошим это никогда не заканчивалось. Потому что они не раз говорили о том, что любовь — это не про них. Хоть и давно это было, когда они ещё много чего думали, что не про них.       С Валерьяной Иннокентьевной Зоя тоже об этом не говорила. Ни в контексте с Ксюшей, ни в чьём-либо ещё, поэтому, наверное, той это тоже слышать странно. Она губы поджимает, и Зоя по заострившимся чертам лица понимает, что что-то «ненормальное» в их с Ксюшей отношениях ещё осталось. Так ли это важно, когда они счастливы?       Зоя ждёт подведения итогов с очередным объяснением очевидных вещей, но Валерьяна Иннокентьевна вздыхает только, улыбается снисходительно и спрашивает:       — Что тебя во всём этом беспокоит, Зоя?       Зоя пожимает плечами, чувствуя подвох. Ну… по факту…       — Ничего?       — Ты о чём-то переживаешь, — настаивает. Зоя вздыхает, не зная, что ответить. Внутренняя, вновь скопившаяся тревога кажется глупостью, и не понимая её до конца, Зоя вообще не решается что-либо сказать. Валерьяна Иннокентьевна смягчается и говорит сама: — Зоя, твоё чувство влюблённости, любви, привязанности абсолютно валидно. Ты имеешь право его испытывать и проявлять любым безопасным способом, ты имеешь право, чтобы его испытывали к тебе и проявляли, ты заслуживаешь этого. Если вам с Ксенией комфортно в том формате, в котором вы существуете, значит, всё нормально. Полагаю, ты уже убедилась в том, что с Ксенией можно безопасно обсуждать свой дискомфорт, свои страхи и тревоги, и ты знаешь, что у тебя так же есть я для всех моментов, с которыми ты не справляешься самостоятельно или с Ксенией.       Зоя кивает, сглатывая образовавшийся в горле комок. И, наверное, прямо сейчас ей правда больше не о чем говорить.

***

      — Я не получила от тебя подтверждения, что сессия состоится, — осторожно начинает Тамара Степановна. — На всякий случай решила оставить это время за тобой.       Ксюша мысленно себя по лбу бьёт, морщась.       — Чёрт, простите. Мы на праздники отключали телефоны. Ну и праздники всё ещё не закончились.       Тамара Степановна удивлённо гнёт брови:       — Всё это время? А как же вы друг с другом общались?       — Словами?.. — Ксюша не совсем сути вопроса понимает, но потом до неё доходит, и губы растягивают в улыбке: — Так мы всё время вместе были.       Настолько вместе, что даже по разным углам не расходились, каждая своим делом занимаясь. Ксюша рассказывает о поездке подробнее, и на лице Тамары Степановны попеременно довольство и волнение проскальзывает. Ксюша догадывается, что она хочет сказать-спросить, и, если честно, её саму это самую малость волновало.       — Это же ненормально? Это каким-то… голодом ощущается, зависимостью… — она взгляд опускает, руками разводя.       Тамара Степановна улыбается и вздыхает.       — Знаешь, после стольких лет непринятия даже самой мысли о том, что ты можешь сблизиться с другим человеком, это неудивительно. Было бы плохо, если бы ты физически в этом не нуждалась, как эти, — она лоб морщит, задумываясь: — асексуалы или аромантики, например, но у тебя такая потребность есть и долгое время она была неудовлетворённой. Многие специалисты придерживаются такого мнения, что нужно действовать, как с голодовкой — постепенно, чтобы, так сказать, не провалиться в эту самую зависимость, но я считаю, что нет надобности себя намеренно сдерживать, если это никому не вредит. Со временем вы обе насытитесь и постепенно друг от друга отстанете, — Ксюша глаза широко распахивает от засосавшего под ложечкой страха, но Тамара Степановна кивает понимающе: — Да, знаю, звучит не очень хорошо, особенно сейчас, но мы вернёмся к этому вопросу, когда этот период наступит, и тогда я тебе скажу, что некоторая дистанция, личное время, разные группы общения и увлечения — это абсолютно нормально. К тому же вы же не взаперти сидели, сейчас ещё на работу выйдете…       И это, наверное, тоже трудно будет, но у них уже стратегия есть, поэтому Ксюша не опасается. Зато другой вопрос мучает, и она выпаливает, резко меняя тему:       — Почему так важно вслух сказать, что я её люблю? — она на шёпот переходит — так странно это от самой себя слышать. В голове гудит, словно она это только что осознала — а не пережёвывает это чувство уже десять дней. Тамара Степановна, наверное, пытается удивление скрыть, но Ксюша свои колени взглядом буравит и не видит.       — А ты любишь?       Она кивает судорожно, шумно воздух втягивая носом.       — Н-недавно осознала… Сначала страшно было, даже обидно как-то, н-ну, учитывая опыт. Теперь приятно даже, — улыбается чуть. — И у меня сомнений нет, что это взаимно, мы ведь всегда поступками объяснялись, и это важнее и показательнее… — она плечом поводит, снова в рассуждение пускаясь: — И мы же другие слова тоже говорили, что нужны друг другу, что нам друг с другом нравится, что нам важно, что всё серьёзно, что мы поддерживаем друг друга… По факту же… Ничего нового.       Она дыхание переводит и робкий взгляд на Тамару Степановну поднимает.       — Да, Ксюш, самое главное вы друг другу уже сказали и сделали, — улыбается та, словно не просто к этому руку приложила, кучу времени и сил на стабилизацию Ксюшиной психики потратив, а буквально в таких же отношениях находится. — А это… считай, для души. Мы не можем отрицать влияние общества и медиа на нас, где из каждого утюга кричат о важности именно романтической любви. И, опять же, если хочется — почему нет? — она посмеивается. — Ты же не в какой-то непонятной любви ей признаёшься, с которой сама ещё не знаешь, что делать — а в более чем осознанных чувствах, доказанных уже.       Она смотрит на Ксюшу ласково, по кошачьи как-то, словно Ксюша во всех своих чувствах и размышлениях до высшей точки дошла и теперь ей можно правду жизни узнать, тайну какую-то сокровенную.       Ксюше кажется, что её где-то наёбывают. Причём очень сильно. Она на Тамару Степановну смотрит с недоверием, но та только кивает, поддакивает: хорошо всё, ты же сама мне об этом рассказывала! И Ксюше приходится свои сомнения отложить. Может, она и правда познала какой-то дзен и теперь успокоиться можно.

***

      — Ты такая довольная, — усмехается Зоя, наблюдая за рассеянной Ксюшиной улыбкой через плечо. — Таблетки новые выписали?       Ксюша закатывает глаза, подходя к Зое, за рабочим столом сидящей, и целует её в губы.       — Почему чуть что — сразу таблетки?       — Ну а что, сказали, что всё хорошо, проблем нет, можно расслабиться?       — Ну… по теме обсуждения… да в общем-то.       Она на Зою с лукавым прищуром смотрит, та разворачивается на стуле, садясь вплотную, чтобы Ксюша на колени могла сесть.       — И что за тема такая? — она Ксюшу за талию обнимает, удерживая; Ксюша её — за шею, ближе придвигаясь.       — Ты. Только не делай такое лицо, — бурчит, предвосхищая Зоино наигранное удивление и собственное волнение пытаясь скрыть. Это совсем не тот момент, которым она готова с Зоей сейчас поделиться. — Как будто ты меня не обсуждаешь.       Зоя фыркает:       — Ты хочешь серьёзно поговорить? — и теперь Ксюшина очередь хмуриться непонимающе:       — Нет?..       — Тогда не мешай мне тебя соблазнять.       Зоя показательно в шею целует, языком едва касаясь, и руками под кофту пробирается. Ксюша подставляется под ласку, но возмущается для приличия:       — Это вот это ты называешь соблазнением?       — Ладно, заигрыванием, — соглашается Зоя, поцелуями до линии челюсти добираясь. У Ксюши мурашки по коже бегут. Но интересная мысль закрадывается в пока ещё не затуманенный разум.       — А ты… когда-нибудь меня всерьёз соблазняла?       — Обычно мне хватает просто существовать, — усмехается, добираясь до губ. Касается их лишь невесомо и шепчет: — Тебе мало что ли?       Она отрывается, в глаза заглядывая с ехидной ухмылкой. Они обе знают, что «нет», и Зоино самодовольное выражение лица могло бы бесить, если бы Ксюша также не знала, что ей тоже ничего особого делать не приходится, чтобы Зоя завелась. Удивительное единение.