На языке канцеляритов

      Заставить Зою подняться оказывается задачей непосильной.       — Я взрослая женщина, я имею права валяться столько, сколько влезет! — проговаривает она на попытку Ксюши воззвать к необходимости принять душ и поесть. И им всё ещё нужно разложить вещи. Ксюша фыркает и усаживается Зое на бёдра, цепляя её руки. — А вот про твоего внутреннего ребёнка я забываю, — вздыхает, не отвечая на Ксюшины покачивания руками.       — А где твой, позволь спросить? — усмехается, предостерегающе выгибая бровь.       — Наказан, — Зоя скалится, вставая — тема скользкая-то, а настроения для этого совершенно нет. Ксюшу обнимает, щекой к ключицам прижимаясь. — Ты зануда, Нечаева.       — Кто бы говорил.       Но Ксюша её в ответ обнимает, гладит вдоль позвоночника.       Любит.       Спустя ещё пять часов ей начинает нравится это слово. Но вслух произнести не решается. Да и… не нужно им это, да?       Впрочем, Ксюша о многом думала, что им это не нужно. Созвоны, забота, шапки, режим, жизнь вместе, нежность, улыбки, кофе сладкий, засосы, прогулки, они друг другу — не нужны. И везде ошибалась, хотя после пятого раза могла бы и уяснить. Магия какая-то.       Ксюша уже любила. Но это было давно и неправда, хоть и не единожды даже, она эти чувства выкинула и закопала их труп. А теперь…       Зоя на ней взгляд задерживает, смотрит вдумчиво, рассматривает: Ксюша уверена, что та обо всех её мыслях знает, всё по глазам считывает. Ксюша ей в ответ улыбается.       — Что с тобой? — спрашивает Зоя, отчего Ксюша удивлённо распахивает глаза.       Они такие моменты обходили стороной. Они не спрашивали вслух, когда чувствовали в друг друге изменения — не в худшую сторону. Они не акцентировали внимания на том, что пугало, а теперь… бояться правда нечего. Ксюша улыбается сильнее. Все пройденные этапы, каждый прожитый день и новые откровения складывались в единое повествование, бусинками на нитку нанизывались, позволяя пользоваться всем доступным опытом.       — Ничего, — качает головой. Знает, что Зою такой ответ не устроит, поэтому подходит к ней и берёт её лицо в свои ладони. — Просто рада, что ты со мной.       Она её в губы целует легко — Зоя улыбается в поцелуй, посмеивается: она тоже. Она тоже-тоже-тоже-тоже…

***

      Ксюша остаётся жить по московскому времени, а Зоя, проспавшая весь полёт, уснуть не может даже по берлинскому, хоть и сил у неё не оказывается никаких. Она рядом с Ксюшей лежит с закрытыми глазами, и мысли в голове лениво ворочаются, друг на друга наступают, смазываются — о чём-то связанном подумать не удаётся. Образы только мелькают, убаюкивая. Ксюшино тепло, привычная календула с черемшой и ощущение её губ на своих; её улыбка и рассыпчатый смех, морщинки вокруг глаз и тёмные-претёмные зрачки. Зоя вздыхает и придвигается ближе, крепче обнимая Ксюшу. Въевшиеся в память мощёные улочки Берлина, фонари и гранит её мало интересуют сейчас, и на мгновение ей кажется, что они дома.       Причудливым и завораживающим всё становится в раннее утро. Они обе решают позавтракать в какой-нибудь кафешке неподалёку, чтобы развеется. Ксюше не хватает свежего воздуха, а лёгкий туман, окутавший улицы, приводит её в восторг; Зое не хватает улыбающейся Ксюши.       Её всё ещё удивляет, насколько сильно её собственное настроение зависит от настроения другого человека — и насколько спокойно она себя чувствует при этом.       Ксюша смотрит вокруг восторженными глазами, хотя жила она не в этом районе. Но здания похожи одно на другое, как и в любом городе, и ощущение ностальгии накрывает неумолимо.       — А ты была в Германии? — спрашивает она Зою, когда голова начинает кружиться от постоянных поворотов.       — Однажды в Мюнхене и однажды в Берлине, два года назад, кажется, и семь… не помню точно. Командировки, — объясняет лаконично. Она вообще много где была, но ничего не видела. Такое ощущение, что вообще — не жила. — А ты… почему ты не переехала?       Ксюша удивлённо вскидывает брови — почти оскорблённо, и Зоя догадывается, что в ответ последует такой же вопрос. Ксюша выглядит так, словно вообще не понимает, зачем ей мог понадобится переезд, хотя они не раз обсуждали плюсы и минусы их страны и прочих… Зоя пожимает плечами и принимается объяснять всё ещё раз.       Ксюша усмехается:       — Почему ты сама не переехала? — она улыбается шире, понимая, что, скорее всего, причина у них одна и та же. И почти смеётся: — Только не говори, что слишком сильно увязла во всём этом.       — Так же, как ты, дорогая?       — М, у меня был план!       — А потом?       — А потом я немного тронулась умом. А потом… — она многозначительно на Зою смотрит, на её губы — и они останавливаются посреди пустой улицы. Ксюша Зою за руки на себя тянет, целуя.       А потом вопрос «где» отпал к чертям собачьим, словно никогда и не существовало. Важно — «с кем».       Раздаётся свист, отчего они друг от друга отскакивают, оглядываясь по сторонам — и через дорогу видят двух парней, улюлюкающих — им. Один приставляет два пальца ко рту и теребит между ними языком, другой показывает «класс». Зоя воздухом давится, Ксюша отворачивается, опуская взгляд и краской заливаясь.       — Кажется, — хрипит, — план «целоваться» провален.       — Никто не любит публичных выражений чувств.       Зое отчаянно хочется думать, что дело именно в этом, но под кожей колет от всех презрительных взглядов, от всего омерзения, что читалось в них, на Зою обращённых, когда она бывала не осторожна по молодости. Это чувство въелось — и ничем не оттирается. Ксюша шмыгает носом и тянет её в сторону кафе; остался один квартал, хотя их всего было три.

***

      Они таскаются по достопримечательностям — и не из особого любопытства к ним, больше к себе. Они говорят, говорят, говорят, смеются, держась за руки, и прячут носы в шарфах друг друга.       Зоя настаивает на шоппинге, и они выбирают новые комплекты. Зоя берёт себе сдержанный пудровый, Ксюше — ярко-красный. Та у зеркала вертится даже после покупки, не веря, что может такое носить.       — Как будто пожар на голове, — ворчит, поправляя шапку, словно она плохо сидит. Зоя смотрит на неё через зеркало, улыбаясь и положив руки на плечи:       — Аленький цветочек, — поправляет. — Тебе правда очень идёт.       Она жмурится от удовольствия — Ксюшу вот такой видеть. Та улыбается в ответ и тянет Зою в обувной, читая лекции об остеохондрозе, влиянии каблуков на осанку и отёки.       — Ксюша, я как, по-твоему, в балетках выглядеть буду?       — Есть лодочки на низком каблуке, на платформе, — Ксюша суёт ей в руку лодочку. — Твои чёртовы шпильки — это убийство. Это не на каждый день обувь!       Зое приходится смириться. Не то чтобы кто-то что-то мог ей запретить, но Ксюша была абсолютно права — а признавать своё поражение всё ещё сложно.       — Мы могли бы купить их и дома, — продолжает бурчать для виду, рассматривая, как сидит на ноге белая кожа с окантовкой под белое золото.       — Дома… забудем…       Ксюша глазеет на полки. Она не помнит, когда в последний раз покупала себе что-то из одежды или обуви. Её шкаф был заполнен чем-то невыносимо древним по современным меркам и десятком одинаковых костюмов и футболок.       Зоя усмехается, идёт, примеряясь к лодочкам.       — Не хочешь обновить гардероб?       — Зачем? — Ксюша вздрагивает, оборачиваясь, словно врасплох застали.       — Не знаю, — Зоя пожимает плечами — ведь в её шкафах творится точно такая же история. Но нечто внутри говорит, что разнообразие — это, как минимум, интересно.       Ксюша отмахивается.       — Лишнее внимание.       — Ну я же не говорю о работе. Так… — Зоя неопределённо поводит рукой, разуваясь.       Ксюша со вздохом ставит ботинок на место. Их «так» было настолько скудным, что одежда на двоих на неделю отдыха поместилась в один чемодан, хоть и не маленький.       — А ты сама хочешь? — тянет, рассматривая другой экземпляр.       — Можем просто посмотреть.       Одежда Ксюшу никогда не интересовала. В детстве мама выбирала за неё абсолютно всё, готовила форму в школу и домашний комплект, сама раскладывала вещи — и собственный шкаф был для Ксюши чем-то таинственный и раздражающим. Она худо-бедно пыталась соответствовать модным веяниям во времена студенчества, но всё это было неудобным, труднодоступным и бесило не меньше, чем белоснежные платьишки с рюшами, которые её заставляли носить на званые ужины по отцовской работе. Поэтому Ксюша прослыла безвкусной мышью, хотя, объективно, чувство стиля у неё было.       Зое же всегда хотелось покрасоваться, только возможностей не было. А с возрастом чашу их весов перевесило банальное удобство и экономия времени.       Смотрят они долго.       Зоя откапывает для себя пару строгих блузок, подранный свитер с яркими заплатками и бахромой, бежевый костюм с брюками-палаццо и винтажную юбку.       — Это тебе, на самом деле, — шутит, отчего Ксюша закатывает глаза с тяжёлым вздохом. Зоя внимательно смотрит ей в лицо. — Ты правда ничего не хочешь или тебе помочь?       Ксюша удивлённо выгибает бровь, понятия не имея, как трактовать это вопрос. Но кивает.       В конце концов, если Зое это так нужно — пусть развлекается. Ксюша думает, что той надоест после десятков «не то», когда её не устроит качество ткани, крой или фасон в целом, но Зоя умудряется показывать вещи, к которым у Ксюши нет ни одной претензии. Особенно, видя довольную Зоину улыбку и озорной блеск в глазах.       Чёрно-красный свитер с геометрическим рисунком, несколько топов и футболок с саркастичными надписями, свободная кофта с рукавами в три четверти и плюшевый костюм оверсайз, который Ксюша нашла сама и не смогла отпустить.       — Будешь меня в нём обнимать, — улыбается Зое, которая сама в таком бы спарилась в две секунды. — Как думаешь, мы это всё увезём?       Зоя оглядывает пакеты.       — В чём проблема, купим второй чемодан, — пожимает плечами. — Что ты там говорила про набор посуды?

***

      — С тобой не проворачивали такую штуку… — задумчиво говорит Ксюша, рассматривая чашки на блюдцах, — терапевт, я имею в виду, когда мысленно возвращаешься в травмирующее событие и исправляешь его, представляешь так, как хотелось?       — Какие интересные у тебя отношения с посудой, — бормочет Зоя, избегая Ксюшиного взгляда, делает вид, что что-то ищет на полке.       — Я серьёзно.       — Я тоже. У меня никогда не получалось. Не могла даже вообразить, что мамаша заступится за меня перед отцом. Она вообще обычно заодно с ним была. Следила только, чтоб не прибил совсем и… не по голове, — она машинально лица касается, словно там синяк или шишка. Ксюша это место целует, и Зоя мгновенно улыбается. — Так и что там с твоей посудой?       — Ничего. В детстве просто такой же был, — Ксюша на сервиз показывает. — Только для гостей доставали.       — И ты его разбила?       — Нет. Но что-то задумалась… У меня тоже не получалось. Только… в детстве иногда придумывала, что меня бабушка к себе забирала, или я сбегала на улицу жить, — она дёргает уголком губ, вспоминая эти фантазии, на книжках построенные. Зоя её по спине поглаживает.       — Охренеть у тебя способы справляться, Нечаева, — вздыхает.       — Уж получше твоих.       — Ты на что намекаешь?              Ксюша посмеивается, снова Зою в щёку целуя.       Зоя думает, что Ксюша прямо сейчас что-то исправить пытается — и та не отрицает. Сервиз они, правда, выбирают другой, на меньшее количество персон и с бабочками, и берут пару тарелок в похожем стиле. И Зоя уже не спрашивает, почему они не могут купить это дома.

***

      Вечером они пересматривают «Сейлор Мун».