На языке канцеляритов

      — Когда я на работу устраивалась, никто не предупреждал, что начальство тут… — Юля вздыхает, ставя на стол новую чашку кофе. Соня усмехается, взглянув на неё поверх монитора.       — Резкое?       — Сука. Стерва. Т…       — Так, язык свой попридержи, — осаждает её Соня. Может в конкретный момент Юля и права, но это не даёт ей повода свои мысли вслух озвучивать. — Во-первых, твоё непосредственное начальство я, а во-вторых, сейчас период такой. И мы все реально накосячили…       Юля только дуется. Устраивать публичный разнос с матами и расшвыриванием бумаги, конечно, не обязательно было, но формально Ксения Борисовна имела на то право. Соня даже не обижается сильно. Она просто заебалась неимоверно. Хочется сказать: за сегодня, но потом понимает, что и за последние две недели, и за последний месяц, и за последние несколько, и за последние пару лет — с тех пор, как в МПП устроилась.       Сейчас Соне уже на всё глубоко плевать. Её саму Нечаева при всех не унижала — и на том спасибо. А сидеть и в пэинте цифры менять — даже медетативно… К тому же, между всеми поделив — немного на человека вышло.       — Но так открыто заявлять, что она отдыхать летит, а мы тут остаёмся — в праздник между прочим! Вы сами говорили, что она его не жалует — так раз самой не будет, могла хотя бы нам дать тут повеселиться…       Соня на мгновение всего задумывается — и мир наливается новыми красками.       — Слу-ушай, а это идея! Опроси сейчас всех, если большинство «за» будет — организуем!       Как Соня собралась это за два часа организовывать, когда работы выше-крыши и не известно, когда Нечаева с Костромской свалят и можно ли в такие дела Плотникова посвящать с Викентьевым, пока не понятно, но когда Юля сияющая возвращается, Ингу с собой притащив, Соня воодушевляется.       — А давай ещё Евгения Саныча пригласим, если он не занят? — предлагает Инга и, не дожидаясь согласия, пишет бывшему министру.

***

      Ксюша ёжится и поминутно в телефон смотрит, хотя ничего нового там не появляется. Зоя смотрит на неё выжидательно, подогнув под себя ногу. Туфлю они не нашли. И если по МПП Зоя прошлась босая с гордо поднятой головой, то на улице пришлось натянуть единственную оставшуюся и опереться о Ксюшу.       — Они что-то задумали, я тебе точно говорю, — не выдерживает она, но пытается отвлечься видом сверкающих гирляндами улиц за окном машины. — Устроят какой-нибудь пиздец.       — Расслабься, Ксень.       Ксюша поворачивается резко, нос к носу с Зоиным лицом сталкиваясь.       — А если они всё-таки устроят?       Зоя посмеивается:       — Мне даже интересно, что!       Ксюша фыркает с напускной обидой и к окну отворачивается. Зоин совет телефон отключить уже сейчас — чтоб отдых не портить — она игнорирует и в районе одиннадцати, когда они уже чемоданы собрали и спать готовятся, а Зоя в ванне торчит, Ксюше дозванивается Тихомиров.       — Ксюшенька! С Новым годом тебя, дорогая моя, с новым счастьем! — растекается он в трубку нестройным голосом, и Ксюша слышит, как полную грудь воздуха набирает, чтобы продолжить.       — Жень, ты пьяный что ли?       — Ну почему сразу пьяный? — деланно обижается он. — Весёлый просто! Ребята тут на корпоратив пригласили, а тебя нет, нечестно…       Нехорошее предчувствие разгорается с новой силой, лишая голос звонкости.       — Какие ребята? Какой корпорат?..       — Ну как какие, Ксюш! Наши, твои то есть уже. Новогодний корпоратив, — объясняет Женя снисходительно, отчего Ксюше зубами заскрипеть хочется. — Но ты же всё равно этот праздник не любишь, и у вас самолёт завтра, так что я просто передаю привет! И Зое Викторовне тоже! — голос повышает, точно до Зои докричаться хочет. — И поздравления! Вы там берегите друг друга, а то времена нынче неспокойные, и отдохните как следует!..       На фоне слышится звон бокалов и хор, «ура» скандирующий; Ксюша чувствует бегущий по позвоночнику холодок.       — Вы там в МПП всей толпой отмечать решили?       — А где ещё, Ксюш? Ресторан снять не успели бы, конечно… — она вздыхает сквозь зубы, рык сдерживая. — Да ты не злись, Ксюш, мы же так, чисто символически. Я тут за ними пригляжу!       — За тобой бы кто приглядел, — бурчит Ксюша, гадая, какие последствия может иметь этот сабантуй… Она же не позволяла, блять!       — А за мной Рая приглядит, я ей сказал, что в двенадцать буду как штык! — Гос-споди… — И остальных разгоню!       Ксюша представляет, как Женя в своём состоянии пытается суровым быть, и усмехается.       — Подожди, а Рая тут каким боком?       — Как, а я не говорил? У нас… кажется… — мямлит, наверняка, как ребёнок, улыбаясь, — весна намечается…       — О-па.       — Ага, — плывёт дальше. — У нас с тобой теперь всё одинаково: и мы, и нас… Любят, — выдыхает с наслаждением.       А Ксюша воздухом давится.       Кто-то из коллектива замечает, что Женя от празднования отлынивает и возвращает его обратно, заставляя попрощаться спешно, извиниться, ещё раз с Новым годом поздравить, любви и счастья пожелать, хотя зачем, если есть всё…       Ксюша телефон в руке до белых костяшек сжимает — чуть не трескается. Она его выпускает резко, на кровать откидывая, и лицо в ладонях прячет.       Любят они.       Зоя из ванны выходит, отчего Ксюша вздрагивает, распрямляясь. Зоя на кровать рядом садится, приобнимая, подбородок на плечо кладёт.       — Ты чего?       Ксюша воздух шумно носом втягивает, ладонями по коленкам хлопая.       — Тихомиров звонил. Они там корпорат устроили.              Зоя прыскает, подрагивает от смеха.       — А ты боялась.       У Ксюши сил спорить нет. Она Зоину ладонь своей накрывает, целует её в скулу.              Господи… Любят…

***

      Эта мысль лишает рассудка.       Не то чтобы для Ксюши стало таким уж откровением, что они ведут себя, как влюблённые. Что они на самом деле друг друга любят. Это ведь так называется. Все их «нужна», «не отпускай», «присматриваем друг за другом», «есть ради чего стараться», всех свидания, вечера друг напротив друга, быт и чувства пополам разделённые, вся поддержка, все разговоры и весь секс… Вся нежность, преданность, уважение, доверие, беспокойство, страсть…       С тем, что это всё есть, по-настоящему, глубоко и надолго, смиряться уже не нужно. С тем, что друг в друге пропали с головой, как делать боялись и не хотели, с тем, что они с друг другом счастливы на самом деле, по-обыкновенному, по-человечески… И глупо так из-за одного слова переживать, нервы себе наматывать.       Но Зоя словно в другом свете видится. Ксюша понять не может, что изменилось нахрен, какую это вообще роль играет — но чувствует, что невидимую грань пересекла, очередную, и обратно хода нет.       Любовь — это что-то простое, с чужих языков легко срывающееся, легко истлевающее. Любовь и ложь позволяет, и обиды, и раны, и осколки. Любовь злая, несправедливая, быстротечная, пошлая. Любовь, как проституциированный аргумент, всё объясняет и ничему гарантией не является.       Как у них с Зоей — вот это вот может быть?       Ксюше за них почти обидно — до слёз. Потому что у них совсем не так, с самого начала не так было и никогда так — больно — не будет.       Ксюше хочется Зое об этом вслух нажаловаться: смотри, что они про нас подумали! Только как Зоя отреагирует, Ксюша вдруг представить не может. Что скажет?              А вдруг она об этом уже давно думала? Вдруг каждый её звук проглоченный, будто бы от волнение, каждое невысказанное — это признание? Вдруг она это в опущенных глазах прятала, в поцелуях и объятиях, вдруг она это тысячью других слов и дел заменяла? Вдруг…       Ксюша ничего не говорит и мысли свои тормозит, как только может, чтобы Зоя не заметила, не заволновалась и Ксюше врать не пришлось, что из-за корпоратива успокоится не может, что не летала сто лет — и сто лет в Берлине не была, и вообще… У них же по плану: гулять и целоваться, ей счастьем полагается задыхаться. Тихонько только.       Зоя её за руку держит и улыбается, улыбается, улыбается… Так ярко, что Ксюше разрыдаться хочется. Она жмётся к Зое ближе и щурится.       Она и правда не летала сто лет. Открытое пространство взлётных полос, усыпанное блестящим в солнечных лучах снегом, завораживает. На небе ни облачка, всё в лучших русских традициях: «Мороз и солнце — день чудесный…» И люди вокруг все радостные, улыбчивые, вместо ругани за оттоптанные ноги и задержанную очередь только и слышится: «Извините, с наступающим вас». Может, Ксюша этот праздник и не понимает, но конкретно такую картину ей наблюдать нравится.       А Зоя и правда, как в стихотворении, стоит им в самолёте устроится, носом начинает клевать.       — Я посплю, ладно? — зевает, в кресло вжимаясь.       — Ладно, — Ксюша пожимает плечами и напоказ губы дует, вздыхая. — Буду весь полёт смотреть, как ты спишь.       Зоя брови гнёт: совсем уже, что ли? Но Ксюша и правда большую часть смотрит, как Зоя спит.       Её Зоя. Безмятежная такая сейчас, хрупкая, нежная, счастливая, близкая. У Зои голова набок склонилась, отчего кажется, что она хмурится, хотя лицо расслабленно абсолютно и даже веки не подрагивают от снов; у неё губы чуть выпечены, как бывает всегда, когда она засыпает крепко и быстро — она их приоткроет потом, вздохнув судорожно, облизнёт, растянет, словно проверяя, сглотнёт и обратно в сон провалится. У неё прядь волос на щёку спала, за скулу зацепившись, у неё от позы складочки на шее собрались с одной стороны и сухожилие натянулось с другой, у неё ключицы в широком вороте свитера прячутся, и по коже пятна тени и света бегают. Боже…       Ксюша сдерживается, чтобы не начать её расцеловывать от переизбытка теплоты и нежности внутри себя, вздыхает только судорожно, руки на груди складывая — чтобы хоть как-то с эмоциями справится. Укрывает Зою пледом и сама кутается.       А потом включает «Любовь и другие лекарства», на следующий же день после просмотра «Mamma Mia!» скаченный.       Она за героями наблюдает, точно экспериментатор за лабораторными крысами, каждый их поступок анализирует, что обычно делать не привыкла. Понять пытается, что, во-первых, в нём Зоя нашла, а во-вторых, почему он нахрен так называется. И то ли настроение такое, то ли правда, но происходящее на экране с Ксюшиной реальностью неплохо так коррелирует, до спёртого дыхания пересекается. И Ксюша то по лбу себя ударить хочет, то сматериться, то отмахнуться: нет, у них всё не так, не так плохо, они уже такими глупостями не занимаются. В конце концов, расстройства их — не прогрессирующая болезнь Паркинсона. И они — одинаковые.       Ксюша костяшку указательного пальца закусывает и зависает так после титров.       У них всегда не как у всех было. Всегда по-особенному, балансирующее между возможностей и желаний, всегда на грани, всегда своё собственное «нормально». Логично, наверное, что если и любовь — то тоже своя собственная, особенная. Сильная и крепкая, всеобъемлющая, честная, всё-всё прощающая и всё-всё объясняющая, принципиальная, итог и повод…       Ксюша таки будит Зою поцелуем в щёку за пару минут до того, как объявляют о посадке. Зоя вздрагивает чуть, вздыхает — и расплывается в улыбке, медленно глаза открывая. Ксюша продолжает в её лицо оживающее вглядываться.       — Правда смотрела? — усмехается Зоя, потягиваясь.       — Самая интересная документалка в моей жизни.

***

      В Берлине тише. Здесь ажиотаж меньше — самое смертоубийство приходится на Рождество, уже закончившееся. Но первый день Ксюша с Зоей решают провести в номере, потому что гуляки всё равно есть, площади и улицы украшены, а кафе и рестораны полны людей — в том числе и русских.       Ксюша смотрит из окна на аккуратно украшенные улицы и кучки людей — без снега, даже следов его по краям бордюров и у корней деревьев, это выглядит ещё тоскливее, особенно в дневном свете, а дома уже бы начало темнеть. В номере тепло, приятно пахнет свежестью, цитрусом и тяжестью алых штор и покрывала. Зоя лениво разбирает вещи в трусах и футболке.       — Не хочешь помочь?       Ксюша качает головой, отлипая от подоконника, и подходит к Зое, обнимая ту со спины. Руками сразу под футболку забирается, голову на плече устраивает.       — Я тебя хочу.       — А это всё кто будет разгребать?       — Мы, — Ксюша не возражает; целует Зою в шею. — Но после секса.       — Договорились.       Зоя из её рук выпутывается легко и покрывало с разложенной на нём одеждой скидывает. Садится и Ксюша — на её колени, в губы целуя нежно.       В груди сердце биться начинает заполошно. Справиться с тем всеобъемлющим, что от каждого объятия, от каждого поцелуя без остатка заполняет, невозможно. Ксюша вперёд подаётся, вздыхая судорожно — Зоя ей в губы улыбается, ладонями ягодицы оглаживая. Они обе пахнут чуждо: Ксюша самолётом, пылью путешествия, а Зоя не выдержала и душ приняла, отельским гелем воспользовавшись — тот с кокосом был, ей понравилось.       — Тебе идёт, — шепчет Ксюша, носом в шею тычась.       — Может, стоить сменить духи?       Она голову задирает, под Ксюшину ласку подставляясь.       — Тогда пройдёмся по магазинам. Нам ещё набор посуды нужен.       — И мне новые туфли.       — Балетки, — поправляет Ксюша и возвращается к губам, не давая возразить.       Зоя её поясницу нежит, рёбра, лифчик расстёгивает под свитером и стаскивает всё вместе, заставляя отстраниться. Ксюша чуть свысока смотрит глазами тёмными, улыбается легко. Пальцами осторожно лица касается, пряди волос за уши заводя, контур скул и щёк очерчивает, на подбородке сводит, отчего у Зои мурашки по всему телу бегут, и одну руку на затылок кладёт, к себе притягивая.              Зоя изворачивается, Ксюшу на кровать толкает — та смеётся, руки обезаруженно поднимает. Голову к плечу склоняет, наблюдая, как Зоя раздевать её продолжает неторопливо. Смешки из груди рвутся — настолько ей нравится себя здесь и сейчас ощущать, такой беззастенчивой, такой доверчивой — Зое. Её Зое. Зоя её улыбку сцеловывает, мельком в глаза заглядывая: разделяя. И в голову бьёт от этого — от того, насколько искренними можно быть друг с другом. В противовес того, как они отворачивались поначалу, как эмоции на плечах и в изгибах шей прятали, как стоны проглатывали и разойтись спешили, настоящее с трудом осознанию поддаётся.       Каждое прикосновение — признание, каждый поцелуй — доказательство. Зоя уже всё тело Ксюшино наизусть знает, движется по проложенному маршруту, шумные вздохи с губ срывая и стоны; Зоя сама на её реакции налюбоваться не может и, кажется, понимает, зачем люди домашнее порно записывают. А сейчас Ксюша какой-то особенно счастливой выглядит, заражает этим, и Зоя успевает вспомнить все самые глупые романтические выражения и эвфемизмы об удовольствии, разделённых напополам чувствах, упоении и сексе, потому что обычных слов не хватает.       Зоя ладонями её гладит, поцелуи поверх прикосновений оставляет, постепенно в районе бёдер сосредотачиваясь, как носом между впадин и выступов тазовых костей ведёт, выдыхая шумно, как за ноги обнимает трогательно почти — не распаляя сильнее, только возбуждение под кожей томится, тлеет. Зоя поминутно взгляд поднимает, словно проверяя, всё ли правильно делает, достаточно ли? Ксюша голову запрокидывает, жмурится от переполняющих её чувств.       Смеётся.       Нет, чтобы сказать: молодец, Зой, да, ещё, правильно, хорошо, охуенно, всё так, имя её стонать, на крик срываясь. Она смеётся.       И у Зои в груди смешинки собираются, она нежную кожицу на внутренней стороне бедра прикусывает легко, заставляя Ксюшу дёрнуться и охнуть. Она руками к Зоиной голове тянется, но только в волосы зарывается, даже не думая контролировать. Зоя языком меж половых губ проводит медленно и клитор в рот вбирает, посасывая.       Ксюша стонет глухо, содрогаясь, и всё равно смеётся.       «Дурная, — думает Зоя с усмешкой, ласкать продолжая. — Моя. Самая-самая…»       Зоя медлит, растягивает ласку до того, что Ксюша ёрзать не начинает. Они никогда не просили друг друга быстрее быть, жёстче или мягче, медленнее, не просили сделать что-то конкретное, кроме поцелуев — всегда интуитивно чувствовали, догадывались, друг под друга подстраивались, язык тела считывая. Зое это прекращать совсем не хочется, она отстраняется, вокруг пальцами нежа, легко-легко прикасаясь, в живот целует, прикусывает, просто губами прижимается и возвращается к клитору, когда Ксюша бёдрами начинает навстречу подаваться в нетерпении.       У Зои от её движений самой всё горит и тянет и эти отголоски чужого удовольствия так приятны — но новым ощущениям с Ксюшей Зоя уже не удивляется.       Она нависает над ней, взгляд ловит полувопросительный: и что дальше? Усмехается, руку ставит так, чтобы до макушки дотягиваться и с прядями играть, а другой вниз тянется, на клитор давит коротко и сразу тремя пальцами входит, отчего Ксюша выгибается и стонет гулко, протяжно. Зоя её стоны губами собирает. Улыбается.       Ксюша обнимает Зою, не давая отстраниться. Ей хватает нескольких отрывистых толчков, чтобы кончить, и она к Зое всем телом прижимается и дрожит от напряжения, пока та двигаться продолжает, теперь медленно-медленно, до исступления доводя, в губы поцелуями клюёт и прикусывает, в шею тычется… А потом рядом ложится, обнимая в ответ целиком и по спине гладит, ноги переплетя.       У Ксюши из груди что-то рваное выходит, бесконтрольное, и она к Зое теснее жмётся, пока остаточные спазмы мышцы не отпускают.       — Кого-то, кажется, прибило? — усмехается Зоя, чуть отстранившись, кончиками пальцев по Ксюшиному плечу водит.       — Говоришь так, словно это не твоя вина, — бурчит та — разнеженно.       — Я бы сказала, заслуга.       Ксюша фыркает и садится, потягиваясь, смотрит сверху вниз так, словно строит коварный план отмщения. У Зои внутренности сводит от предвкушения. Она хочет на спину лечь и расслабиться, но Ксюша её на себя тянет, сесть заставляя, и обнимает, утягивая в поцелуй.       Зоя покорно под её руки подставляется, замирает, пока Ксюша по всем чувствительным точкам проходится, вздрагивать невольно заставляя. Зоя дышит шумно, пальцы на ногах поджав; Ксюша вокруг вьётся, поцелуи рассыпая, зубами дразнится. Одновременно их самые первые разы напоминает и отличается разительно: хоть они и прижимаются друг к другу тесно, равновесие стараясь удержать, сейчас между ними ни одежды, ни спешки, ни опасений.       Ксюша думает, что «любимая» — хорошее прилагательное для описания своего состояния сейчас. Если всё, что между ними с Зоей происходит, одним словом назвать, то это как нельзя лучше подойдёт — только их, особенное, ни на что другое не похожее, ни с чем не сравнимое.       И ей не нужно ничего слышать больше, ничего говорить — они обе и так всё знают. И с Зои глаз она не сводит, убеждаясь в этом.       Ксюша ладонью лобок накрывает, Зою на колени встать побуждая, и сама напротив встаёт, за плечи цепляется. Она два пальца медленно вводит на всю длину, сгибает, выходит, с нажимом по передней стенке толкает; Зоя вздрагивает на каждое движение, вздыхает рвано и стон на губах замирает. Всё внутри у неё сжимается, спазмы мышцы схватывают от прохлады и мурашки бегут по коже, волоски поднимая. Ксюша в глаза смотрит серьёзно, не отпускает, каждую эмоцию считывает, выхватывает — зрачки огромные по лицу Зоиному мечутся.       Зое это почти жутким кажется. Взгляд у Ксюши тёмный-тёмный, возражений не принимающий, вглядывается, точно маньяк в мучения своей жертвы. А потом пальцы проталкивает глубже, ладонью прижимается теснее, и Зоя сильнее в неё цепляется, сгибается, теряя зрительный контакт, и Ксюша улыбается, до одури счастливая, и губы Зоины ловит, целуя так нежно, потому что это всё — игра.       — Что за новое издевательство ты придумала, Нечаева? — шепчет сбивчиво между толчками и тут же на стон от очередного срывается.       — Очень увлекательно за тобой наблюдать, — Ксюша улыбается довольно, голову наклоняет. — Тебе не нравится? Устала?       Зоя головой вертит — ей охуенно, она всеми подрагивающими конечностями «за», только…       — Меня один вопрос интересует: что у тебя за манера на коленях меня заставлять кончать? — стон. — У тебя в принципе такой пунктик или это относительно меня такое?..       — Да не всегда такое! — возражает Ксюша и хмурится почти серьёзно.       — Больше половины.       Зоя лбом в плечо утыкается, дыхание; Ксюша на ухо шепчет томно:       — А ты все наши разы помнишь?       — Могу перечислить, — ухмыляется через силу. — Только пальцев не хватит.       — Ты невыносимо прекрасна в такой позе, — выдыхает, носом около уха ведёт, дразня, и руку совсем убирает, против своих слов Зое сесть помогая — и укладывает на спину. В глаза смотреть продолжает, пальцы облизывая, и Зоя гримасу корчит: ну что за детский сад?       Ксюша медленно ноги её растирает, напряжённые, с нажимом по бёдрам проводит, заставляя Зою простонать. И поцелуями по коже проходится, буквально всю зацеловывает неспешно, ладонями оглаживает, пальцами цепляется, касается самыми подушечками и за бок цепляет, под грудью, за бёдра, за плечи. Лбом в грудину утыкается, жмурясь, в Зоино заполошное сердцебиение вслушиваясь и в дыхание частое, тяжёлое — как грудная клетка и живот волной вздымаются и опадают, как мурашки по коже носятся.       Телом к телу прилипает, возвращая взгляд глаза в глаза напротив. У Зои губы подрагивают и в глазах голубой такой острый, что у Ксюши горло спазмом сводит. Она её нижнюю губу прикусывает, целует глубоко, руку вниз опуская. Входит мягко, и Зоя выгибается с шумным вздохом. Ксюша всё так же медленно, расчётливо продолжает двигаться, чувствуя, как всё внутри Зои сжимается каждый раз, как напрягается живот, как стон в горле стынет.       — Так лучше?       Зоя только кивает, всем своим видом беспомощность выражая.       Ксюше в глаза смотреть — смерти подобно. La petite mort.