На языке канцеляритов

      Утром Зоя тащит Ксюшу во дворик. Та особо не сопротивляется, но сосредоточиться на отдыхе — слишком сложно. Зоя суёт ей в руки бургер и просит что-то из детства рассказать. Что-то обязательно хорошее. Ксюша смотрит недоумённо, уже разворачивая упаковку, но послушно пытается вспомнить. Оглядывает выросшие на газоне и клумбах сугробы, где она с другими детьми маленькими лопатками туннель прорывала и крепости строила… Как кто-то у деда сапёрскую лопату стащил, а она шпатель на балконе нашла, и как они на новогодние конфеты пытались лопату у дворника выменять…       — Однажды, — продолжает, прожевав, — я уснула там, в каком-то из ходов и про меня все забыли. Потрясающая история, — она смеётся, откусывая от бургера. — Правда, потом с менингитом лежала…       — Это ты тогда себе все мозги отморозила? — усмехается Зоя и показательно шапку на Ксюше поправляет. Та пожимает плечами.       И мысли блаженно скачут по сугробам, звенят сосульками и хрустят снегом под сапогами. В далёком детстве Ксюша зиму любила — и она улыбается сама себе: сейчас же тоже неплохо. Только снежками нужно осторожнее кидаться…       Зоя её воспоминания заворожённо слушает, кивает и усмехается, до ушей улыбается, только уточняя иногда: не отморозит ли себе Ксюша руки, если будет есть так медленно. И когда звенит будильник, Ксюша на него смотрит растерянно и обиженно, вытягивая обречённое: «Бля-ать!» Зоя наблюдает, как она телефон взглядом буравит, пока в голове чувство долга с желанием покоя борются — и первое всё-таки побеждает. Но по дороге к машине Ксюша Зою просит в ответ чем-то поделиться — и они разговаривают упоённо, пока по работам не расходятся.       Ксюша целует Зою прежде, чем из машины вылезти, и улыбается на прощание.       Но стоит им по отдельности оказаться, как напряжение снова от затылка до пяток пронизывает, заставляя в струну вытянуться и на делах сосредоточиться, про всё остальное забыв. У Ксюши тревога вместо сердца бьётся — секунды-минуты считает, отсчитывает, насколько она опаздывает…       Ксюша компьютер выключает, лбом в предплечья упирается и в холодную столешницу дышит, повторяя то, что Зоя вчера ей раскладывала. Пальцы сжимает, представляя, что за Зоины руки цепляется, и губами её имя шепчет. Так, наверное, неправильно, но так проще. Она волосы растопыренными пальцами обеих рук зачёсывает и ерошит, приглаживает обратно, ровно садясь.       — Так, соберись, Ксюш, — бормочет себе под нос, к работе возвращаясь. Но звонит будильник: пора завтракать. И его гадкую трель перебивает Зоин видео-звонок. Ксюша вздыхает.       — Привет?       Зоя дёргает уголком губ в подобие улыбки — так несмело… и Ксюша из себя ответную пытается выдавить. А ведь только час прошёл, ей тут ещё восемь минимум куковать…       — Привет, дорогая.       Зоя ставит телефон перед собой, опирая его о край монитора.       — Есть будешь?       Ксюша заставляет себя не смотреть на время и кивает. Идёт с телефоном в кухонную зону кашу себе разогреть — и ловит взгляды толпы новеньких искоса. Боже, она слишком привыкла к тишине в их офисе!.. Разговор особо не клеится — Зоя попеременно в монитор пялится: «Почта, извини», а у Ксюши ком в горле из предвкушения катастрофы. Вот сейчас они доедят и… И восемь часов ада.       Последний раз у Ксюши живот так скручивало перед школой, когда в расписании нелюбимые предметы стояли.       — Зой? А давай… повесим на телефоне? До вечера? У тебя же никаких встреч?       Она сначала брови гнёт, а потом головой качает, и взгляд её смягчается.       Может, это глупо совсем, но неимоверно проще. И радостнее. И если жизнь одна, то зачем насильно страдать, когда можно не — и даже более — удовольствие получать? Оно, сейчас, сомнительное, конечно, они обе то на параллельные звонки отвлекаются, то на подчинённых, в кабинет зашедших, то зависают с приоткрытым ртом перед экраном компьютера и строками отчётом, проектов, писем… И всё-таки друг друга вот так чувствовать — приятно и радостно.       Телефон, правда, перегревается через несколько часов и приходится перейти в телегу с компа, и повесить аккуратное окошечко в углу экрана.       Ксюшу всё ещё стыд гложет за то, что они — она — вот только сейчас до этого допёрла, а предыдущие полторы недели в унитаз спустила. У неё такое ощущение, что с Зоей — каждая секунда на вес золота. Может, это правда — после стольких лет неудач, неудовлетворённости и грызущей душу тоски. И по закону жанра они ещё не раз должны оступиться и все больные мозоли друг другу пооттоптать, и срывы периодически случаться будут… Хоть Ксюша наивно верит, что это всё они к нулю смогут свести — или никогда не перестанут пытаться…       Несмотря на то, что они, считай, и не расставались, Ксюша всё равно по Зое тоску чувствует и с работы себя уйти заставляет, глаза закрывая на то, что у неë ещё недоделок куча, что они лягут на плечи всех остальных — придурков неумелых, хоть и вполне заслуженно, не зря же Ксюша штат расширяла… Закрывая глаза на то, что получит проёбы, вместо адекватно выполненного задания, и оставшиеся дни будет отрезвляющие пиздюли раздавать…       Она Зое в шарф тычется, про себя мантру повторяя: если не давать людям совершать ошибки, они не научатся делать правильно. Зоя стягивает с неё шапку и в волосы пальцами зарывается, приобняв.       — Если они накосячат, поправлять будешь вместе со мной, — бурчит, обнимая в ответ.       — No problem, солнце.       Ксюша улыбается.       Дома Зоя просит ещё пару часов — чтобы тридцать первого вместе с Ксюшей дома остаться. И Ксюша сидит на краю стола, выбирая им роллы на ужин. Еды дома нет, готовить лень, а кушать хочется, и, наверное, до пятницы они в таком же режиме и просуществуют, а потом…       — Зой? А мы… в Берлин поедем?       — Решили же, что поедем.       — На праздниках? Всё равно дома делать нечего.       Зоя зависает, то ли с чем-то непонятным столкнувшись в документе, то ли над Ксюшиным предложением задумываясь; хотя, казалось бы, чего тут думать.       — Ага. Чёрт, это же совсем скоро…       Ксюша склоняется к ней и чмокает в щëку.       — Всегда есть горящие билеты. Заканчивай, курьер скоро приедет.       Ночью уже они в объятиях буквально сплетаются — так необходимо быть друг к другу как можно ближе, что не волнуют ни конечности, которые затекут через пару минут, ни впивающиеся в тело чужие кости, ни нарастающий жар. Ксюше этого всё равно мало.       — Боже, я очень тебя хочу, но у меня абсолютно нет сил, — бормочет жалобно, носом в изгиб Зоиной шеи зарываясь. Возбуждение тлеет под кожей, от тëплой близости и запаха только искры летят — дай чуть больше и разгорится пожаром на стыке сна и яви.       — Та же фигня, — вздыхает Зоя, Ксюшу крепче обнимая. — Как насчёт лёгкого петтинга?       — В меню будет оргазм?       — Если мы не уснём, — усмехается, хотя такой исход исключать нельзя. Ксюша осознаёт, что до самых интересных мест — даже до груди — она в такой позе не достанет, и стонет:       — Это сейчас опять перекладываться? — в идеале, конечно, шевелиться не хочется вообще.       Зоя ёрзает, бедром Ксюше между ног врезаясь и ближе придвигаясь — так, чтобы Ксюша до её ягодиц могла дотянуться, и сама руку под футболку запускает, подушечками пальцев вдоль позвоночника проходясь       — Как-то так?       Ксюша пробует о Зоино бедро потереться и понимает, что для оргазма слишком сильно стараться придётся — тем лучше. Никаких потрясений на ночь не хочется: хочется именно разнеженного, томного — и Зою рядом, всем естеством ощущать. Она её между ног сзади гладит пальцами сквозь ткань шорт и трусов, и та стонет тихо, пальцами за Ксюшу цепляясь, где достаёт. Ксюша двигает бёдрами медленно, стопой по Зоиной голени проходится с нажимом, смазано — какие-то совершенно забытые ощущения, словно она только-только о существовании клитора с вагиной узнала и трогает себя с горящими щеками под одеждой, и одеяло между ног зажимает, ещё не зная, откуда эти тянущие импульсы идут…       Она поцелуи на Зоиной шеи оставляет, кожу прикусывает, вздыхая глубоко. Пальцами чувствует, что у Зои трусы насквозь промокли — усмехается и гладит широко ладонью по ягодицам, пояснице, бедру… Зоя изворачивается, левой рукой неуклюже живот лаская, рёбра — даже до груди как-то добирается, заставляя Ксюшу сдавленно простонать и теснее прижаться, вздыхая рвано. Улыбаться сил нет, но удовольствие щекочет под кожей и ноет, давит так приятно… Движения всё медленнее становятся, тело тяжестью наливается…       — Спать хочется… — бормочет Ксюша, едва-едва тазом двигая, просто Зоино бедро своими сжимая — слабее. Та вздыхает судорожно.       — Мгм, — мычит, носом в щёку тычась, не целуя даже. Мурлычет: — Хорошо пиздецки.       — Согласна.       Ксюше кажется, что они в один комок свернулись, как броненосец или ëж, как медведи в спячке, и она выдыхает тихо от удовольствия, что по всему телу теплом и нежностью растеклось. Засыпать так — как никогда приятно.

***

      Вечером в среду Ксюша накидывает план их путешествия, пока Зоя снова дорабатывает.       — Чем это, — она голосом выделяет, — отличается от того, что я дома работала?       — Я тебя не игнорирую — ты сидишь у меня на коленях, — Зоя показательно отстраняется и Ксюшу в уголок губ чмокает. Та улыбается, прижимаясь теснее и возвращая голову Зое на плечо.       — Мне кажется, это больше тебе нужно.       — И мне кажется, ты совсем не против, — Ксюша Зою крепче одной рукой обнимает, пальцами в волосы зарываясь и затылок массируя. — Спрут.       — Не тяжело, кстати?       Зоя ёрзает, проверяя чувствительность ног, и качает головой.       — До какого у нас праздники в этом году?       — Ну если Тихомиров больше ничего не ляпнет, то до десятого. Как думаешь, успеем в Бельгию смотаться?       — М-мгх-м-м… А ты вообще чего хочешь?       — Гулять и целовать тебя. А ещё там есть зоопарк и ботанический сад…       — И ты хочешь на все праздники?       — На неделю можно. О, я нашла билеты на тридцать первое и номер. Беру?       — Бери.       Зоя улыбается, снова голову к Ксюше поворачивая, и не может удержаться от того, чтобы не зацеловать её, чтобы не заобнимать настолько, что Ксюша телефон роняет и от смеха задыхается — и целовать её в открытые губы, и смотреть на лучики-морщинки, и дышать ею…       — Заметь, — бормочет Ксюша Зое в шею, теперь уже буквально повиснув на ней, — это ты отвлекалась, я тебя не трогала.       Она до телефона достать не может, и менять положение очень уж не хочется, поэтому скучает, изводя Зою болтовнёй.       — А я… тебе ничего и не говорю.       Зоя всё ещё не понимает, как они умудрились друг друга до скандала довести. Как будто сглазил кто, ей богу…       — А ты когда предложила к тебе поехать, ну, после дурки, ты на что вообще рассчитывала?       Вопрос в такой расплох застаёт, что Зоя воздухом давится, промагивается и горло прочищает.       — Разве мы об этом не говорили?       — Кажется, весьма расплывчато. Отвечать будешь?       Зоя вздыхает.       — Да ни на что я не рассчитывала, просто боялась, что если я тебя из виду упущу, то вообще больше никогда не увижу. А мне без тебя, — она щекой о Ксюшин затылок трётся, — херово было. Знаешь, тогда, после Мордора, когда ты у меня на ночь осталась…       — …ты меня у себя на ночь оставила…       — …мне это въелось на подкорку. И я подумала: а может всё получится? Вместе быть. Хоть как-то. По-настоящему.       — Я поражаюсь твоей настойчивости, Зой.       — Это была дурь чистой воды, — отмахивается Зоя; Ксюша расплывается в улыбке, играясь с Зоиными волосами.       — Хорошая дурь.

***

      — БЛЯТЬ! На всех документах, сто двадцать четыре листа, сука, у кого рука зачесалась нынешний год поставить, а не следующий? Машину времени тоже вы изобретать будете? Мы это на той неделе должны были сдать! О, заставь дурака богу молиться… Илюша заткнулся сейчас! — Илюша правда губы поджимает. — Чтобы я этого не видела, — она папку на ближайший стол кидает, отчего сотрудница на кресле подпрыгивает. — Исправляйте.       А вот Скворцова шаг вперёд делает, мямлит:       — К-ксения Борисовна, а как мы…       — О нет, мне плевать, как вы это решать будете, — цедит Ксюша, заново распаляясь. — У меня завтра самолёт и телефон будет отключен до десятого января. И у Зои Викторовны завтра самолёт…       — Ну-ну-у Ксюш, — встревает Плотников, будто не при делах был, — это подло просто!       — Подло, Плотников??? Я вас тут что — луну с неба достать просила? Просто сделать всё по-человечески!..       Она взрыкивает, руками всплёскивая, и в свой кабинет уходит, громко дверью хлопая. Хочется снова открыть и снова хлопнуть — чтобы между ней и косяком, желательно, ещё чья-нибудь голова лежала и лопнула в назидание. И так раз тридцать…       Ксюша в кресло падает от бессилия и стонет жалобно. Потому что вот это — ну чисто человеческий фактор, но ёб вашу ж мать! Обязательно под конец года, когда половина Администрации уже букв перед глазами не разбирает, а другая — смоталась туда, где потеплее. А Ксюше на кабмине пятнами исходила, хоть людей там и было — полтора земплекопа, включая их с Женьком.       Ксюша наивно полагала, что сев в кресло министра, сможет весь идиотизм хотя бы в своём министерстве искоренить. Но нет блять… И ладно — перепечатать не трудно, но когда и где подписи-печати заново ставить…       Дверь кто-то открывает, и Ксюша уже сорваться хочет, даже не думая, каких гадостей и почему наговорит нарушителю, но это Зоя. Ксюша снова лбов в стол утыкается.       — Ты обещала, что если они проебутся, будешь сама на них орать, — бурчит, головы не поднимая.       — Не, я обещала исправить, а забрать у тебя возможность пар спустить я не могу. К тому же конкретно с этим косяком предлагаю позволить им разобраться самостоятельно, — она на стол садится. — У нас ведь самолёт завтра.       — Уже нажаловались? — Зоя мычит согласно. — Это всё ты виновата. Вытащила меня отсюда…       Зоя гладит её между напряжённых лопаток.       — А ты бы смогла все эти сто двадцать четыре листа сама подготовить или перепроверить? — Ксюша головой качает. — Ну вот… Как будто никто в нашей системе не проёбывался, — цокает и тут же спешит исправиться, голос смягчив: — Да, я знаю, что ты не все. Совсем нет. И поэтому они недостойны того, чтобы ты себя в этом кабинете похоронила.       Ксюша на неё глаза поднимает — печальные. В груди рвётся что-то от Зоиных слов, рвётся и сшивается, и плотными-плотными заплатками укладывается.       — Поцелуй меня, — просит тихо.       Зоя со стола спрыгивает, и Ксюша к ней навстречу поднимается, тянется руками, обнимает. Зоя её губы своими накрывает нежно, осторожно так, словно Ксюша рассыпаться может. А та напирает, прикусывает, языком проходится, бёдрами к бёдрам прижимаясь. Зоя усмехается:       — А ты дверь запирала?       — М-м-м, нет. Я их выдрессировала, не переживай, — шепчет отрывисто, отстранившись, чтобы в Зоины лукавые глаза посмотреть; та её разворачивает, к столу прижимая. Подбородок на плечо кладёт, обнимая со спины.       — Ты мне даёшь карт-бланш?       — Что?..       Но Зоя уже футболку из брюк выправляет и ладонями широко по напрягшемуся животу проходится, давит, лишая Ксюшу способности сопротивляться. Вверх ведёт, лифчик сдвигая, целует за ухом, в шею мокро, накрывает грудь, сжимая. Ксюша выдыхает тяжело и ладонями о стол опирается, наклоняясь. Кожей Зоину усмешку чувствует.       — Ну так? — повторяет, одно рукой бедро оглаживая сквозь ткань, по всей поверхности, и Ксюша её ладонь между ног зажимает. Голову поворачивает, в губы возмущаясь:       — Я не пойму, ты меня обещала раком поставить, а теперь разрешение на это спрашиваешь? В чём прикол?       — Не знаю? — Зоя её целует коротко, второй рукой грудь продолжая ласкать и из Ксюши тяжёлые вздохи выбивая. — Настроение не то.       — Так может отложим?       — А ты хочешь?       Зоя пытается на клитор сквозь брюки давить, кожу на шее губами прихватывает.       — Нет.       — И я нет.       Ксюша её ладонь отпускает, и Зоя к ширинке тянется, расстёгивает, приспуская чуть вместе с бельём. Но и только — на спину Ксюше давит, заставляя на локти опереться, и футболку с пиджаком задрав, поясницу её нежит, позвонки пальцами и губами пересчитывая, рёбра… Ксюша елозит в нетерпении, пальцы в кулаки сжимает от мурашек.       — Слишком много нежностей, Зой, — шепчет, впрочем, довольно, расслабляясь в Зоиных руках.       — Прости, за эти месяцы совершенно отвыкла от спонтанного секса на три минуты.       Ксюша выдыхает шумно — такая сокровенность в Зоиных словах чудится, и та сама вздрагивает, Ксюшу крепче обнимая. Движется рукой ниже, Ксюша ноги чуть расставляет, давая больше пространства. Зоя пальцами влагу уже чувствует и входит двумя — всё равно медленно; другой рукой под животом Ксюшу обнимает, удерживая.       Она толчки растягивает, заставляя Ксюшу на скулёж срываться — чтобы каждое мгновение, каждый миллиметр касания изнутри чувствовать. Зоя темп наращивает медленно и уже жалеет о своём обещании — Ксюшу к себе в такой позе прижимать не удобно — та к столу жмётся. У неё коленки подгибаются и она грудью на него ложится, лицо в сгибе локтя пряча и губы прикусывая. Зоя к ней склоняется неловко, с ритма стараясь не сбиться — на локоть опирается, в затылок целуя. Её саму от нежности кроет, от упоения, и хочется чувствами с Ксюшей поделиться — хоть та раз в десять сильнее всё сейчас ощущает.       Зоя положение руки меняет, чтобы на каждом движении пальцем клитор задевать — и Ксюша вздрагивает, напрягается, глухой стон в груди застывает, и она сжимается через несколько мгновений, выдыхая через силу. Зоя пальцам меж половых губ водит, ласку продляя; Ксюшины плечи от глубокого дыхания ходуном ходят.       Она встаёт с трудом, жмурится от яркого света — Зоя ей пачку влажных салфеток уже протягивает.       — А ты продуманка…       — Ну ты же юбку отказываешься носить, — усмехается.       — Как будто мне это чем-то поможет.       Зоя на стол снова садится, руку вытирая, ногу на ногу закидывает и поглядывает на Ксюшу, а та, даже не удосуживаясь себя в порядок привести, к Зоиным губам тянется, целует глубоко, развязно — и в этом поцелуе столько слов невысказанных…       В дверь стучат, словно с ноги, и Ксюша от неожиданности в кресло падает.       — Ксения Борисовна… — звучит чей-то голос; Ксюша его отрывистым криком «Занята сейчас» перебивает, но дверь открывают, и показывается Дашино лицо: — Но Ксения Борисовна…       Ксюша с Зоиной ноги туфлю цепляет и кидает — та чуть выше Дашиной головы летит, о стекло ударяется гулко — и дверь тут же закрывают. Ксюша, шумно выдыхая, наконец встаёт, и дрожащими руками, брюки надевает.       — Шикарный бросок, Нечаева, — тянет Зоя, босой ногой покачивая. — Десять из десяти. Ты мне если каблук сломала, я как домой пойду?       Но улыбку сдержать не может и в открытую смеётся, представляя, как это всё со стороны выглядело. Хорошо, что за столом Ксюшу, без трусов сидящую, не видно было.       — Что ты ржёшь? — хрипит она, Зою по колену шлёпая.       — Я ничего, — отсмеивается та, — я тебя спрашивала. Верни мне туфлю.