На языке канцеляритов

      На кабмине Ксюша укрепляет позиции. Она и на прошлой неделе дала понять, что их министерство больше не помойка, не червоточина в структуре, через которую можно деньги отмывать — боже, неужели этим правда она занимается, а ее Тихомиров?.. Ксюша чувствует, что поезд, в котором она несётся по жизни, стал совершенно другим, но принципы управления, вроде бы — только вроде бы — остались теми же. И всё же кажется, что теперь она обманывает куда больше, чем раньше — или же это кутерьма последних лет её догнала и навалилась тяжким осознанием, что ей сорок, а она только сейчас по-настоящему жить начала, чтобы и с удовольствием, и не против всего мира… А ведь времени осталось не так много и здоровье, даже физическое, уже совсем не то. Ксюша на руки смотрит: с этим маникюром они ещё старше выглядят, ещё немного и пятнами желтоватыми пойдут, кожа складками соберётся и скользить будет. На фитнес, что ли, записаться?..       Поток неутешительных мыслей прерывает Инга вызовом по селектору:       — Ксения Борисовна, тут на связи седьмой канал — хочет у вас интервью взять. Я им сказала, что у вас времени на это нет, но они соединить просят.       Ксюша усмехается: есть всё же мозги у этой женщины, но, думает, выход в публичное поле ей не повредит. Наверное. О том, какая её головомойка ждёт, Ксюша задумывается уже после того, как просит соединить. Дударю, для его телеграфской проститутки, она тогда сама текст вручила, ею в дуете со Скворцовой написанный, и с бумажной прессой их пронесло. Ксюша чисто по приколу спрашивает, откуда такой повышенный интерес к еë персоне; а ей про матриархат — нервно посмеиваясь — отвечают, и тихомировское протеже.       Вот тут она воздухом давится и едва не закашливается, и приходится язык прикусить, чтобы не сболтнуть: это кто ещё чей протеже! Всё же, Женьке репутацию тоже портить не стоит… Интервью назначают на понедельник, выходной Ксюша на это дерьмо тратить не собирается.       Окончательно она о своём решении жалеет, когда ей присылают примерный список тем к обсуждению. Блять…       — Зой, а ты планируешь приезжать? — спрашивает Ксюша по видео-звонку во время обеда.       Зоя, втягивая макароны в печёночном соусе, активно кивает и согласно мычит. Потом расплывается в лукавой улыбке:       — Соскучилась?       — Безумно, Зой, — улыбается Ксюша в ответ. — Посоветоваться нужно. Тут седьмой вопросы каверзные собирается задавать, я думаю, как лучше…       — Ну молодец, что думаешь. Жаль, что одна, неужели ваши коммуникации ни на что не годны?       Ксюша фыркает и глаза закатывает. А правда, если штат расширять будут… Дударь, как писательский раб, сгодится, но поставить бы над ним кого-то головастого… У неё всё ещё есть Скворцова, а у Зои — более чёткое видение плана.       Ксюша не маленькая и сама разобраться может, и ни в чьём одобрении не нуждается — но с Зоей приятнее.       — Я тогда где-то через час буду, обмозгуем, не парься.       — Спасибо, дорогая, — Ксюша губы трубочкой складывает, в воздух Зою чмокая. И поражается, как легко эти ласкательные с языка срываются — даже не в моменты близости.       Зое, конечно, никакие зайчата, котята и прочий зоопарк не подойдут, Зоя не умилительная, не пушистая и не робкая, Зоя кусается, душит и взглядом одним прожигает. Но на словах её как-то по особенному обозначить хочется, вслух — хочется. И Зоя моргает медленно, улыбается — как довольная кошка. И всё в порядке.

***

      Соня надеется, что день закончится спокойно. Нечаева с кабмина вернулась удовлетворённая, новых срочных заданий не поступало и никаких гостей в министерстве не наблюдалось.       А потом Соня замечает суету за стеклянной стенкой своего кабинета, мельтешение чёрного и серого, и не смотрит в ту сторону специально, но уже чувствует наступление головной боли. И, в доказательство тому, дверь распахивается и Ксения Борисовна, просунув голову, бросает внутрь кабинета резкое:       — Скворцова, зайди срочно, — и тут же испаряется.       Соня бьётся лбом о столешницу и стон выпускает — это мгновение отчаяния — всё, что она может себе позволить. Даже думать не хочется, зачем она там понадобилась.       Нечаева сидит за столом, Костромская — на нём, и эта картина бесит и удручает Соню одновременно до зубовного скрежета. Это она должна была там сидеть, рядом с Ксенией Борисовной, она её зам, и самое обидное, что та даже не против была — это Зоя Викторовна смотрела так угрожающе, что и на километр приближаться не хотелось. И даже не в её, сука, сторону. Всё в её позе, в её взгляде исподлобья, говорило о том, что Нечаева — её теперь, собственность, считай, печать стоит и тавро выжжено. А Ксения Борисовна не сопротивляется даже, хотя Соня на миллион процентов уверена была, что та не из тех, кто позволит на себя поводок нацепить. А вот на те ж… Чего не сделаешь ради должности…       Соне не нравится об этом думать. Не нравится находить в Ксении Борисовне ещё больше недостатков. И ладно там стервозность её или привычка на столе сидеть, джул курить — в это даже влюбиться можно, что Соня и сделала; так нет же… зависимость от таблеток, коррупция, теперь ещё вот это… У Сони слов не хватает, чтобы описать — предположение отдаёт чем-то на редкость мерзким, как грязная талая вода, стекающая у кромки газона и глину размывающая.       — Давай, Сонь, быстрее, — подзывает Нечаева, во что-то на столе вглядываясь, — это интервью тебя тоже касается.       — К-какое интервью? Меня?       Ксения Борисовна голову поднимает, и раздражение на лицах женщин проскальзывает почти синхронно, отчего Соне только сильнее в дверь вжаться хочется. Но она идёт и садится на своё место, где обычно на летучках сидит — напротив акульей женщины. И та специально на Соню не смотрела никогда, но взглядом задевала, когда к остальным через плечо оборачивалась.       Сидит над Нечаевой, точно стервятник.       — Седьмой канал настоял на интервью со мной в понедельник. Вот примерный список тем, — Ксения Борисовна ей лист передаёт, — сейчас скромным женсоветом сообразим, как мне лишнего со злости не наговорить, — она джул закуривает, и слышится цоканье Костромской.       Соня усмехается, вчитываясь в список. Н-да, понаговорить действительно… можно много чего интересного. Особенно про протеже, матриархат и перспективы. Соня не очень понимает, зачем она здесь, когда есть эта женщина, и этот факт так смутно-смутно душу греет — полностью растаять не получается, обидеться хочется. Но Соня поджимает губы, делая умный вид.       Можно было бы сказать, что для женсовета баб не хватает и Инги, но Нечаева всё уже обозначила.       — А вы что хотите сказать?       Нечаева бросает быстрый — словно вопросительный взгляд на Зою Викторовну — и Соне кажется, что есть нечто, во что её не посвятили и посвящать не собираются. И вот это по-настоящему обидно — она первый зам или нет? А потом она очень быстро вспоминает, что она — двадцатитрёхлетняя девчонка с разбушевавшимися гормонами. Наверно, она именно так в глазах этих двоих — Костромской так точно — выглядит, а должность — это от безысходности.       Сейчас штат наберут, выслужиться одна какая-нибудь… И придётся Соне в Вышке восстанавливаться.       Соня понимает, что смысл Нечаевской речи от неё ускользает за этим штопором уничижительных мыслей.       — Неплохо, Ксюш, — кивает Костромская, качнув скрещенными в лодыжках ногами. — Только часть про долбоёбов и протирание штанов лучше убрать, а «пыльные пиджаки» — это вообще моя фраза. Прицепиться могут, директора ФСБ вспомнить.       — Ага, точно, — Ксения Борисовна губы кривит, на сарказм намекая. А потом на Соню смотрит — светло так, нежно почти… — Зайчонок, а ты что думаешь? Тебе, кстати, как — образ надежд России сойдёт?       Она снова джулом по губам мажет, а Соня свои мысли судорожно в кучу собирает.       — Н-да, это… хорошо. И можно градус новаторства ещё снизить, чтобы меньше болтали, а то Евгений-Санович уже въезжал на белом коне… И так, потом, дела просто делать и их огласке предавать в штатном режиме. Громкие новости — они же суету наводят…       — Дельная мысль, — бросает Костромская. — Но это же только примерные темы, они обязательно ещё куда-нибудь залезут.       Нечаева на неё устало смотрит:       — Да лезть некуда…       — А дурка, Ксюш? — спрашивает Зоя Викторовна так тихо, таким тоном сочувствующим, словно ей правда на «Ксюшу» — не плевать, словно она для неё не пешка в очередной игре, у которой превращение в ферзя накрыться может.       Нечаева на спинку кресла откидывается и тянет, язык к нёбу прижимая:       — Бля-а-ать… С-сука, с… — язык прикусывает — но движение головы затормозить не успевает, и Соне самой взгляд опустить приходится, чтобы с Нечаевским не встретиться.       После этой «с…» её фамилия должна была идти. Соня сглатывает — знает, как это обыграть можно, информация же никуда не просочилась, кроме их МПП — спасибо Инге, а то вообще бы только двое знали. Но боится, что если рот откроет, то все проклятия на неё уже без удержу польются, хоть, казалось, они с Нечаевой этот вопрос ещё в первую неделю закрыли.       — Ты думаешь они прям досконально докопаются? Прям до дурки? Тогда бы это уже всплыло сто раз, — отмахивается, джулом затягиваясь.       — Вот и не должны, я следила… А если вдруг?       — Самоирония и сарказм, — бурчит Нечаева, пока Зоя Викторовна руку протягивает и её по волосам гладит — пальцами прядки расчёсывает. У Сони внутри всё сворачивается и ноет — так хочется на её месте быть, самой Ксению Борисовну успокоить. У неё же и тепла больше, и света, и нежности столько нерастраченной… А эта — только глянь и уже порежешься-обожжёшься.       — Бывший муж и родители не проблема, да?       Ксения Борисовна только мычит отрицательно и чуть головой качает.       Соня этим вопросом давится — и осознанием того, что Ксения Борисовна что-то очень конкретное тем вечером пересказывала. Соня тогда сомневалась — не могла такая, как Нечаева, всё-всё выложить, а вот же…       Соне ещё жальче становится, что она не её выбрала, не ей досталась…       — А из рабочего? Что у вас там по прошлогодним проектам было?       Соня даже не сразу понимает, что Костромская к ней обращается — но смотрит на неё, и когда у Сони в глазах вопрос появляется, то не переспрашивает, не называет её по имени — а только брови выгибает: что молчишь, я с кем говорю?       И самое удивительно то, что Нечаева молчит, словно по малейшему изменению в интонации понимает, кого Зоя Викторовна спрашивает.       Соня излагает всё, что помнит, и они быстро отсеивают это как незначительное — Ксения Борисовна всё сразу грамотно подчищала.       Следующий час они примерную речь набрасывают. Нечаева в основном диктует, покуривая, Костромская добавляет, иногда что-то вне юрисдикции их МПП вспоминая — но важное, а Соня печатает, изредка от себя что-то привнося — сначала вслух, конечно же. И всё ещё не понимает, зачем её позвали — машинисткой поработать?       Ксения Борисовна по готовому тексту быстро глазами пробегается — так, словно вообще в него вчитываться не собирается, потом кивает:       — Отлично, спасибо, зайчонок. На сегодня всё, остальное в понедельник обсудим.       Соня даже не гадает, что Нечаева имела в виду под «остальным» и из кабинета спешит убраться. От похвалы вместо неги что-то неуютное в груди ворочается — непонятное. И только когда за дверью оказывается, прикрывая её, она осознаёт, что дыхание задержала. Дух переводит, смаргивая, и головой трясёт: какая же это всё дурость! Ну почему просто нельзя взять — и не обращать внимание!       — Ну что, не сожрали? — звучит то ли Луч, то ли Скотч — с едкой такой насмешкой, и Соня, от кабинета наконец отходя, головой что-то невнятное качает.       И отходит очень вовремя, потому что дверь открывается и оттуда обрывок разговора доносится:       — …домой — а там хоть на голове! — восклицает Нечаева — слишком громко, и на её лице лишь на мгновение растерянность и испуг мелькают от осознания, что эту фразу все услышали. Правда, смысл — даже каверзный — её понять сложно.       Зоя Викторовна усмехается, закрывая дверь в кабинет.       — Ловлю на слове.       Ксения Борисовна фыркает и — Соне кажется — румянец за паром джула скрыть пытается. Костромская в очередной раз глаза закатывает.       Тишина в министерстве воцаряется, пока за ними не закрываются створки лифта и тот не оказывается на этаж ниже.       — Она трахаться поехали, — выдает Скотч и выключает комп.       — Зуб даю, — подтверждает Луч и кладёт сумку на стол.       У Викентьева, который так не вовремя в коридор выглянул, начинается приступ.       — Не, ну а чё? — пожимает плечами Инга. — Лишь бы не на рабочем месте.       Скотч и Луч синхронно ржать начинают, но не выдерживает первая Соня:       — Да вы чего вообще? — вскрикивает, почти на фальцет переходя, и сама не понимает поднявшегося внутри гнева.       Сама же была уверена, что так оно и есть. Но если вслух сказать — перед людьми — то правдой станет, а так — только догадки разбитого сердца. На неё сразу пять пар глаз вылупляются и она сбегает в свой кабинет — только не сильно он помогает, со стеклянными-то дверями.       — А вот она, похоже, ни с кем трахаться не едет, — слышится сочувственный присвист Инги.       — Точно не с Нечаевой, — прыскает Луч.       — Ага, — поддакивает Скотч.       Соня снова лбом о стол бьётся.

***

      — Ты нервничаешь.       Обычно эту фразу в отношении Ксюши с каким-то нелепым восторгом использовали, с дебильной улыбкой — разве что в ладоши не хлопали, когда видели, что Нечаеву, Снежную королеву в чёрном, человеческие чувства одолевают.       Но Зоя голосом её чуть ли не обнимает. Ксюша не может отвертеться.       — Не люблю публичные выступления, — выдыхает вместе с паром от джула.       Зоя это знает. Знает, что Ксюше комфортнее кротом под землёй сидеть и за ниточки дёргать, режиссёром по площадке метаться, людей, как кукол, по местам расставляя и слова им в рот вкладывая. А если она этим человеком будет — кто-то должен быть режиссёром…       Зоя целует её в лоб.       — Ты могла отказаться, — говорит, интонацию перекатывая: недо-вопрос-недо-утверждение.       — Решила, что так будет лучше. Женьке мы запретили пока болтать, но кто-то же должен информацию выдать.       Ксюша хочет вновь затянуться, но взгляд за джул цепляется и её осознание пробивает: последний месяц она только на работе курила, а последнюю неделю даже там про него забывала. Усмехается и в карман прячет, к Зое теснее прижимаясь.       — Хочешь роллов?