На языке канцеляритов

      Зоя заходит без стука — и она единственная, кому это позволено. Ксюша не успевает оторваться от компьютера, чтобы поприветствовать её, как Зоя слишком быстро оказывается рядом, привычно садится на стол, закинув ногу на ногу.       — Ксю-уш, — у неё тон заигрывающе-просящий, и теперь Ксюше интереснее продолжать в монитор пялиться, хоть она больше слов там не разбирает, словно они на чужом языке написаны. — У меня к тебе предложение на миллион долларов.       — М?..       Зоя покачивает скрещенными в лодыжках ногами. Ксюша на девяносто девять целых и девяносто девять сотых уверена, что вопрос вообще не в деньгах.       — Ксюш, — повторяет уже коротко, не тягуче, но не трогает — боится, что на самом деле придётся столкнуться взглядами, и Ксюша кладёт ладонь на её колено, лениво поглаживая. — Нам нужно сходить на свидание.       Это заставляет наконец поднять голову.       — О-па…       — Америка-Европа, — кривится Зоя, и её лицо каменеет, не пропуская больше эмоций. Она в ответ что-то содержательное ждёт, а у Ксюши в ушах — белый шум и с трудом осознаваемая реальность.       — Какая интересная формулировка, — тянет, соизмеряя острую Зоину позу и то, что она сказала.       Она её на свидание зовёт!       Ксюша облизывает пересохшие губы, потеряв возможность связано мыслить.       — Н-настоящее? — уточняет неровно, не убирая руку с Зоиного колена. — Я имею в виду с рестораном, цветами, платьем и никаких поцелуев?       Потому что первое.       — У тебя есть платье? — у Ксюши их нет. Ей бы хоть что-то отыскать в своей груде чёрных пиджаков, брюк и однотонных футболок. — У меня есть, не переживай, — шепчет ласково Зоя одними губами, возвращаясь в привычную для себя стихию, и Ксюша не понимает, как голубой в её глазах может быть настолько горячим.       — Тогда с меня цветы.       Зоя выгибает брови, сдерживая ухмылку, и Ксюша моментально жалеет о сказанном. Боже-боже-боже… Какие к чёрту цветы???       — Большой Саввинский переулок, двенадцать. В восемь ровно.       — Какая пошлость.       Зоя цокает языком и спрыгивает со стола; Ксюша следит за этим плавным, медленным движением — ей кажется, что Зоя прекрасно вписалась бы в художественную гимнастку фигурное катание или синхронное плавание. Чёртово воплощение элегантности, и у Ксюши зудит под рёбрами от желания увидеть эту женщину в платье.       Её женщину.       Зоя нарочно покачивает бёдрами, обходя стол и вышагивая по одной линии на своих проклятых каблуках.       Она же так весь вечер будет!       Неужели она только за этим приезжала?..       Первым делом Ксюша вбивает в поисковую строку названный адрес, и ей становится смешно. Персики, конечно же. Ксюша закрывает вкладку, не желая знать больше ничего. На мгновение в неё прокрадывается сомнение: Зоя и публичное место с едой. Но, очевидно, если бы Зоя не была в себе уверена, она бы не предложила. Не такой она человек. Хоть об этом в между ними Ксюша могла не переживать: болезненным альтруизмом никто не страдал.       Ксюша, под понимающие — понимающие, блять! — взгляды баб и подступающую истерику Скворцовой, которая за главную остаётся, уходит на три часа раньше на тот случай, если с костюмами, оставленных для таких невозможных случаев что-то произошло. Все платья она выкинула после последнего мужика — но не того, который был мужем. На свадьбу она надела белый костюм. Штаны-бананы, чёрный топ, просторный пиджак, выведенные золотые кружева на лацканах. Она не пыталась выглядеть ни женственной, ни сексуальной, просто подыграла Илье и традициям, сменив чёрный на белый, накрутив тогда ещё длинные волосы и подведя веки золотым.       Она размышляет, что будет значить, если она наденет именно этот костюм на свидание с Зоей. Но выбирает другой — тоже из замужней ритуальной жизни, другого у неё нет и не хотелось. Она откапывает что-то с чужого характера: светло-винный, с прямыми брюками, приталенный пиджак с рукавами в три четверти и поясом. Ксюша достаёт чёрный кружевной топ и шпильки и испытывает желание надеть это. Чтобы Зоя увидела, чтобы дрогнули её губы и в глазах поселился тот искристый огонёк. От этого сводит низ живота — не возбуждение, а приятной истомой.       Ксюша, найдя на этих чёртовых каблуках равновесие, смотрит на себя в зеркало, тянет за кончик ещё влажной прядки — и подкручивает волосы, превращая беспорядочные завитки в причёску. Вглядывается долго, пытаясь саму себя узнать в этой задорной с виду женщине и не знает, нравится ей до конца или нет, хочет она к такой лёгкости прийти или не просто из пуленепробиваемого кокона страшно вылезать…       А потом материться, потому что взгляд на туфли падает — с открытым носком, вместо колодки — путанная шнуровка, да и на руках тоже лучше иметь что-то более эффектное, чем гигиенический маникюр, чтоб заусеницы не бесили. Вот и пригодились лишние три часа.       Раньше она думала, что ни один человек не заставит надеть её то, что ей неудобно, не заставит делать то, что идёт вразрез с её принципами — и в её жизни такие люди не были близкими, она не подчинялась, не следовала навязанным стандартам.       А с Зоей…       Ксюша выбирает матовый бордовый с разницей в полтона и отчаянно отмахивается от настойчивого предложения сделать из её ногтей пяти-сантиметровые когти и даже небольшую длину прибавить — потому что она, чёрт возьми, встречается с женщиной, стричь под корень — вопрос необходимого комфорта.       После Ксюша находит цветочный и пытается собрать букет. Она надеется, что У Зои нет ни на что аллергии и колеблется между композицией из лилий и подсолнухов. Флористка замечает её задумчивый взгляд, оценивает образ и советует:       — Подсолнухи больше подойдут для неофициальной встречи.       Ксюша хочет по привычке ощериться, но на ум сразу приходит киношная картинка: как она будит Зою воскресном утром букетом с подсолнухами и чашкой кофе.       — Давайте лилии, — кивает Ксюша, — и…       Она мучает флористку, заставляя её подобрать ирисы в тон Зоиным глазам, флоксы — смешанный голубой и винный, разбавить это всё эвкалиптом, чтобы веточки непременно смотрелись чуть небрежно… Ксюша трёт глаза, потому что до этого мир был чёрно-белым.       Ей отчаянно хочется увидеть Зою в небесной лазури или турецком голубом. Боже, откуда в её мозгу эти названия?       Ксюше приходится дважды подводить губы в такси, потому что она съедает всю помаду. Конечно, она не нервничает.       Она не видит Зою у входа, морозит нос и печатает одной рукой:       «Опаздываешь?»       «Ты», — незамедлительно отвечает Зоя, и Ксюша усмехается, поднимая взгляд на тёмное беззвёздное небо.       Время — без пяти восемь.       У стойки регистрации Ксюша называет Зоину фамилию. Вот было бы весело, реши они провернуть подобное летом…       Хостес любезно — а как же иначе? — улыбается, делая вид, что это не странно — она же наверняка Зою ещё помнит, и чёрт знает, что та могла ляпнуть, — и провожает Ксюшу к столику. Они проходят мимо выставочного стенда с названием ресторана и огромной чашеобразной вазой с настоящими персиками, которыми, кажется, весь зал пропах.       Ксюша Зою глазами выискивает, не обращая больше ни на что внимания, и издали замечает пятно алого вместо серого — по светловолосой макушке и изгибу в спине узнаёт, и то, как загораются Зоины глаза — совсем иначе, чем она себе представляла. Зоя вскакивает, растеряв всю элегантность, и выглядит так безумно растерянно, что у Ксюши по сердцу её чувствами скребёт. Хостес что-то говорит про вазу для цветов, Ксюша кивает на автомате, вручая Зое букет.       — Я думала, ты пошутила насчёт цветов, — бормочет она, разглядывая лилии; плечи поднимаются на рваном вдохе.       — Я надеялась, что ты не пошутишь насчёт платья, — парирует Ксюша и отступает, чтобы рассмотреть Зою целиком. У неё на губах помада алая — в тон платью, и маникюр такой же, тени темнее и подводка — чёрная, взгляд более глубоким делающая. Платье атласное на тонких бретельках, приталенное, будто бы с запахом, складками на талии собранное, свободно чуть ниже колена спускающееся, но с разрезом от бедра, и туфли лакированные на платформе и с застёжкой на лодыжке.       — Тебе идёт, — шепчет Ксюша тише, встречаясь с Зоей глазами. У неё на щеках румяна, а Ксюше кажется, что та могла бы покраснеть.       Зоя ухмыляется, спрашивает с придыханием:       — Почему ты не ходишь так на работу?       — Потому что так я хожу на свидания, — улыбается в ответ.       Зоя вздыхает прерывисто, задерживая взгляд на Ксюшиных щиколотках, и они садятся наконец, но всё равно насмотреться друг на друга не могут, пока не возвращается хостес и не помогает с цветами.       — Если вы готовы сделать заказ, к вам сейчас подойдёт официант. Может быть, напитки?       — Позже, — цокает Зоя. — Женщина же только пришла.       — А ты, значит, уже изучила всё меню? — спрашивает Ксюша, открывает собственное, когда хостес удаляется.       — Естественно.       Ксюша гнёт брови, ловя Зою на удочку:       — Это же насколько раньше назначенного ты приехала?       Она думает, что Зоя сделала это заранее, когда выбирала ресторан, но Зое теперь оправдываться глупо — она может только продолжить игру. Но Зоя думает слишком долго и продолжает Ксюша, повышая градус: — Достаточно рано, чтобы представить, как я имею тебя на этом столе?       — Никаких поцелуев, помнишь?       — Конечно. Только грубый, жадный секс, — напоказ шумно вздыхает, отвлекаясь на пафосный интерьер — ни хрена не отвлекает. В ушах — не джаз — Зоины стоны.       И ведь это весь вечер будет продолжаться!       Ксюша в меню вчитывается и думает о том, что надо почаще в подобные места выбираться: она всё-таки еду обожает и есть что-то особенное в том, чтобы блюдами с километровыми названиями в соответствующей атмосфере наслаждаться. Да и дома такое заебёшься готовить…       Раньше она по ресторанам больше из-за деловых встреч шаталась, чем по романтике. Пафосные жесты — это или чтобы раз — и в дамках, или чтобы долго, красиво, планомерно — такие мужики — редкость и в конце всё равно обязательно какая-то хуета вылезет. С женщинами Ксюше не везло ещё больше.       А сейчас Зоя смотрит на неё с ласковой улыбкой и всё-всё в этом мире в порядке.       Ксюша вчитывается в меню.       — Для раздела «Мясо и птица» тут оскорбительно мало разнообразия. Из говядины только щёки и язык, что за озабоченность?       — Тебе нравится говядина? — Зоя смотрит с лёгким отвращением, и Ксюша недоуменно выгибает брови. — У неё дурной привкус, как и у баранины, фу.       — А тебе что нравится, кроме курицы?       — Рыба, свинина, индейка.       — Утка?.. О!.. Рибай!       Зоя посмеивается с Ксюшиного чистого вдохновения.       — Этот ресторан славится морепродуктами, а ты решила взять банальный стейк?       — Прости, у меня сегодня не изысканное настроение, — Ксюша гнёт губы в лукавой улыбке и одаривает Зою тяжёлым взглядом.       — Оно у тебя вообще бывает?.. — шепчет та в ответ низко, проникновенно, а смотрит на губы. Ксюша усмехается только, пожимает плечами. — Ладно, позволишь мне заказать десерт?       — Валяй. А где тут винная карта?..       — Алкоголь, серьёзно?       — Это же не коньяк и не виски, думаешь, нас унесёт с пары бокалов?       — Честно, проверять не особо хочется.       Ксюша понимает: словишь вертолётики, потом отходняк, тошнота… Она из солидарности смотрит напитки в разделе «Лимонады» и «Безалкогольные…», потому что ни смущать не хочется, ни отставать в трезвости рассудка — а она и так от одного вида её оголённых острых плеч в сочетании с алым полупьяная.       — Пожалуй, я готова сделать заказ.       К рибаю Ксюша берёт спаржу на гриле и салат с камчатским крабом, авокадо и манго: видишь, морепродукты! А Зоя заказывает осетрину на гриле с фетучини из цукини и соусом из шафрана и суп из белых грибов, и на двоих шот с устрицами из аквариума. Официант слишком плохо скрывает своё недоумение, когда они вместо всех предложенных им вин выбирают фруктовые лимонады: гранатово-грейпфрутовый для Ксюши — «Почему не малина-клубника?» — «Иди к чёрту» — и манго-маракуйя-клюква для Зои.       — И на десерт замороженный персиковый йогурт с пончиками лукумадес, пожалуйста, — обворожительно улыбается Зоя, а Ксюше последнее слово кажется удивительно знакомым — только ни как выглядят эти пончики, ни где она их ела, вспомнить не может.       — И два стакана воды, — Зоя смотрит вопросительно, а Ксюша достаёт из сумки таблетницу и протягивает Зое пару таблеток панкреатина: — На всякий случай.       Вот и вся романтика, когда давно за тридцать.       Устрицы и напитки приносят почти сразу же, а Зоя даже не придумывает никакой пошлости, но все её намерения читаются во взгляде поверх раковины моллюска, которого она выпивает.       Они ни слова не говорят о работе. Зоя договаривает, что уток не переносит с детства — когда бабушка притащила домашнюю, насквозь пропитанную зелёным луком, который утка обожала есть при жизни.       — А, значит мне иногда рыбный душок в яйцах не чудится?.. — удивляется Ксюша. Она такие от греха подальше выкидывала всегда. Зоя качает головой:       — В корм могут добавлять перемолотые рыбьи кости, там много минералов для скорлупы и вообще.       — Я что-то слышала об этом по «Discovery», но речь вроде о рептилиях шла или улитках…       Зоя только хмыкает, принимаясь за очередную устрицу, а Ксюша гадает, было ли ей когда-нибудь неловко за то, что почти в деревне выросла. В России. Зато сейчас она только с белым золотом и высоким искусством сочетается, словно специально для роскошной жизни была создана. А Ксюша про речку за забором, ворованные с соседнего участка яблоки и молоко для ежей только читала и её максимум — с горки во дворе скатится. Аккуратно только, чтобы юбочка не задралась.       Ей, наверное, года четыре было, когда она жарким июльским днём госпоже Барто язык показала и платье через с голову стащила, в одних трусишках оставшись — и три минуты она была самым счастливым ребёнком на планете, пока мать домой не утащила и всю задницу не отбила, вторя криком гадкой старушки.       Она Зое только первую часть истории рассказывает, одобрительные смешки в ответ ловя, но о развязке наверняка догадывается: кто из их поколения не битый, не сломленный? Ксюша многим позже поняла, что детство не таким должно быть и последняя её опора тогда едва не рухнула.       Зоя рассказывает, как притащила домой вшивого кота и её на лысо постригли, как в школе матерные стишки рассказывала, которым её пьяный батя научил, как от матери потом на чердаке пыталась спрятаться — но крыс и пауков испугалась сильнее. Ксюша её нелюбовь к членистоногим абсолютно разделяет; в детстве жутко боялась, что отца в Азию отправят и придётся жуков есть.       Официант меняет пустой поднос с устрицами на суп и салат, а Ксюша с Зоей снова о вкусовых предпочтениях говорят. Зоя, оказывается, сладкое любит до умопомрачения и глаза у неё загораются так же восторженно, как у Ксюши, когда та до бургеров с пельменями добирается. Зоя перечисляет всевозможные блюда, куда можно добавить мёд, и Ксюша чувствует на языке его приторную сладость. Она сама боготворит грузинскую кухню: лобио, хинкали, харчо… С Зоей они сходятся на хачапури, салатах из свежих овощей, грибах, пряностях и сдобе.       Ксюша думает о том, что Зоя — это про утончённое, светлое, а она сама — про грубое, запятнанное.       Зоя то на неё поглядывает с лёгкой улыбкой, то на букет, что стоит между ними; касается кончиками пальцев лепестков, а в глазах искры не потухают.       У Ксюши в груди тесно становится, и она выдыхает, ляпает невпопад:       — Это похоже на сцену из какого-то американского фильма, где всё так пафосно, красиво… а потом наступает какой-то пиздец.       Зоя выгибает бровь, напрягаясь.       — Это ты сейчас к чему?       — Ищу подводные камни, — она улыбается криво — будто шутит, и Зоя, или принимая её игру, или так же почву осторожно прощупывая, дует губы и смотрит из-под ресниц.       — Я сейчас обижусь, Ксюш. Мы не можем сходить на свидание?       Ответ вдруг стынет у Ксюши в глотке. То ли вопрос с подвохом, то ли все их отношения…       — Можем, но… зачем?..       — Тебе не нравится? — Зоин голос обостряется, Ксюша медленно спускается до дна, надеясь, что снизу постучат.       Ведь свидания — это словно переговоры перед сделкой на очень продолжительный период, это торги и прицеливания, это игры в «дашь-не-дашь» и начинающих актёров, а они ведь давно уже друг друга со всеми потрохами приняли.       — Нравится, но в чём смысл?       Зоя прижимает подбородок к ключицам и выдыхает. Но сказать ничего не даёт подошедший с улыбкой и основными блюдами на подносе официант, и чем дольше он меняет тарелки, тем ярче проступает на Зоиных щеках раздражение.       Она вздыхает снова, буравя рыбу взглядом.       — Мне показалось, мы хорошо проведём время вдвоём. Разве не в этом смысл подобных мероприятий — насладиться друг другом? В… — она делает неопределённый жест рукой, — романтическая обстановке. Хотела увидеть тебя не дома и не на работе, мне было любопытно, как ты будешь себя вести, и хотелось произвести впечатление. Как-то иначе, чем… — снова вздох. Плечи у Зои ходуном ходят и нерешительность на лице мелькает, сквозь макияж проступая морщинами. Она руки не знает куда деть: за приборы хватается, сжимает и разжимает пальцы, но к блюду не притрагивается; взгляд совсем в сторону отводит, словно за стулом что-то нашла. — Извини, не знаю. Обычно это то, что делают люди: ходят на свидания, смеются, занимаются сексом и чувствуют себя счастливыми… — улыбка трогает её губы, а потом доходит смысл сказанного, и она смотрит на Ксюшу с широко раскрытыми глазами, а говорит всё так же — тихо: — Только не подумай, что я так себя не чувствовала, просто… — вздох… — Это ещё один способ, нет?       Ксюша пожёвывает губу, уже не понимая, чего она хотела добиться от Зои, если давным-давно поняла, что откровенность — не их конёк. Но сейчас она так отчаянно нуждалась в этом; они обе, наверное. Ксюша смотрит из-под ресниц чуть виновато и видит, как смягчаются Зоины черты.       — Да.       Зоя дёргает уголком губ и её плечи окончательно расслабляются. Ксюша отрезает ломтик стейка, надеясь с его помощью протолкнуть по пищеводу комом вставшую горечь. Зоя наконец занимается рыбой.       — Отлично, — говорит она, возвращая в голос привычную двусмысленную, напускную строгость. — Тогда ешь молча свой рибай, потому что с такими вопросами гастрономический оргазм — единственный, который ты получишь сегодня.       Ксюша давится мясом и смехом, но даже не думает ничего говорить в ответ. Знает — это не манипуляция, но если они эту тему развивать будут, то закончат не страстным сексом, а слезами на коленях друг у друга — потому что слов не хватит.       — Я сделала педикюр, Зоя, — говорит, прожевав, и наставляет на Зою вилку, — и надела каблуки, тебе это компенсировать придётся.       Она расплывается в хищной улыбке:       — Я же не против, милая.       Ксюша посмеивается с её огня, но смотрит трусливо в тарелку. Вместе с мясом на языке «прости» ворочает — за то, что всё чуть не испортила, за то, что усомнилась. Зоя носком туфли по голени проводит в успокаивающем жесте, и Ксюша выдыхает.       А ещё ей хочется сказать, что Зоя молодец. Ксюша не может не думать о том, что они дома за ужинами переживали, по телефону, что Зоя вообще вынесла, а сейчас так искренне удовольствие получает… И вместо всего выходит только:       — Всё в порядке, Зой? — хрипло, трепетно, с загорающимися щеками, что тонкий слой тоналки скрыть не может.       Зоя удивляется, смотрит, точно врасплох застали — и в глазах трогательность и признательность блестят.       — Более чем.       До десерта доедают молча. Ксюша наконец окружающую обстановку рассматривает: причудливые светильники в виде чупа-чупсов, с потолка свисающие, стеклянные перегородки, похожие на развивающиеся шторы, на этажерки из тёмного и светлого дерева, отделяющие залы — череду столиков, похожих на их собственный, стоящие у окна. А за окном косматые ели со снежными шапками и в свете фонарей виден падающий крупными хлопьями снег.       Идиллия.       Когда приносят десерт, Ксюша понимает, что Зоя — большой романтик и сентиментальная натура.       Лукумадес — маленькие сладкие шарики перемежались с квадратами пахлавы и чего-то ещё на том блюдце, которое им принесли в турецком баре, когда Зоя её за плечи держала, когда собой все таблетки и защитные механизмы заменила. Ксюша берёт маленький пончик руками — как тогда — и отправляет в рот, живо чувствуя запах специй и тёплой пыли, как от Зои пьяняще пахло фруктами и бергамотом…       Зоя взглядом сейчас гипнотизирует, губы приоткрыты, словно она что-то сказать отчаянно хочет — и не решается.       Слова будут слишком громкими, а Ксюша и так всё понимает — всё-всё, даже слишком много — догадывается, додумывает, губу закусывает, понимая, что слова и в её груди мечутся. И она только губами шепчет: «Для меня тоже».       И где-то на периферии сознания остаются все вопросы, потому что теперь Ксюша не сомневается зачем, почему — и даже больше знает: когда… И теперь невыносимо хочется Зое в шею уткнуться и дышать ею, хочется за руку держать и смеяться пьяно и чтобы весь мир в калейдоскоп собрался. У неё глаза щиплет и в глотке щекотно от веселья, и когда Зоя их рассчитать просит — у самой уже сил говорить нет, только любоваться, любоваться, любоваться, осознавая, что никакая катастрофа не поджидает за углом.       Запах персиков её больше не бесит.       Даже за те пару секунд, что они идут от ресторана к такси, Ксюшины волосы оказываются полны снега, и Зоя сморит огромными глазами, точно вообще впервые в жизни снег увидела, и касается завитых локонов кончиками пальцев с таким трепетом, словно те — хрустальные. Снежинки тают от её тепла, Ксюша смеётся и мажет носом по запястью. Зоя вздыхает прерывисто.       — Никаких поцелуев, помнишь? — шепчет тихо дрожащим голосом, и это шуточное условие становится пыткой. Уже сейчас неистово хочется почувствовать Зоины губы, пальцы на клиторе, внутри, самой себя коснуться, и даже поцелуями в губы не облегчить это состояние. Только горячечное ожидание, пока они доберутся до квартиры и разденутся.       Ксюша не помнила, чтобы так быстро заводилась, чтобы буквально от нетерпения сгорала, чтобы мысли путались. Она ведь и не из-за скотского характера никому до себя дотронуться не позволяла — не хотелось время впустую тратить.       А с Зоей она просто чувствует — всем естеством чувствует всё, что только можно и нельзя, и наизнанку от этого выворачивает, душой наружу — и дискомфортно как-то, и больновато, но если в Зоиных руках — то приятно до одури.       Они всю дорогу за руки держатся, сжимают, большим пальцем тыльную сторону ладони поглаживают, пальцы переплетают — простого прикосновения мало.       Лифт мучительно медленно едет, ещё какой-то дед с ними зашёл, и они могут друг на друга только смотреть. Зоя стоит, оперевшись о противоположную стенку лифта и руки на груди сложив. У неё зимнее пальто — кристально белое — только тёмно-золотистая макушка выделяется и алые-алые губы. Блондинка и красный, наверное, это такая въевшаяся пошлость — только всё равно красиво, только Зоя и обыденность — вещи слишком разные, хоть её и можно попробовать вписать в то один шаблон, то другой… Серый кардинал, баба с яйцами, хищница, психичка…       Ксюша мотает головой, отгоняя всё это — липкое, неприятное — от себя подальше. Кладёт подбородок Зое на плечо, пока та дверь открывает.       — Я никогда не говорила тебе, что ты красивая?       Зоя усмехается нервно, даром, что ключи из руки не выпадают.       — Не успела, наверное?       — Ты красивая.       Она открывает дверь, но смотрит на Ксюшу, глубоко вздохнув, а та улыбается невинно — и первая в квартиру заходит, поняв, что Зоя понятия не имеет, что в ответ говорить.       Ксюша выпутывается из пальто и наклоняется, чтобы развязать шнуровку на туфлях, но Зоя цепляет её за локоть:       — Подожди, — выговаривает и тянет на себя. Ксюша не успевает разобрать эмоций на её лице, как она обнимает крепко, и Ксюша опирается на неё, потеряв устойчивость на каблуках. — Ты что-то там говорила про страстный секс, — бормочет Зоя куда-то в плечо, подобно ребёнку напоминающему матери об обещанной сладости перед обедом.       Ксюша ведёт носом от изгиба плеча до мочки уха и жарко выдыхает:       — Грубый и жадный, — поправляет, хотя понимает, что у обеих настрой уже совсем не тот. — Ты дашь мне разуться, чтоб я не навернулась, или на руках понесёшь?       — Раздену.       Без поцелуев путь до кровати выходит очень коротким, только каблуки стучат по плитке; они включают свет.       Ксюша становится Зое за спину, касается пальцами рукавов и выреза — на грани с кожей и видит, как по ней рассыпаются мурашки.       — Совсем без поцелуев? — шепчет, приникая к Зое ближе, но не прикасаясь ни губами, ни подбородком. Та чувствует Ксюшино тепло.       Сглатывает, но вертит скованно головой:       — Нет.       Ксюша цепляет собачку и медленно расстёгивает молнию, прижавшись щекой к Зоиному плечу. Скользит ладонью по пояснице, Зоя вдыхает приглушённо, спускает сама рукава, позволяя платью упасть к ногам — оно даже на худых бёдрах не задерживается. Ксюша обнимает её, оглаживает напрягшийся живот, сводя руки над лобком, и Зоя накрывает её ладони своими.       Бельё на Зое тоже алое, с кружевами, лифчик — без бретелек, и Ксюша прикусывает губу, сдерживая желание поцеловать кожу рядом с тканью, посмотреть, как румянец сочетаться с ней будет, как будет темнеть засос.       Зоя выворачивается из её рук и развязывает пояс пиджака. Ксюша переводит взгляд то на её пальцы тонкие, то на сосредоточенное лицо, то на ключицы, в которых тени запали, помогает рукава снять и с восторгом замечает, как у Зои ресницы подрагивают и хрящ гортани дёргается, и с губ восхищённый вздох слетает. Зоя ей на плечи давит, на кровать сесть заставляя; Ксюша отползает, не зная, что Зоя придумала, а та, сняв туфли самостоятельно, садится перед Ксюшей и ладонью ногу от бедра оглаживает, голень сжимает, за щиколотку цепляется и туфли поочерёдно снимает, стопы разминая.       Ксюша чувствует, как трусы насквозь промокают, и не ёрзать старается.       Зоя на кровать забирается, нависает, в глаза смотрит пронзительно — а пальцами по ширинке брюк перебирает. И Ксюша бёдрами навстречу подаётся, с себя штаны помогая стянуть.       Она, что делать, не знает вдруг. Раньше, если без поцелуев — то быстро и рвано, то кто-то кого-то трахал без чувств, инстинктивно двигаясь, губы кусая от столь сильных эмоций и наслаждения. С Зоей они медлят, выжидают, вытягивают друг из друга души и нервы — Ксюша уже слышит свой крик во время оргазма, она и минуты не продержится. Внизу живота горячо, тяжело и колко, и кровь на закипающую воду похожа — только-только пузыри пошли, а она вся между ног скопилась…       Зоя пальцами небрежно от лобка до грудей проводит, и Ксюша шипит, выгибается, то ли от прикосновений уходя, то ли больше получить желая; на Зоиных губах усмешка довольная расцветает. Ксюша их переворачивает, коленом между ног Зоиных упираясь — давит нарочно, и стон у той в глотке свистит. В руках себя держать старается — смирно лежит, лифчик расстёгивает — спереди, и это Ксюшу почему-то сглотнуть заставляет. Она чашечки с грудей аккуратно убирает, Зоя мычит, когда Ксюша соски задевает, гнётся. Ксюша склоняется, и Зоя даже возразить не успевает — сосок зубами прихватывает, губами стараясь не касаться вообще. Оттягивает слегка, отпускает, языком обводит, из Зои совсем уж жалобные звуки вырывая.       Другую грудь пальцами ласкает, сжимает чуть сильнее обычного. Лбом в ключицы упирается, выдыхает на кожу — носом от грудины до лобка ведёт, свободной рукой бедро оглаживает. Видит, что Зоя тоже мокрая, чертит пальцем что-то сквозь ткань, отчего Зоя хнычет.       — Ни хрена это не грубо. Это издевательство, — цедит, Ксюшины руки перехватывая и садясь. Они лицом к лицу оказываются и Ксюша усмехается игриво:       — А ты прям хотела?       Зоина хватка через секунду слабнет, и Ксюша рукой под резинку трусов скользит, гладит широко, давит; Зоя стонет на выдохах и вдохах, губы прикусывает, над ответом подумать пытаясь.       — Нет, — между движениями грудной клетки. — Безу-ум-мия хотелось, знаешь…       — Мг-хм, — кивает Ксюша, руку убирая. Пальцы облизывает — нарочито медленно. Такой пошлый жест, но нравится Зоин вкус на языке ощущать, нравится её язык чувствовать, кусать нравится — а они решили в дразнилки поиграть.       Зоя моментом пользуется и с Ксюши топ её кружевной стягивает. Дышит в ключицы, пальцами по рёбрам проходясь, грудь лаская, к животу спускаясь — и обратно, вдоль позвоночника проводит ногтями легко, даже следов не оставляет.       — По-твоему, это безумие? — выдыхает, а у самой дрожит всё, напряжение от Зоиных прикосновений по телу расходится горячими, колкими волнами и внизу живота проволокой сматывается.       — По-твоему, — бурчит, за Ксюшей повторяя — сосок прикусывает, кожу рядом, так широко рот раскрывая… Всё равно нижней губой мажет, но отпускает тут же и языком проходится, и такими укусами всё, до чего дотянуться может, осыпает, снова на лопатки укладывает, на бёдра переходя.       Ксюша хочет спросить, неужели ей страсти в постели не хватало — когда только она, по сути, и была ещё в то время, когда самой кровати не было, но Зоя трусы снимает и выдыхает жарко, дразнится, языком напряжённым вокруг клитора проводит — а у Ксюши пальцы на ногах подгибаются и мышцы сводит сладостно. Зоя пальцами смазку собирает, новые волны дрожи по телу посылая, и Ксюша стонет протяжно, жмурится.       — Не-медли-только-пожалуйста, — выдыхает жалобно скороговоркой и губу прикусывает.       Зоя ладонью живот гладит, за бедро обняв, на грудь переходит и обратно, пальцы другой руки вводит одновременно с тем, как на клитор языком давит, и сгибает, сразу же интенсивно двигаться начиная, по самые костяшки загоняет, что-то очень чувствительное внутри задевая. Так идеально, так нужно, что у Ксюши воздух в трахее застревает, она выгибается, пятками и руками в матрац упирается — и правда почти вскрикивает, глухо, будто бы удивлённо, когда оргазм пробирает, все внутренности в тугой узел стягивая Зоиными руками; и дышать совсем невозможно становится. Зоя держит крепко, слизывает горячую пульсацию, щекой к бедру прижимается — как кошка трётся, расслабляет.       — Обожаю наблюдать, как ты кончаешь, — воркует Зоя, рядом садясь, ведёт пальцем от живота до шеи — и мышцы под ним рефлекторно сокращаются. — Сразу на человека становишься похожа.       У Ксюши нет сил отвечать. Нет сил усмехаться, язвить и вставать, вообще-то, тоже. Она к Зое руки тянет, привлекает её к себе за бёдра.       — Иди сюда, — и сама ближе к спинке кровати двигается, подушки разгребая. Зоя смотрит недоуменно, Ксюша её за ногу берёт, через себя переступить побуждая. — Давай-давай, тебе же безумия хотелось?       — Тоже мне — безумие, — фыркает Зоя, но позу послушно принимает, вцепляется предусмотрительно в спинку кровати, а Ксюша её обнимает немедленно, приноравливаясь.       Но все дальнейшие протесты в стоны превращаются, когда Ксюша широко по вульве языком проходится. По её участившемуся дыханию и румянцу на шее, по тому, как она жмурится и хныканье давит — Ксюша понимает, что, в принципе, этого незатейливого разнообразия достаточно сейчас.       — Глаза не закрывай, — говорит.       И Зоя смотрит на неё, свет с потолка заслоняя, смотрит своими огромными, такими тёмными глазами — в самую душу смотрит пронзительно — и за этим можно было бы злость разглядеть, так она взглядом вцепляется, так тени на лице лежат и губы поджаты, крылья носа раздуваются — Зоя с эмоциями совладать пытается, с дрожью во всём теле, мешающей равновесие держать, но Ксюша её изнутри чувствует, улыбается — и сильнее напрячься заставляет, стоны из груди выбивая. Движется медленно, на всю длину выходя, и языком ласкает едва ощутимо — только обнимает так крепко и пальцами чуть по коже водит, рёбра задевая.       С этого ракурса Зоя поджарой выглядит, мышцы все, напряжённые, проступают и груди слегка покачиваются — завораживающе. Ксюша третий палец добавляет, заставляя Зою вздрогнуть и простонать сдавленно, и темп наращивает, приближая её к разрядке. И Зоя уже не сдерживается больше, стонет в голос и жмурится, о спинку кровати облокачиваясь и лбом в предплечья упираясь. Ксюша её крепко-крепко обеими руками держит и носом по внутренней стороне бёдер водит.       ЗояЗояЗояЗояЗоя…       Она слезает, садится, вытягивая ноги и опираясь спиной о спинку кровати и затылком — о стену, подтянув подушку. Глаза прикрывает, и Ксюша, повернувшись на бок, наблюдает за тем, как вздымается её грудь, как движение задевает живот, как иначе, выхваченные светом, блестят её губы с истершейся помадой. Ксюше хочется стереть их макияж до конца.       — Пойдём в душ?       — Мгм… Дай минуту, я ног не чувствую.       Ксюша проводит ладонью от колена до таза, ощутимо сжимая бедро, давит пальцами на мышцы, массирует.       — Ты сейчас уснёшь.       — Будешь так делать — точно усну, — усмехается Зоя, а сама двигает ноги ближе к Ксюше и стопами шевелит. — Сама валяешься.       Ксюша толкает её под очередной смешок и встаёт слишком резко — ловит чёрных мушек перед глазами и упирается руками в кровать. Промаргивается и цепляет Зою за щиколотку — и тянет.       — Эй! — та мгновенно глаза открывает и дёргается, пытаясь за кровать ухватиться. — Ксюша!       — Пошли в ду-уш! — тянет, впрочем, Зою отпустив, и идёт, куда сказала, не дожидаясь. Слышит за спиной неохотные шлепки босых ног по плитке.       Ксюша первым делом макияж снимает, а Зоя обнимает её со спины, голову на плече устроив. Шарит ладонями по животу, грудь задевает, бёдра — без зазрения совести. Непонятно только, остаточное это или с намёком на продолжение — а Ксюше бы хотелось, если только тёплая вода не разнежит её окончательно.       Секунду улучает, чтобы на себя без подводки и туши взглянуть, без помады. Это не про привлекательность; без всего она чуть беззащитнее выглядит, чуть более уставшей, менее строгой. А с завитками этими, так и вовсе…       От объятий Ксюша — Зоей пахнет, когда духи и дезодорант уже развеялись, когда пот на коже выступил едва и высох, в одежду впитался — и лишаться этого запаха не хочется, горько-сладкого, уже на подкорке отпечатывавшегося. Ксюша Зою точно так же обнимает, пока та перед зеркалом стоит — только на них обеих смотрит. От Зои всё ещё страстью неутихшей веет, роковым чем-то, фатальным — только мешки под глазами отчётливее проступают и носогубные складки. Зоя ей улыбается через зеркало и Ксюша её крепче обнимает.       — Как думаешь, свидание можно считать законченным?       — Да, пожалуй, — тянет Ксюша, не понимая, к чему это уточнение, но Зоя разворачивается в объятиях, обхватывает лицо руками и целует. Целует, целует, целует, языком по нижней губе проводит — и ей даже стараться не нужно — Ксюша доверчиво рот открывает, подстраивается, чувствуя, как желание новой волной по телу разливается.       Она ладонями по Зоиной спине водит, ближе к себе притягивая, сминает её губы в ответ, зубами задевает; они попеременно друг другу контроль отдают и возвращают, упиваются чувствами, что между ними теплятся, от прикосновений кожа к коже распространяются, будоражат. Ксюша вдыхает рвано между поцелуями, жмурится, каждое мгновение в памяти отпечатывая: запах Зоин, всё собой заполнивший, вкус её сладковатый от десерта и лимонада, шелковистые волосы под пальцами и мягкая кожа, тонкое тело, медленные движения губ, её собственную обхватывающие, посасывающие… Слышит ответный вздох и чувствует, как Зоя улыбается.