На языке канцеляритов

      Ксюше не в первой жить в режиме скрипящих от натуги мозгов и судорожно бегающих мыслей, снующих туда-сюда с поручениями баб и завалов бумаг.       В этот раз всё чуть тише. У Ксюши стабильные и продуктивные разговоры с психотерапевтом, у Ксюши усваиваемый салат из таблеток, у Ксюши маленькие ритуалы и Зоя — один большой и самый важный.       Зоя улыбается ей широко и ярко — аж глаза слепит — каждый раз, когда видит, Зоя чмокает в губы перед уходом на работу, Зоя тянет из любого угла квартиры: «Ксюш, таблетки» вместо будильника, Зоя пишет около шести — восьми максимум: «Домой собираешься?»; Зоя, на степень усталости и раздражения ориентируясь, всю колкую чернь вытягивает ненавязчивыми вопросами и сочувствует исподтишка: «Пидарасы они все, Ксень»; Зоя обнимает перед сном крепко, Зоя своими губами джул заменяет, Зоя половину Ксюшиной жизни на себя перетаскивает.       Ксюша в кабинете всё ягодным паром заполняет и таблетки кофе запивает, а в носу запах Зоиных духов стоит.       Нельзя от другого человека быть зависимой настолько. Без него — что? Ксюша об этом Соне год твердила, от себя её отодрать пытаясь, а сама провалилась в безымянную женщину так глубоко, что теперь ничем не вывести. И ведь Зоя в неё так же провалилась. Они друг в друга впечатались, слиплись, срослись — без обоюдного согласия. Ксюше смешно и плакать хочется, она лоб потирает, усмехаясь: вот комедия…       Одно хорошо: мысли о том, когда всё это закончится, Ксюшу не посещают. Наверное, от этого же и хуже, потому что ни к какому «долго и счастливо», ни к каким «до гробовой доски» Ксюша не готова, у неё аллергия на вечность и долгосрочные перспективы. Одно единственное исключение было — остров, большой, пустой, и тот, сука, предал — утонул, оставив Ксюшу один на один со всем дерьмом среднестатистической человеческой жизни.       У Ксюши за рёбрами зудит и зудит, под кожей напряжение ползает, периодически током пробивая. Она, губы закусывая, Тамаре Степановне об этом рассказывала — и та пыталась её на разговор о Зое вывести. Потому что когда та целует, когда та стонет на ухо, когда в руках рыдает, когда смотрит, слова скрадвая, когда полусмыслы выдаёт — Ксюша себя электроном искрящимся чувствует, напряжение в тысячу двести вольт, блять. Но упорно всё к Тихомировским проёбам сводит, к кабминам, к документам, к проектам, к тому, как она уши, словно заяц, навостряет и вглядывается в ту сторону, откуда пиздец приближаться собирается.       Последние три недели Ксюша точно на пороховой бочке сидит, и вокруг их министерства мины разложены, а они вальсируют между ними. Ксюша танцевать не умеет и только матерится сквозь зубы и джул курит.       С тем, чтобы Зое с её РПП помогать, всё ещё веселее становится. Для этого самой нужно от всех отгораживаться, хоть на пять минут, чтобы лишние мысли в их тупых головах не появлялись, самой нужно на ногах крепко стоять и ни во что липкое не скатываться.       Они договаривались с трёх раз в день начать. Утром Ксюша ни на чём не настаивала, сама вместе с Зоей кофе глушила, но в десять звонит: пора завтракать нормально. Ксюша ей яблоки и овсяное печенье клала. Зоя в трубку сопит, пять минут ещё просит доделать что-то, и Ксюша с ней на телефоне висит, в рабочий процесс вслушиваясь. На губах невольная улыбка расползается — а в венах кровь закипает, обжигает изнутри. Сама к стакану смузи тянется, допивая, и не понимает, как умудрялась его на весь день растягивать. Потом слышит, как Зоя сумкой шуршит, как щёлкает крышка судочка, тяжёлый Зоин вздох слышит.       — Я не хочу есть, — выдаёт та твёрдо. Ксюша к этому готова была.       — Тебя тошнит?       — Нет. Мне нормально, просто нормально, — давит Зоя, вздыхает теперь прерывисто, в кресло опускаясь. «Не хочу, чтобы было плохо», — понимает Ксюша и жалеет, что не может рядом быть. Зоя бы под её взглядом сжалась, ощерилась, нахрен бы послала, а так прячется за парой километров и безликим экраном телефона.       — Это сиюсекундное состояние, Зой. Это просто побег, — Зоя снова вздыхает. — Если ты наладишь режим, тебе будет лучше.       Ксюша последнее слово как-то особенно мягко произносит, тепло — с надеждой. Она знает, что Зоя сама всё прекрасно понимает, просто сил у неё бороться нет никаких. А ещё Зоя любит яблоки и овсяное печенье с молоком.       Зоя вздыхает в четвёртый раз, Ксюша слышит, как та отпивает что-то — бесконечный кофе, наверное, хотя они…       — Чай это, чай, — бормочет Зоя недовольно. Потому что от чая не тошнит, как от кофе: лактоза и кофеин — гремучая смесь…       — Приятного аппетита, Зой, — улыбается Ксюша одними уголками губ и надеется, что Зоя улыбается так же:              — И тебе.       В три часа их разговор короче: убеждение, что поесть необходимо, Зоя с утра запомнила. Ксюша знает, что они сейчас два шага вперёд делают прежде, чем оступиться и назад пойти. К этому она себя тоже готовит.       Вечером они заходят в магазин вместе, чтобы купить творог и бананы. Зоя не может планировать рацион дольше, чем на два дня, поэтому берут ещё всякой всячины по чуть-чуть. Ксюша снова проводит лишние полчаса, раскладывая всё по судочкам на завтрак и обед, пока Зоя обнимает её со спины, прижимаясь щекой к позвонкам и раздувая дыханием волосы. Ксюша, в принципе, совсем не против на это время и силы тратить, хоть её подобное тоже подбешивает: мозгу есть, чем заняться…       Ксюша думает, что загнала себя в ловушку и долго не протянет — и на Зою страшно сорваться. Она доверилась, так глупо, всю себя изнутри переломав, и Ксюша меньше всего на свете её подвести хочет.       Странно осознавать, во что превратились их отношения меньше, чем за год. А они это упорно не признают и…       Ксюша улыбается, разворачивается и Зою в губы чмокает, за шею обнимает и смотрит в глаза с лукавым прищуром. И Зоя тоже улыбается, все эмоции тяжёлые с себя сбрасывая.       — Это было предложение? — воркует, а Ксюша с прядями её на затылке играет.       — А ты как думаешь?       — Я думаю, что ты сегодня очень много говорила, а я тебя достать не могла.       Ксюша дёргается инстинктивно, и Зоя, ухмыляясь, руки на талии крепче сжимает, в шею целует, кожу прикусывая.       — Это за ужин тебе не зачитается.       Зоя ладонями ягодицы оглаживает и в три секунды с ремнём разбирается. Штаны стягивает и сама перед Ксюшей на колени опускается, через штанину переступить помогает, ногу к себе на плечо кладя, и в лобок целует, обнимая.       Смотрит снизу вверх так покорно и томно, что у Ксюши возбуждение тугим комом завязывается — и в горле встаёт.       — А если так?       Она не церемонится: сразу языком широко проводит, Ксюше выбора не оставляя. Та в её плечи вцепляется, выгибается, равновесие удержать пытаясь. Тяжело настаивать на чём-то, когда чужой язык так медленно между половыми губами проводит, на клитор давит, когда Зоя его в рот вбирает, меж зубов зажимая — можно только на стоны срываться и бёдрами подаваться навстречу, только о большем просить.       — Нет, — давит Ксюша. Ей эти сравнения никогда не нравились, но мысли в мокрую вату превращаются. — Это… вообще… такая пошлость, Зой, фу… Ещё про эвфемизмы вспомни.       Зоя посмеивается, с ритма сбиваясь.       — Какие эвфемизмы? — бормочет. Ксюша предусмотрительно ладонь ей на затылок кладёт. — Живительная влага?..       Ксюша за волосы её тянет — а сама вместо «заткнись» только простонать может, когда Зоя языком чуть внутрь проникает, всхлипнуть и покачнуться.              — Тебе, кажется, нравится, — ухмыляется, снова на лицо быстрый взгляд бросая. На бёдра давит, заставляя о столешницу ягодицами опереться. — Стой спокойно, а то задавишь.       — А ты ещё больше поразговаривай. Быстрей давай…       Зоя хмыкает, но темп послушно увеличивает, а Ксюша зачем-то о крышках пюрешек думает и йогуртах без ложек. Стонет в голос — Зоино имя стонет; чувствует, как накрывает медленно, непропорционально ловко двигающемуся языку, как воздух сгущается и горячеет, как Зоя обнимает крепче — и ей вдруг её губ на своих не хватает; прикусывает сильно, голос глуша, на хныканье срывается, когда Зоя фокусы с зубами проворачивает — у неё, чертовка, научилась. Ксюша дрожит в её руках, к полу собственным весом и негой придавливает — тяжело на одной ноге, выгнувшись, стоять; она за столешницу цепляется, но это не сильно помогает.       Зоя отстраняется — сука, за две секунды до, — и Ксюша себя обманутой чувствует, воздух ртом хватает, пока Зоя поднимается и одной рукой за талию обнимает, а другой между ног скользя.       — Упадёшь же, точно, — улыбается ей в губы; входит, новый стон облегчения выбивая — и ещё быстрее двигается, смазано, громко, и сама Ксюшины губы в поцелуе кусает.       И всё — как надо, как необходимо. Ксюша себя в пространстве уже плохо ощущает — только Зоины пальцы и губы, тело её к собственному — близко-близко и накатывающие горячечные волны, в которых только и остаётся, что захлебнуться, а дышать — Зоей.       Зоя носом в её волосы зарывается, и Ксюша ухом её улыбку чувствует. Отлипнуть от этой столешницы несчастной наконец может и Зою в ответ обнять, под футболку забраться и вдоль позвоночника пальцами пробежаться.       Она эту кашу заварила, ей и заканчивать, поэтому шепчет игриво:       — Не насытилась, да?       Зоя усмехается, головой качает. Ксюшину руку себе на грудь кладёт, другую — на живот, на резинку шорт натыкаясь, а сама снова руки на Ксюшиной талии сцепляет. Ксюша не медлит — Зоя уже насквозь мокрая, но пальцами по вульве движет неторопливо, только дышать тяжелее Зою заставляя. Они целуются долго, мажут губами по губам, языками сталкиваясь, то взахлёб друг другом упиваясь, то едва касаясь. Ксюша входит не глубоко и темп наращивает, за талию Зою удерживая. Словно на самом деле ей отдаёт — силу, истовость, тепло и нужность, всю себя ей отдаёт, потому что…       Зоя ей на ухо тоже стонет:       — Ксю-у-уш, — сбивчиво, протяжно, ближе прижимается, Ксюшу обратно в столешницу вжимая. Им всё равно мало будет.       Стон у Зои на губах замирает, она жмурится, сжимаясь, а Ксюша двигается ещё, что-то глухое и почти жалобное из неё выбивая. Своими губами ловит, поясницу нежит, бока, рёбра…       Ужинать после душа приходится: Зоя на липнущее бельё матерится, а у Ксюши всё по бёдрам растеклось, словно месяцами у неё секса не было и возбуждение с утра нарастало — а ей не более десяти минут понадобилось. И это тоже всё ещё удивляет. Она смеётся, потому что бедро от неудобной позы всё-таки свело — и теперь хромает, пока мышцы под горячей водой не расслабляются, а Зоя, к спине прижимаясь, предлагает массаж сделать.       — Какой, эротический? — поворачивается, руки её, по животу ползущие, останавливая. — Чтоб у меня ещё что-то свело?       Зоя прыскает — а у самой коленки красные и саднят.              И за стол они садятся без тяжести и болезненных взглядов.

***

      Лёгкость, с которой их приёмы пищи в пятницу проходят, оставляет у Ксюши тревожный осадок. Она себя пустыми надеждами не тешит — не может так просто получится после стольких изматывающих лет. Но Ксюша тихо — всё-таки радуется, чтобы не спугнуть на всякий случай, потому что даже эти пару дней — уже маленькая победа. Если б не работа эта, поганая, всё вообще бы замечательно было.       Женька с Зоей ей чуть ли не одновременно говорят: восемнадцатого всё случится. Его — вице-премьером, её — в кресло министра. И Токмаков звонит: довольна ваша душенька? И Ксюша понимает, что нихрена она не готова. И вроде бы знает всё, вроде бы они последнее время всё к этому приводили… А внутренности скручивает и дышать нечем становится. И зацепиться не за что.       Когда домой возвращается, Ксюша из себя улыбку давит на Зоино «Ты рада?» заговорщическое и взгляд лукавый.       Зоя ей не верит. Пряди с лица отводит, в глаза заглядывает — а Ксюша прячется.       — Ксюш?       Ксюша её в линию челюсти чмокает — и Зоя её к себе прижимает крепко, дрожь сдерживая.

***

      В субботу Ксюша сбегает. Зоя на неё смотрит, словно на безумную, и Ксюше тем быстрее ускользнуть хочется.       Зоя не предлагает вместе, не спрашивает куда Ксюша «гулять» собралась, только:       — Надолго?       Ксюша плечами пожимает, обуваясь, и бросает отрывистое, усмехаясь:              — Ночевать приду.       По Зоиному взгляду понимает, что шутка не удалась — но поздно слишком, когда уже к двери поворачивается, и её смягчённое «до скорого» ситуацию нисколько не спасает.       Ксюша идёт, куда глаза глядят, а глядят они под ноги, и она снова в ебенях каких-то оказывается. Нарочно в противоположную от своего дома, и от министерства сторону уходит, среди одинаковых хрущёвок теряется, голых корявых деревьев, побитых бордюрах, ямах, полных грязной воды и несуразных ларьков из прошлого века, электрощитовых будок и скопления гаражей. Вокруг всё серое, куцее, облупившееся, разбитое, давит на Ксюшу своей безысходной множественностью, безнадёжным ущербом — и она думает, что просчиталась. Улыбку Токмакова вспоминает: не поверил он ей; подумал, ладно, пусть поиграется, а потом снова в дурку с приступом, только на этот раз навсегда. У всех, кто с большими надеждами, участь такая. Или медленно с ума сходить, за компьютером сидя и в горах бесполезных бумаг утопая, или порывом, когда всё, что можно, на глазах бьётся и в тело впивается, как начинка взрывчатки из гвоздей.       Ксюша жмурится, нос и щёки морозит, джул даже достать не пытается. Недавно первый снег был, нежный и мимолётный, растаял, едва асфальта коснулся, хоть и промозглого, и бесчувственного. А сейчас ни его, ни листьев, всё в грязь смешалось и тонким слоем под подошвами скользит и хлюпает.       Ксюша вспоминает, что Тамара Степановна спортом советовала ей заняться. Фитнес, пробежки, йога, аэробика — Ксюша тогда чуть не рассмеялась; у неё из упражнений — акробатика с проектами и постоянные спарринги со всем миром, блять. У неё ни сил, ни настроения, ни лёгких. У неё пиджак за тяжёлую атлетику засчитывается — она не содержанка какого-то папика и не администаторша в отеле, чтобы на выходных по фитнес-клубам в лосинах бегать и калории считать. И смузи её, и лимит на бургеры с пельменями — предписания гастроэнтеролога; Ксюшу это всё бесит неимоверно, пусть за спорт эти пятичасовые вылазки засчитывают.       Ксюша сама с собой всё ещё не справляется. Шаг влево, шаг вправо — и она снова на дне оказывается.              И когда обеденный будильник звонит, Ксюша, кажется, от желаемого лишь отдаляется. Она Зое набирает:       — Пообедаешь без меня? — спрашивает отрывисто, а сама думает, куда ещё бы податься, чтобы не испортить всё окончательно, и не занимается ли она этим прямо сейчас. — Я не успею вернуться.       — Я могу подождать, Ксюш.       Ксюша представляет, как Зоя сидит, одну ногу под себя подогнув, другу, в колене согнутую, к груди прижав, босая и с плечами острыми.       Ксюша боится, что ждать слишком долго придётся. Хочет настоять на режиме, а потом оглядывается на тесную улочку и пустой детский садик; порыв ветра лицо холодом обжигает. Непонятно, ради чего Ксюша так упирается.       — Тогда скоро буду.       Она возвращается на такси в пахнущую чистотой квартиру и Зоя греет её лицо в своих ладонях.       Но весь день наперекосяк идёт.       Ксюше с ней молчать вдруг тяжело. Хочется провалиться куда-нибудь, лишь бы подальше, снова за тридевять земель уйти — но, думает, не на совсем. Потому что навсегда без Зои — снова — ещё хуже. Они пытаются фильм посмотреть, находят первое попавшееся: «2012», но Зоя каждые десять минут на телефон отвлекается — то смс, то звонки, ругается устало, словно для виду, и в конце концов просто отключает его и под кровать закидывает.       — Заебали, — выдыхает и Ксюшу к себе ближе за плечи притягивает.       Ксюша себя безвольной куклой чувствует, но под Зоиной рукой устраивается. Одной оставаться страшно — когда одна, мысли сознание разъедают, никакого шанса на спасение не оставляя. Ксюша себя белкой в колесе чувствует и глаза прикрывает. Этот год сам как фильм-катастрофа.

***

      Зоя от ужина не отказывается, но Ксюша её напряжение чувствует. Зоя не пытается весёлой казаться, не пытается возразить или обсудить, и Ксюша тоже на разговоре не настаивает. Посматривает только на Зою периодически, на складки на лбу и между бровей, на книзу уголки губ опущенные и голубой холод во взгляде, на движения рук скованные, неуклюжие. Она рядом, плечо пытается подставить безмолвно, потому что слова в горле застывают бесполезным комом. Таким же серым и безысходным, как улицы в спальных районах, далёкие от перспектив и ярких революций. Ксюше хочется головой об стенку побиться и закричать. Тишина их густым туманом обволакивает и душит.       После они фильм досматривают наконец-то, и Зоя сразу в душ уходит. Ксюша вдруг себя такой одинокой чувствует — в груди словно дыру пробили. Чувствует, что Зое, наверное, точно так же неуютно, и надо было раньше её позвать, пригреть… Она для приличия пару минут выжидает и вслед за Зоей идёт. И её, склонившуюся над унитазом, обнаруживает.       У Зои только желчь и сопли, она прокашливается под шум воды сливаемой, над раковиной стоит также: спину выгнув и голову в плечах спрятав, умывается, а потом на пол оседает. Бросает на Ксюшу короткий, загнанный взгляд и губы поджимает. Хмурая, разбитая, горько-кислая. Ксюша рядом садится и её осторожно к себе за плечи притягивает, негнущуюся, одеревеневшую.       — Всё в порядке, — шепчет, и Зоя головой отчаянно вертит. — Да, так бывает.       Зоя давится, Ксюша дёргается, думая что она новый рвотный позыв сдержать пытается, но Зоя только скукоживается, к ней на колени укладывается. Ксюша её по волосам гладит, шёлковые пряди перебирая.       Мысль о том, специально Зоя или нет, не отпускает, но Ксюша решает, что это в конечном итоге не столь важно. Она целует Зою висок.       — Я это сделала, — не выдерживает та; голос дрожит непривычно, на сипящие ноты сходят.       — Я знаю, — также тихо отвечает Ксюша. Зоя становится меньше в её руках       — Это всё безнадёжно.              — Нет. Просто долго и тяжело. Но я рядом.       Зоя вздыхает прерывисто, замирая, что-то спросить или сказать хочет, но звук оседает на приоткрытых губах. Она только к Ксюше ближе жмётся.       — Ты всё равно молодец, Зой.       Зоя не отвечает. Ксюше странно, каким это слово простым выходит, без подтекстов в виде насмешки и подступного желания что-то получить в ответ. Ксюша, кажется, никому так не говорила раньше, даже для Сони «умница» было отрывистым, мимолетным, сегодня «да», а завтра всё заново.       Зоя в её жизни слишком постоянна, как нескончаемая череда костюмов, одинаковые отражение в зеркале и вкус джула.       Ксюше хочется мороженого, можно даже не ягодного. Хочется есть его вместе с Зоей из одного ведра под какой-нибудь сопливый фильм.       Зое нравятся комедии, золотая коллекция «Мосфильма» и триллеры, где жертва — мужчина, а ещё она нежит свою привязанность к фильмам с Кейт Уинслет и Сандрой Баллок. Ксюша тащится от фантастики и фэнтези и мечтает запоем просмотреть все фильмы Marvel, и никому не говорит, что, как девчонка, рыдает над каждым вторым лесбийским фильмом.       Они не смотрят их негласно, но теперь Зоя включает «Расскажи об этом пчёлам» и мрачно пялится в экран, за два часа не дёрнув ни единой мышцей. Ксюша попеременно то на фильм поглядывает, то на неподвижное Зоино лицо, и жмётся к её плечу, чтобы не задохнуться. Она Зою поглаживает по голове, по плечу, по спине и боку, куда дотягивается, пока та не расслабляется в её руках.