На языке канцеляритов

      Ксюша остаётся. Она остаётся и на следующую неделю, и на ещё одну, она забирает со своей квартиры зимнее пальто и сапоги, она покупает в дом продукты и бытовую химию, она меняет полотенца ванной и на кухне и в третье их совместное воскресенье — если не считать того, что было сразу после больницы, она вытирает пыль, пока Зоя меряет шагами квартиру, ругаясь по телефону с десятью людьми одновременно.       Зоя наблюдает за ней, под конец разговора переставая вслушиваться в жалкие оправдания замминистра внутренних дел, и думает, что Ксюша в её квартире очень хорошо смотрится. Наблюдает за её сосредоточенным лицом — она явно не о пылинках рассуждает, наблюдает за прикушенным кончиком языка и приоткрытыми губами, наблюдает за едва заметным движением мышц на предплечьях и тем, как сминаются закатанные рукава домашней кофты. Ксюша умудряется мёрзнуть постоянно — удивительно, что она без шапки ходит и в своём МПП не в свитере сидит.       Ксюша пересекается с Зоей взглядом и вздыхает, простреливая чернотой глаз. Выскакивает из собственных мыслей и делает неопределённый жест свободной рукой.       — Дома я обычно клининг вызываю, — говорит, когда Зоя отнимает телефон от уха, и носом шмыгает.       На прошлой неделе Ксюша поздно вернулась домой в пятницу и застала Зою за неистовой уборкой. И щёки тогда у Зои краснели не от гнева, что Ксюша встала грязными ботинками на свежевыполесошенный коврик в прихожей и хотела ещё куда-то двинуться по мокрому полу — Зоя её тогда чуть тряпкой не отстегала, а Ксюша подняла руки в капитулирующем жесте, аккуратно стянула обувь, поставив её на поддон, и забралась с ногами на тумбочку, преспокойно покуривая джул, и просидела там, пока Зоя не ушла заканчивать уборку в ванную.       В прошлый раз она это никак не прокомментировала. Зоя тоже, а сейчас говорит:       — Помогает и в мыслях навести порядок.       Ксюша только кивает. Оглядывается в поисках пульверизатора, но видит оставленный на полочке стеллажа джул и делает долгую затяжку, сжимая грязную тряпку в руке.       — В голове такой срач, что хоть мебель выноси.       Зоя мягко забирает у неё тряпку из рук и идёт в ванную, чтобы достать губку и чистящее средство. Ксюша смотрит, выгнув бровь. Зоя вручает ей губку и бутылёк:       — Помой тогда ванну. А я займусь кухней, — она оставляет короткий поцелуй на её щеке, Ксюша, кинув всё на полку, цепляется за руку, перехватывая губы своими. Зоя улыбается, думая, что убираться они продолжат нескоро…       — Отвечай нормально, — бормочет Ксюша, обхватив её лицо ладонями и чуть стянув щёки к губам.       Зою пробирает смех. Ксюша матерится, отпуская её, и идёт мыть ванну, топая чуть тяжелее обычного. Зое на кухню, сральники из-за замминистров и тараканов в голове плевать уже абсолютно, она Ксюше мешает, обнимая за талию, пытается оторвать её от дела, на которое же сама и надоумила. Ксюша матерится, топчет пятками по Зоиным носкам — не попадает то ли нарочно, то ли Зоя уворачивается ловко, не опуская Ксюшу, но равновесие они удерживают с трудом, перешагивая.       — Ещё чуть-чуть, — шепчет Зоя на ухо, стиснув Ксюшу крепче, — и я поверю, что ты всерьёз хочешь сделать мне больно.       Ксюша вздрагивает и наконец-то разворачивается в Зоиных руках — свои держит от неё далеко, в резиновых перчатках, перепачканных пеной.       — Ещё чуть-чуть, и я сойду с ума, — отвечает таким же шёпотом в губы. Зоя улыбается:       — И что же мы будем делать? — мажет губами по щеке. Ксюша целует в шею, заставляя Зою запрокинуть голову, а сама обнимает, снимая перчатки за её спиной.       — Трахаться. Тебя устроит?       — Более чем.       А потом Ксюша всё равно идёт драить ванну. Зоя остаётся на кровати сидеть, благо, что одетая уже, закинув ногу на ногу и подперев голову рукой, смотрит на Ксюшу — напряжённую. От неё яростные искорки летят и в пене щелочной гаснут, мысли из головы сыплятся раскрошенные, перемолотые между старыми установками и новыми чувствами. Их уже в объятия не спрячешь, на работе не спрячешься — Зоя идёт на кухню.              Заливает плиту и губкой натирает; не то чтобы та грязной была — у них желания готовить особо нет, и времени по вечерам — тем более. Зоя даже не знает, умеет ли Ксюша приготовить что-то серьёзнее яичницы и макарон, и, честно, выяснять пока не намерена. Не хватало ещё и об этом думать…       Зоя слишком быстро привыкает к тому, как легко и бесповоротно — неумолимо — меняется её мир с присутствием в нём… близкого… человека — Ксюши.       Зоя ей поначалу не доверяла. В феврале вообще ни о каких чувствах речи не шло — и в работе она ошибаться не могла, потому что тогда это не между ней и ней будет — её слабости наружу всплывут и она за них крепко отхватит; как и отхватила в итоге. Она правда в людях не разбирается — притворяется только. То, что Ксюша рядом остаётся, тому лишь подтверждение, которое мир Зоин вместо того, чтобы устаканить, фундамент упрочнить, только расшатывает сильнее.       Она ждала подвоха, нутром чувствовала, но Ксюша с каждой встречей под кожу всё глубже влезала, втиралась — не специально, сама этого опасаясь, самой себе не доверяя. И Зоя ждала, когда случится взрыв, с ещё большим убеждением, что это неизбежно — так всегда бывает.       Когда сообщение от Мордора прочла, чуть ли не с облегчением выдохнула. Смеялась истерически: вот, она права была!.. Всегда права, блять… Тыкалась лбом в стекло, но стекло и выложенная кафелем стена её не обнимали. Всё, конец. Ей не то, что не нужно было способы искать, чтобы Ксюшу спасти, — ей оставить это всё надо было, забыть и выкинуть. Себя наизнанку вывернуть хотелось, внутренности вытащить и в тазу с содой прополоскать, лишь бы тоски той и горя не ощущать. Зоя так устала от всего этого!       Ей видимо вообще никакие отношения заводить нельзя, не то, что…       Ксюша тогда не ушла. Сама устала от еботни этой, и непонятно зачем Зое правду доказать хотела — но Зоя не хотела верить. Потому что, если поверит, её мир вконец рухнет. И рухнул. И Зоя всё ещё из-под обломков вылезти не может. Зато Ксюша за руку держит, сопит под боком и улыбается. И всё вроде бы неплохо, успокоится можно уже — она исправилась. Но она по кусочкам разобрана, разрознена, цепляется за несвязанные друг с другом вещи, за противоречащие факты и дрожит, потому что не верит в вечный мир; хоть и отчаянно его добиться пытается.       И ждёт подвоха.       Кухня до блеска отдраена, а Зою всё ещё мутит.       Она идёт в ванную комнату, чтобы заняться ею и окончательно извести сумбурные мысли.       Только Ксюшу уже извести не получится. Зоя склоняется над раковиной, сжимая челюсти. Чувство безысходности подступает к горлу: Зоя обречена. Ей не впервой, но это ледяное и липкое сталкивает с тёплом и нежностью, исходящими от Ксюши, и Зое не хочется их связывать. Но между ними всё ещё тишина и стена с облупившейся побелкой, с трещинами и зарождающимися пятнами плесени… Им бы поступить как нормальные люди, перестать прятаться за недосказанностями и полусмыслами, перестать держаться за патологические мысли…       У Зои по нормальному никогда ничего не выходило. Ей проще внутренний голос сейчас заткнуть, поглубже затолкать и держаться крепче за то, что есть — маленькое, хрупкое, осторожное. Изо всех сил, потому что большего Зое не заслужить никогда.       — Ты не думала о роботе-пылесосе? — кричит Ксюша из комнаты, гремя в шкафу. Зоя думала, но ей отчего-то важно всё руками делать, только объяснить она не успевает. — А швабра где?       — Там с влажной уборкой, — кричит Зоя в ответ, заставляя себя разжать пальцы, и прерывисто вздыхает. Нужно вернуться к уборке, вычистить всё, выскрести…       — Я думала ты совсем по старинке.       Зоя усмехается: ей вполне хватало одного раза пройтись по квартире, чтобы утихомирить жажду разрушения. А если нет — тут тряпки уже не помогут ни в каком количестве.       Зоя знает, что сочетает несочетаемое, и это навевает мысль о том, что она просто барахтается, как рыба, выброшенная на сушу, как малый, брошенный родителями ребёнок, который понятия не имеет, как устроен этот огромный механизм, и хватается за любую возможность просто выжить.       Ксюша со своей частью уборки справляется преступно быстро — и это даже звучит невыносимо: её часть уборки.       Словно она — часть Зоиной жизни, неотъемлемая огромная.       Закончив с полами, Ксюша всё больше наблюдает, внимательно и пристально, запоминая, что и в каком порядке Зоя делает, но когда та заглядывается — она далеко и усмехается только: не поймаешь.       Время близится к обеду, и Ксюша разводит деятельность в поисках еды. Зоя лишь отдалённое приближение голода чувствует и сначала предлагает заказать что-то — но Ксюше не нравится.       — Настроение не то, — ворчит Ксюша. — У тебя есть филе?       То ли несмотря на, то ли из-за, но у Зои в морозилке полно всякой всячины, разложенной по маленьким пакетикам, чтобы приготовленное потом по холодильнику неделями не валялось, протухая. Зоя стопорится: представление отбивных или чего-то жареного входит с желудком в диссонанс, но Ксюша взмахивает руками, по-своему это понимая:       — Не парься, я приготовлю.       Чмокает Зою в щёку, забирая из её рук половинку филе, смотрит на неё недоумённо, заставляя Зою достать ещё одну. Зоя чувствует себя дурой: неужели Ксюша не видит? Но она видит и улыбается так лучисто, что Зое смеяться хочется, и вся комната словно светом заливается.       Зоя сдерживает судорожный вздох и обнимает Ксюшу со спины, прижимаясь к ней крепко-крепко.       Ксюша носит чёрное и вообще на шизоида больше похожа, чем на шизотипика или шизофреника, на психопатку, а иногда зажигается, столько энергии положительно окрашенной излучая, что Зоя окончательно теряется. Дома Ксюша — в спортивном костюме или Зоиной безразмерной футболке — мягче и тише, джул почти не трогает, только кофе продолжает цедить — с Зоей за компанию. Ксюша пахнет жизнью, ягодами и сандалом, Ксюша хоть губы закусывает и взгляд отводит, но не притворяется, не пытается казаться лучше — смотрит исподлобья, всех своих демонов напоказ выставляя. Они сидят крокодильчиками на её плечах, и Зоя улыбается, по её щеке пальцами проводя, за подбородок к себе притягивая и целуя мягко, пьяняще. Ксюша Зою чувствовать заставляет — что-то настоящее; Зоя до конца не понимает, разобраться не может — и с терапевтом это обсуждать не хочет, вдруг, та правду заставит вслух сказать? Но Зоя уверена, что всё это настоящее, и только это её успокаивает.