На языке канцеляритов

      Когда становится понятно, что очередные выходные — вовсе не выходные, Ксюша впервые вздыхает с облегчением. Она переводит дыхание и едет в министерство к планам на своё и Тихомировское повышение, к проектам, выданным на последнем кабмине — негласной проверке перед официальным назначением на должность. У Ксюши в животе — комочки нервов, много маленьких кусачих гремлинов, которые проедают ходы; Ксюша игнорирует спазмы, погружаясь в бумаги, и заполняет пустоты ягодным паром.       Совесть её почти не мучает, ведь она не оставляла Зою одну — та тоже сорвалась на Площадь и воскресенье не обещает быть лучше… Ксюша от Зои, конечно, совсем не сбегала и она совсем не боялась остаться с той наедине в свободный от всего день, когда не на что опереться.       Кто вообще сказал, что они должны проводить выходные вместе?       Ксюша возвращается поздно, задерживается нарочно, пытаясь выжать всё по максимуму, но у неё болит голова, у Жени подступающие панические атаки, а Скворцова не до конца осознаёт масштабы, хотя и старается больше всех. Зоя уже дома, но сидит за компьютером и с кем-то говорит по телефону по громкой связи.       — Какое тебе министерское кресло? — свистит, Ксюша раздевается-разувается спешно. — Стул тебе, блять — электрический. Всё, закончили, — выдыхает резко и мажет пальцем по экрану, завершая разговор. Взрыкивает, роняя голову на ладони и трёт глаза.       Ксюша к ней подкрадывается со спины незаметно, в груди какой-то неожиданный трепет чувствуя. Останавливается в паре сантиметров и не знает, коснуться ли, руки на плечи напряжённые положить, или позвать тихо, ласково…       Зоя глаза поднимает и её отражение в тёмном окне видит. Не пугается — слышала, наверное, всё-таки, и улыбается широко так, расслабляясь и на спинку офисного кресла откидываясь, затылком Ксюше в живот упирается и смотрит на неё. Ксюша ладони на плечи безотчётно кладёт и Зоя их своими безотчётно накрывает.       — Как продвигается? — спрашивает, и голос её особенно низким выходит из-за запрокинутой головы. Хрящ гортани тяжело под кожей скользит.       — Нормально. А у тебя?       — Как обычно.       Ксюша мычит понимающе, круги большими пальцами по трапецевидной мышце выводя — давит чуть сильнее, и Зоя стона не сдерживает и глаза прикрывает. Её руки с Ксюшиных соскальзывают безвольно, и Ксюша уже в полную силу плечи массирует. Забирается пальцами под ворот футболки, мышцы разминает — кожу по костям трёт, но Зоя под её руками млеет, себя совсем не держит — елозит по креслу вслед за Ксюшиными движениями и голова поминутно куда-то в сторону кренится. Ксюша Зою от спинки вперёд чуть наклоняет и руками до самой поясницы вниз скользит, футболку безбожно растягивая — и губами в Зоину макушку упирается. Зоя вздыхает шумно, вывернуться хочет, чтобы Ксюшу поцеловать, но футболка не даёт.       — Ксюш, что ты… — ворчит, пока та руки убирает — и Зоя на кресле разворачивается мгновенно, Ксюшу за талию обнимает и на себя тянет, на колени усаживая. Мокрым поцелуем в шею врезается — и Ксюша поражается от того, как быстро возбуждение её всю простреливает. И никакой головной боли, никаких слипшихся глаз и никаких букв перед глазами.       Зоя её трогает беспорядочно, раздевает нетерпеливо, кожу прикусывает и языком проходится, цепляется за все впадины и выступы. В глаза смотрит, когда на лямку лифчика натыкается. Выдыхает в ключицы медленно и крепко-крепко обнимает, до щемящей боли за рёбрами.       — Я устала, — говорит тихо, жалобно, и Ксюша её по голове гладит. Зоя волосы, оказывается, не выпрямляет, они у неё от природы ровными прядями лежат.       — Тогда в душ и спать? — отстраняется, лицо Зоино ладонями обхватив, но та головой вертит:       — Нет, я… — тянет обиженно и лифчик расстёгивает. Переформулирует: — Я хотела тебя.       Ксюша смеётся рассыпчато, от лифчика избавляясь. Зоя за её руками следит внимательно — недоговаривает, полусмыслы выдаёт — что-то весьма отдалённое от правды. Но то, что получается, Ксюшу полностью устраивает, от и до, спасибо, блять!       Ксюша на Зоиных коленях призывно ёрзает, и та её ягодицы сжимает, языком и зубами с грудью играясь. Ксюшу вся эта возня раньше не возбуждала особо — скорее от мысли, что кто-то настолько к ней близок, как во взрослых фильмах — но теперь сполна понимает, что значит прелюдия. И она подаётся ближе, дышит тяжело, стоны на выдохах выпуская, пока Зоя её через штаны ласкает — едва ощутимо, но нужный тон задавая, пока носом по грудине ведёт и соска самым кончиком языка касаясь — и его морозить тут же начинает точечно, остро — и Ксюше больше хочется, тепла хочется, давления…       Она с Зои сползает, тянет на себя за руки — два шага до кровати назад пройти, футболку успеть стянуть и упасть, к голому телу моментально прижимаясь.       У Зои телефон какой-то рок играть начинает, и она морщится, но Ксюшу не отпускает, в губы целует и одной рукой ремень расстёгивает, в трусы проникает, даже не удосуживаясь раздеть до конца. Ксюша себя приятно безвольной чувствует — не беззащитной, не потерянной — разнеженной, и всем телом Зое навстречу подаётся, пока до ушей доносится ритмичное, собственные стоны заглушая:       «Alle warten auf das Licht       Fürchtet euch, fürchtet euch nicht       Die Sonne scheint mir aus den Augen       Sie wird heut Nacht nicht untergehen       Und die Welt zählt laut bis zehn…»       Зоя двигается в такт басам, доводя до исступления, и с каждым счётом припева Ксюша чувствует приближение разрядки.       — Rammstein, im Ernst? — выдыхает Зое в губы, а та улыбается.       — Ernsthaft, — отвечает низко, словно подражая Линденманну, но чище, без рыков, и отстраняется, оставляя Ксюшу на грани.       Телефон затихает, и в голове звенит пустота и неуёмное чувство неудовлетворённости тяжелеет между ног.       — Зой!       Зоя, уже оказавшись на ногах, снимает с себя шорты и бельё, и Ксюша скатывается с кровати, избавляясь от одежды тоже. Встаёт с ней нос к носу, а телефон опять заводит:       «Eins…»       — Не знала, что ты знаешь немецкий, — выдыхает Ксюша, Зою к себе за бёдра притягивая.       «Zwei…»       — Ещё французский, шведский, белорусский, украинский, чешский и польский. Португальский хочу выучить, мeu querido… — шепчет так тихо, что Ксюша еле слышит, и по коже мурашки бегут.       «Drei…»       Зоя пальцами от запястья до плеча ведёт, Ксюша зябнет и жар чувствует. Догадывается, как Зоя её назвала — «моя» на каждом языке угадать можно, люди такие собственники… Как румянец по Зоиным щекам и ключицам растекается, даже в полумраке видит, хотя Зоя к настольной лампе спиной стоит.       «Vier…»       Она Зою к столу отойти заставляет и сесть на него, между ног её разведённых вжимается и в шею целует мокро, по ключицам мажет; Зоя её руки к себе на талию кладёт, и Ксюша ими по рёбрам вверх скользит, на спину, по лопаткам гладит — за мочку уха прикусывает и по пояснице пальцами щекочет, тонкие Зоины стоны вырывая.       «Fünf…»       Ей казалось, что счёт быстрее шёл, и она Зою ближе к краю притягивает, на клитор подушечками пальцев давит, обводит, смазку размазывая. Зоя на ухо тяжело дышит, за плечи цепляясь.       «Sechs…»       У Ксюши самой все бёдра изнутри мокрые.       — Подключайся-давай, — говорит хрипло. — Ты не закончила.       Зоя пропускает руку меж их тел и входит сразу плавно тремя пальцами, заполняя без остатка. Ксюша стона не сдерживает и Зое в плечо утыкается.       «Sieben»       Музыка обрывается на этот раз слишком быстро.       — Блять!       Зоя шарит одной рукой по столу, оборачивается в поисках телефона. Ксюша видела его у неё за спиной, и тянется свободной рукой, смотрит через плечо, ласкать не переставая. Они с ритма сбиваются.       — Зайди там, в скачанных…       Ксюша плашку с двумя пропущенными от «зампид-ра из минэнерго» смахивает и через виджеты плейлист открывает.       — Тебе нравится трахаться под музыку? — ищет эту песню в недлинном списке: «Кино», «Queen», «Sabaton» по соседству с «Roxette», «Би-2» и даже «Zaz» с «t.A.T.u». Кожу на плече прикусывает от Зоиных движений рваных, от её влаги под ладонью.       — Мне нравится, как ты стонешь под музыку.       Ксюша сразу ближе к середине перематывает и пальцы глубоко вводит. Зоя всхлипывает.       «Hier kommt die Sonne…»       — Мне тоже.

***

      Зоя просыпается от Ксюшиного будильника, но ей глубоко плевать. Она тянется через Ксюшу, чтобы отключить её телефон к чёртовой бабушке, а та только жмётся ближе. Переворачивается, губами сталкивается:       — Давай никуда не пойдём. Мне вчера не хватило.       Зоя улыбается в поцелуй, но сейчас даже глаза разлепить не может: за неделю извелась, и вроде бы привыкла в режиме нон-стоп работать, как заведённая, сейчас Ксюшино тепло в обычного человека превращает, которому отдых самый банальный требуется.       Она думает о том, что кто вместо них работу работать будет — как можно вот так просто взять и дома остаться, они не школьницы, не студентки даже… Впрочем, сегодня на Зою орать не кому, это она должна была поехать и продолжить пиздюли развешивать. Ксюша что-то в телефоне печатает быстро, а потом голосовое записывает:       — Жень, давай отбой на сегодня, сил вообще никаких нет, — и телефон на тумбочку кладёт, к Зое возвращаясь.       — Я ещё спать хочу.       Ксюша вздыхает глубоко — просто вздыхает, Зоя прислушивается к её настроению — и даже глаза открывает, чтобы на Ксюшино лицо посмотреть — расслабленное, со взглядом сонным, и уголки губ слегка приподняты.       — Сто лет весь день в кровати не проводила вот так, — выдыхает, потягиваясь и промычав сладостно.       — Как?       Зоя смотрит на неё с лёгким прищуром, разгадать пытаясь, и Ксюша задумывается о чём-то крепко, отчего Зоя сглатывает. Но отвечает просто, половину раздумий своих не выдавая:       — Без негатива.       Зоя обнимает её, глаза закрывая.       Хочется, чтобы таких моментов больше было.       В следующий раз они встают в районе десяти утра, занимаются сексом в ванной, как в самом обыкновенном порно, и пьют кофе с булочками, которые Ксюша покупала ещё вчера перед работой, но так и оставила в сумке.       Зоя сидит на столе, обнажённая, покачивает ногами, скрещенными в лодыжках, и Ксюша думает, что, будь она художником, обязательно бы нарисовала её такую. Думает, что Скандинавия ей идёт больше, чем Греция, и что у неё восхитительный акцент в немецком; думает, что ничерта про Зою не знает — и страшно узнавать больше. Она никогда не должна была этого делать, их отношения к такому не располагали.       Опасно было даже узнать, что Зое нравится, когда Ксюша её за ухом целует, когда пальцы внутри сгибает и давит, двигаться продолжая, когда по рёбрам кончиками пальцев проходится и имя её стонет. Опасно было раскрыть, что она от глубоких поцелуев млеет, от прикосновений к животу и покусываний, от объятий, чтобы друг друга всем телом чувствовать.       Ксюша Зою за бёдра обнимает, но смотрит в стену, а потом Зоин вкус с кофе на языке мешает, а та за край столешницы держится одной рукой, выгибается, не зная, куда себя на этом узком полуостровке деть, и стонет в голос.       Они лежат на кровати, запутавшись в одеяле и ногах, продолжая тему с музыкой. Ксюша Зоиным вкусам поначалу удивляется, а потом ей это таким естественным кажется, что не понимает, как сама не догадалась. Про имя ведь знала… Ксюша музыку тоже сто лет не слушала и сама своим находкам поражается, успев забыть, что ей Земфира нравится, одиночные хиты с «Фабрики звёзд», «Nirvana», Дэвид Боуи, «АВВА» и классика для клавиш и струнных.       Ксюша рингтоны не задаёт, думает, несерьёзно это — у неё телефон вообще пожизненно на беззвучном и вибрацией своей бесит не хуже предустановленного треньканья. Но ей до смерти интересно становится, что Зоя на её звонок поставила. Та не сознаётся.       — Ты же понимаешь, что это легко проверить? — гнёт брови Ксюша и быстро её номер в списке недавних выбирает. Зоя дёргается, будто телефон отобрать хочет, но звонок слишком быстро проходит, и Ксюше пару нот прослушать удаётся, прежде чем Зоя на сброс нажать успевает.       — Проверила? — усмехается, а сама напряжена вся, вытянута по струнке.       Ксюша задумывается, пытаясь угадать, в какой песне такой сбивчивый, быстрый ритм низкого качества… Что-то не позже нулевых, но разброс огромный, даже с учётом того, что круг поисков сужен до песен на Зоином телефоне. Та, рот приоткрыв, смотрит внимательно, как Ксюша брови сводит, задумавшись. Замерла в ожидании со скрученными внутренностями. Ксюша мелодию развивает в голове — не даром восемь лет в музыкалке, и почти получается понять… Зоя поцелуем отвлекает, грубым, жадным — отчаянным. Ксюша её замедлить пытается и чувствует, как Зоино сердце колотится под ладонью, словно у той панический приступ.       После таких поцелуев или скандал, или страстный секс, и они занимаются последним часа два подряд, пока мышцы ныть не начинают. Ксюша себя нимфоманкой чувствует, озабоченной — но Зою отпускать не хочется — и она не отпускает. Не хочется ощущение её губ и ладоней на теле терять, и она не отстраняется. И когда это физическое блаженство по телу растекается — чуть приятнее, чем почёсывания по макушке или массаж, оно в голову бьёт, звенит там, взрывается, плещется одной лишь мыслью: «как хорошо». Где-то за гранью реальности хорошо, в четвёртом измерении, шестым чувством, которое не осознанно до конца, но как же, блять, хорошо. Охуенно.       Ксюша стонет в голос и смеётся, вдыхает глубже, пытаясь эти моменты в памяти отпечатать — чтоб до конца жизни счастья хватило, такого простого, обыденного… А между тем тёплый свет комнату заливает и всё причудливым кажется, сверкающим, звонким. Ксюша Зою целует коротко раз, другой — прихватывает её губы и отпускает, улыбаясь, и Зоя улыбается тоже, наслаждаясь.       «Нас не догонят», — взвизгивает в голове, но Ксюша Зое об этом не говорит, принимая правила игры. Если Зоя не хочет, это ничего не будет значить.       — Спой, — просит Ксюша, лёжа на боку и подпирая голову рукой. Зоя смотрит на неё вопросительно, недоумённо: совсем сбрендила, Нечаева? Но Ксюша целует её в плечо, вспоминая их первое утро в этой кровати, ещё весеннее, неспокойное, ведёт пальцем по Зоиному боку — от бедра до плеча, спускается по руке. Зоя вздыхает и падает на спину.       — Тишины хочу, в молчании сколотом, вольным ветром пролечу над крестами, покрытыми золотом, тишины хочу, чтобы допьяна, тишины — и не жаль память стёртую, чтобы осень листьями жёлтыми мне накрыла душу распростёртую…       Против слов Зоя себя за плечи обнимает, скукоживаясь, и Ксюша поверх рук её тоже обнимает. Грусть непонятно откуда наваливается: то ли песней навеянная, то ли тем, что Зоя продолжать не собирается, а Ксюша бы её слушала и слушала — и не важно, что именно бы она пела.       — У тебя лучше получается, — шепчет.       Ксюша думает, что у женщин в принципе петь лучше получается, но что-то больное в её голове к холодному и грубому тоже тянет.       Зоя усмехается:       — Теперь твоя очередь.       Единственное, что Ксюше в голову приходит, она петь не хочет — подтекст видит, а намекать ни на что не хочет. Но поёт, потому что, как назло, всё вдруг с Зоей связанным становится.       — Каменная леди, ледяная сказка, вместо сердца — камень, вместо чувства — маска, и что?.. — вытягивает, как может; у неё голос ниже, чем у Славы, такие тональности качественно не держит. И шёпотом обыкновенным бормочет, не поёт даже: — Больно всё равно… Одинокой кошкой, вольным диким зверем, никогда не плача, никому не веря — и что?.. Больно всё равно… — выдыхает и жмурится, не понимая, почему всё всегда этим заканчивается — надрывом болезненным. Долбаные выходные…       Ещё и в животе урчать начинает.       — Пойдём поедим? — предлагает, извернувшись. Она знает, что на лице Зои замешательство увидит — та будто святым духом питается и слезами подчинённых, и потому сама так невинно выглядеть пытается — не дать понять, что замечает проблему, которую Зоя упорно скрывает.       Зоя кивает и поднимается первая.       Она заказывают роллы и суши, и Ксюша не может сдержать улыбки, когда Зоя, чуть поковырявшись, ест — и ест как здоровый человек.       Не то чтобы Ксюша боится её болезни — своей собственной она боится сильнее.       Её тянет спросить, что Зоя есть любит, но осекается, и заедает вопрос ломтиком маринованного имбиря. Ксюша вспоминает, что соевый соус, васаби и запечённые роллы ей тоже особо нельзя, как и любимые бургеры, и что во дворике она больше двух недель не была — и даже не думала о нём последние семь дней. О Зое думала. От этого становится страшно, неуютно и снова сбежать хочется.       — Давай фильм посмотрим? — предлагает Зоя, словно почувствовав. Ксюша соглашается охотно — будто на самом деле только и ждала предлога, чтобы остаться.       Они словами друг друга об этом попросить не могут, наверное, поэтому и тянутся руками, губами, сталкиваются в объятиях и поцелуях, таких прозаичных и нежных, им совсем не по возрасту, не по статусу. Они физически ближе становятся, а разговоры — короче, потому что теперь все эти открытия в друг друге — не пустой звук, не просто, чтобы тишину заполнить, не синдром попутчика.       Ксюша исподтишка на Зою смотрит, как та ладонь ко лбу прикладывает, над очередной шуткой Джима Керри ухохатываясь, и думает, что из этого вагона ей уже не выйти, не сбежать.