На языке канцеляритов

      Зоя улучает минуту — тридцать — когда все вокруг немного затихают, и идёт в подвал жилого дома напротив, где ключи делают, обувь чинят и, наверное, амфетамин варят.       Она могла бы секретаршу послать, какая разница, что приносить, но пялится на связку ключей и думает, что сама должна сделать. Собраться, пойти, ждать, ругаться, чтобы иметь возможность в любое мгновение осознать, блять, какая это ошибка и уйти. Но Зоя покусывает губу и не осознаёт. Теперь у неё две связки: её — и Ксюшина. Теперь у неё в руках официальное предложение.       Ксюша от этого не в восторге будет. Зоя чувствует, что Ксюша вообще ни от чего с ними происходящего не в восторге — и в месте с тем улыбается Зое, стонет на ухо её имя, обнимает ночью, остаётся. Зое страшно спросить, почему, словно вопрос этот как спусковой крючок сработает, как рентген: просветит всё, и Ксюша поймёт, что причин никаких нет, и уйдёт.       Зоя могла сколько угодно храбрится, ото всех закрываться и сама с собой справляться, но без Ксюши быть больше не хочет. Даже не одной — именно без Ксюши.       Зоя надеется, что Ксюша тоже — просто признаться боится; просто не верит, что кому-то нужна может быть, не привыкла отношения выстраивать. Зоя боится, что ей это всё, может, просто нахрен не сдалось. А Зоя тут что-то вертится, пытается, суету разводит…       Потому что сама не умеет, не помнит, не знает — не-у-ве-ре-на.       И ключ этот блядский не поддаётся, говорила же она…       А Ксюша её с кофе встречает и чем-то теплопахнущим из бумажного пакета. Стоит, улыбается мимолётно, одними глазами, потому что всё остальное усталостью съедено и тревогой перманентной. Зое всё бросить хочется и обнять её, только видит, как странно это будет, и отходит как можно дальше, обыденными мелочами чувства скрадывая.       Уже чувствует, как хот-дог с пончиком тяжестью тошнотворной в желудке осядут и как потом блевать потянет, но внутри ёкает что-то, под языком слюна скапливается и Зоя вспоминает, что девочкой бы душу за это продала. Попробовать не страшно, тем более, Зоя уже знает, когда пора остановиться — а Ксюша наверняка всё понимает и слова лишнего не скажет.       Рядом с Ксюшей всё в тысячу раз проще и в тысячу раз сложнее, как непереваренный лист салата.       И они за этим подобием ужина вообще не говорят. Сначала Зоя чего-то болезненного ждёт, что Ксюша сейчас дожует, вздохнёт и скажет что-то, что их хрупкую идилию нарушит. А потом неловкость сменяется спокойствием. Работу Зоя обсуждать не хочет, личное — страшно, а все эти светские беседы в жопу пусть идут, смысла в них — ноль. А так можно за Ксюшей понаблюдать, как на её губах крошки остаются и кетчуп с горчицей — а потом подтаявшая банановая глазурь, как она это всё языком юрко слизывает, жевать не переставая.       Зоя любуется и надеется, что это не сильно заметно.       Её хватает на целый хот-дог и половину пончика. «Зоя, ты — молодец, ты большая молодец», — говорит она про себя, выкидывая мусор. И за то, что это лишь второй приём пищи за день — и всё ещё не адекватный, на завтрак было кофе, йогурт на ходу и яблоко уже в кабинете — она себя старается не ругать.       Ксюша доедает половину её пончика и, когда с Зоей взглядом сталкивается, пальцы облизывая, глаза моментально отводит и руки в капитулирующем жесте поднимает. Зоя усмехается, колкую нежность в груди чувствуя — и горечь на корне языка. Зою начинает мутить от диссоциации, и она в душ сбегает, макияж смывает, костюм сбрасывает и возле корзины для белья комкает — и жалеет тут же, потому что завтра его снова надевать. Вода почти обжигает, колет кожу до самых костей, только подступающей истерики не смывает.       Зоя себя запертой чувствует. Всегда чувствовала. Она не надеялась, что с появлением Ксюши что-то изменится — но летом проще было настолько, что смеяться по утрам хотелось. А теперь осенняя депрессия, авитаминоз и психиатрические диагнозы между строк.       Зоя в душе не рассиживается, челюсти крепко сжатыми держит, а потом Ксюшу терпеливо дожидается, к шуму воды прислушивается, ко сну готовясь.       Вместе с Ксюшей в жизни ожидание пришло. Сначала Зоя пятниц ждала, чтобы кабмин поскорее закончился и она к Ксюше сбежала, потом — честно — когда Тихомиров во внеочередной раз облажается, и плевать, что ей за него выслушивать. А потом любого удобного случая, даже не утруждаясь весомый предлог придумать — и Ксюша всегда усмехалась и приходила. В жизни какой-то дополнительный график появился — приятный, на который не жалко было нервы потратить. И теперь Зоя ещё больше, чаще ждёт: когда утром Ксюша смузи доделает, когда сто раз по карманам пальто хлопнет, проверяя, всё ли взяла, вечера ждёт — изо всех сил, ждёт, когда Ксюша доест — аккуратно ждёт, чтобы себя не выдать, ждёт, когда из ванны выйдет, когда всю квартиру шагами измерит, проверяя, взглядом окинет, словно она не на вещи смотрит, а сквозь них. И когда рядом окажется, ждёт.       Ксюша после ванны к ней первая тянется, в объятия сгребает, носом в изгиб шеи уже привычно тычется, губами по коже мажет и замирает. Зоя только её дыхание частое слышит — чувствует — и не понимает, что между ними происходит. Но Ксюшу в волосы целует, расслабляясь наконец, и глаза закрывает.       Самое удивительное, что ей нравится. Раньше её чужие люди бесить начинали, а она бесила их ещё больше. А сейчас то ли кто-то из них притворяется, то ли обе, то ли на самом деле паззл сложился.       Зоя между ними напряжение невысказанное чувствует — и ждёт, когда его стереть можно будет в объятиях и поцелуях.       Ей, честно, страсти не хватает, она привыкла, чтобы всё — с огоньком, исподтишка, с овациями и выходом на бис, но с Ксюшей так редко получается — не ведётся она, хоть ты тресни. И Зоя чужие правила впервые покорно принимает — и чувствует, что Ксюша ей мгновенно так же сдаётся.       Пять дней прошло, а они ни разу даже близки к ссоре не были.       Зоя ждёт, что однажды это случится. Всегда случается, даже с добрейшими и терпеливейшими, а они на голову больные — только спичкой чиркни. Сломанные-переломанные, у них чувства и реакции скрипят и хрустят, и Зоя только дышать глубже может…       — Всё хорошо будет, — вдруг шепчет Ксюша, по волосам гладя.       Зоя отстраняется, ей в глаза заглядывая — чёрные омуты, проморгаться пытается, чтобы к темноте окончательно привыкнуть, но Ксюша уже подбородок к груди прижимает, от немого вопроса уходя. Зоя её в лоб целует.       Так со случайными любовницами не делают и с сожительницами тоже. Но они спят под одним одеялом, они едят — пытаются — за одним столом и щётки их стоят в одном стаканчике. Половина шкафа в спальной зоне отведена под Ксюшины вещи — хотя Зоя знает, что это далеко не все; у неё есть полки в стенке в прихожей и она уже облюбовала себе чёрную чашку с рисунком из белых резных листьев. У Зои такая же, только серая с белым.       Их роли друг на друга наслоились так, что никакой определённости не видать.       Рядом с Ксюшей тепло и спокойно. Прямо сейчас — почти жарко, хотя батареи Зоя прикрутила, а то вообще невыносимо было бы. Но они почему-то упорно не расцепляют объятий, и Зое кажется, что так всегда будет.       Всегда просыпаться по очереди: Ксюша раньше на полчаса встаёт, чтобы накраситься и волосы выпрямить, а когда Зоя ванну занимает — смузи себе на работу делает и кофе им обеим на завтрак. Всегда на работу вместе ездить, в машине друг к другу прижавшись и глаза прикрыв, и с работы, желательно, тоже. Всегда вместе перекусывать что-то и вместе спать ложится. Ванну вместе принимать, гулять, фильмы тупые в редкие выходные смотреть, идиотов обсуждать — что ещё нормальные люди делают?       Зою едва не трясти начинает от того, что она Ксюшу так близко и так… надолго хочет.       Зоя знает, что это закончится — громко, больно и резко, вопрос времени всего лишь.       Зоя знает, что потом себя заново собирать будет, перелопачивать, склеивать — потому что идиотка, потому что опять импульсам поддалась, на чужое тепло и эмоции живые повелась, как мотылёк на огонь полетела — и сгорела.       Зоя думает, что уже горит, медленно только, даже приятно. То ли мазохизм в ней проснулся, то ли положительное пока над негативным превалирует, и горечь на языке терпима ещё, и нехватка воздуха и сдерживаемое желание разъебать всё к чертям.       Девять месяцев прошло — семь, если с апреля считать, — а Зоя Ксюше верит, в неё верит и всё ей прощает. То ли терапия работает, то ли правда…       Ксюша сопит куда-то в ключицы, мягкая, расслабленная, словно всё происходящее между ними — не кратковременный трюк.