MGPD Preferences

Один. Олег успевает только выдохнуть, глядя в желтые-желтые глаза. Два. На губах Разумовского — нет, не Разумовского, Птицы! — улыбка. Олег смотрит на него широко раскрытыми глазами и пытается в последний раз увидеть хоть какое-то узнавание на некогда родном лице. Не видит. Три. Только третий выстрел Олег слышит. Он отдается в ушах, отзывается головной болью, и это, если подумать, абсурдно — Олег еще не чувствует боль от ранений, но четко ощущает головную боль. Она отдается куда-то в глаза, и Олег даже ненадолго их прикрывает, пытаясь отогнать неприятные ощущения. Четыре. На четвертом выстреле Олег начинает падать. Он открывает рот, но не успевает ничего сказать. Даже упасть до конца не успевает, когда его настигает последний выстрел. Пять… Олег просыпается, беззвучно глотая воздух. В первую секунду ему кажется, что он умирает. Снова. В который раз за последнее время? Вдох-выдох. Олег прикладывает дрожащую руку к груди, давит на нее, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Его сердце бьется, а значит, он все еще жив. Почему же так плохо? Вдох-выдох. Он медленно поворачивает голову и поджимает губы. Т/И хмурится во сне, словно чувствует волнение Олега. Он заносит руку над ее лицом, но тут же отдергивает ее. Не стоит ее будить. Вдох-выдох. Олег сглатывает вязкую слюну и переводит взгляд на часы. Четыре утра. Он и так проснулся бы через час, в последнее время он рано ложится и рано встает, но сейчас он одновременно чувствует себя разбитым и слишком бодрым. Спать не хочется. Хочется отдохнуть. От кошмаров. Вдох-выдох. Он тихо приоткрывает ящик прикроватной тумбочки и достает зажигалку и пачку сигарет. Очень хочется закурить прямо здесь, не вылезая из-под одеяла, но Т/И ненавидит запах табака. Поэтому он почти беззвучно поднимается и, не потрудившись даже надеть халат или хотя бы тапочки, выходит на балкон. Вдох-выдох. Пять вдохов, пять выдохов — и Олег немного приходит в себя. Хотя, возможно, дело не только в этом. Зима уже совсем близко, и Олег ежится от обжигающего морозного воздуха. По-хорошему, балкон давно стоило бы застеклить — зимой становится холодно даже в квартире и даже отопление не всегда спасает, но они оба никак не могут за это взяться. Олег предусмотрительно закрывает за собой дверь, ведущую на балкон, но понимает, что даже это не спасет от проникающего внутрь холода. Он чиркает зажигалкой — огонь не загорается. Дрожащие руки никак не хотят слушаться, и Олег чертыхается, в сердцах бросая сигарету на пол и растирая холодные щеки руками. — Соберись, тряпка, — уговаривает он себя, зарываясь руками в волосы. Он сжимает их — достаточно сильно, чтобы почувствовать отрезвляющую боль, но недостаточно, чтобы вырвать. Это действует отрезвляюще, и он чувствует, как дрожь в руках понемногу сходит на него. У него у самого зубы стучат от холода, руки покрылись мурашками, но зато руки теперь двигаются уверенно. Хоть в снайперы иди. Перед глазами снова встает дуло пистолета, направленного на него Разумовским (Птицей!), и Олег трясет головой и переводит взгляд на печально лежащую на полу сигарету. Немного подумав, Олег берет ее в руки, дует на нее и снова обхватывает ее губами. На этот раз зажигалка поддает сразу. Раз. — Ничтожество, — ругает себя вслух Олег, выкуривая сигарету, по ощущениям, меньше, чем за минуту. С Венеции прошло много, очень много времени, но Олег продолжает просыпаться от кошмаров с завидной частотой. Удивительно, как самым страшным воспоминанием у него, человека, прошедшего через кровь, боль и слезы, стал тот самый направленный на него пистолет и желтые глаза Сережи. Не Сережи! Птицы! Олегу приходится постоянно себе об этом напоминать. Возможно, это теперь единственное, что спасает его от окончательного помутнения. Ведь думать о том, что его хотел убить не лучший друг, ради которого он всегда готов был пойти на многое, а его мифическая вторая личность, гораздо проще. Сережу он не винит. Точнее не хочет винить. Пока получается с трудом. Два. Вторая сигарета не заставляет себя долго ждать. Олег курит, глядя на расстояние десяти этажей вниз, и думает, как хорошо было бы, если бы тогда, в Венеции, для него все закончилось. Насколько было бы проще. Или еще лучше — если бы его пристрелили еще в Сирии. Представить сложно, сколько людей тогда избежали бы смерти. Сколько старых боевых товарищей Олега не оказалось бы в Венеции. А может, и не было бы никакой Венеции. Это ведь Олег помог Сереже — Птице! — все это организовать. Три. Раскуривая третью сигарету, Олег буравит взглядом практически пустую пачку. Осталось всего две. Т/И точно будет недовольна, если узнает, что купленная только позавчера пачка закончилась. Она вообще не одобряет курение Олега. Но что он может сделать, если это — единственное, что расслабляет? Четыре. Странно, что Т/И вообще с ним остается. Олегу казалось, что, когда он расскажет о своем прошлом, обо всех своих грехах, о крови на его руках, она обязательно сбежит от него. Но почему-то она продолжает быть с ним, продолжает поддерживать, пусть даже и не одобряя того, что Олег делал раньше. Олег — грешник, а грешники не заслуживают, чтобы в их жизни было что-то хорошее. Положительное. Но у него это хорошее есть. Т/И. И он не понимает, чем ее заслужил. Пять. Олег сминает пачку и отбрасывает ее в сторону. Нужно будет купить новую. Потому что кошмары будут повторяться, снова и снова… — Олег? Волков вздрагивает и оборачивается, роняя так и не раскуренную сигарету из рук. Т/И, закутанная в одеяло, смотрит на него и мелко переминается на месте, поджимая под себя голые ноги. — Замерзнешь, — говорит он, пытаясь улыбаться, но его улыбка меркнет, когда Т/И окидывает его каким-то понимающим взглядом. — Опять кошмары? — Все нормально, — качает головой он. Т/И ему не верит. Она определенно ему не верит, поэтому, возможно, подходит ближе и привычно обнимает его, заключая Олега в теплые объятия. Когда ее руки, все еще держащие кончики одеяла, обвивают его талию, Олег вдруг понимает, как сильно замерз. Он утыкается носом ей в макушку и чувствует, как дрожит его тело. — Т/И, — ласково говорит он. — Иди внутрь. Ты ведь замерзнешь. Она мотает головой. — Без тебя не пойду. — Упрямая, — улыбается он, прижимаясь к ней всем телом. С Т/И тепло. С ней спокойно. Только она может прогнать неприятное послевкусие его кошмаров. И только с ней последний, пятый, смертельный выстрел так и не звучит…