Сила тяготения | The Attraction Force

«The seeds we planted grew

But not like roses do

We had the thorns and leaves

But the buds, they never bloomed»

Marina «Flowers»

Апрель 1914 года Маргарет проснулась рано, персиковый рассвет ещё только-только занимался где-то за холмами, путаясь в тумане, висящем над землёй. Все было наполнено безмятежным спокойствием и умиротворением. Обычно именно такая юная и нежная пора выступала вдохновением для поэтов и художников. А меж тем Маргарет снова не чувствовала своего тела. Как всегда случалось после ночей, когда к ней приходил Виктор. Прислушавшись к мерному дыханию уснувшего рядом мужа, она перевернулась с живота на бок и, подтянув колени к груди, с дрожью выдохнула, ощущая такой знакомый стылый озноб за рёбрами. Женщина пошевелилась и досадливо закусила губу, почувствовав саднящую боль между бёдер. И почему супружеский долг именовали долгом? Любой долг можно было отдать так, чтобы за ним не возвращались снова и снова. Рассчитаться до последнего пенни. Даже долг перед Короной отдавался лишь единожды, службой в армии Её Величества. Но только не этот. Здесь она была должна всё то время, что находилась замужем. То есть по гроб жизни. Виктор никогда не был с ней жесток или груб, но все его касания отдавались в Маргарет царапающими терновым шипами, что вонзались глубоко под кожу и застревали там не проходящими ноющими занозами. Когда Виктор накрывал её тело своим, когда напористо и слитно двигался, овладевая ей, когда со свистом выпускал воздух сквозь плотно стиснутые зубы, когда, в последний раз вздрогнув, с хриплым коротким стоном устало придавливал её своей тяжестью, чтобы затем откатиться на вторую половину кровати, всё это происходило будто бы не с ней. Порой в такие моменты женщине даже казалось, что она наблюдает за сплетёнными телами со стороны. Маргарет оставалась лишь бесправной, безмолвной свидетельницей всего происходящего. После рождения Генри вместе с новорожденным она переселилась в отдельную комнату. И Виктор даже не был против — с малышом он всегда жаловался, что не высыпается перед ответственной работой. Когда же после того, как Генри обосновался в своей детской, жена так и не вернулась в их общую спальню, Виктор также не сказал ни слова. Переезд никак не изменил положения вещей. Но Виктор регулярно приходил к Маргарет сам, чтобы получить то, что ему полагалось по праву как супругу. А потому являлось закономерным, а точнее… неизбежным? И она покорно принимала это неотвратимое, из раза в раз вместе с болью в теле ощущая, как в ней остается всё меньше её самой. Сначала после таких ночных визитов она раз за разом испытывала ярость. Злость на себя, что чувствует эту грызущую досаду внутри, что ведёт себя неподобающе хорошей жене, при возможности пытаясь всячески избежать близости, да ещё и смеет быть недовольной происходящим. Ведь, по сути, что не так? Так жили все женщины, все ощущали то же самое, все терпеливо проходили через подобное, и только Маргарет всё никак не могла смириться. Поэтому как только Виктор засыпал, она на цыпочках пробиралась на кухню и ставила чайник или кастрюлю, неотрывно глядя на закипающую воду. И ощущала, как вместе с водой закипает и она сама. Злость клокотала внутри, в то время как женщина яростно бичевала себя, свою судьбу, своё тело, которое в этот момент ныло, словно его отходили палкой, а не ласкали крупными шершавыми мужскими ладонями. Потом она начала ненавидеть себя. Презирать за собственное малодушие и недостаточное соответствие мужу. За то, что она смела чувствовать всё это отвращение к тому, за что по-хорошему должна была быть благодарна. Как же она себя ненавидела! Если бы ненавистью, как электричеством, можно было питать дома, то она, наверняка, смогла бы обеспечить освещением целый квартал Лондона. Но и ненависть постепенно сошла на нет. У Маргарет пропал запал на любые яркие чувства. Ей не хотелось вставать или шевелиться, но неизменно хотелось плакать. Выплеснуть всю ту скорбь, что копилась словно о чём-то утраченном. О чём-то, что она и сама не смогла бы именовать, если бы её кто-то спросил. В такие моменты, как сейчас, она просто сворачивалась клубочком на своей стороне кровати и кусала губы, чтобы не разрыдаться, ведь если Виктор проснётся, она не знала что ему ответить на вопрос «в чём дело, дорогая?». Что она могла ему сказать? Что она будто бы вовсе не жила? Что не хотела делить с ним постель? Что улыбалась не своей улыбкой? А где тогда было то самое, что действительно принадлежало ей? Маргарет не смогла бы ответить, даже если бы очень того захотела — она не имела ни малейшего представления. И в итоге раз за разом она начала чувствовать всё меньше, словно внутри что-то окончательно выкрошилось. Будто бы это спасало её от саморазрушительного стремления в один из дней не проснуться. Ведь она прекрасно понимала, что это с ней на всю жизнь — муж, семья, забота о сыне. И долг. Она отдавала его беспрекословно, больше не ощущая ровным счётом ничего, включая собственное «я». Оно словно растворилось среди скомканных простыней, превратилось в овсяный кисель, что невозможно было собрать воедино. Маргарет всё больше становилась никем и ничем, просто сосудом, переполненным едкой горечью и тоской, для которых, по большому счёту, даже не было причин. Она ведь сама себе выдумала все эти горести, верно? Ведь у неё были прекрасный муж, прекрасный сын, прекрасная жизнь. Настоящая прекрасная жизнь. И в какой-то момент она поймала себя на мысли, что возможность дышать в такие мгновения ей даёт лишь осознание того, что если станет окончательно невыносимо, она всегда сможет взять на кухне нож. Тот самый, который непременно был бритвенно наточен для разделки говядины на стейки. Один раз она нечаянно порезала им ладонь. Оказалось, что если лезвие достаточно острое, то это не так уж и больно, но через некоторое время, если не останавливать кровь, ладонь начинает неметь. А потому, если надавить остриём на тонкую кожу на запястье, то боли также, наверняка, не будет. Просто в какой-то момент тело начнет неметь. Как когда к ней приходил Виктор, чтобы взять то, что по закону и по всем нормам морали и общества действительно принадлежало ему. Только в случае с лезвием, этот долг перед самой собой будет выплачен единым взмахом раз и навсегда. Сейчас же Маргарет тихонько выскользнула из постели и, закусив губу, медленно дотянулась до атласного баньяна, чтобы не потревожить мужа. Запахнув халат, она прошла в ванную и налила воды в таз. Намылив губку, женщина прошлась ей по линии влажных поцелуев Виктора на своей шее, опустившись ниже и стирая с кожи приторный мускусный запах, а затем, задержав дыхание, скользнула меж бёдер, ощутив саднящую, щиплющую боль. Она часто заморгала, смывая липкие ощущения с тела. Боже правый, почему ей все казалось таким неправильным? Почему даже сейчас она ощущала себя не любимой, а грязной? Из всех чувств, оставшихся для неё доступными, Маргарет ощущала лишь неизменную, постоянную тянущую вину и отчаяние. Она не могла, не должна была чувствовать всего этого! Просто не имела никакого морального права! Виктор был идеальным мужем, а с ней-то что? Вина была вязкой, чернильной, липкой, словно зловонное болото. Она засасывала, просачивалась в сердце и лёгкие, мешала дышать и изъедала изнутри подобно медленному трупному яду, подменяя собой все прочие чувства и всё больше утягивая в бездну беспросветного мрака. Должно быть, с ней действительно что-то было не так. И не имелось ровным счётом никого, с кем она могла бы поделиться своими сомнениями. Маргарет с остервенением потёрла зудящую кожу, нещадно оцарапывая её до состояния горения, а затем смыла мыло прохладной водой. Она с облегчением выдохнула. Стало немного легче. Ровно настолько, чтобы суметь вновь надеть дежурную улыбку и пойти готовить завтрак — скоро проснется Виктор, а затем и Генри. Чтобы начать новый счастливый день.

***

Элизабет, наконец, оторвала взгляд от швов кирпичной кладки стены, что разглядывала добрых пять минут, стоя на крыльце дома. Девушка глубоко втянула воздух, задержав дыхание на вдохе, а затем с выдохом решительно постучала в дверь, выкрашенную в карминно-красный, словно ягоды остролиста, цвет. Казалось бы, она была здесь чуть больше недели назад и не имело смысла сюда возвращаться. Но Сайерс не любила чувствовать себя обязанной и уж тем более виноватой — эти чувства начинали изъедать и подрезали крылья. Отвратительное ощущение. А ещё, как ни странно это было признавать, но она волновалась за Маргарет. Мистера Флэтчера она видела каждый божий день, а вот жена к нему больше так ни разу и не приезжала. Памятуя молчаливость Мэг в присутствии Виктора во второй половине ужина и её забинтованную кисть, Элизабет не могла отделаться от ощущения неладного. Он ведь мог её запереть и никуда не выпускать? Ну, как Синяя борода из французских сказок. Но то был выдуманный персонаж. Впрочем, жил же когда-то в Бретани барон де Ре, который, якобы, сгубил нескольких жён и заморил в своих казематах то ли двести, то ли чуть ли не пятьсот человек? Хотя, наверняка, это были сущие глупости. Но тревога за Маргарет совершенно неожиданно засела острой иглой где-то глубоко в груди. А ещё Элизабет помнила ту доверительную фразу, сказанную Мэг касаемо новой встречи — в то мгновение в её глазах плескались тоска и призрачная надежда одновременно. Итак, отдать долг. Именно потому вместо своего законного обеда она снова стояла посреди Ричмонд Роуд и ждала, когда же откроется дверь. Впрочем, конечно, ей бы следовало приходить сюда уже после обеда, особенно с учётом, что ужина у Элизабет не предвиделось из-за новых незапланированных трат. Но если бы она не нашла времени во второй половине дня? Нет, ждать дольше было уже просто невозможно. В смысле ждать, чтобы отдать уже, наконец-то, должок. Выжидающе скрестив руки на груди, Элизабет принялась пристально прислушиваться к происходящему за дверью, но не услышала ровным счётом ни звука, отчего сердце тревожно ударилось о рёбра. Быть может, они снова куда-то ушли вместе с Генри? Либо же она могла готовить и не слышать? Хотя воображение тут же услужливо подбросило картины запертой двери в полутёмной коморке или подполе. Внезапно дверной замок отчётливо щёлкнул, отчего авиатрисса вздрогнула и подалась назад. — Элизабет? — Флэтчер удивлённо взметнула брови, явно не ожидая увидеть гостью на пороге своего дома. Сегодня она была в лёгком струящемся светло-лазурном платье из шёлкового шифона, что изумительно подчёркивало цвет её глаз. — Я… — Элизабет совершенно внезапно растерялась. Все заготовленные слова разом вылетели из головы. Девушка замерла, напряжённо заложив руки за спину и неотрывно глядя на хозяйку дома. — Что-то случилось? — обеспокоенно уточнила Флэтчер, хмурясь, в попытке понять, что же привело Элизабет в их дом. Она отошла в сторону, пропуская девушку внутрь. — Нет-нет, все хорошо, — отмерла, наконец, Сайерс, проходя. Она нервно потёрла ладони, затянутые в простые тонкие белые перчатки, а затем слегка прочистила горло. — Просто… Я пришла отдать долг. Сайерс скользнула цепким взглядом по левой ладони женщины, что лежала на предплечье. Но бинта там не оказалось. Очевидно, если и имелась некая рана, синяк или ожог, с последней встречи они уже сошли. У Маргарет были узкие ладони с тонкими, длинными бледными пальцами и вязью голубоватых вен на хрупких запястьях. Казалось возьми их в руку, сожми посильнее, и они обязательно надломятся. Наверное, её руки были всегда ледяными, по крайне мере почему-то именно такое впечатление складывалось, глядя на эту морозную вязь на тонкой снежной коже. На безымянном пальце левой руки тускло поблескивала узкая золотая полоска. Почему-то Элизабет казалось, что обручальное кольцо, подаренное Виктором, обязательно должно было быть вычурным и тяжеловесным, но оно оказалось тонким и простым. — Долг? — недоумённо уточнила Флэтчер. Между её бровей залегла легкая морщинка. — Не думаю, что ты что-то должна, Элизабет. Мы ведь, вроде бы, договорились, что после ужина в расчёте? — Да, ты, безусловно, права. Но я всё же считаю должным отдать тебе это, — Элизабет выудила из глубокого кармана галифе плоскую белую коробочку с золотым каллиграфическим тиснением «Penberthy» на крышке и протянула её стоящей напротив женщине. Маргарет замерла, а затем перевела изумлённый взгляд на Элизабет, нерешительно принимая коробку из её рук. Настороженно сняв крышку, она аккуратно развернула тонкий пергамент и застыла, словно даже не дыша. А затем совершенно растерянно посмотрела на девушку. — Элизабет… — Я знаю всё, что ты хочешь мне сейчас сказать, — тут же заверила Сайерс, выставляя перед собой ладони в защитном жесте и тем самым предвосхищая любые возражения собеседницы. Она внезапно ощутила уверенность, решая сыграть на опережение. — Мы, безусловно, не в столь близких отношениях, чтобы я вручала тебе подарок подобного толка, но я совершенно точно не подразумеваю под этим ничего такого, ведь я не мужчина — это раз. И второе — я действительно задолжала тебе пару перчаток, испортив твои. И нет, я не смогу их ни вернуть, ни оставить себе — у меня совершенно другой размер, а возврат у них не предусмотрен. Взгляд Маргарет стал ещё более ошеломлённым. В нём читалось удивление, тревога, недоверие, смущение и едва уловимая признательность. Она открыла было рот, чтобы что-то сказать, но вновь посмотрела на перчатки, и нервно закусила губу. — Как бы то ни было, это слишком дорогостоящий и несообразный нашему общению подарок, — вздохнув, всё же покачала головой женщина. Она аккуратно прикрыла коробочку крышкой. — Прости, но я не могу его принять. — Повторюсь, он ни к чему тебя не обязывает, Мэг. Да и я уже их купила, не выбрасывать же? — Я… — Флэтчер нервно поправила кулон на шее. Проследив за её движением, Сайерс невольно мазнула взглядом по выпирающим ключицам, виднеющимся в вырезе платья и неровно вздымающейся груди, но тут же спешно отвела взгляд. — Я не знаю что и сказать. — А нечего тут говорить, — расплылась в широкой улыбке Элизабет, поняв, что последнее слово осталось за ней. — Всё, что ты могла сказать, я уже сказала за тебя. Но ты можешь поблагодарить. Флэтчер с трепетом коснулась кончиками пальцев золотых витиеватых букв на крышке, и на её губах расцвела робкая благодарная улыбка. — Спасибо, но тебе правда не стоило. — Стоило, — заверила авиатрисса, облегчённо выдохнув. Не то чтобы она не смогла бы найти, кому из знакомых девушек перенаправить подарок в случае, если бы Маргарет упёрлась и отказалась его принимать. Вручить шёлковые перчатки одной из своих vis-à-vis? Но это казалось каким-то категорически… неправильным? Потому что они покупались для Мэг и предназначались именно Мэг. А потому и носить их должна была только она. Поэтому, несмотря на стоимость, в случае отказа Элизабет бы просто их выбросила. А это, к слову, три фунта, которые на дороге не валяются! С секунду поколебавшись, Сайерс шагнула назад к двери, взявшись за ручку. — Хорошего дня, Мэг. — Подожди, — Флэтчер скованно шагнула вперёд и пальцами коснулась плеча девушки в попытке остановить, но тут же отдёрнула руку, словно обжёгшись. — Быть может, хотя бы выпьешь чая? Элизабет отрицательно покачала головой, торопливо открывая дверь, как если бы опасалась, что собеседница передумает и попытается вернуть только что принятый подарок. — Спасибо, но мне правда пора. Несколько натянуто улыбнувшись напоследок, девушка спешно вышла из дома и, не оглядываясь, направилась в сторону центральной дороги. Маргарет ладонью придержала закрывающуюся дверь, застыв на пороге. Пристальным взглядом она проводила гибкую фигуру лётчицы, что лёгким шагом пересекла улицу, а затем скрылась за поворотом. Флэтчер прикрыла дверь, задумчиво хмурясь. Она простояла так ещё пару секунд, не отрывая ладони от дверного полотна, как вдруг её лицо прояснилось, а по губам скользнула тонкая улыбка.

***

Маргарет огладила жёсткие, колючие кустики вереска, что тронулись свежей, щетинистой зеленью. Отошли первые крокусы, нарциссы уже уронили свои головки, отцветая одними из первых. Осталось лишь несколько стойких сиреневых гиацинтов и жёлтых махровых тюльпанов, а потому на аккуратную клумбу, выложенную ракушечником, им на смену Маргарет бережно высаживала белоснежные ароматные гардении и нежно-розовые, словно зефир, азалии. На узком пространстве между цветником и оградой женщина решила разбить крошечную клумбу, засадив её лесными колокольчиками и ландышами, корзину которых она купила у местного торговца всего за десять пенсов. Вид должен получиться чудесным! А уже потом зацветут её любимые пионы, и каждое утро из кухонного окна и из столовой можно будет наблюдать за буйством красок. Маргарет потёрла лоб сгибом кисти, отбрасывая выбившуюся из причёски волнистую прядь, и придирчиво осмотрела свой небольшой, прилежно возводимый цветник. В Брайтоне у неё не хватало сил на нечто подобное, а все крупицы времени, что оставались, с лихвой забирал Генри. Сейчас стало гораздо легче. Её сын всё ещё требовал много внимания, но теперь он умел занимать себя сам, то собирая очередной замок из деревянных кубиков, то конструируя новую модель самолёта, то рисуя иллюстрации к тем историям, что она ему рассказывала. Обычно выходило совершенно непонятно, но она хвалила Генри и с интересом слушала, что же придумал этот маленький фантазёр. Он рос совершенно чудесным мальчиком с огромным, открытым сердцем. Вообще она с детства любила цветы. Отец шутил, что всему виной её имя и их фамилия. Но, должно быть, эта страсть досталась ей в наследство от матери, в свое время разбившей во дворе родительского имения внушительный сад с клумбами, альпийскими горками, маленьким прудиком и беседкой. И именно там, в увитой плющом и плетистыми розами беседке, маленькая Маргарет любила проводить дни напролёт, с ногами забираясь в плетёное кресло и читая очередную книгу, принесённую отцом из расположенной неподалеку книжной лавки. К слову, книги в семейной библиотеке, что были ей интересны, Маргарет прочла достаточно быстро, научившись читать ещё в пять лет. А те, что касались научных изысканий и составляли значительную часть отцовской библиотеки, мало её интересовали. Читала девочка быстро, отец не поспевал покупать новые увесистые томики, а потому в какой-то момент Маргарет начала писать сама. И это оказалось не менее захватывающим увлечением, нежели чтение. Сад стал её прибежищем, местом для поиска вдохновения и первым слушателем её собственных историй. И именно за этим садом она ухаживала после смерти матери вплоть до самого замужества. Сейчас, должно быть, он пришел в полное запустение. Пожалуй, Маргарет предпочла бы не видеть его угасания, но следовало навестить отца, ведь теперь они с Виктором переехали гораздо ближе к Лондону. Сколько они не виделись? Года два, не меньше, с момента, когда мистер Флауэрс с рабочим визитом посетил Брайтон, всего на пару часов заглянув по пути в дом Флэтчеров. По его словам, он не хотел злоупотреблять гостеприимством дочери и её мужа, но Маргарет прекрасно знала, что отец всегда считал, что после замужества дочь становилась частью уже совершенно другой семьи. Что ни говори, они значительно отдалились за последние семь лет. Долгое время память словно играла с Маргарет в прятки и умело скрывала все значимые воспоминания. Но вот совсем недавно они вдруг начали вновь выходить наружу. И женщина поймала себя на мысли, что в детстве она мечтала стать настоящей писательницей. Подобно Сельме Лагерлёф писать многогранные сказки, что были бы интересны и взрослым, и детям. Объездить страны в поисках новых историй, которые легли бы в основу её творений. Просто посмотреть этот мир, напоминавший бесконечную увлекательную книгу, которую можно было читать каждый день не повторяясь. И, быть может, после встретить близкого человека, способного все это с ней разделить. Но то были фантазии, а жизнь шла своим чередом, и наивные детские мечты облетели подобно осенней листве, сменившись отчётливым прозаичным осознанием, что для блага семьи ей предстояло вступить в выгодный союз. Ради этого её растили, ради этого дали прекрасное образование и воспитание. И ради этого она должна была отказаться от своих несбыточных мечтаний. И Маргарет впервые тщательно вымарала из своей памяти что-то бесконечно важное. Впоследствии она поступала так не раз, пока этого важного внутри не осталось совсем. С тех пор её заботило лишь одно: счастье семьи. Во имя этого она растворилась сначала в родителях, а затем в муже и сыне, расплатившись собой за счастье других. Обрезав жухлые веточки, Маргарет вздохнула. Она любила пионы, но сама себе напоминала скорее этот колючий, сухой вереск, что всегда был словно обнажён под чужими взглядами в своей незамысловатой простоте, но время от времени покрывался бледными сизыми колокольчиками, сухо шепчущими на ветру о своих потаённых мыслях, желаниях, страстях. Когда они жили в Сассексе, вокруг Брайтона раскинулось множество пустошей, сплошь заросших вереском. Одним августовским днём Маргарет оказалась посреди такой вересковой пустоши и долго слушала, как ветер трогал сухие соцветия своим дыханием и гнал тихие, шелестящие переливы по сизым волнам. Это завораживало и вселяло в её сердце не просто покой, а упокоение. И в тот момент Маргарет хотелось остаться там навсегда. Она размышляла, что после смерти хотела бы оказаться не в раю, а вот так — посреди бесконечных вересковых пустошей, упирающихся в океан. Прорасти в землю глубокими корнями, чтобы затем распуститься лиловым хрупким цветом. И ничего больше. Только шелест вереска, шум волн и баюкающее, бесконечное, принимающее и сострадательное ничто. Флэтчер бережно провела ладонью по упругим стеблям и, углубив ямку в земле, опустила небольшой кустик гардении с жёсткими, блестящими, будто бы атласными листьями. А каким цветком была бы Элизабет? Маргарет надолго задумалась, в то время как её руки сами собой умело рыхлили землю, присыпали корневища, уплотняли грунт, поливали высаженные растения. В девушке билась дерзость первого прострела, тянущегося к солнцу, звенела небесная свежесть хрупких ирисов, притягивала взгляд яркость, что встречалась в солнечных герберах и было не занимать упорства чертополоха. «Да уж, вот так сочетание». Женщина невольно насмешливо выдохнула носом, представив такой букет. А ещё в Элизабет было что-то такое, чего Маргарет пока никак не могла уловить, как бы ни старалась. И это неизвестное притягивало внимание, вызывая неподдельный интерес и желание выяснить, что же на самом деле скрывалось за вечной широкой улыбкой, не покидавшей губ авиатриссы. Впрочем, совершенно неожиданно, сегодня Элизабет вела себя гораздо скованнее, нежели в обе предшествующие встречи. Так при первом знакомстве своим вопросом о муже она словно неосознанно бросала вызов всему привычному миру в лице Маргарет. Во время второй встречи она старалась соответствовать требованиям, но всё равно не выдержала, вызвавшись помочь во всём. А этим утром она была… Словно бы настороженно-присматривающейся и… неуверенной? Впрочем, слишком уж далеко Флэтчер заходила в своих суждениях, увидевшись с девушкой всего-то трижды. Маргарет задумалась. «Интересно, а каково это, быть Элизабет Сайерс?» Иметь возможность летать в другие города и даже на другие континенты. Посещать различные места, общаться с теми людьми, что интересны. Искренне, неприкрыто смеяться, запрокидывая голову. Носить брючный мундир, не заботясь о косых взглядах. Нарушать нормы приличия, в два шага сближаясь с людьми и находя с ними общий язык. Каково это, быть свободной, совершенно не привязанной к земле обязательствами? Иметь собственный биплан и возможность улететь в любую точку мира. Но не иметь при этом ни дома, ни семьи. Что это? Одиночество или бесконечная свобода? И является ли одно оборотной стороной другого? Каково это, всегда иметь возможность выбора, общаться с мужчинами на равных и служить в их рядах, нося погоны Королевского лётного корпуса, при всём при том оставаясь весьма очаровательной девушкой? Делает ли это её счастливой? И что её вообще заботит? Какие тревоги у неё на сердце? И есть ли они вообще, поскольку, быть может, она не обременена никакими душевными волнениями? Впрочем, она ведь была живым человеком, а не заводным механизмом. Конечно же, у неё имелись и чувства, и страхи, и привязанности. Например, привязанность к небу. Судя по всему, именно небо было главной любовью всей жизни Элизабет, в противном случае она уже, наверняка, была бы замужем. Маргарет обильно полила последний высаженный кустик гардении и присмотрелась к клематисам, ютившимся в этот момент в большой плетёной корзине. Их следовало разместить поближе к перголе, чтобы упрямые стебли уже в следующем году увили собой весь деревянный каркас, выпуская сиреневые созвездия соцветий. А ниже, вдоль стены дома, можно было посадить гортензии, что будут ронять свои пушистые лилово-сизые шапки соцветий на подоконник. В голове женщины начала звучать хорошо знакомая незамысловатая мелодия вальса, название которого она никак не могла вспомнить. Это как перекатывать леденец на языке. Тот самый вальс, который она разучивала ещё в детстве, когда училась играть на фортепиано. И этот теплый апрельский день, мягкая весенняя нега, нежное солнце и сочная зелень наполнили сердце Флэтчер умиротворением. Пожалуй, только наедине с растениями она и ощущала это невероятное спокойствие. В этом было что-то о круговороте жизни, вечности и хрупкости. И немного о памяти, оставленной после себя в высоких раскидистых кронах деревьев. А ещё её сердце было наполнено робкой радостью от того, что мир совершенно внезапно расширился и вышел за пределы четырёх стен дома. Маргарет все еще не могла поверить, что женщины уже не просто носили брюки, но и поднимались в небо. И это завораживало. Элизабет стала своего рода окном в этот новый, совершенно неведомый доселе мир, на который смотреть было любопытно, а шагнуть в него — невозможно. А ещё Элизабет оказалась поразительно внимательна к деталям. Она подметила то, на что все эти годы не обращал внимание даже Виктор живущий с ней бок о бок, деливший постель и всё ещё наивно полагавший, что Маргарет любит алые розы. Впрочем, букеты он жене всё равно никогда не дарил, утверждая, что это совершенно напрасная трата денег. По его словам, на клумбах Маргарет и без того росло достаточное количество прекрасных цветов, чтобы ставить ещё и срезанные по всему дому. А потому Флэтчер и подумать не могла, что кто-то обратит внимание на пионы на её шляпе. Или подметит цвет пояса. Но авиатрисса подметила и сделала соответствующие выводы. А затем использовала в своём крайне неожиданном знаке внимания. И, с одной стороны, это невероятно подкупало, а с другой — вызывало недоумение. Маргарет совершенно искренне не понимала, как к этому следует относиться. И если бы это были знаки внимания со стороны мужчины, то, безусловно, она бы решительно отвергла их. Но вот в случае с женщиной всё приобретало совершенно иную окраску. В конце концов, будучи добрыми приятельницами, женщины допускали друг с другом и поступки, и подарки, и разговоры, куда как более вольные, нежели в присутствии даже собственных мужей. Ведь правда? По крайне мере Маргарет о таком слышала, не имея возможности проверить самой в отсутствие сколь-либо близких подруг. Но больше всего женщину подкупило неподдельно-искреннее внимание к Генри и проявленная забота — будь то экскурсия по лётному полю, откупорка вина, розжиг огня в камине или помощь с посудой. Эти, казалось бы, мелочи, наполнили сердце Маргарет не одним лишь смятением, но и искренней благодарностью. Безусловно, она испытала замешательство и испуг, когда их гостья решила поучаствовать в процессе уборки — какая хорошая хозяйка вообще позволила бы подобное? Но, вместе с тем, это заботливое искреннее внимание было крайне подкупающим. И именно потому Флэтчер робко предположила, что, быть может, у Элизабет возникнет желание повторно увидеться и продолжить общение? И, как показалось Маргарет, Сайерс протянула руку дружбы, которую женщина была готова принять. Но время шло, дни сменялись и становилось очевидно, что заурядная и расписанная поминутно жизнь Маргарет ни капли не интересовала лётчицу. Впрочем, это было вполне объяснимо — её собственная жизнь была куда как ярче и интереснее. К чему впускать в неё ничем не примечательную Флэтчер? А потому то, что Элизабет вдруг появилась на пороге с очередным подарком, оказалось крайне неожиданным. Нет, не так. Это было столь ошеломляющим, что Флэтчер не могла найти слов. Женщина прекрасно понимала, сколько стоило столь искусно выполненное изделие, достаточно было лишь увидеть тончайший шёлк, из которого были пошиты перчатки. Но чтобы Маргарет делали столь щедрые подарки вот так просто, невзначай, ничего не требуя взамен и не обязывая к чему-либо? Даже отец заказывал ей наряды для того, чтобы вывести на званые вечера и балы, где они могли знакомиться с представителями старой, высшей аристократии. Но Элизабет… Зачем ей это? Она, безусловно, сослалась на то, что всего-то возместила испорченное. И это действительно сработало — только поэтому Маргарет приняла столь щедрый дар. Ведь, если задуматься, перчатки были не просто изысканным и дорогим, но ещё и крайне личным подарком, отчего женщина сначала испытала удивление, а затем неловкость и смятение. Даже муж не делал ей подобных подарков, не говоря уж о малознакомой девушке. Впрочем, судя по упрямству Элизабет, та и впрямь выбросила бы перчатки в случае отказа — она смотрела столь решительно, что невозможно было трактовать её намерения сколь-либо двояко. И эта искренность в очередной раз заставила сердце Маргарет дрогнуть и вдруг отчаянно удариться в груди. Подобно ростку, пробивающемуся сквозь землю на поверхность, стряхивающему с себя серый пепел безучастия, прорастая робким весенним цветом. — Доброго дня, миссис Флэтчер. Маргарет вздрогнула, будучи внезапно и бесцеремонно вырванной из собственных мыслей. Она вскинула взгляд и увидела миссис Баттон. На её губах и в серых глазах отражалась приветливая улыбка. Женщина с любопытством наблюдала за работой Флэтчер через невысокую ограду, увитую девичьим виноградом и жасмином. — Доброго дня, миссис Баттон, — Маргарет слегка прищурилась, глядя на гостью против яркого весеннего солнца. Она прикрыла глаза ладонью. — Как Вы поживаете? — Благодарю, замечательно, — тут же оживлённо отозвалась женщина, положив руку на низенькую калитку, выкрашенную в белый. Пришедшая несколько замялась, но затем всё же решила продолжить. — Если позволите, я к Вам с интересными новостями. Она снова дружелюбно улыбнулась, нетерпеливо ожидая приглашения пройти. Поразительно, как в столь почтенной даме сохранялся какой-то совершенно девичий задор, которым лучились её глаза. Маргарет невольно вздохнула. Ей нравилась эта открытая, участливая женщина, которая при этом вполне умело отбивалась от выпадов миссис Мёрдок, а иногда и сама немало подтрунивала над своей богобоязненной соседкой. Но сейчас Флэтчер совершенно искренне предпочла бы компанию гардений, клематисов, колокольчиков, ландышей, азалий и камелий. Впрочем, кого и когда интересовало её мнение? — Да, конечно, проходите. Пожилая женщина благодарно кивнула, с неприкрытым интересом разглядывая изменения, что вносила хозяйка в окружающее пространство перед своим домом. — Вы разбили такой чудесный цветник! Это гардении? И ландыши! Я представляю, каким ароматом будет наполнен воздух, когда всё это зацветёт! — миссис Баттон тактично встала за несколько шагов от Флэтчер, сохраняя почтительную дистанцию и наблюдая за тем, как Маргарет полила последний высаженный кустик, а затем поднялась во весь рост. — И так необычно, что Вы занимаетесь всем этим сами, не боясь испачкать руки. Мои знакомые дамы ни за что не согласились бы копаться в земле, пригласив для этих целей садовника. — Мне нравятся цветы, — просто ответила Флэтчер, вытирая руки полотенцем, принесённым с собой из дома, — и меня очень успокаивает уход за садом. — Не перестаю удивляться Вашему терпению, — слегка прищурившись, отметила миссис Баттон пристально разглядывая соседку, словно что-то оценивая. — А как поживает мистер Флэтчер? — Благодарю, всё замечательно, — выучено ответила Маргарет, невольно вспомнив свои утренние рассуждения. Ей и впрямь недоставало человека, с кем она могла бы делиться тревогами. Впрочем, за эти годы со всеми опасениями, страхами и сомнениями, женщина привыкла вполне успешно справляться сама. — Славно, — кивнула пришедшая и, не дождавшись продолжения, решила сменить тему, перейдя к главному. — Так о какой новости я вела речь? Помните мы с Вами обсуждали театр, и Вы говорили, что любите «Бурю»? — дождавшись утвердительного кивка со стороны своей собеседницы, женщина продолжила. — Так вот, через пару недель «Бурю» будут презентовать в Новом театре в Уимблдоне. В том самом, что расположен неподалеку, о котором я Вам тогда рассказывала. Не желаете сходить? Я всё ещё с удовольствием составила бы Вам компанию. Маргарет замерла, задержав дыхание. Хотела ли она? Безусловно. В последний раз она была в театре ещё перед самой свадьбой. Тогда она увлеченно следила за новыми постановками, читала пьесы и всегда стремилась посетить премьеры. А затем её театральная жизнь сошла на нет. И вот сейчас такая возможность вновь представилась. «Ты и правда думаешь, что Виктор тебя отпустит?» Женщина досадливо качнула головой в ответ на собственные мысли и опустила глаза. Она прекрасно понимала, что муж никуда её не поведёт. И если за Генри она ещё могла вступиться, из раза в раз напоминая об обещании посетить зоопарк, то вот на все её собственные просьбы Виктор никогда не отвечал прямым отказом — обычно он просто тянул до последнего, пока просьба не теряла актуальность. И это крайне задевало Маргарет, хотя она старалась того не показывать. Отказ воспринимался бы ей гораздо легче, нежели вот эти ничем не обоснованные обещания, дарившие призрачную надежду, но которым не суждено было быть исполненными. И судя по тому, сколь категорично её супруг заявил на ужине, что они сходят в театр вместе, он совершенно точно не намеревался отпускать Маргарет одну. Безвыходная ситуация. «Ад пуст, а демоны все здесь». Флэтчер подняла взгляд на женщину, терпеливо ожидавшую ответа. Миссис Баттон внимательно наблюдала за своей собеседницей, в то время как в её глазах читалось искреннее сочувствие. — Спасибо за предложение, миссис Баттон. Я обсужу это с мужем. Пожилая женщина понимающе кивнула, и мягко, ободряюще улыбнулась. — Конечно, Маргарет. Но если вдруг Вы... — она вдруг запнулась, словно желая добавить что-то ещё, но не решилась. А потому вдруг уточнила. — Ох, простите мою бестактность. Вы не против, если я иногда буду обращаться к Вам по имени? Маргарет едва заметно усмехнулась. «Судя по всему, в Беддингтоне так заведено, не иначе». — Не против, миссис Баттон, — согласилась Флэтчер и, понимая, что её соседка не намеревается уходить так быстро, любезно уточнила. — Быть может, чая? — С превеликим удовольствием!

***

Элизабет никак не могла избавиться от ощущения лёгкой, звенящей радости где-то за рёбрами, поселившейся там с обеда. Словно она взлетела на Сойке на предельную высоту, и сейчас отзвуки эйфории всё ещё вспыхивали в ней беспричинным восторгом. Вообще она любила делать подарки. Причём, в отличие от тех вещей, что девушка присматривала для себя, к выбору презентов она подходила крайне придирчиво. Вот и к поиску перчаток для Маргарет она подошла весьма основательно. Сложнее всего оказалось определиться с мастерской, а не с размером руки. С этим-то как раз у неё проблем не возникло — присмотревшись на ужине к узкой женской ладони, Сайерс практически безошибочно определила её размер (будь благословенен глазомер, развитый пилотированием). А вот с мастерской, что бы шила подходящие перчатки, дела обстояли куда как сложнее. Она знала несколько подобных мест в Париже, да вот только туда ей дорога не лежала ещё ближайшую неделю-полторы. А потому, прекрасно понимая, чем ей это грозит, скрепя сердце она обратилась к милой Роуз. Та показала ей парочку моделей, что продавалась в их магазине. Но они выглядели откровенно дёшево, будучи неаккуратно пошиты из такой простой ткани, что Элизабет разом отмела оба варианта. Роуз удивлённо вскинула брови, а затем, подозрительно прищурившись, уточнила, под какой именно наряд ей требуются перчатки? Во вздохом, Элизабет признала, что перчатки она искала отнюдь не для себя — откуда бы у неё были наряды из шёлка? На словах «из нежного кремового шёлка» и «ладонь у́же и чуть длиннее моей» уголки губ Роуз разочарованно поползли вниз. Но, сохранив лицо, девушка посоветовала, куда можно обратиться с этим вопросом в Лондоне, а затем решительно вернулась к заполнению бумаг. Вместо прощания она лишь молча кивнула Сайерс, не поднимая на неё глаз. Что ж, похоже, все преференции в магазине готовой одежды Элизабет разом утратила. Да и чёрт бы с ними. Нужные перчатки она действительно отыскала на Оксфорд Стрит, во втором из посоветованных салонов. Конечно, пришлось постараться, чтобы выкроить время на эту поездку и, безусловно, отложить деньги из выплаченного недавно жалования. Салон выглядел дорого — у него была не просто нарисованная вывеска, а витиеватая надпись, что красовалась на стене над козырьком. Внутри же оказались все эти деревянные витрины с множеством коробочек с перчатками, наборов с распялками и крючками, мужских подтяжек и галстуков, женских чулок и вееров, напоминающих удивительные экспонаты музея. В углу ютился небольшой мягкий диванчик с дубовым кофейным столиком для ожидающих. Увидев форму и бронзовые крылья Королевского лётного корпуса на груди кителя Элизабет, ей тут же поспешили помочь с выбором, сначала предложив кожаные перчатки на манер шофёрских. Но выяснив, что именно требовалось даме, тут же помогли подобрать те, что оказались действительно практически идентичны испорченным при первой встрече. Будучи исполненными из невероятно тонкого шёлка нежно-кремового оттенка, они словно струились прохладой по коже. Продавец утверждал, что этот шёлк поставляли прямиком из Флоренции, впрочем, не то чтобы это имело какое-то особое значение для Элизабет. Главное они были точно такими же, что и прежние. Безусловно, если такой подарок рассматривать в отдельности от того, что он являлся компенсацией испорченной вещи, то он и впрямь был дороговат, а потому выглядел весьма обязывающим, Элизабет это прекрасно понимала. Чтобы подаренная вещь ежедневно скрывала руки от посторонних взглядов, касаясь нежной женской кожи и тем самым ежесекундно напоминая о дарившем человеке? Это было чем-то весьма интимным и подразумевало наличие крайне близких отношений. Впрочем всё это работало при условии, если бы Элизабет была мужчиной. Но она, к счастью, не была, а потому имела полное моральное право куда как более вольно трактовать все эти установленные и непонятно зачем выдуманные обществом правила приличия. А ещё бесценной оказалась реакция Маргарет. То, как удивлённо расширились её глаза, лёгкое замешательство, робкая улыбка и искренняя, тёплая радость, отразившиеся на лице женщины, совершенно точно стоили потраченного времени и денег. И любовницы. Хотя, быть может, с Роуз ещё удастся как-то всё уладить? Впрочем, зачем? Если та решила выказать какие-то нелепые обиды и предъявить ничем необоснованные права на Сайерс после хорошо проведённого разок времени, то это было крайне недальновидно с её стороны — последнее, в чём нуждалась Элизабет, так это в том, чтобы её приковывали к земле кандалами отношений. Кстати, когда там был запланирован вылет в Париж? На следующей неделе? Значит она, наконец-то, сможет заскочить к мадам Папиллон и встретиться с Марго. От одной этой мысли у Элизабет защекотало в животе, а щёки опалило жаром. Она совершенно точно не страдала от нехватки женского внимания, но только Марго умела делать те вещи, за которыми Сайерс из раза в раз возвращалась в маленькую мансардную комнатку под самой крышей. И, по крайне мере, Марго от неё ничего не ждала и ничего не требовала, кроме оплаты за услуги. Впрочем, памятуя их последний разговор, всё тоже как-то резко усложнилось. Элизабет тяжело вздохнула. Как же непросто было с женщинами! И благо она не была мужчиной, а то каждая из них, наверняка, считала бы, что она-то уж точно вот-вот станет законной миссис Сайерс. Авиатрисса насмешливо фыркнула. Миновав подъездную дорожку, она невольно замедлила шаг, увидев тонкую женскую фигуру на краю поля. Сердце совершенно внезапно ухнуло, ускоряясь, но затем столь же резко унялось — присмотревшись внимательнее, Элизабет поняла, что девушка ей была совершенно незнакома. Неужели тоже принесла обед своему мужу? — Я могу Вам чем-то помочь, мисс? — приветливо обратилась Элизабет к незнакомке, подходя ближе и внимательнее присматриваясь к пришедшей. — Я… Да, простите, мне кажется, я несколько заблудилась, — растеряно улыбнулась совсем ещё молоденькая девушка со светло-коричными глазами и очаровательными веснушками. Она смущённо поправила выбившуюся из-под шляпки прядь светлых волос. — Тогда позвольте Вас проводить, — обаятельно улыбнулась Сайерс, скользнув оценивающим взглядом по гостье. — Смею спросить, к кому и куда Вы направлялись? — К мистеру Дюпону. Элизабет внутренне хмыкнула. Что ж, у Жака всё ещё имелся неплохой вкус. Памятуя, что он был круглым сиротой, это означало лишь то, что пришедшая, увы и ах, совершенно точно не была его сестрой. А потому усложнять и без того напряженные отношения Сайерс определенно не намеревалась, ровно как и узнавать имя прелестной незнакомки. Элизабет сделала незаметный шаг в сторону, слегка увеличивая расстояние между собой и девушкой. — Вам туда, — она кивнула в сторону ангара. — Давайте Вы подождёте здесь, чтобы не пачкать обувь, а я схожу, сообщу младшему лейтенанту Дюпону, что Вы пришли? — Я буду благодарна, если Вы всё же меня проводите, — настояла девушка и застенчиво улыбнулась. — Как пожелаете, — пожала плечами Сайерс. В конце концов, если девушка хотела пачкать ботинки в грязи, кто она такая, чтобы ей мешать? Они неспешно двинулись в сторону видневшегося вдалеке здания. Элизабет старалась обводить девушку мимо самых грязных и разбитых участков дороги, с сочувствием глядя на светлое платье, низ которого, конечно же, неизбежно пачкался в липкой рыжей, будто бы ржавой, земле. — А Вы… — гостья замялась, подбирая слова. Она неловко теребила кончик указательного пальца перчатки. — Тоже летаете? — Все так, мисс, — невольно заулыбалась Сайерс, кивнув и непроизвольно расправив плечи. — Луиза, — уточнила та, бросая восхищённый взгляд на спутницу, будучи явно впечатлённой ответом Элизабет. — Луиза Миддл. И это невероятно, что Вы пилот, несмотря на то, что женщина. — Младший лейтенант Элизабет Сайерс, — козырнула в ответ авиатрисса. — Понимаю, пока это не такое частое явление. Но я уверена, что это всего лишь вопрос времени. Рано или поздно женщины обязательно будут подниматься в небо наравне с мужчинами, помяни́те моё слово. Они свернули на узкую, глинистую дорожку, ведущую к ангару, и Элизабет внутренне вздохнула. Все же следовало настоять на том, чтобы эта обаятельная особа дождалась прихода Дюпона у центрального здания. Они прошли еще несколько футов, как совершенно внезапно девушка неловко взмахнула руками, оступившись на осклизлой почве, и едва не осела на покрытую рытвинами дорогу. Сделав широкий шаг, Элизабет цепко подхватила её за талию, удерживая от возможного падения. — Аккуратнее, мисс, — широко улыбнулась Сайерс, вскинув бровь, чем окончательно вогнала девушку в краску, и учтиво помогла той вновь обрести равновесие, всё ещё придерживая за локоть во избежание возможного конфуза. И в этот же момент в плечо Элизабет будто бы впились раскалённые щипцы. Она отшатнулась от Луизы и зашипела, негодующе оглядываясь. За её спиной возвышался Дюпон, буравящий её немигающим, тяжёлым взглядом. — Джек, — улыбнулась Луиза, заметив молодого человека. В ответ он натянуто дёрнул самыми краешками губ в подобии улыбки, не выпуская плеча Элизабет. — Тебе следовало предупредить, что приедешь, я бы встретил тебя сам, — произнес он, немигающе глядя на Сайерс. — Прости, я не подумала, что тебя будет так непросто найти, — растерялась девушка, переводя непонимающий взгляд с Дюпона на Сайерс. — Отпусти, — одними губами потребовала Элизабет, скрипнув зубами и ощущая, как хватка лишь сильнее болезненно сжалась на её ключице. — Подожди меня, пожалуйста, здесь. Я на минутку, — обратился молодой мужчина к мисс Миддл и резко дернул Сайерс, отводя в сторону. Она возмущённо и резко рванулась, высвобождаясь из стальной хватки и раздражённо глядя на Жака. В плече что-то мерзко хрустнуло. — Какого чёрта ты творишь? — Это что я творю? Это ты что удумала, а, Сайерс? Тебе не хватило прошлого раза? — губы мужчины презрительно скривились в отвращении. Он брезгливо смерил девушку пристальным взглядом. — Не будь ты женщиной, ты бы сейчас не собрала костей. Элизабет сделала предельно медленный вдох, чтобы сохранить самообладание. Каждое принятое решение имело свои последствия, и вот сейчас она явно отдувалась за то, что нагородила в прошлый раз. Но ухудшать и без того непростые отношения, пожалуй, не стоило, хотя на языке плясали гневные и язвительные слова. — Жак, я просто провожала её к тебе, — попыталась было объяснить Элизабет, чуть понизив голос, но лётчик лишь презрительно хмыкнул. — Я серьёзно. Она оступилась, а я не дала ей упасть. Всё. — А Эбигейл ты просто помогала уснуть, да, Сайерс? — Прекрати! — негодующе сверкнула глазами девушка, а затем было раздражённо дёрнула плечами, как вдруг левое прострелило острой болью. Она досадливо скрипнула зубами и зло взглянула на Дюпона. — Хотя знаешь что? Катись к чёрту! Почему я вообще должна оправдываться? Она одёрнула китель и, бросив неприязненный взгляд на собеседника, резко развернулась на каблуках, направившись в сторону ангаров. Проходя мимо недоумённо наблюдавшей за развернувшейся сценой девушки, она лишь коротко кивнула: — Хорошего дня, мисс Миддл.

***

Элизабет сидела на кровати, прижав левый локоть к рёбрам, и с досадой прикладывала к плечу намоченную в холодной воде тряпицу. Впрочем, в этом уже не было никакого толку — сизые синяки кляксами расползлись по коже, в то время как само плечо ощутимо припухло. Признаться честно, сначала она испугалась, что разъяренный Дюпон сломал ей ключицу — весь день плечо ныло так, словно рука должна была вот-вот отняться. Она не могла толком ни вытолкать Сойку из ангара, ни дотянуться до двигателя. Но, вернувшись вечером в комнату, сняв китель и расстегнув ворот форменной рубашки, девушка убедилась, что на теле виднелись лишь ярко-фиолетовые кровоподтеки от жёсткой хватки, а ключица выглядела вполне целой и не выпирала неестественным изломом. Должно быть, она сама потянула связки, слишком резко дёрнувшись из его рук. «Кретин». Элизабет повела повреждённым плечом, снова поморщившись. А затем неожиданно сгорбилась и, прикрыв глаза ладонью, с дрожью выдохнула. В груди заскреблось то самое едкое и гулкое одиночество, что каждую ночь мешало ей дышать все те пять лет, что она провела в Доме Святого Теобальда. Вот и сейчас ей будто бы снова было двенадцать, а вокруг каркающе смеялись обозлённые безотцовщины, что нещадно били скрючившуюся на полу общей комнаты только прибывшую осиротевшую девочку. Словно бы это она была повинна в том, что родители были рядом с ней двенадцать долгих лет, а остальные попали сюда или совсем детьми, или сразу же после рождения. В свои двенадцать Элизабет была совсем маленькой и щуплой, хотя и бойкой. Но когда её привезли в сиротский дом, она была настолько убита горем, что не могла ничего толком ни сказать, ни тем более сделать, просто прикрывая руками голову, пока другие вымещали на ней всю накопившуюся обиду и злость на жестокую сиротскую жизнь. Дети бывают невероятно жестоки. Две недели беспричинных и беспрестанных побоев. Наставники словно и не замечали происходящего, благоразумно, на их взгляд, решив, что воспитанники сами во всём разберутся. Да и кому какое дело до сирот, коими и без того были переполнены все имеющиеся приютские дома? Элизабет усвоила неозвученные правила и на все вопросы либо молчала, либо тихо отвечала, что упала с лестницы, проводя языком по саднящей, в очередной раз разбитой губе. Наставники смотрели на неё хмуро и отрешённо, и отправляли назад в общую комнату, где она вновь оказывалась одна против всех. В какой-то момент девочка не выдержала и попыталась сбежать, но её всё равно вернули назад, а затем выпороли уже сами взрослые. Тогда-то она и узнала, что толстый ремень из сыромятной кожи с увесистой пряжкой умеет очень хлёстко, с оттяжкой ложиться на худые детские ребра и бока, оставляя на них алые, вмиг вспухающие рубцы. Именно тогда она и узнала, что от боли и обиды можно выть. Одной рукой Элизабет обняла себя за плечи, согнувшись пополам. Горло жгуче саднило. Она гневно скрипнула зубами, зажмурившись. С тех пор она возненавидела тех, кто использовал свою силу и власть против слабых и беззащитных. Она буквально сатанела, видя сцены насилия над женщинами или детьми. Казалось, что в эти мгновения ярость застилала глаза багряной пеленой настолько, что она была готова вцепиться обидчику в глотку. И именно тогда, будучи двенадцатилетней девочкой, она пообещала себе, что никогда, никогда больше не даст себя в обиду. Себя и тех, кому она может помочь. Сегодня она могла заехать Дюпону в нос и рассадить его в кровь, а затем хорошим и выверенным ударом под дых локтем оставить его унизительно лежать на глинистой земле. Всё как он сам её учил, впервые вступившись перед остальными за рыжую, вихрастую, покрытую синяками и ссадинами девчонку. Всё, что впоследствии помогло ей выгрызть своё место в сиротском доме. И тем больнее и досаднее было от осознания того, что сегодня именно его пальцы оставили багряно-сизые отметины на её плече. Баюкая больную руку, Элизабет встала с кровати и поставила на печь чайник. Внутри было липко и гадливо, словно бы это её вываляли на глинистой земле. Очень хотелось просто помыться. И самое нелепое заключалось в том, что сейчас с Луизой (вроде бы, её звали так, если она правильно запомнила), что тогда с Эбигейл, Жак действительно заблуждался. Впрочем, если сегодня он ошибся целиком и полностью, то в прошлый раз Сайерс действительно допустила оплошность, поцеловав ту девушку, на которую, как оказалось, Дюпон положил глаз и пригласил на свидание. Это была сущая глупость, ей Богу. Но за эту глупость она поплатилась годами ненависти со стороны бывшего друга детства. Элизабет неловко стянула рубашку, нижнюю камизу, бюстье и, налив воды в таз, склонилась, проведя мыльной губкой по шее и ключицам. Капельки воды побежали по лопаткам и ложбинке на груди, холодя кожу, отчего девушка поёжилась. Она невольно огладила длинный белёсый зарубцевавшийся шрам на левом боку, два углубления на месте неровно сросшихся рёбер на правом, а затем втянула воздух и, оперевшись правой рукой о столешницу, опустила лицо в воду, шумно выдохнув. «Черноволосый нескладный, угловатый подросток, что был на пару голов выше самой Элизабет, резко вздёрнул её за шкирку, вновь ставя на ноги. — Когда тебя бьёт тот, кто сильнее и выше, если он схватил тебя сзади, со всей силы и резко врежь ему затылком в нос, а потом локтем под дых поняла? А если нападает спереди — внимательно следи и отклонись от удара. Силой тебе никого не побороть. Засади ему между ног коленом. Чем сильнее, тем лучше. Вот сюда, да. А когда он упал, со всей силы пинай в лицо и убегай. Ты мелкая и вёрткая, в тебя непросто попасть. Но если тебя снова схватит Николя, то в этот раз ты точно костей не соберёшь, рыжая. Поняла? — он потянул носом и смачно сплюнул на пол, а потом пристально посмотрел в зелёные глаза стоящей перед ним хрупкой девочки, на что та лишь отрывисто кивнула. — А ещё лучше, если понимаешь, что будут бить — бей первой. Давай, ещё раз с самого начала. Представь, что я Николя. Влажно шмыгнув разбитым носом, девочка зло смахнула неровно обстриженную чёлку, что лезла в глаза и, сцепив зубы, сжала кулаки. В тот вечер Николя впервые оказался в приютском лазарете». ___________________________________ [1] Трупный яд — старевший термин для обозначения ядовитых веществ, получающихся в результате гнилостных процессов. [2] Порт. banian — просторный халат, мужская и женская домашняя одежда, распространённая в европейской моде. Женщины надевали баньян по утрам поверх сорочки перед утренним туалетом или вечером перед сном. [3] Фр. Bretagne, брет. Breizh — регион на северо-западе Франции, составляет большую часть одноимённой исторической области и расположен на одноимённом полуострове, омываемом с севера Ла-Маншем, а с юга Бискайским заливом. [4] Фр. Gilles de Montmorency-Laval, baron de Rais, comte de Brienne, senior d'Ingrane et de Champtous 1405–1440гг., Нант, Бретань—известенкакЖильдеРе (фр.Gilles de Rais), или Жиль де Рец (фр. Gilles de Retz) — французский барон из рода Монморанси-Лавалей, маршал Франции и алхимик, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д’Арк. Был арестован и казнён по обвинению в серийных убийствах, хотя достоверность этих обвинений в настоящее время оспаривается. Послужил прототипом для фольклорного персонажа Синяя Борода. [5] Фр. chiffon «тряпка, лоскуток» — лёгкая, тонкая и прозрачная изначально хлопчатобумажная, но затем и шёлковая ткань. Из гладкокрашенного шёлкового шифона в период модерна шились платья, блузки, шарфы и шали. [6] Англ. «Penberthy» — один из именитых британских модных домов начала ХХ века, что специализировался на изготовлении перчаток. [7] Фр. vis-à-vis перешло в русский как визави, что означает того, кто находится напротив друг друга. [8] В начале XX века 3 фунта были довольно значительной суммой. Для сравнения средняя недельная зарплата рабочего могла составлять около 1-2 фунтов, а жалование Элизабет в звании младшего лейтенанта Королевского лётного корпуса составляла 7-10 фунтов в месяц в зависимости от количества вылетов. Поэтому хорошая пара перчаток считалась роскошным аксессуаром. [9] Простите, но я не могла не рассказать о том, что всем нам известный зефир, что пришел из Франции (фр. zéphir), во Францию в XV веке попал из Киевской Руси. Зефир произошел от пастилы, которая изготавливалась из яблок и меда. Французские кондитеры заменили мед на сахар и придали пастиле ту форму, которую мы знаем теперь. [10] Швед. Selma Ottilia Lovisa Lagerlöf (1858-1909) — шведская писательница, первая женщина, получившая Нобелевскую премию по литературе, и третья, получившая Нобелевскую премию (после Марии Кюри и Берты Зуттнер). Создавала в сказочной манере, публикуя основанные на фольклорном материале, главным образом на народных легендах, сборники новелл. Но самым известным произведением, ставшим известным по всему миру, стало «Чудесное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции» (швед. Nils Holgerssons underbara resa genom Sverige) (1906—1907). Книга задумывалась как учебная и должна была в увлекательной форме рассказать детям о Швеции, её географии, истории, легендах и культурных традициях. К слову, писательница была лесбиянкой и прожила со своей партнершей, шведской политической деятельницей, суфражисткой Вальборг Оландер, порядка сорока лет, что задокументировано в их любовной переписке (и о чем Маргарет, конечно, не могла знать). [11] В конце XIX - начале XX веков в Британии появился такой феномен, как «новое дворянство» (англ. new nobility), что представляло собой сословие людей, разбогатевших на новых изобретениях (мануфвактуры, железная дорога, телеграф, пароходство и т.п.), в результате чего при наличии внушительного состояния они не имели статуса аристократии. Этот вопрос решался путем заключения браков между представителями и детьми "нового" дворянства, имевшего деньги и представителей "старого" дворянства, имевшего положение и статус. [12] Итал. pergola от лат. pergula — навес, пристройка — в садово-парковом искусстве — навес первоначально из вьющихся растений для защиты прохода или террасы от палящего солнца. Опора перголы состоит из повторяющихся секций, соединённых между собой поперечными брусьями. [13] Англ. «Hell is empty and all the devils are here». У. Шекспир «Буря». [14] Шёлк действительно пришел в XIII веке в Европу после очередного Крестового похода. Завезённые коконы шелкопряда попали из Константинополя в Венецию, а далее в период XIII–XV веков производство шёлка начало развиваться в Венеции, Генуе, Флоренции и Милане.