Лед внутри тебя

На удивление тренерского штаба и – еще больше – к собственной радости спортсмены довольно быстро влились в привычный тренировочный процесс. Костя же с возвращением к серьезным нагрузкам воспрял духом, стал менее раздражительным, вновь начал шутить, подбадривая тем самым партнершу и взращивая в своей душе мысль о том, что когда-то у них все действительно могло бы наладиться. Аня же предпочитала просто радоваться тому, что было, потому как наслаждаться иллюзиями больше не могла и не хотела: они расстались, и Костя ясно дал понять, что иначе было невозможно – не в это время, не в этих обстоятельствах, не с такими рисками и мечтой всей жизни на кону. Так прошло еще две недели, за которые партнерам титаническим трудом и едва возможной крепостью силы воли удалось восстановить все элементы и несколько раз прокатать программы – не без ошибок и падений, но это был тот результат, думать о котором боялись, казалось, все, включая Загорского, который теперь требовал привычно высоких результатов от лучших учеников.  – И снова тодес только на третий уровень, – Павел Александрович указал на положение спортсменов во время выполнения тодеса, а затем повернулся к Косте, который задумчиво вглядывался в запись на небольшом экране: – Вот здесь мог бы сесть глубже. Он согласно кивнул, удивительно легко признавая ошибку – Ане едва удалось сдержать смешок, вырывавшийся наружу: когда только Костя успел стать таким спокойным? Обычно он злился на себя, часто ругался, не скрывая эмоций, но в последние дни все стало столь размеренным, что фигуристка удивлялась и в шутку спрашивала партнера, не подменили ли его в больнице, на что тот только закатывал глаза и по-детски обиженно хмурил брови.  – И Анна, – голос Павла Александровича заставил спортсменку быстро вернуться в реальность и оторваться от созерцания пристально наблюдавшего за записью их проката Воронцова, – обрати внимание на переход во второй поддержке: если ты быстрее отпустишь руку, Константину будет легче удержать тебя. Фигуристка согласно кивнула, заметив, что действительно затормозила смену позиции во время поддержки, а потому Костя напряженно сжал губы, продолжая сконцентрировано смотреть вперед: Аня, чье сердце все еще каждый раз замирало, стоило ей оказаться над головой партнера, с силой сжала его плечо, помешав быстрее развернуть себя – это тоже наверняка повлияло бы на оценки и надбавки, катайся они так на соревнованиях.  – Такое в конечном итоге может привести к падению, поэтому будь внимательна, – Аня заметила, как напряглись желваки на лице Воронцова, стоило тренеру упомянуть о срыве элемента и его последствиях, а потому осторожно коснулась плеча партнера, желая показать, что все еще безоговорочно доверяла ему во всем, несмотря на случившееся между ними вне стен дворца спорта. – В остальном неплохо, поэтому поздравляю: вы готовы к чемпионату Европы. – Процентов на семьдесят, – усмехнулся Костя, а затем почувствовал, как фигуристка слегка пнула его в бок, улыбаясь, но продолжая смотреть на вдумчивого Загорского.  – Было бы действительно хорошо заменить сальхов лутцем и подкорректировать каскад в произвольной, но давайте пока оставим, как есть, – размеренно отозвался Павел Александрович, выключив запись. Загорский позволял ученикам оставаться на льду еще какое-то время после окончания основаной тренировки, а потому, попрощавшись, он направился к выходу, сказав напоследок, чтобы они не задерживались надолго. Весело пообещав уйти через полчаса, Аня обернулась к партнеру, который, судя по виду, уже придумывал план на ближайшие пару десятков минут – таким задумчиво-забавным было его лицо и чуть покрасневшие от холода арены щеки.  Преображенская помнила все детали его богатой мимики, могла с закрытыми глазами указать, где располагались родинки на лице Кости, знала каждую его морщинку и каждый едва заметный, побелевший с годами шрам, с любовью оберегала воспоминания о тех днях, когда могла в любую минуту коснуться Воронцова. Все это казалось таким далеким, недосягаемым, но в то же время было так близко, что вот оно – достаточно было лишь протянуть руку. И глядя на его чуть пересохшие губы, Аня вдруг вспомнила, как в один из дней, еще совсем недавно, Костя привычно провожал ее домой. Был конец ноября, и на улице впервые пошел снег – отчего-то такой крупный, будто зимой. Они стояли у машины спортсмена, во дворе, освещенном лишь тусклым светом фонарей и огнями ярких фар, не желая отпускать друг друга. Воронцов шептал ей какие-то глупости, пока фигуристка смеялась, крепко сжав в замерзших ладонях его руки. На ресницы и темные, чуть отросшие волосы Кости падали мелкие снежинки, а глаза его были наполнены любовью и согревавшим лучше любого шарфа теплом. И все это казалось таким правильным: внутри разливалось давно забытое чувство счастья, а тревоги словно перестали существовать.  Охваченная воспоминаниями о тех редких днях спокойствия и умиротворения, Аня не заметила коварную улыбку партнера, не разглядела его что-то задумавшие глаза и хорошо знакомый игривый зеленый блеск, а потому тихо вскрикнула, привлекая внимание других фигуристов, что остались на площадке, когда Костя вдруг подхватил ее, сцепив ладони на спине спортсменки, и закружил. Он широко улыбался, пока Преображенская пыталась понять, что только что произошло: обвив плечи партнера, Аня с радостным удивлением продолжала вглядываться в его посветлевшее лицо, а затем рассмеялась – так же искренне и добродушно, как и Костя. И все заботы и тревоги вновь исчезли, а вокруг, казалось, не было никого – только они, вдвоем, как и должно быть. Как было в тот вечер. Наконец, он опустил ее на лед, все еще осторожно придерживая за поясницу, чтобы фигуристка, так внезапно дезориентированная, случайно не потеряла равновесие. Руки Ани теперь упирались в крепкую, быстро вздымавшуюся грудь, а удивительная, счастливая и широкая улыбка не сходила с розовых губ. Волосы чуть растрепались после проката программы и манипуляций Кости, а потому он осторожно заправил выбившуюся из хвоста прядь за ухо партнерши, слегка, будто невзначай касаясь ее лица. Ане казалось, что кислород на огромной арене вдруг закончился – дышать от подобного становилось все тяжелее, и она прикрыла глаза, стараясь успокоить бешено бившееся сердце. Воронцов только мягко улыбнулся в надежде, что фигуристка не слышала, что внутри его грудной клетки происходило то же самое – едва ли это могло закончиться хоть когда-то, настолько сильные эмоции вызывала в нем Аня.  – Думаю, с вращениями на сегодня мы закончили, – выдохнула Преображенская, встречаясь с пылавшими вызовом глазами напротив.  – Поработаем над тодесом после дорожки шагов – нужно сразу катать его с частью программы, – уже серьезнее, но все еще с теплотой кивнул в ответ Костя. – И потом можно еще раз прогнать поддержки – особенно последнюю, переход действительно был не лучший. Аня согласилась, справедливо отметив, что Воронцов удивительно быстро смог восстановиться после аварии, несмотря на то, что большую часть тренировки все равно катался в корсете по рекомендации Максима и из собственных соображений безопасности: раз ему позволили выйти на лед, он сделает все, чтобы выдать стабильный прокат на предстоящих стартах, даже если для этого придется мучиться с не всегда удобным корсетом, помогавшим грамотно распределить нагрузку на спину и не перегрузить только сросшиеся после аварии ребра.  В приподнятом настроении они отлично справились со всем, что запланировали: даже сложный заход на поддержке из короткой программы вышел настолько легким, что Костя удивился – Аня будто взмывала в воздух без его помощи, а тодес получился намного удачнее того, что им удалось показать час назад. Спортсмены единогласно решили, что отработают подкрутки уже завтра, потому как периодически из-за недостаточной высоты – Костя все же сильно переживал за здоровье партнерши и помнил о ее страхе, а потому не всегда прикладывал максимум силы – шпагат выходил не таким, какой хотелось бы видеть им самим и тренерскому штабу.  Уже выходя со льда и натягивая на влажные лезвия твердые чехлы, Аня вдруг улыбнулась как-то особенно вдохновленно и порывисто коснулась предплечья Воронцова. Тот поднял вопросительный взгляд, ожидая услышать то, что хотела произнести фигуристка.  – Помнишь, после финала Гран-при мы говорили о возможности изучения ультра-си? – осторожно начала Аня, боясь подобрать неверные слова, потому что отлично запомнила, какой оказалась реакция Кости в прошлый раз. – Я подумала, что по приезде из Лозанны мы могли бы… – Нет, Аня, – немного резче, чем хотел, проговорил он, а затем, заметив, как нахмурились светлые брови партнерши, уже чуть мягче добавил: – Ты ведь знаешь мое мнение по этому поводу, и оно не изменилось. Костя чуть отступил, пропуская фигуристку вперед, а затем набросил на плечи кофту – после льда разгоряченные мышцы не должны были остывать так быстро, а потому, несмотря на то, что ему никогда не было по-настоящему холодно в коридорах дворца, Костя всегда надевал флисовку сборной, чтобы до заминки не навредить здоровью – особенно сейчас, когда организм после аварии все равно был ослабшим, и спортсмен чувствовал это, хоть и не говорил об этом ни с кем, кроме Максима – тот тут же снабдил Воронцова горой витаминов, чтобы поддерживать иммунитет на нужном и хоть немного стабильном уровне. – Если мы немного увеличим высоту на подкрутке, то сможем… – Нет, – Костя резко остановился, поворачивая голову в сторону партнерши, которая до этого быстро переступала ногами, чтобы догнать размашисто шагавшего спортсмена.  – Это наш шанс изменить что-то, сотворить историю! – воодушевленно улыбнулась Аня, не собираясь сдаваться. Она знала – чувствовала, – что в конечном счете могла уговорить Костю попробовать, все еще оказывала на него особенно сильное влияние, а потому не переставала пытаться и стояла на своем. – Представь только, мы можем стать первыми, кто… – …прыгнет тройной аксель, покажет четверной выброс или подкрут на Олимпийских играх, да, я помню, – раздраженно закончил Воронцов, не дав Ане договорить. Он раздраженно сложил руки на груди, а затем еще раз строго повторил: – Но мой ответ все еще «нет». И ты сама знаешь, почему.  Костя сделал несколько шагов, а затем открыл массивную стеклянную дверь, ведущую в теплые и всегда шумные, полные еще совсем юных и уже состоявшихся взрослых фигуристов коридоры дворца спорта. Аня, с укоризной смотревшая на партнера, вскинула подбородок и прошла вперед, прекрасно зная, что в ответ на это Воронцов только закатит глаза – так и случилось.  – Я не понимаю, о какой травмоопасности может идти речь, если мы оба прекрасно справляемся с подкутом, – пожала плечами она, стараясь придать голосу больше уверенности и меньше раздражения, вызванного таким категоричным возражением со стороны партнера. – Тебе не тринадцать, Аня, ты высокая для парницы, а потому сделать четверной подкрут на хорошие баллы и получить надбавки от судей практически нереально, – в характерной для себя манере, совершенно честно и прямолинейно ответил Костя, не желая больше ходить вокруг да около, но все же стараясь не затрагивать тему веса партнерши – это было важным, но не решающим.  И Преображенская, конечно, осознавала, что именно этими соображениями и была оправдана его столь резкая позиция в отношении ультра-си элементов. Да, она действительно была высокой – и для фигуристки-одиночницы, и для парницы, и даже для танцев, потому как рост Ани превышал привычную в их виде спорта границу 165 сантиметров. И можно считать, что ей просто повезло, что нашелся такой партнер, как Костя – «двухметровый шкаф», как его часто называла Алиса в порыве эмоций после очередной выходки со стороны Воронцова, – да и насчет возраста спортсмен был прав: миниатюрным, еще не оформившимся крошкам было намного легче вкручиваться в опасные элементы еще и за счет едва заметного веса и роста и другого телосложения. Но Костя никогда не говорил ей ничего по этому поводу, да и сама она ни разу не замечала, что ему приходилось прикладывать хоть какие-то усилия, чтобы поднять ее – в зале Воронцов работал с весами едва ли не в три раза больше, чем весила Аня.  Заметив на лице Преображенской весь спектр эмоций и быстро догадавшись о причине, которая заставила еще буквально секунду назад пылавшую уверенностью фигуристку теперь впасть в задумчивость, Костя остановился и привычным движением аккуратно развернул к себе спортсменку. Аня удивленно вскинула брови, пытаясь устоять на резиновых чехлах. – Даже думать забудь об этом, Аня, – со всей серьезностью взглянул на нее Воронцов. Он прекрасно помнил тот разговор, во время которого партнерша решила открыть ему страшную тайну, и последствия появления Алексея: диеты, истощение и недельный курс экстренного лечения прямо перед важнейшими стартами, а потому ни в коем случае не хотел повторения подобного. – Ты в отличной форме, это олимпийский сезон – иначе быть не может с нашими нагрузками. Поэтому если я узнаю, что ты снова голодаешь, я лично буду контролировать каждый прием пищи.  – Я и не собиралась, – соврала она, отгоняя мысли об очередных ограничениях подальше – Костя был прав, и они оба это понимали. И все же ей очень хотелось хотя бы попробовать что-то из сложнейших элементов, убедиться, что они выжали из своих возможностей максимум. – Я думала о том, что в таком случае мы можем выучить выброс – хотя бы сальхов!  – Хотя бы сальхов? С твоим-то коленом? – вскинул брови Воронцов, криво усмехаясь.  Ему порядком надоели эти пустые мечтания о невыполнимых на данном этапе элементах, а потому он высматривал женскую раздевалку в бесчисленных дверях коридора, надеясь, что Аня забудет об этой глупой затее во время подготовки к чемпионату Европы – до вылета оставалось всего пару дней, и почему-то фигуристке понадобилось начать этот разговор именно сейчас. – Тогда не жалуйся, что отрыв от канадцев у нас всего в пару баллов! – наигранно по-детски воскликнула Преображенская, передразнивая партнера и ускоряя шаг – конечно, она понимала, что разговор был окончен, и победил в нем Воронцов. – Ладно-ладно! – пораженно поднял руки Костя, желая поскорее закончить этот бессмысленный спор: все равно прямо сейчас они совершенно точно не станут пробовать ничего подобного, ведь выполнение четверных не стоило подобных рисков. – Я обещал, что мы добавим в произвольную секвенцию с акселями, поэтому давай пока остановимся на этом. – Я подумаю, – загадочно улыбнулась Аня, а затем скрылась за дверью женской раздевалки, оставляя партнера в одиночестве.

***

Включить каскад с акселями, да еще и в произвольную программу накануне отъезда на чемпионат Европы, конечно, не представлялось возможным – они и так не без помарок катали прежний набор элементов: Косте после травмы было тяжелее, а потому теперь чаще падал именно он, с силой и досадой ударяя кулаками по льду в эмоциональном порыве. Но Аня оказалась слишком упертой и потому сдаваться не намеревалась даже после красноречивого отказа партнера. Она просто решила, что нужно отложить этот разговор ненадолго, когда напряжение между ними сойдет на нет и все станет, как прежде, и почти забыла об этом – работа над базовыми элементами была слишком кропотливой и отнимала почти все силы. Однако, сама того не понимая, она совсем скоро поддалась эмоциям и зачем-то сделала то, о чем впоследствии очень пожалели оба. Воронцов крепко обхватил талию партнерши, а затем, напряженно сжав челюсть, подкинул Аню, разводя руки в стороны и отрывая одну ногу ото льда, как того требовала техника. Фигуристка плотно сжала руки в группировке, а затем приземлилась на наружнее ребро – выезд был выполнен хорошо, но кое-что все же беспокоило спортсменку. – Константин! – громко и с явным раздражением вскрикнул Павел Александрович, едва сдерживаясь, чтобы в очередной раз не ударить по бортику, за которым он стоял, хмуро наблюдая за учениками – видимо, не только Аня заметила неладное в действиях спортсмена. – Я не понимаю: кого ты жалеешь? Себя или Анну? Вот уже почти полчаса они отрабатывали выбросы, решая, какой из заходов поставить вторым в произвольной, чтобы увеличить количество баллов в надбавках: Аня настаивала на выбросе через флип, в то время как Загорский с сомнением отмечал, что этот прыжок в последнее время не всегда выходил у Преображенской – зачастую она не показывала в достаточной мере чистое ребро. Но основная проблема заключалась в другом: все то время, что они вновь тренировались вместе после аварии и восстановления спортсмена, Костя вел себя слишком уж осторожно. Поначалу Аня списывала это на то, что он боялся навредить себе и получить еще одну травму – Воронцов все же надевал на лед корсет, чтобы укрепить спину, но после того разговора об ультра-си элементах спортсмен будто намерено не давал партнерше возможности попробовать что-то более рискованное. И это раздражало, злило – не только Аню, но и Павла Александровича, который никак не мог понять, в чем было дело.  – Куда делся выброс? Вам за это и сотой не добавят, если вообще не снимут уровень! – продолжал кричать тренер, жестом призывая учеников подъехать к нему. Воронцов только молча толкнулся зубцом о лед и со все еще сохранявшимся напряжением во всем теле оказался у борта, вставая слева от Ани. Та только недовольно сверкала глазами, пытаясь усмирить эмоции, подступавшие с каждой минутой все больше: хотелось высказать Косте все, что она думала о его совершенно детском и необоснованном поведении! Зачем только он пытался сдерживать силу, если раньше никогда не делал ничего подобного и наоборот старался улучшить скорость и крутку? – Мне нужна высота, – уже спокойнее и тише проговорил Загорский, неотрывно глядя на спортсмена – со стороны фигуристки никаких нареканий не было, она всегда чисто приземляла выбросы на соревнованиях, даже если в ходе тренировок было несколько неудачных попыток. – Резче толчок, выше амплитуду – дай ей взлететь!  На лице Кости проступили мелкие морщинки, когда он в очередной раз отчего-то нахмурил брови. Павел Александрович тут же кивнул спортсменам на площадку, показывая тем самым, чтобы ученики возвращались на лед для отработки элемента и исправления ошибок – разговор был окончен. Аня, не дожидаясь партнера, с силой толкнулась и отъехала на середину арены – туда, откуда они начинали заход на выброс, как того требовала произвольная программа. Фигуристка чуть вздрогнула, когда ее обнаженной кожи – на Ане была тренировочная кофта, открывавшая вид на ее сильную изящную спину, которая, спортсменка помнила, не очень нравилась Косте и раньше из-за глубины выреза, а сейчас и подавно вызывала лишь тягучую ревность в распаленном сознании – коснулась непривычно холодная и будто чужая ладонь партнера. Воронцов быстро поднял фигуристку в соединявшей элементы танцорской поддержке, а затем обернулся вокруг себя, придерживая Аню за талию: сложный заход на выброс не только добавлял баллов от судей, но и очень гармонично смотрелся в программе – фигуристке нравилось, что их прокаты всегда отличались высоким уровнем артистизма и отработанной, продуманной до мелочей хореографией, а не смотрелись просто набором сложных элементов, едва ли напоминавших настоящее искусство фигурного катания, которое когда-то давно маленькая Аня и полюбила так сильно, что вот уже почти двадцать лет каждый день она вновь и вновь находила в себе силы возвращаться на лед, преодолевая все трудности и излечивая любые травмы ради главной цели.  Преображенская почувствовала вдруг, отрешившись от своих мыслей, что Костя набрал намного больше скорости на этот раз, но его руки все еще крепко сжимали ее тело – будто он действительно боялся подбросить партнершу слишком высоко, несмотря на то, что этот элемент получался у нее прекрасно и совершенно не вызывал страха в отличие от подкрута. И потому Аня, быстро подхватив запал партнера, мощно оттолкнулась ото льда, не сразу ощутив, что ее закрутило сильнее обычного – все-таки они оба приложили немного больше усилий, чем требовалось. Плотно сжав руки на груди в отлаженной группировке и стиснув зубы, она с чемпионским упорством и выдержкой приземлила сложнейший выброс, высота которого по-настоящему впечатляла: казалось, до этого еще ни разу ей не удавалось выехать ничего подобного, потому что это мыслилось чем-то невозможным даже с опытом Ани в четверных прыжках.  Радостно расставив ладони в стороны на выезде, фигуристка увидела, как тревога на лице партнера сменилась облегчением – Костя слишком переживал за нее, это было отчетливо видно, и это мешало обоим. Но не успела она подумать о том, как убрать это совершенно неоправданное напряжение, как из-за борта послышались глухие аплодисменты: Павел Александрович наблюдал за учениками с довольной, легкой улыбкой и удовлетворенно кивал головой. В серых глазах виднелся проблеск тренерской, почти родительской гордости за фигуристов, которые уже направлялись в сторону Загорского, чтобы выслушать комментарии и учесть замечания. – Наконец-то вы сделали то, о чем я просил последние несколько дней! – он одобрительно похлопал Костю по плечу, когда тот подъехал к борту, чтобы сделать глоток воды. Его чуть взмокшие и растрепавшиеся темные волосы спадали на лоб, а зеленые глаза блестели плохо скрываемым недовольством: Аня вдруг почувствовала, что они словно поменялись местами. – Вот так должно быть на «Европе», понятно? Преображенская с улыбкой кивнула в ответ на слова тренера, а затем, попрощавшись с закончившим тренировку на столь радостной ноте Павлом Александровичем, вновь взглянула на партнера. Она знала, что Воронцову не нравилась даже мысль о возможности исполнения четверного выброса, однако внутри все буквально кричало о том, что это был их шанс: если Аня смогла приземлить элемент с такой высотой и сильнейшей круткой, они вполне могли добавлять еще один оборот – нужно было только устоять на выезде и выдержать ребро. Но Преображенская никак не могла придумать, как спросить партнера об этом, на что надавить, чтобы он согласился, потому как уговоры попросту бы не сработали – возможно, даже еще больше бы разозлили и без того напряженного спортсмена.  В раздумьях о дальнейшем плане, который в теории мог привести их к исполнению – или хотя бы попытке исполнения – четверного выброса фигуристка провела следующие тридцать минут. Они отрабатывали совместные и параллельные вращения, потому как Виктория Андреевна после последнего проката осталась не очень довольна скоростью и быстротой смены позиций, заявив, что за такое им не поставят даже третий уровень. Аня тогда поначалу расстроилась, потому что ей казалось, что элементы были выполнены достойно – по крайней мере, с ее стороны, но затем увидела запись проката и поняла, что женщина оказалась права: пусть им бы безусловно поставили третий, возможно, даже четвертый уровень, но вся синхронность словно растерялась после аварии. Они с Костей вращались быстро, уверенно, но совершенно не слажено, будто вразнобой: в какой-то момент Воронцов отстал, сменив позицию немного позже, чем требовалось, и оттого эта часть программы выглядела совершенно ненакатанной. – Попробуем выброс из короткой? – спросила Аня, когда они закончили с отработкой очередного параллельного вращения, вышедшего очень неплохим в последний раз.  – Уверена? – нахмурил брови Костя, сложив руки на груди и чуть наклонив голову. Его грудь все еще быстро вздымалась, а щеки чуть покраснели. – Может, подождем до завтрашнего льда? Преображенская понимала опасения партнера и будь она на его месте, спросила бы то же самое: они и без того провели на арене уже пять часов за этот день, и это был последний сеанс перед очередной заливкой и выходом одиночников, а потому времени оставалось совсем немного. Да и усталость действительно сказывалась: плечи болели, а ноги уже буквально немели, сжатые в тиски ботинок коньков – хотелось поскорее достать ступни и окунуть их в теплую воду, чтобы хоть немного расслабить и снять нагрузку. Однако Аня понимала: это едва ли не единственный шанс, а потому она должна была попробовать. – Вылет через четыре дня, хочу убедиться, что мы сможем повторить подобное на соревнованиях, – уверенно всмотревшись в зеленые усталые глаза напротив, решительно произнесла фигуристка, чуть отталкиваясь ото льда и тем самым откатываясь назад. Она улыбнулась в ответ на показательно не одобрявшую эту идею физиономию, скорченную Костей, а затем протянула ему руку: – Пожалуйста, всего раз. – Ладно, – сдался он, выдыхая. Отставив бутылку с водой, которую Воронцов всегда брал с собой, он сжал ладонь партнерши, а затем кивнул: они вместе развернулись на ход назад для набора скорости, а затем зашли на выброс, как того требовала программа. Аня прекрасно осознавала, насколько сильно она рисковала и какую отчаянную глупость намеревалась совершить, не предупредив партнера о своих планах, а потому крепче стиснула руки Кости, обвивавшие ее талию. Будто почувствовав неладное, спортсмен с немым, укоризненным вопросом взглянул в лицо фигуристки, но оказалось уже слишком поздно: скорость была слишком большой, а Преображенская уже готовилась оттолкнуться ото льда, а потому останавливаться было бы слишком опасно – так их обоих учили с самого детства: либо ты доделываешь элемент до конца, не обращая внимания ни на что, либо уходишь со льда раз и навсегда, ведь сомнений в спорте больших достижений быть не могло. А потому, подкинув Аню с чуть меньшим усилием, но все же довольно высоко, Воронцов вскинул руки, внимательно, с замиранием сердца наблюдая за тем, что пыталась сделать партнерша. И только в последнюю секунду он наконец понял, зачем на самом деле все это было. Аня совершила абсолютною глупость, решив вкрутиться в четверной выброс без должной поддержки со стороны партнера, а потому уже после трех с половиной оборотов оказалась слишком близко ко льду. И Костя, конечно, прекрасно видел, что совершить задуманное не получилось – выезд вышел смазанным, она едва смогла удержаться на ногах, коснувшись льда ладонью – чудо, что ее вообще не вынесло из круга во время разгруппировки. И это злило. Подняв глаза на Воронцова и крепко стиснув зубы, Аня выпрямилась. Она вскинула подбородок, смело встретив сердитый взгляд напротив. По лицу партнера было понятно все, что он намеревался высказать фигуристке в ближайшие несколько минут: брови были сведены к переносице, губы сжаты в тонкую линию, а побелевшие скулы напряжены. Этот разъяренный прищур зеленых глаз был хорошо знаком спортсменке: поначалу, когда они только встали в пару, Костя часто злился на Аню за то, что та долго не могла довериться ему во время поддержек и постоянно срывала элементы на тренировках – и на льду, и в зале, замедляя тем самым процесс скатывания и притирке. Однако с того момента прошло достаточно много времени, а потому фигуристка почти успела забыть, каким на самом деле страшным может быть злой Воронцов, и это стало роковой ошибкой для них в тот день. – Ты с ума сошла? Убиться хочешь? – Костя подъехал ближе, оказавшись почти вплотную к тяжело вздымавшейся груди Ани – сердце бешено колотилось внутри то ли от страха встречи с необдуманными последствиями, то ли от нагрузки на тело во время неверного приземления, к которой спортсменка оказалась не готова. – Ты хоть подумала, прежде, чем делать это? – А что мне оставалось? – вдруг вспылила она, подхватывая спесь партнера. Преображенская эмоционально вскинула руки, с такой же злобой отвечая на резкие слова Кости. – Ты ведь даже не хочешь дать мне шанса попробовать!  – Потому что это опасно! Это может стоить нам всего, Аня, как ты не понимаешь? – с искренним удивлением и таким же открыто читавшемся в тембре голоса раздражением вскрикнул он.  Говорить спокойно, всерьез обсуждать возможность исполнения ультра-си казалось ему чем-то глупым и по-детски наивным. Они – взрослые, состоявшиеся спортсмены, заслужившие расположение судей на российской и мировой арене, выигравшие десятки стартов до этого, и потому такая слепая упертость, абсолютно ребяческое желание Ани выводило из себя: разучивать четверные элементы и биться с акселем, который не прыгала ни одна пара в мире – да что там пара! Не все одиночники в совершенстве владели этим элементом – не просто так, а из-за риска получить травму, потерять драгоценные и столь необходимые им сейчас баллы. Из-за сложности и особенностей строения взрослого тела, закрутить которое в три с половиной оборота было намного сложнее, чем несформировавшееся и легкое – как у юниоров, каждый второй из которых выезжал триксель едва ли не в каскадах. – Это может позволить нам получить больший отрыв в баллах и дать возможность гарантировано вырваться вперед и в произвольной! – все так же громко отозвалась фигуристка, не собиравшаяся сдаваться – пути назад больше не было. – Выключи наконец чувства, будь спортсменом! – эти слова вырвались совершенно случайно, Аня не была уверена в том, что по-настоящему хотела высказать обиду, которая тревожила ее вот уже несколько недель с того разговора в больнице, однако все же решилась на это – Воронцов едва ли думал о ее чувствах в тот день: – Сдержи слово, Костя: относись ко мне, как к партнерше. Как ты и хотел.  Глаза спортсмена на мгновение округлились, а затем его лицо вдруг поменялось: в один момент от прежнего Кости будто не осталось ничего – ни привычных морщинок возле глаз, проявлявшихся, когда он смеялся, ни знакомой усмешки на губах, ни родной теплоты во взгляде – пусть и замаскированной, скрытой под маской сосредоточенной рациональности и рабочего ритма. И если до этого у Ани еще была хоть какая-то надежда вернуть их отношения в прежнее дружеское русло, то теперь она собственноручно уничтожила все хорошее и искреннее, что было между ними когда-то, оставив лишь холодную отстраненность и жгучую недосказанность.  Они оба совершили одну и ту же ошибку, решив, что по отдельности им будет лучше, что чувства лишь помешают в дальнейшем и испортят все то, что позволяло им находиться в профессиональном спорте так долго. Только вот и Аня, и Костя забыли учесть, что что бы они не делали, все это все равно было вызвано искренними эмоциями и любовью – пускай и запрятанной где-то в глубине их заледеневших на какое-то время сердец. Воронцов быстро подступил к партнерше, а затем, привычно крепко взяв ее за побелевшую то ли от холода, то ли от волнения руку, потянул на себя: – Хочешь попробовать четверной выброс? – неестественно хрипло прорычал он, с решительным вызовом глядя на спортсменку, которая на мгновенье застыла, сбитая подобной реакцией со стороны Кости. – Будь по-твоему.  Аня, услышав заветное согласие, почему-то не испытала той радости и предвкушения сладостной победы, не подумала о том, что будет, когда она приземлит – а она была уверена, что сможет это сделать – ультра-си элемент. Внутри была только гнетущая пустота, которая с каждой секундой разливалась по ее телу вязкой чернотой, поражая последние остатки радости и надежды, что так заботливо хранила Преображенская в надежде побить новый мировой рекорд и бесповоротно изменить парное катание. Но и отступать было не в характере Ани, а потому она, твердо и без колебаний вложившая ладонь в руку партнера, принялась так же резко перебирать лезвиями коньков, выполняя беговые – нужно было разогнаться, чтобы высота выброса была достаточной для исполнения четырех оборотов.  Костя с силой сжал талию фигуристки, почувствовав, как она задержала дыхание и напряглась – понял, что Ане было страшно: тело выдавало ее волнение, как ни что другое, ведь сердце бешено колотилось, а живот, на котором лежала его рука, будто окаменел, закованный корсетом мышц. Но и это не заставило спортсмена остановится, прервать эмоциональный всплеск, вызванный поступками и последними словами партнерши – Воронцов лишь мощнее оттолкнулся ото льда, а затем подбросил Аню в воздух настолько высоко, чтобы та смогла исполнить задуманное.  Крепко прижав руки к груди, фигуристка буквально перестала дышать. Она, исполнившая на тренировках уже едва ли не сотни выбросов, прекрасно осознавала, что продержится в воздухе жалкие секунды, однако отчего-то в этот раз все было совсем не так, как обычно. Да, ее толчок был резким, несмотря на то, что Костя выбрал довольно простой заход – через сальхов, а партнер подкинул ее намного выше обычного, и потому Аню по инерции закрутило сильнее. И хотя Преображенская сумела докрутить четыре оборота, сохранив четкий наклон, плотную группировку и верное положение корпуса, устоять на выезде она все же не смогла. Почувствовав лед под лезвием конька, Аня невольно перенесла вес на пятку от боли, пронзившей бедро – столь жесткой была отдача от скорости и высоты выброса. Слишком сильно согнула и без того больное колено, не смогла удержать равновесие и поздно среагировала – все это оказалось фатальным для спортсменки, а потому она, не устояв и не успев вовремя подставить вторую ногу, с оглушительным ударом оказалась на льду.  Падение вышло по-настоящему страшным и опасным: Аня ушла в хвост лезвия, отчего начала падать на спину, однако натренированное годами одиночного катания тело успело среагировать, а потому Преображенская увернулась от рокового столкновения затылка со льдом. Однако бедро, на которое пришелся главный удар, пострадало серьезно – настолько болезненным выглядел этот момент, что даже озлобленный и разъяренный Костя невольно дернулся, увидев, как вибрация прошла по всему телу партнерши, заставив лезвие дернуться. Внутри разливалась тревога за здоровье фигуристки, потому что Воронцов понимал: это он был виноват в столь сильном ушибе Ани. Как только она докрутила последний оборот, Костя осознал, что она не сможет устоять, приземлиться верно, потому как высота оказалась слишком большой, а скорость, которую он намеренно набрал, желая доказать неправоту спортсменки, только добавила сложности. И когда до слуха Воронцова донесся глухой удар о поверхность льда, а глаза встретились с испуганным взглядом напротив, внутри что-то мучительно оборвалось. Ему страшно, до боли в сердце и скрипа в легких, хотелось подорваться, отбросив всю спесь и напускное равнодушие, подъехать к Ане, сжать ее дрожавшее от испуга и силы удара тело и больше никогда не отпускать – только просить прощения за всю боль, за все страдания – физические и моральные, – что он ей причинил за столь недолгое время. Хотелось просто забыть все это, как страшный сон, и вернуться в тот вечер, когда Иван Анатольевич попросил срочно приехать к ним, потому что Маргарите Сергеевне стало плохо – теперь Воронцов был уверен, что ни за что бы не стал бы возвращаться в город в такую метель ночью по плохо освещенной трассе.  Однако прошлого было не вернуть, ошибки не исправить, а травмы – не залечить. По крайней мере, не так быстро. Потому Костя, сильнее сжимая кулаки и стискивая зубы до неприятного, пробирающего скрипа, только прикрыл глаза, глубоко выдыхая – так, чтобы в легких не осталось ни капли кислорода. Смотреть на то, как тщетно пыталась встать Аня, парализованная болью от удара, было невыносимо. Ее лицо было искривлено, на глаза наворачивались слезы, которые она по привычке упорно сдерживала, кусая губы и рвано глотая воздух. Спортсменка сидела на льду, упираясь в него руками, и пыталась приподнять ушибленное бедро. И Косте оставалось лишь тихо умолять, чтобы он не стал причиной очередной серьезной травмы партнерши – и дело было уже вовсе не в наградах и близости стартов, потому как в тот момент это казалось таким неважным, совершенно неинтересным. Но показать он этого не мог, а потому, лишь сухо протянув руку тяжело дышавшей фигуристке, он произнес: – Я ведь предупреждал, что все закончится именно так. Услышав это, Аня отвернулась, яростно сверкнув полными слез глазами в сторону партнера, и вновь попыталась подняться самостоятельно, однако боль, в который раз пронзившая связки, не позволила ей сделать этого. Тяжело вздохнув и укоризненно покачав головой, Воронцов наклонился и аккуратно, но крепко сомкнул ладони на талии спортсменки, а затем быстро поднялся. И теперь, когда Аня стояла на ногах, пусть и с трудом, он мог идти – должен был. Ведь еще пара секунд, глядя на нее – такую разбитую, разочарованную то ли в себе, то ли в нем, то ли в них, с глазами, полными слез поражения, и Костя наплевал бы на все условия, на все правила, которые зачем-то придумал и которые теперь казались совершенной глупостью, страшной, непростительной ошибкой. Но пока эта ошибка была реальностью, а значит, он должен был продолжать делать вид, что поступал правильно. А потому, убедившись, что Аня более-менее крепко стояла самостоятельно, он под тяжелый, отчаянный всхлип отпустил сначала ее поясницу, а после и руки, а затем вышел со льда, не надевая чехлов и не замечая пораженный взгляд карих глаз. Глаз, которые наблюдали за произошедшим между фигуристами и совершенно не узнавали в этом заледенелом, равнодушном спортсмене добродушного и благородного Костю, готового в любой момент прийти на помощь партнерше.

***

Как только дверь на ледовую арену за спортсменом закрылась, Полина тут же бросилась на площадку. Она, с ужасом осознавая, что только что произошло, выбежала на лед прямо в кроссовках, нарушая технику безопасности и правила клуба, чтобы помочь наконец побледневшей Преображенской. Аня все еще стояла в центре льда, опершись о колено здоровой ноги, и пыталась отдышаться, хоть немного прийти в себя и переварить случившееся: поведение Кости и его показательная холодность, это жутко раздражавшее желание проучить ранило, однако Преображенская знала, что именно такой реакции и стоило ждать после всего, что она натворила. И все же корить только себя она не собиралась – они оба были виноваты во всем, что случилось, и первый начал Воронцов.  – Аня! – крикнула Полина, отвлекая фигуристку от тяжелых мыслей и возвращая ее в суровую реальность, полную боли и неизвестности. – Боже мой, Аня! Ты в порядке? – Да, – кивнула в ответ фигуристка, удивляясь тому, что Игнатьева почему-то оказалась во дворце именно в тот момент, когда долгожданный и слишком самонадеянный триумф спортсменки оказался грандиозным провалом и теперь мог привести к травме, с которой в любом случае придется выступать на чемпионате Европы уже через неделю, ведь другого шанса попасть в олимпийскую сборную у них не было. – Пустяки, просто неудачно упала. Полина видела, что Аня пыталась оправдаться, только не понимала, перед кем – перед собой или бывшей партнершей Воронцова. И все же оставить все вот так Игнатьева не могла – не простила бы себе, если бы не убедилась, что с бедром фигуристки все действительно было в порядке: надеяться на то, что это был лишь болезненный удар, отделаться от которого можно было неприятной гематомой, как и сказала Преображенская, конечно, хотелось, но опыт подсказывал, что дела обстояли куда серьезнее. Потому Полина, крепко взяв Аню под локоть, уверенно произнесла: – Я не уйду, пока Максим не скажет, что с тобой все действительно хорошо. Аня вздохнула, устало покачав головой – видеть кого-то сейчас, а тем более выслушивать нотации врача или Игнатьевой совершенно не хотелось, – но все же согласилась: все-таки Полина волновалась небезосновательно, а фигуристка и сама чувствовала, что простым синяком в этот раз она не отделается. А потому, вымученно улыбнувшись уголками губ, Аня кивнула, благодарно сжав руку девушки. – Спасибо. – Поблагодаришь, когда вы с Воронцовым перестанете вести себя, как обиженные дети, – хмыкнула Полина, медленно переступая через порог бортика и оглядываясь в поисках чехлов спортсменки. – А пока просто делай, что необходимо.  До кабинета Максима они шли в тишине – молчание не напрягало, не нависало давящей недосказанностью, но все же читалось какое-то непонимание во взглядах, которые изредка бросала Полина, продолжая заботливо поддерживать Аню за талию. И если дойти до медицинского пункта было сложно, то ждать вердикта Мечникова под его задумчивое и бесконечно долгое разглядывание снимков и бесчисленное листание страниц карточки Ани было еще тяжелее – неведение угнетало, сбивало, заставляло закрадываться самые страшные мысли.  Наконец Максим поднял задумчивый взгляд, отложив очки куда-то в сторону. Преображенская сидела на высокой кушетке, а рядом расположилась встревоженная Полина, которая то и дело кусала губы, сдерживая порывы спросить врача, почему он так долго молчал и над чем так томительно размышлял. Аня не заметила, в какой момент бывшая партнерша Кости, та, от кого фигуристка совсем не ожидала поддержки ни в ту ночь, когда, сорвавшись, Полина бросила все и приехала к Воронцову, чтобы помочь напуганному спортсмену, ни теперь, крепко сжала ее ладонь и успокаивающе чертила какие-то незамысловатые узоры на бледной коже Ани. Почему-то фигуристке казалось – пусть только и поначалу, – что бывшая партнерша не сможет относится с такой искренней, сердечной добротой к Преображенской, будет ревновать Костю, напоминать о себе – не могли ведь годы совместной карьеры пройти бесследно, без привязанности и эмоциональной близости. Но узнав, пусть и совсем немного о том, почему Полина ушла из спорта в такой ответственный момент, Аня поняла: Игнатьева никогда бы не стала мешать фигуристам, потому как по-настоящему желала, чтобы у дорогого, такого важного для нее человека, как Костя, все получилось. И все же мысль о том, почему Полина сейчас была здесь, в медицинском кабинете, поддерживала именно ее, а не пошла за Воронцовым, которому очевидно тоже требовалась помощь, не давала Ане покоя.  – Ничего критичного: ушиб тазобедренного сустава, – наконец резюмировал Максим, откинувшись на спинку кресла и сложив руки на груди. Фигуристка выдохнула: это была классическая для их вида спорта травма, с которой все спортсмены так или иначе сталкивались во время не самых удачных падений с прыжков и других элементов, а потому участие в чемпионате Европы было гарантировано – пусть и не с самыми приятными ощущениями. Аня не смогла бы вспомнить, сколько раз слышала подобный вердикт, но отчего-то теперь слова Максима не звучали так легко и размеренно – будто за пустяковой травмой скрывалось что-то более серьезное. Оглянувшись на Полину, которая все еще крепко сжимала руку спортсменки, Аня заметила, что та нахмурила темные брови: видимо, она тоже заметила недосказанность в словах Мечникова. – А теперь объясни, как так вышло? – строго проговорил врач, предвещая вопросы со стороны сидевших напротив девушек.  Преображенская сглотнула, сильнее вцепившись в руку Полины. Та внимательно всматривалась в лицо фигуристки, пытаясь понять, что они должны были рассказать Максиму: упомянуть о ссоре, которая и стала причиной столь болезненного падения или умолчать об испортившихся в последнее время взаимоотношениях партнеров? Но и здесь Мечников опередил их, поняв все самостоятельно: – Ты упала не сама, Аня – слишком серьезная степень ушиба для высоты тройного прыжка, – выдохнул он, стараясь выровнять голос и скрыть нотки разочарования и злости – но не в сторону спортсменки, а по отношению к тому, кто стал истинным виновником случившегося. И Максим собирался немедленно найти Костю, чтобы наконец объяснить ему возможные последствия подобного поведения.

***

Максим наложил Ане охлаждающий компресс на место ушиба, чтобы гематома, которая уже начала прорисовываться на светлой коже, к моменту выступления на чемпионате Европы была не так заметна – все-таки оба платья фигуристки были довольно открытыми, а потому пугать зрителей и провоцировать журналистов на роспуск очередных глупых слухов совершенно не хотелось. Также Мечников настоятельно рекомендовал спортсменке воздержаться от выполнения прыжковых элементов в ближайшие пару дней и пригрозил, что лично оповестит Павла Александровича о травме Ани, чтобы та не пыталась обойти запрет врача и тренироваться самостоятельно. Поэтому теперь фигуристка сидела в пустой раздевалке, откинувшись назад, на деревянную спинку скамьи. Тело ныло от усталости, мышцы просили расслабления, а голова буквально разрывалась от количества мыслей, которые не давали покоя ни на секунду: Преображенская не знала, что теперь будет, не понимала, как они смогут выйти из этой ужасно глупой, пугающей ситуации, в которую сами же себя и загнали, не представляла, как будут работать после чемпионата Европы, ведь всех спортсменов штаба Загорского, которые отберутся по результатам ближайших стартов на Олимпийские игры, ждали трехнедельные сборы во Франции. И пережить их, не имея возможности сбежать домой, хотя бы на пару часов отвлечься и скрыться от внимательных зеленых глаз, теперь казалось чем-то нереальным, ужасающе трудным. – Можно к тебе? – от очередных давящих мыслей Аню отвлек тихий голос Полины.  Игнатьева заглянула в раздевалку, а затем, убедившись, что фигуристка была одна, вошла, прикрыв за собой дверь – несмотря на то, что Полина была уверена, что в столь поздний час во дворце почти никого не осталось, ей не хотелось, чтобы кто-то услышал этот разговор.  Аня обернулась, когда та опустилась на соседнее место. Губы Игнатьевой тронула немного грустная, ностальгическая улыбка, но в глазах не было ни капли сожаления: Полина давно смирилась с тем решением, которое приняла больше полугода назад, потому как считала это единственно верным выходом из ситуации, в которой они с Костей тогда оказались. Травма не позволила бы ей набрать нужную форму, а восстановиться после слишком рискованной операции спортсменка бы просто не успела, а значит, так или иначе, вершина олимпийского пьедестала вряд ли бы была их в этом сезоне. А дотянуть до следующих Игр она бы попросту не смогла. Потому теперь Полина наслаждалась той жизнью, о которой мечтала уже долгие годы: свобода от жестких ограничений, которые столько лет не давали ей просто наслаждаться любимой едой, рамок тренировочного графика, независимость и, главное, возможность выбирать, жить так, как хотелось именной ей, а не подстраиваться под партнера и решения тренеров.  – А здесь ничего не изменилось, – Полина провела рукой по небольшой перегородке между местами, вновь оглядывая раздевалку. Места для каждой спортсменки, на каждом из которых висела едва заметная табличка с выгравированным именем и фамилией, несколько туалетных столиков, большое напольное зеркало и десятки спортивных сумок, вешалок с одеждой, заколки и шпильки, разбросанные по всем углам, коньки, оставленные сушиться – все было как прежде. Все, кроме нее самой. Полина значительно повзрослела за эти месяцы, смогла наконец понять, чего ей хотелось от жизни, в которой никогда не было ничего, кроме льда и желания победить, вырваться вперед, стать лучшей. И смогла обрести счастье и любовь, о которой мечтала столько лет: несмотря на то, что с Максимом она была знакома с момента его прихода в группу Заморского, по-настоящему близко Полина узнала его лишь тогда – в самый сложный момент, когда он оказался рядом. – Как твоя нога? – отвлекаясь от размышлений, наконец спросила Игнатьева, переводя взгляд на Аню. – К чемпионату Европы заживет, – пожала плечами та – сил на большее просто не осталось. Ане казалось, что этот день выжал из нее последние силы, стал слишком сильным эмоциональным потрясением, привнес в и без того непростую жизнь еще больше забот в виде небольшой травмы и серьезных недопониманий в отношениях с партнером, разобраться в которых едва ли теперь представлялось возможным. – Он всегда был таким? – вдруг вырвалось у нее.  Эти слова были произнесены ненамерено, непроизвольно и больше походили на крик отчаяния, чем на любопытство. Преображенская вскинула ярко-голубые глаза, полные непонимания и вопросов, копившихся месяцами, и Полина горько усмехнулась в ответ, а затем покачала головой: конечно, она знала, о чем говорила фигуристка. Игнатьева с доброй и понимающей улыбкой взглянула на Аню, давая той понять, что была готова слушать, потому как, проведя с Воронцовым рука об руку пятнадцать лет, теперь понимала спортсменку, как никто другой. – …таким вспыльчивым, грубым, резким? – продолжила за нее Игнатьева, и Аня едва заметно кивнула. – И жутко невоспитанным, – по-детски обиженно прошептала фигуристка, услышав в ответ тихий смех.  Полина и сама часто оказывалась в подобной ситуации, когда сложный характер партнера сталкивался с ее – таким же взбалмошным, эмоциональным, образуя ураган чувств. Они тысячу раз ругались прямо на льду, на глазах всего тренерского коллектива и других спортсменов, бывали дни, когда Полина просто уходила с площадки, потому что не могла выносить подхода Кости – особенно поначалу. И множество раз она точно так же сидела в этой раздевалке, задаваясь вопросом о том, как они вообще смогут работать вместе и дальше, когда Воронцов просто отказывается услышать ее, понять и сделать хоть раз не так, как хочется ему, а так, как было бы лучше для обоих.  – Всегда, – с долей грусти отозвалась Полина, в памяти которой проносились десятки ссор с бывшим партнером. – Он всегда кричал на тренировках, – после непродолжительной паузы так же тихо произнесла она, вспоминая моменты совместной, довольно продолжительной карьеры, похвастаться какой могли далеко не все спортсмены, – всегда слишком эмоционально реагировал на неудачи и ошибки – мои или собственные, не важно. Он всегда ставил спорт превыше всего, потому как это все, что было в его жизни. Светлые брови Ани слегка нахмурились, а губы оказались сжаты в тонкую бледную линию. Ей казалось, что они с Костей были похожи в этом: оба долго и упорно шли к тем титулам, которые имели сейчас, бесконечно много и стойко трудились, чтобы обрести славу и чемпионские звания, считали олимпийское золотой главной наградой в жизни. Но теперь отчего-то Преображенская чувствовала, будто между ними образовалась настоящая пропасть – огромная стена непонимания, разницы мировоззрений, желаний и амбиций, которые, как выяснилось, для партнера оказались намного сильнее любви. Но, быть может, это все было лишь в ее голове и не являлось истиной для обоих.  – Но, Аня, – задумчивый голос Полины и проницательный взгляд ее темных глаз заставил спортсменку отвлечься от очередных тяготящих размышлений, – он строг и несправедлив не к тебе, а к себе. Потому что любит, и это его пугает.  

***

Полина и Аня еще долго и искренне говорили – обо всем, что приходило в голову: и о становлении пары Преображенская\Воронцов, и об их стремительных успехах и первых неудачах, и о сложном характере обоих фигуристов, и о методике тренировок Павла Александровича. Игнатьева, тепло прощаясь спустя пару часов, в который раз с сердечной поддержкой и пониманием сжала плечо фигуристки, взяв с Ани обещание позже написать о самочувствии и бедре, а затем направилась в холл – у Полины оставалось еще одно незавершенное дело, ждать которое больше не могло. Игнатьева знала, что Косте после случившегося нужно будет остыть, выпустить пар и успокоиться, чтобы завтра же начать винить себя в случившемся, но продолжать делать вид, что все это – важный урок, который должна усвоить Аня на пути к исполнению ультра-си. И потому бывшая партнерша, набросив на шею теплый шарф и посильнее укутавшись в пальто, облокотилась на капот черного внедорожника Воронцова – после аварии он поменял машину, но для Игнатьевой, изучившей спортсмена лучше других за много лет совместной работы, не составило труда вычислить, какой из немногочисленных одиноко стоявших на парковке автомобилей принадлежал именно Косте.  – А вот и ты, – улыбнулась она, когда в темноте декабрьского холода показалась знакомая высокая фигура. – Полина? Что ты здесь делаешь? – удивленно вскинул все еще нахмуренные брови спортсмен, оглядываясь по сторонам – чувство, что Игнатьева поджидала его не просто так, не покидало.  – Мы давно не виделись, решила узнать, как у тебя дела, – невзначай произнесла она, пожав плечами. Не успел Костя ответить, как пронзительный ветер завыл где-то позади, растрепав короткие прямые волосы девушки, отчего та сжалась сильнее, а затем нарочито недовольно проворчала: – Может, подвезешь бывшую партнершу до дома, чтобы я не замерзла здесь до смерти? Костя тут же снял сигнализацию, а затем, чуть отойдя от Полины, закинул спортивную сумку на заднее сидение автомобиля – хотелось поскорее оказаться дома, в тепле и спокойствии. Спортсменка так и осталась неподвижно стоять, сложив руки на груди и недовольно вскинув бровь, заслоняя переднюю дверь и не пуская спортсмена в салон: – Да, Воронцов, манерам ты так и не научился, – наигранно вздохнула Полина, перекатываясь на небольших каблучках еще осенних полусапожек. – Я не в настроении, – все же обойдя машину и открыв бывшей партнерше дверь, произнес он, а в следующее мгновенье раздался громкий хлопок, от звука которого тело пробило дрожью.  – А ты когда-то бываешь в настроении? – хмыкнула Полина в ответ, отгоняя от себя нотки холода, слышавшиеся в голосе спортсмена, когда дверь водительского сидения захлопнулась, а фары зажглись ярким светом, освещая небольшую полосу газона, ограждавшего парковку от дороги.  В ответ Воронцов лишь устало закатил глаза, а затем выехал на проезжую часть. Дома он теперь окажется нескоро, а желание принять душ и просто заснуть все еще было сильнее любых эмоций по отношению к Полине – как бы близки они не были, этот день должен был закончится как можно скорее, пока чувство вины, пришедшее теперь на смену злости, не поглотило Костю полностью. Но теперь его план оказался под угрозой, потому как бывшая партнерша зачем-то пришла во дворец спорта, а теперь еще и сидела по левую руку от него, с любопытством разглядывая салон нового дорогого автомобиля спортсмена – Воронцов всегда питал слабость к хорошим машинам и уже какое-то время думал над тем, чтобы сменить прошлую модель на что-то более современное, однако испытать настоящую радость от долгожданной покупки так и не смог. Без Преображенской автомобиль теперь казался слишком пустым и холодным, почти таким же безжизненным, каким был сам спортсмен. – Разве ты не должна быть с Максимом? – угрюмо спросил Костя, останавливая машину на светофоре и поворачиваясь к Полине.  Та только легко пожала плечами, а затем произнесла: – Он повез домой Аню. Костя едва не задохнулся от услышанного – настолько болезненно отозвались внутри эти слова: это он должен был подвозить Преображенскую до дома, он должен был встречать ее с утра, держать за руку во время прогулки в сквере неподалеку, рассказывая нелепые шутки и истории из детства, он должен был быть рядом, а не кто-то другой – особенно сейчас, когда его неумение сдерживать эмоции и излишняя вспыльчивость привели к подобному исходу.  Стиснув зубы и почувствовав, как внутри с новой силой закипала злость – в этот раз на самого себя, – Костя крепче сжал руль, пока Полина продолжала выжидающе, очень внимательно наблюдать за эмоциями спортсмена. Она анализировала каждую его морщинку, каждое метание потемневших глаз, внутренне кивая собственным догадкам и мыслям относительно той вспышки агрессии – Воронцов все еще плохо владел собой, когда дело касалось близких. Любовь по-настоящему пугала его, и это становилось все очевиднее. – А я решила составить компанию тебе, а то вдруг ты опять решишь натворить какую-нибудь глупость. – Издеваешься? – грустно улыбнулся он, вглядываясь в темноту почти пустой трассы, по которой проносились редкие машины. – Ты заслужил, – все так же спокойно отвечала Полина, но теперь на лице ее не было задорной ухмылки, а глаза вновь стали задумчивыми и серьезными, будто наталкивали на размышления, заставляли чувствовать не вину, но сомневаться в правильности последних решений, принятых Костей на эмоциях в череде странных, совершенно не объяснимых рационально событий. – Зачем ты осталась? Знала ведь, что мне нужно побыть одному, – Воронцов разогнался быстрее, надавив на педаль газа, но все еще продолжая внимательно следить за дорогой – он любил скорость, однако всегда соблюдал правила и ответственно относился к вождению, особенно когда был в машине не один. Уголки губ Полины дрогнули, а затем она чуть развернулась к бывшему партнеру: его прямой, правильный профиль освещали лишь редкие фонари, темные волосы, на ходу небрежно откинутые назад, короткими прядками спадали на лоб, а губы были напряженно поджаты – Костя ждал честного ответа, истинной причины столь внезапного появления бывшей партнерши. – Чтобы напомнить тебе о том, что ты не обязан быть идеальным, Костя, – тихо, почти шепотом сказала она, и в голосе послышались нотки тоски и боли за близкого человека. – Ты живешь спортом, дышишь им, но все время забываешь о том, кем на самом деле являешься, и оттого не даешь себе и шанса на счастье.  – Ты знаешь, что счастье для спортсмена заключается в победах, – как будто машинально, уже рефлекторно отозвался Воронцов. – Только насколько долговечен спорт? – грустно усмехнулась она, вспоминая тот день, когда, испуганная, не понимавшая, правильно ли поступает, Полина вынуждена была сообщить партнеру о травме, а затем – и о последовавшим за этим окончании карьеры. – И в нем ли истинное счастье? Но Костя не ответил – сам не знал, почему. Он продолжал пристально наблюдать за пустой дорогой, пока машина на быстрой скорости мчалась по заснеженной трассе в сторону ночной Москвы. И тогда Игнатьева решилась наконец произнести то, ради чего и села в автомобиль спортсмена, прождав его не меньше пятнадцати минут на холоде в легком пальто: – Ты имеешь право на ошибки, Костя, – с теплотой, искренней любовью произнесла она. – Они не делают тебя слабее или уязвимее, но твое упрямство – да. Ты и сам знаешь это, только вот почему-то отказываешься принять.  – Потому что меня воспитывали иначе, Поля, – хрипло ответил он, не отводя глаз от темноты шоссе.  – И несмотря на это ты сохранил доброту, мягкость, чувствительность – только запрятал их так далеко, что добраться до туда, достучаться до настоящего Кости с каждым разом становится все сложнее, – Игнатьева осторожно коснулась ладони спортсмена, лежавшей на рычаге, а затем заглянула в его глаза: – Прошу тебя, Бу, позволь себе любить. Не лишай этого вас обоих, не принимай решение за нее.  Воронцов тяжело сглотнул. Дыхание перехватило, а сердце будто перестало биться. Он ощущал, что кровь продолжала течь по венам, слышал, как пульсировали сосуды на висках, что уже несколько часов непрерывно отдавали болью во всем теле, но не чувствовал себя по-настоящему живым. После случившегося Костя пришел в ярость, думал лишь о том, что оказался прав – им никогда не получить желаемых баллов за элементы ультра-си без должной подготовки, времени на которую у них попросту не оставалось, а потому они просто не стоили тех усилий, не оправдывали того риска, который нужно было заложить при изучении и оттачивании четверного выброса или подкрута – даже самого простого. Однако спустя какое-то время разгоряченное сердце Воронцова мучительно сжалось при мысли о том, что он намеренно равнодушно ушел, оставив Аню одну после того, что сделал, несмотря на то, что знал: вина за травму партнерши лежала и на нем в том числе – возможно, даже в большей степени. Ведь это он не сумел правильно рассчитать скорость, прикинуть необходимую высоту, выдержать достаточную паузу перед выбросом. И потому чувство необъятной, жуткой вины свалилось на него в одночасье, буквально парализовав тело и разум, не позволяя думать ни о чем, кроме состояния Ани и ее здоровье, которое он из-за своей вспыльчивости подверг такому риску. – Как она? – решившись, наконец спросил Костя. – Ты идиот, знаешь об этом? – по-доброму усмехнулась Полина, но затем, поймав понурый, почти неживой взгляд зеленых глаз, серьезнее добавила: – Ушиб третьей степени. Чудо, если успеет полностью восстановиться к чемпионату Европы.  Тяжело выдохнув, Костя на мгновенье прикрыл глаза. Это была лишь его вина, он не должен был вестись на столь необдуманную выходку, не должен был поддаваться, потому что знал: Аня специально выводила его из себя уже который раз, дразнила, чтобы добиться желаемого, подыскивала удачный момент. Только вот ни он, ни она почему-то не подумали о возможных последствиях такого поведения.  – Все настолько серьезно? – Максим сказал, что завтра еще раз осмотрит бедро – если воспаления не будет, значит обошлось без разрыва связок.  – Черт, – тихо выругался Воронцов, сжав кулаки и ударив ими о руль в попытке заглушить чувство вины, с каждой минутой охватывавшее его все больше. В горле першило, а в легких будто что-то скреблось, из-за чего голос спортсмена казался грубее, чем был на самом деле. – Почему с тобой было так легко? – вдруг вскинул глаза Костя, остановив машину на одном из светофоров – они уже почти подъехали к дому Игнатьевой.  Но в ответ Полина лишь звонко рассмеялась. В ее добрых, искренне любящих глазах читался ответ, лежавший совсем на поверхности, однако Костя будто не хотел замечать очевидного – ни в своем поведении, ни в том, что делала и говорила Аня. Спортсмен закрылся ото всех, решив, что так будет проще, однако вновь совершил ошибку. И теперь, когда нужно было признать собственную неправоту, укротив гордость, и попытаться как можно скорее исправить ситуацию, чтобы спасти все то хорошее, что еще осталось между партнерами, Воронцов почему-то отступил и сделал то, что было совсем нехарактерно для него: сдался, позволив всему идти своим чередом.  – Потому что ты никогда не любил меня так, как ее, – эти слова Полина произнесла так легко, будто с самого начала понимала, что происходило с Воронцовым, и оттого, услышав сказанное, тот только тяжело сглотнул. – У тебя никогда не стояло выбора между мной и спортом, потому что это всегда было об одном.  Пару долгих минут они просто молчали: бывшая фигуристка наблюдала за сменявшимися за окном картинами ночной Москвы, периодически бросая взгляд на Костю, который теперь томительно что-то обдумывал: его губы все еще были стянуты в тонкую полоску, а руки крепко сжимали руль – настолько, что поначалу Полине показалось, что на новой обивке скоро останутся следы. Все тело спортсмена казалось столь напряженным, словно он уже какое-то время жил на блокаде, которая теперь перестала действовать, оставив его один на один с ураганом боли и осознания собственного бессилия.  – Костя, – позвала наконец она, поворачиваясь к Воронцову, когда черный внедорожник свернул в знакомый двор. – Позволь себе чувствовать, иначе ты навсегда потеряешь ее.  Полина в последний раз трепетно, желая выразить все те чувства, которые испытывала, коснулась плеча бывшего партнера, чтобы показать, что Костя был не одинок и всегда мог обратиться к ней, найти поддержку, каким бы безразличным и холодным не казался в глазах других, потому как она знала: Воронцов как никто другой нуждался в заботе и любви, но не привык говорить об этом. Выросший без родителей, посвятивший всю жизнь профессиональному спорту, он добивался всего сам, рассчитывал исключительно на себя, иногда забывая о настоящих эмоциях, а потому Полина видела, как тяжело давалось ему все то, что происходило в их с Аней отношениях. И уже почти открыв дверь машины, она застыла, вдруг услышав тихое, надломленное: – Ты бы простила?  Не поворачивая головы, но сдержав грустную улыбку, Игнатьева ответила: – Не знаю, – честно призналась она. Вряд ли Полина смогла бы так легко забыть все, что сделал Костя за последние несколько недель, как жесток был по отношению к Ане, с каким упреком смотрел на нее несколькими часами ранее. – Но она любит тебя так сильно, поэтому у тебя еще есть шанс все исправить. Не упусти его.  Сказав это, Полина вышла из машины, оставляя бывшего партнера наедине с мыслями, пока в душе ее разгорался едва не потухший огонек надежды на то, что Костя еще мог все изменить, не потерять Аню – ту, что так стремительно вернула его к жизни и так же быстро лишила всякого желания чувствовать.