Лед внутри тебя

Аня провела в зале, казалось, уже тысячу часов за последние дни, но каждый раз возвращаться к элементам «на земле» без Кости было все сложнее. Фигуристке всегда тяжело давались силовые тренировки, несмотря на высокий уровень выносливости, развитый за годы в большом спорте, однако все это в последнее время усталость и однообразие скрашивал Воронцов со своими бесконечными шутками, веселыми ухмылками и дурацкими, совершенно детскими конкурсами – и несмотря на то, что в такие моменты Аня с улыбкой закатывала глаза, а затем с азартом принималась за очередной подход, желая опередить партнера, ей нравилось, потому что это отвлекало от рутины и придавало сил. Теперь же, когда она вновь оказалась одна, Преображенская вернулась к тому, что ей приходилось перебарывать себя, раз за разом закачивая мышцы и выполняя ненавистные упражнения – а ведь Костя каждый день придумывал что-то новое, находил где-то усложненные вариации и подначивал партнершу не расслабляться. Тяжело выдохнув и отложив в сторону гантели, Аня приподнялась, подтянув к груди ноги. Со лба стекал пот, а коленки дрожали от напряжения и нагрузки – фигуристка никогда не жалела себя, особенно сейчас, в отсутствие Кости, который, хоть и изнывался над ней на тренировках, все же следил за состоянием партнерши и ее пульсом, который сейчас явно был на пределе. Стянув с щиколоток небольшие утяжелители, она наконец встала – время было уже почти девять вечера, а потому нужно было собираться домой: Павел Александрович ясно дал понять, что не одобрял подобных дополнительных тренировок фигуристки, однако она все же каждый день задерживалась во дворце, чтобы немного улучшить физическую форму перед важными стартами: теперь, когда Воронцов не мог контролировать ее режим и диету, Аня хотела немного увеличить нагрузки. Едва Преображенская поднялась на ноги и собрала почти весь инвентарь, за дверью показался чей-то любопытный взгляд. Поначалу Аня подумала, что это очередные юниоры, которые интересовались тем, какой сумасшедший все еще тренировался в такое время, однако затем полоска теплого света из коридора стала шире, и перед фигуристкой предстала знакомая высокая фигура – фигура, видеть которую совершенно не хотелось и в отсутствие которой жилось намного спокойнее. – Нарушаешь правила? – в привычно раздражающей манере хмыкнул Алексей, сложив руки на груди и прижимаясь спиной к стене. Аня давно не видела Дементьева, а потому успела наивно понадеяться, что он закончил работать с группой Павла Александровича и впредь больше никогда не появится во дворце: программу спортсменам за столько времени он наверняка уже успел поставить, однако все еще почему-то был здесь, навязчиво приставая к Преображенской с глупыми вопросами. Потому она только легко вскинула бровь, стараясь не отвлекаться от скручивания коврика для растяжки и продолжая упрямо игнорировать присутствие Алексея. – Слышал, что Воронцова скоро выписывают, – будто не замечая отсутствия интереса со стороны бывшей ученицы, задумчиво произнес он. – Мне жаль, что все вышло вот так для вас обоих. Аня замерла: что он имел в виду, говоря подобное? Неужели очередные глупые слухи, о которых пару дней назад рассказывала что-то Алиса, действительно так быстро расползались по клубу, и теперь все были в курсе того, что произошло между партнерами? Фигуристка отставила коврик в сторону и наконец обернулась, бросив укоризненный взгляд в сторону Дементьева – в конце концов, даже если он и понял что-то, это его совершенно не касалось. – О чем ты? – спросила она, заметив, как в его глазах тут же сверкнул огонек. «Ну конечно, именно этого он и хотел», – пронеслось в мыслях спортсменки, стоило только довольной ухмылке появиться на губах Алексея. – Вы ведь расстались, – пристально всматриваясь в немного бледное лицо Ани, высказал он предположение, которое уже несколько дней тщательно пытался осознать и подтвердить, внимательно наблюдая за фигуристкой со стороны, но не оказываясь в ее поле зрения – знал, что Преображенская натягивала маску безразличия, стоило ему только появится рядом. – И, кажется мне, инициатором этого была не ты. Ане показалось, что дыхание перехватило, а сердце замерло – такими неожиданными и ранящими оказались эти слова. Она старалась не вспоминать случившееся в больнице, не думать о том, что ждало их дальше, а потому такое правдивое и оттого страшное предположение, произнесенное выжидающим, столь нахальным голосом буквально вывело ее из себя, выбило почву из-под ног и заставило все внутри кипеть от злости. Но лишь на секунду Аня потеряла годами выработанный контроль над собой, позволила растерянности промелькнуть в голубых глазах. В следующий миг брови Преображенской вновь нахмурились, а сама она вдруг весело улыбнулась: что ж, если ему хочется продолжать играть в бессмысленные игры, то в этот раз победа останется за Аней. – Боюсь, твоя мнимая проницательность подвела тебя и на этот раз, – пожала уставшими после тренировки плечами спортсменка. – О нет, нет, – еще больше убеждаясь в собственной правоте, рассмеялся Дементьев, делая несколько шагов навстречу Ане. – Я ведь знаю тебя лучше, чем ты сама – веришь ты в это или нет. Я вижу, как некомфортно тебе на льду без него, но ты боишься момента, когда Воронцов вернется, потому что понимаешь: как прежде уже не будет. Ты стремишься что-то кому-то доказать, но на деле просто пытаешься заглушить чувства. – Перестань, – прошипела Преображенская сквозь зубы – злость теперь одолевала ее. Какое он имел право делать подобные выводы, не зная всей ситуации? – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. – А твоя реакция говорит об обратном. Фигуристка хотела было возразить, но смелая мысль промелькнула в голове, и Аня остановилась, вскидывая подбородок – так, чтобы смотреть прямо в эти безобразно нахальные серые глаза, видеть каждую эмоцию, которую она вызовет тем, что скажет. Потому как Алексей должен был ответить за свои слова, начать наконец понимать, что больше он не был властен над ней, а его манипуляции не сработают – не с нынешней Преображенской: сильной, смелой, готовой бороться за себя и свои чувства даже в моменты, когда сил, кажется, и не осталось вовсе, а надежда на такое желанное счастье осталось где-то в коридорах ненавистной больницы. – Он не ты, Леша, чтобы уходить тогда, когда мир рушится, а все вокруг только с сочувствием смотрят, не в силах помочь. Аня с вызовом смотрела в серые глаза напротив, в которых на минуту промелькнуло что-то болезненно живое, забытое и, казалось, непривычное. Но Дементьев, внутри которого еще сильнее сжалось очерствевшее сердце, даже не дернулся, не повел бровью, словно был готов к подобному, хотя внутри чувствовал, как сильно задели его самолюбие слова фигуристки – долгие годы он оправдывал свой поступок тем, что у них никогда не было шанса на совместное будущее, а до следующей Олимпиады спортсменка бы просто не дотянула, если бы продолжила тренироваться в том режиме: нещадные часы на льду и в зале окончательно бы погубили суставы Ани, она наверняка получила бы еще несколько травм и в итоге так никогда бы и не завоевала золото, одержав оглушительное поражение – невозможное ни для себя, ни для тренера. – Ауч, – насмешливо хмыкнул он, а затем расправил плечи. – Давно ты не называла меня так – все Алексей да Алексей, будто я какой-то старик. – Ты никогда не изменишься, так ведь? Преображенская с грустным раздражением посмотрела в ответ, а затем, впечатав в грудь бывшего тренера скакалку, которую она сжимала все это время, Аня быстро направилась к выходу – на сегодня с нее хватит. Нужно было отвлечься от всего этого. И едва она переступила порог хореографического зала, как до слуха донеслось тихое, но очень твердое: – У нас ничего бы не вышло тогда, Аня, и ты это знаешь, – сжав кулаки, Алексей буквально выдавил из себя последние слова, чувствуя, как в груди разливалась отвратительная, забытая за годы тренерства горечь поражения за шаг до безоговорочной победы.

***

Аня почувствовала, как в очередной раз ее давно разбитое и множество раз ушибленное бедро вновь соприкоснулось с холодом льда. Перчатки насквозь промокли от бесконечных падений, а кожу саднило – фигуристка даже не хотела думать о том, что прямо сейчас творилось с ее ногой, обтянутой лишь тонкой тканью тренировочных лосин. Аня разочарованно стукнула кулаком об лед, проклиная себя в тысячный раз за то, что не взяла с собой специальные защитные шорты, которые мирно покоились где-то в куче одежды в ее комнате. К глазам подступали слезы: как же она устала! Костя был в больнице уже неделю, и с того дня они так ни разу больше и не виделись, не говорили. Аня продолжала тренироваться в одиночку, ожидая возвращения партнера на лед: Воронцова должны были выписать вечером, и уже завтра, по словам Павла Александровича, он собирался возобновить подготовку к стартам – в ближайшие пару дней только в зале, однако, она понимала, что это было ненадолго. Совсем скоро им с Костей вновь придется выйти вместе на арену, взявшись за руки и натянув на лица улыбки – будто ничего не случилось, будто все было по-прежнему, будто они были теми же. «Только вот по-прежнему никогда уже не будет», – тяжело выдохнула она, опуская голову на грудь. – Аня! – донесся из-за борта встревоженный голос Алисы, заставшей последнее, особенно болезненное падение подруги. Доронина выбежала на лед прямо в кроссовках – за столько лет, проведенных на этой площадке, она привыкла, что со спортсменами случалось многое, однако когда Аня перешла в группу Загорского, Алиса с тревогой и волнением за близкого человека стала наблюдать за новым этапом в жизни подруги: за всеми ее взлетами и радостями, за страшными падениями и страхами выполнения поддержек и подкрутов, за сложными отношениями между партнерами. И несмотря на трудности до недавнего времени Алисе казалось, что фигуристка все делала правильно – только вот авария Кости перечеркнула эту уверенность, не оставив от нее и следа. – Эй, – она коснулась совсем тонкого плеча Преображенской, – пора заканчивать. Все уже разошлись. Аня так и сидела в болезненно неестественной позе, поджав ушибленную ногу под себя и облокотившись руками на лед. Ладони, которые уже совсем не грела насквозь промокшая ткань перчаток, казалось, больше не жгло – слишком привычно было ощущение холода на кончиках пальцев. Алиса тяжело вздохнула: фигуристка будто не слышала ее, задумавшись о чем-то. Доронина опустилась напротив, прямо на колени, а затем поправила выбившиеся из небрежно завязанного хвоста пряди и обхватила лицо Ани. Ее голубые глаза были полны слез – слез бессилия, разочарования, страха, непонимания. В груди танцорши вдруг перестало биться сердце – такой разбитой выглядела подруга в тот момент. – Нютка, пожалуйста, – прошептала фигуристка, быстро снимая с себя теплую олимпийку с небольшими нашивками Федерации и спонсоров сборной и накидывая ее на дрожавшие то ли от слез, то ли от усталости плечи Ани. – Тебе нужно отдохнуть. Это того не стоит. Прижимая к себе обессиленное тело подруги, Алиса почувствовала, как та вдруг тихо всхлипнула, а затем шмыгнула носом. Аня редко плакала – Доронина вряд ли смогла бы загнуть хотя бы пять пальцев в попытках вспомнить, когда она в последний раз видела спортсменку со слезами на глазах. Преображенская всегда была полной ее противоположностью: в отличие от чрезмерно чувствительной, ранимой и легко выводимой на эмоции подруги, она умела сохранять лицо даже в детстве, когда обе фигуристки еще выступали в одиночном разряде. И если Алису до перехода в танцы тренеры часто упрекали за излишнюю эмоциональность, то Преображенская всегда славилась своей стойкостью и собранностью во время работы. И потому внезапные слезы, вызванные то ли сильным ударом, то ли потрясениями, о которых Аня почему-то предпочла умолчать, скрыв от подруги подробности произошедшего неделю назад в больнице, заставили Доронину не на шутку испугаться. – Идем, идем скорее, – она поднялась, утягивая за собой и фигуристку, чьи тонкие черные леггинсы были перепачканы в остатках льда. Аня плохо помнила, как они дошли до раздевалки: знакомый путь, казалось, утонул в пелене темноты и усталости. Только сидя на привычном месте в раздевалке в окружении собственных вещей, она заметила, что забыла надеть чехлы на лезвия коньков и шла прямо в них по прорезиненному покрытию. Тяжело вздохнув и осторожно опершись на деревянную перегородку, Преображенская поднялась, намереваясь вернуться на лед и забрать чехлы: лезвия и без того были заточены не лучшим образом, потому как обычно заточкой занимался Костя, раз в неделю относя коньки мастеру, но когда пришло время вновь точить лезвия, Аня обнаружила, что она совершенно не хочет никуда ехать, но и кататься на тупых она просто не могла – спортсменка привыкла всегда хорошо чувствовать ребра, чтобы правильно выполнять элементы скольжения и соблюдать технику прыжков и вращений. Поэтому добивать ситуацию совсем не хотелось – завтра она обязательно доедет до заточника. Наверное доедет. Если найдет в себе хоть немного сил. – Аня! Ты куда собралась? – голос Алисы, внезапно появившейся в дверях женской раздевалки вернул фигуристку в реальность. Она растеряно оглядела подругу, в руках которой были те самые чехлы, которые, как оказалось, успела в суете и спешке схватить Доронина каким-то привычным, рефлекторным движением, и бутылка с водой из стоявшего за углом автомата. Аня выдохнула, а затем, вернувшись назад к привычному месту, опустилась на скамейку и закрыла лицо руками. Ей бы очень хотелось заплакать или закричать, высказать всему миру свою боль, доказать Косте, что он поступил неправильно, что все это было несправедливо по отношению к тому, какие обещания они дали друг другу. И спортсменка была уверена, что слова партнера о чувствах к ней, каждое его прикосновение, редкие, но такие чувственные, пылкие ночи, проведенные в одной постели – что все это было искренним, правдивым, настоящим. Потому как невозможно было подделать такую нежность, нельзя было сыграть такую страсть, просто притвориться – да и чего ради это было делать? Нет, не мог Костя врать тогда, но почему-то делал это сейчас. Однако копаться в этом она не собиралась: он свой выбор сделал, а значит, на то была причина. Они давно уже не дети, а потому должны были отвечать за свои поступки и слова, нести ответственность. Но легче от этого осознания почему-то не становилось. – Поговори со мной, – тихо произнесла Алиса, опускаясь на такую же небольшую скамейку и отставляя бутылку в сторону. – Пожалуйста, Аня, нельзя ведь так. Преображенская подняла тусклые глаза, а затем выдохнула. Конечно, подруга была права. И фигуристке было по-настоящему стыдно за свое поведение в последние дни: она была такой хмурой и раздражительной, что вывести ее из себя совсем не стоило труда. Аня злилась, казалось, на все: на невнимательных новисов, слонявшихся по коридорам во время обеда и громко кричавших в спортивном зале, на пары, которые совсем не следили за тем, кто еще находился на льду, на таксистов, которые вечно приезжали не к тому входу дворца. Было тяжело сохранять спокойствие даже дома: этот сожалеющий взгляд матери Аня уже просто не могла выносить, а отец постоянно приставал с расспросами о состоянии Воронцова и возобновлении совместных тренировок. А потому фигуристка решила, что лучшим вариантом на ближайшее время будет просто оградиться ото всех, вновь нацепив на лицо маску холодного равнодушия, и продолжать упорно работать над восстановлением акселя и стабильностью более дорогих тройных прыжков – лутца и флипа, – которые они планировали поставить в программы. До аварии Кости. – Мы расстались. – Что? – поперхнулась Алиса, а глаза с густо прокрашенными черной тушью ресницами вмиг округлились. – Он сказал, что все это было ошибкой, – пожала плечами Аня, принимаясь расшнуровывать ботинки, чтобы наконец освободить гудящие после долгой тренировки ноги. Казалось, она забыла этим утром дома все: и защитные шорты, из-за отсутствия которых на ее бедре уже спустя пару часов будут красоваться огромные фиолетовые гематомы, и специальные силиконы для защиты ступней от мозолей. И теперь, прокатавшись четыре часа, полтора из которых она мучилась со злосчастным акселем, ноги спортсменки выглядели не лучшим образом и жутко болели. – Воронцов не мог так поступить, – все еще застыв от шока, непонимающе протестовала Доронина. В голове фигуристки не укладывалось, как Костя, с такой любовью и нежностью относившийся к Ане все это время, так упорно защищавший ее, заботившийся о ней, мог вот так просто изменить отношение к партнерше. – Это не похоже на него. – И тем не менее он это сделал, – Преображенская поджала большие пальцы ног, разминая их. Она говорила все так же спокойно – слишком много времени фигуристка провела тем же днем, обдумывая произошедшее, а затем решила, что больше никогда не вернется к этом, а потому теперь случившееся не вызывало в ней ничего, кроме пустой, глуховатой обиды, отзывавшейся легкими покалываниями внутри. Сожаление, злость на Костю, желание доказать ему, что он оказался неправ – все это прошло, постепенно испарилось, стало менее важным в тот момент, когда Аня отключила эмоции и стала той Преображенской, какой была когда-то: беспринципной, строгой, отстраненной и сосредоточенной исключительно на своей цели. Она не собиралась больше играть в любовь, не хотела даже слышать ничего о том, что они с партнером могли быть чем-то большим, не думала о том, как он и где – ее волновали только тренировки и олимпийское золото. По крайней мере, так ей хотелось думать.

***

Полина звонила и писала Ане всю неделю. Игнатьева искренне переживала за состояние фигуристки, видя, каким хмурым и угрюмым стал Воронцов после того разговора, содержание которого так и осталось неизвестным для окружающих, но вместе с тем казалось столь очевидным, что все просто предпочитали молчать. Спортсмен так не сказал никому ни слова о произошедшем – только Павел Александрович, с тоскливым разочарованием наблюдавший за тренировками спортсменки, догадывался, какое решение принял Костя. И был неприятно удивлен таким выбором, потому что знал: это не приведет ни к чему хорошему в итоге. Вновь и вновь Загорский смотрел на то, как Аня в отсутствие партнера в одиночестве скользила по огромной площадке, по привычке оттягивая правую руку назад, будто Костя как обычно ехал впереди, и раз за разом отрабатывала элементы, дорожки шагов и прогоняла отдельные куски программы, чтобы быть готовой к приближающемуся чемпионату Европы. Но такая картина не вызывала в душе тренера ничего, кроме глубокой печали, желания донести до фигуристов истину, которая для них до сих пор оставалась чем-то пугающим – отныне любые разговоры о чувствах были под негласным запретом. За те два дня, что Костя тренировался в зале, они с партнершей не обмолвились почти ни словом, встретившись всего раз, и даже всегда бодрая и жизнерадостная Виктория Андреевна заметила неладное не только в поведении спортсменов, но и в хореографии: движения стали резкими, обрывистыми, Аня часто одергивала партнера, когда тот сжимал ладони слишком сильно, а Костя постоянно упрекал фигуристку в излишней торопливости, исправлял, но сам допускал глупые ошибки, подумать о которых раньше не мог никто. Поэтому Раевская после первой же тренировки приняла решение все же дождаться выхода спортсмена на лед и отложила хореографию еще на какое-то время. Но как бы там ни было, момент, которого все они ждали – с тревогой, страхом, глухой обидой и необходимостью что-то доказать – настал: спустя десять дней отсутствия и ускоренного курса лечения Воронцов наконец вернулся к тренировкам на льду. Максим настоял на том, чтобы спортсмен катался исключительно в корсете и с поясничной фиксацией, чтобы нагрузка на позвоночник и грудной отдел распределялась равномерно, не навредила переломам, которые едва начали срастаться, и не усугубила прежнюю травму спины. Конечно, речи о серьезной подготовке в первые дни не шло: Мечников доходчиво и очень доступно объяснил рвавшемуся на лед Косте, чем могли закончится бездумные попытки восстановиться в кратчайшие сроки – если бы не скорый и такой важный чемпионат Европы, Максим не допустил бы того до тренировок еще как минимум пару недель. Поэтому речи о прыжках и сложных поддержках пока не шло – Воронцову нужно было оправиться, восстановить хореографию и скольжение и только потом заниматься парными элементами. – Нютка! – окликнула задумавшуюся Аню Алиса, подбегая сзади и приветственно обнимая подругу за плечи. – Ты чего так рано? Преображенская действительно приехала на каток на два часа раньше обычного, но сама не знала, зачем. Она понимала, что покататься до прихода Кости попросту не успеет: в ближайшие пару часов арена будет занята прокатом программ танцевальных пар, которые уже разминались в малом зале, весело о чем-то перешептываясь. Доронина, заметив подругу в коридоре, ведущем к выходу на лед, тут же бросила что-то Илье и направилась к фигуристке, чтобы выяснить, что случилось и что привело Аню сюда в такое раннее время. – Думала, успею немного раскататься перед приходом Кости, – пожала плечами она, чуть приподняв уголки губ. – Эй, – Алиса остановилась и заставила спортсменку обернуться, а затем тепло сжала бледную ладонь той. – Что бы между вами не произошло, он не позволит этому разрушить мечту, я уверена. Аня только горько усмехнулась, кивнув в ответ на слова подруги, а затем толкнула большую стеклянную дверь, ведущую на ледовую площадку: тягучее предвкушение скорости и приятного ветра разливалось внутри несмелым страхом и трепетом от встречи с партнером спустя столько дней – несмотря на произошедшее, спортсменке хотелось скорее начать работу, чтобы выйти на чемпионат Европы подготовленными и доказать всем, что они по праву могли претендовать на золото Олимпиады. Немногочисленные трибуны пустовали – было раннее утро, а потому даже танцоры, тренировавшиеся сегодня первыми, еще не толпились у входа, а размеренно собирались в хореографическом зале. Однако до слуха Преображенской вдруг донеслась негромкая, но очень знакомая музыка – в мыслях смутными картинками всплывали воспоминания, но Аня никак не могла понять, где и когда могла слышать эту мелодию и почему она казалась такой важной. Преображенская, оставив подругу чуть позади, быстрее направилась к бортику, чтобы разглядеть одинокую фигуру, быстро и моментами немного рвано передвигавшуюся по льду и тем не менее не лишенную пластики и эмоциональности. – Это что, Воронцов? – ошеломленно спросила тут же догнавшая фигуристку Алиса, удивленно всматриваясь в прозрачные защитные перегородки, что были установлены на всех аренах в целях безопасности – даже если хоккеисты на этом льду не тренировались. Аня, словно не слыша слов подруги, продолжала заворожено всматриваться в площадку: Костя буквально парил по арене, мощно отталкиваясь ребрами лезвий, отчего по помещению разносился приятный и такой привычный для всех фигуристов скрежет льда. Преображенская понятия не имела, как он вообще смог выйти и кататься так – будто ничего и не случилось вовсе: ни аварии, ни травм, ни почти двухнедельного отсутствия. Она видела, что некоторые движения партнера были немного скомканными, однако он, казалось, нисколько не потерял в уровне скольжения – дорожка шагов, которую закончил выполнять спортсмен, вышла техничной, что подметила даже Алиса, довольно сложившая руки на груди и внимательно сощурившая хитрые, чуть раскосые глаза. В следующий момент Костя развернулся спиной, набрав огромную скорость, и Аня с ужасом поняла: он заходил на прыжок. И пускай Воронцов сколько угодно говорил бы ей обидные, несправедливые вещи, придумывал что-то, пытался внушить им обоим, что все, что их связывало, было неправильным и ненастоящим, фигуристка и впредь никогда бы не перестала волноваться и переживать за него – особенно, если вспомнить, что спортсмена только вчера выписали из больницы с серьезной травмой. Ведь что бы ни произошло, он все еще оставался ее партнером – тем, без кого мечта маленькой Ани об олимпийской медали не смогла бы осуществиться. Фигуристка знала, что не будь этот сезон олимпийским, ни Максим, ни Павел Александрович никогда бы не дали Косте выйти на лед с трещинами в ребрах, и уж тем более не позволили бы ему прыгать или выполнять сложные поддержки, за которые теперь еще больше беспокоилась и сама Аня, однако глядя на то, с какой силой воли и уверенностью в каждом движении катался спортсмен, Преображенская надеялась на лучшее. Она шумно выдохнула, прикрыв глаза, стоило только лезвию Кости устойчиво впиться в лед – прыжок вышел не таким высоким и пролетным, как обычно, но и мысль о том, что партнер десять дней провел в больнице, не имея возможности выйти на арену, делала свое дело. Аня была рада, что Воронцов не потерял столь важные для них элементы, а значит, они могли уделить больше времени отработке программ – в особенности, страдавшей по части компонентов и уровней сложности произвольной, доезжать которую с каждой корректировкой от тренеров становилось все тяжелее, но вместе с тем приятнее. – Почему Воронцов катается под… лирику? – задумчиво спросила Алиса, подняв пылавшие интересом глаза на подругу, что завороженно любовалась скольжением фигуриста. – Это совсем на него не похоже – Наоборот, – улыбнулась в ответ на вопрос танцорши Аня, чувствуя, как забытое в суете переживаний и ссор тепло разлилось по телу вместе с приятной дрожью. – Это и есть настоящий Костя. Задумавшись, фигуристка не сразу заметила, что партнер вновь зашел на прыжок – на этот раз на тройной лутц. Они планировали прыгать его в короткой программе вместо сальхова, чтобы получить больше баллов и лучшую надбавку от судей – таков был план на чемпионат Европы, который должен был стать главным стартом сезона перед прокатами в Турине на Олимпийских играх. Преображенская, сама того не замечая, невольно поднесла ладонь к лицу, прижимая холодные и чуть дрожавшие пальцы к губам: она боялась даже думать о том, чем могло закончиться для партнера падение с элемента – слишком высокую высоту набрал он, замахнувшись будто на все четыре оборота. И в следующий момент до слуха спортсменок донесся громкий хлопок. Не устояв на ребре во время приземления, Костя все же потерял равновесие и упал на бок, рискуя сильно удариться. Аня вдруг услышала тихий испуг позади, а затем бросилась на арену прямо в кроссовках. Откинув коньки, которые она все это время сжимала в руках, в сторону, куда-то на скамейку, фигуристка неслась по скользкому льду, игнорируя крики Алисы о том, что это небезопасно – слишком сильным был страх за то, что партнер мог повредить что-то еще или – она боялась даже думать об этом – все же сломал с переменным успехом заживавшие ребра, которые наверняка все еще болели и доставляли дискомфорт. – Костя! – позвала она спортсмена, который растянулся на льду, с какой-то глупой и совершенно бестолковой улыбкой глядя в потолок, украшенный деревянными подпорками и множеством пестрых самодельных флажков. – Костя, ты меня слышишь? Он вдруг приподнялся на локтях, чуть потирая слегка ушибленную спину, а затем с довольной ухмылкой взглянул на обеспокоенную и слегка растрепанную партнершу, которая опустилась на колени рядом с ним. Воронцов, впервые за долгие десять дней вновь вот так столкнувшийся с этими ярко-голубыми глазами, полными искренних эмоций и переживаний, едва не потерял дар речи – такой невероятно красивой и такой нужной была Аня, что перехватывало дыхание. – Я в порядке, – прохрипел он, сам не зная, почему – еще пятнадцать минут назад с голосом все было хорошо, но стоило только увидеть фигуристку, как вся уверенность в правильности того злополучного решения окончательно рассеялась. Только вот на месте, где когда-то было сердце, теперь зияла пустота. – Ты не ушибся? – Пустяки, – покачал головой он, все еще не в силах оторвать взгляда от раскрасневшегося от легкой прохлады арены лица. Он любовался ее веснушками, рассыпанными по белоснежным щекам, розовыми губами, вкус которых он мог вспомнить и сейчас, этими забавными, вечно выбивавшимися из хвоста прядками, что спадали на лоб – Костя готов был поклясться, что в жизни не видел девушки красивее и нежнее. Он тяжело сглотнул, а затем наконец ловко встал и протянул партнерше руку, чтобы Аня не ушиблась, не потеряла равновесие в скользких кроссовках. И тут Преображенская поняла, где слышала эту песню: Костя часто включал ее, пока они ехали по ночной Москве после тренировок. Спортсмен как-то раз признался, что «Prime Circle» были его любимой группой, и среди всех громких и «типично рокерских», как он их назвал, текстов, этот был самым лиричным, и оттого так запал в душу Воронцова. Воспоминания о бесчисленных вечерах, когда он неизменно подвозил ее домой, провожая до двери подъезда, а затем так заботливо, но очень уверенно целовал на прощанье, заставили ноги чуть подкоситься, а потому Аня крепче сжала чуть влажную ото льда ладонь спортсмена, который продолжал неотрывно вглядываться в ее лицо. – Ты не сняла его, – с необходимым облегчением выдохнул спортсмен, сглотнув вязкий ком в горле. На шее партнерши, выбившись из-под ткани темно-синего лонгслива, виднелся подаренный Костей кулон. Аня грустно улыбнулась одними только уголками губ: она хотела, но так и не решилась. В тот день, когда фигуристка, словно не видя и не слыша ничего вокруг, покинула больницу, буквально физически ощущая на себе взгляд сосредоточенных, но таких чужих, отныне незнакомых зеленых глаз из окна палаты, Преображенская со злостью отбросила подаренный кулон, едва не сломав замочек цепочки – ярость и непонимание охватывали ее. Она долго пыталась прийти в себя, так и не рассказала родителям правду – хотя они, казалось, и без того все понимали, – но верить в то, что для них с Костей все закончится вот так, не хотелось. Да и не смогла бы она иначе: засыпать, зная, что впредь она не имела никакого права на его прикосновения вне льда, что он больше не дотронется до ее губ, не пожелает спокойной ночи, что она больше никогда не уснет в его теплых и крепких объятиях, было невыносимо. Но еще более страшным было осознание того, что это, должно быть, был последний сезон в спорте для обоих: Костю давно беспокоила травма спины, типичная для всех фигуристов, катавшихся в паре, а периодически простреливающее колено не давало Ане желаемой продолжительной стабильности в прыжковых элементах и выбросах. – Почему ты не в корсете? – вдруг заметила фигуристка, возвращаясь в реальность и будто неловко одергивая руку под напором пристального взгляда зеленых глаз. – Прошу, давай без нотаций – я уже успел наслушаться их от врачей и Павла Александровича, – так же быстро переменившись в лице, хмыкнул Костя. – Аня! – Алиса, прервавшая возражения фигуристки, которые та намеревалась высказать, спешно помахала спортсменам рукой. – Если кто-то увидит, что ты вышла на лед вот так, тебе конец. Давай скорее сюда! Преображенская, вспомнив, что она направилась на арену прямо после недолгой разминки и планировала переобуться здесь, перед выходом на каток, тут же направилась к бортику – ей действительно меньше всего хотелось ругаться с кем-то из персонала ледового дворца или обсуждать незнание базовой техники безопасности с тренерами, которые могли застать фигуристку в таком виде. Тем более что время танцоров вот-вот должно было начаться, и спортсмены уже наверняка начинали собираться где-то рядом со льдом. – Тебя это тоже касается, Воронцов, – бросила Аня партнеру, не оборачиваясь и даже спиной чувствуя, как тот закатил глаза – так по-детски, в привычной ему манере. – Кажется, корсет тебе нельзя снимать еще как минимум пару недель. – Но это не избавит тебя от моей компании, – галантно пропуская партнершу вперед, Костя приоткрыл дверцу ледовой арены, встретившись со смеющимися глазами Алисы.

***

Они тренировались вместе вот уже почти неделю, однако Павел Александрович так и не дал разрешение на отработку серьезных элементов, ссылаясь на медицинское заключение Мечникова, несмотря на то, что динамика восстановления Кости была положительная: за две недели от перелома ребер почти не осталось и следа, и только небольшие трещины и периодический дискомфорт в груди напоминали о полученной недавно травме. До вылета на чемпионат Европы оставалось совсем немного времени, а потому Аня начинала искренне волноваться: ни стабильного подкрута на четвертый уровень и плюсы от судей, ни отлаженных поддержек со сложным сходом не было – в последний раз они катали программы полностью почти месяц назад, что не могло не сказаться на качестве технических элементов. Да и заниматься одним только скольжением было утомительно: начинала злиться даже всегда спокойная и сосредоточенная в работе Аня, что говорить о Воронцове, который уже, казалось, терял терпение, глядя на то, как партнерша, приезжавшая на час раньше, в одиночку отрабатывала прыжки – фигуристка все еще надеялась, что они смогут заменить сальхов на лутц в короткой программе, хотя и понимала, насколько опасно это было для здоровья партнера. В один из таких дней спортсмен, вновь услышавший отрицательный ответ на вопрос о возможности возвращения к полноценным тренировкам, едва смог сохранить спокойствие и рациональный подход к работе, каким всегда славился среди коллег по сборной – и только Павел Александрович и партнерша знали, каким вспыльчивым на самом деле мог быть Костя, если дело касалось чего-то важного, волновавшего его. – Сколько еще мы будем тянуть время, которого и так нет? – раздраженно бросил он Загорскому, который вместе с Викторией Андреевной в привычно сосредоточенной манере наблюдал за тренировкой спортсменов. – Сколько потребуется, – ровно произнес мужчина, не отрывая взгляда от других учеников, которые в тот момент занимались отработкой тодеса. – Это вопрос не только твоего здоровья, Константин, и я не дам разрешения на такой риск. Конечно, Воронцов понимал это: одно неверное движение, резкая боль в ребрах или прострел в ушибленной пояснице, недостаточная сила толчка на выбросе – все это могло стоить здоровья не только ему, но и Ане. А рисковать, когда дело касалось партнерши, Костя не смел, ведь даже при условии, что он почти всегда мог быстро среагировать и перенести удар на себя, от падений с выбросов защитить фигуристку было невозможно – оставалось лишь смотреть, как из-за неверного движения Аня падала на лед, и проклинать собственную беспомощность. – Три дня. Больше просто нельзя, – наконец выдохнул Костя, собирая в кулак оставшуюся трезвость ума. – Если Мечников допустит тебя до полноценных тренировок, – добавил Павел Александрович, чуть сощуривая глаза, когда Аня в очередной раз за последние двадцать минут выехала безупречный тройной лутц. Виктория Андреевна, с улыбкой глядя на ученицу, радостно захлопала в ладоши: наконец Преображенская, сумев отодвинуть переживания и тревоги на второй план, каталась так же безукоризненно, как и месяц назад. – Ты нужен ей в лучшей форме, Константин, а потому не торопись. Кивнув в ответ на слова тренера, Воронцов вышел с арены. Их тренировка закончилась уже давно, но он захотел остаться, чтобы посмотреть на индивидуальную работу Загорского с Аней – они вот уже какое-то время занимались стабильностью фигуристки в прыжках, что непременно должно было улучшить и позицию выезда на выбросах. Раздумывая над тем, что еще он мог сделать для них с Аней сейчас, спортсмен вдруг вспомнил недавний разговор с Максимом о том, что перед льдом можно было постепенно начинать вводить недолгие разминки парных элементов – двойные подкрутки и выбросы, туры и прыжки на полу. И потому, решив, что он немедленно должен сообщить об этом партнерше, Костя направился в женскую раздевалку – Аня уже должна была закончить. И он оказался прав: все еще тяжело дыша, спортсменка сидела, облокотившись на деревянную спинку специальной скамейки с встроенными полками и вешалками, а ноги ее были вытянуты. Коньки все еще оставались зашнурованы, а на ботинках проявлялись редкие капельки, оставшиеся после прыжков – лед часто отлетал в стороны во время приземлений. – Отличный лутц, – улыбнулся Костя, подходя ближе и опускаясь на такую же скамейку напротив. Партнерша благодарно, но немного вымучено кивнула в ответ, словно что-то сильно беспокоило ее и не давало переключить сознание. Обычно такие ощущения были присущи спортсменам с травмами – обострившимися или едва полученными, – однако Воронцов не мог понять, в чем на самом деле было дело: на льду Аня выглядела вполне нормально, и никакого намека на боль в колене или плече не было, а других травм у фигуристки не было. Не было ли? – Эй, – тихо позвал он, чуть наклоняя голову и внимательно вглядываясь в напряженные черты партнерши, – ты в порядке? – Да, – Аня быстро изменилась в лице, а затем откинула со лба выбившиеся прядки волос, поспешив оправдаться: – Просто устала. Она подтянула к себе гудящие ноги, однако все еще оставалась в коньках, отчего-то не планируя их снимать. Костя нахмурился: он прекрасно знал, как хотелось всегда побыстрее снять теснящие стопы ботинки, размять затекшие после многочасовых тренировок пальцы и просто позволить себе отдохнуть. Тем более, что уже через час их вновь ждал выход на лед – второй, но не последний за день. Воронцову самому не терпелось поскорее сменить пусть и раскатанные и идеально сидевшие по стопе коньки на что-то более удобное, а потому он не понимал, чего ждала Аня – не могла же она, в конце концов, стесняться: они тысячу раз переодевались в одной раздевалке. – Позволишь? – Костя наклонился, чтобы приподнять ногу партнерши и помочь ей снять ботинки – бывали моменты, когда она, лукаво улыбаясь на такое проявление заботы, все же поддавалась и позволяла партнеру после выступлений или коротких тренировок поухаживать за ней таким образом. Но в ответ на это сейчас Аня только как-то неестественно резко дернулась, поджимая облаченные в коньки стопы под скамейку, чем вызвала еще большее непонимание со стороны спортсмена. – Аня? – Все в порядке, правда, – поспешила оправдаться она, скомкано улыбнувшись. – Поверь, ты не хочешь видеть мои ноги после трех часов льда. Костя хмыкнул в ответ, покачав головой: значит, все же смущалась странности в их отношениях, не приняла до конца произошедшее и не знала, как вести себя. И несмотря на то, что Воронцов помнил, как несколько раз за последний месяц после очередной вечерней тренировки в зале, пока Аня была на льду, он возвращался чуть раньше, чтобы успеть застать ее в раздевалке и помочь расшнуровать обувь, пока партнерша пыталась выровнять дыхание и восстановиться после очередной не самой удачной попытки прыгнуть тройной аксель, теперь же спортсмен прекрасно понимал ее желание побыть в одиночестве. Костя хотел было напомнить, что ему не впервой ухаживать за фигуристкой таким образом, однако вовремя одернул себя: имел ли он право на подобное, когда сам разрушил то, что они оба так долго и трепетно взращивали в своих сердцах? – Тогда я пойду. Жду тебя в кафетерии? – Я договорилась с Алисой, прости, – смущенно пожала плечами Аня. Она не любила врать кому-либо, а Косте – тем более, однако видеть его и понимать, что они должны были и дальше делать вид, что все в порядке, было еще более невыносимо.

***

После второй ледовой тренировки Костя с улыбкой заявил, что Максим наконец дал добро на то, чтобы выполнять элементы «на земле» в спокойном темпе, и потому вечером их ждала еще и небольшая отработка в зале, что не могло не радовать обоих спортсменов. Однако сначала их ждала короткая передышка: обычно этот полуторачасовой перерыв в конце дня они проводили вместе, гуляли по небольшому парку, что находился рядом с дворцом спорта, однако теперь Воронцов не был уверен, что Аня согласится, и он прекрасно мог понять ее, несмотря на то, что сердце отчаянно билось каждый раз, когда он встречался с этими небесно-голубыми глазами взглядом и не видел прежних чувств. И все же он должен был держаться на расстоянии, не переходить черту, которую сам же и нарисовал, а потому, коротко кивнув Ане, которая направилась в раздевалку, он натянул черные чехлы на лезвия, а затем, оглянувшись, чтобы накинуть кофту на плечи, заметил, что партнерша оставила на скамейке перчатки. Улыбнувшись ее удивительной рассеянности, которая касалась всего, кроме спорта, Костя решил, что занесет их, как только переоденется – ноги горели после проката произвольной программы: пусть они выполняли все технические элементы лишь в один оборот, отрабатывая в основном скольжение, легкие танцорские поддержки и вращения, нельзя было сказать, что после долгого перерыва влиться в привычный тренировочный темп оказалось так же легко, как Воронцов думал. Постучавшись в приоткрытую дверь женской раздевалки спустя двадцать минут, Костя вошел внутрь. Как он и думал, внутри никого не оказалось: лишь в спешке оставленные вещи, разбросанные повсюду коньки и бесчисленное количество бутыльков с лаком для волос и гелем для укладки. Спортсмен хмыкнул беспорядку, царившему во время перерыва у девушек, которые торопились отдохнуть и хоть немного развеяться перед последней, вечерней тренировкой, и подошел к месту Ани, чтобы положить туда забытые перчатки. Однако наткнулся на раскрытую спортивную сумку и оставленный рядом телефон – значит, Преображенская еще была здесь и все-таки никуда не ушла. Прислушавшись, Костя улыбнулся своим мыслям: за дверью душевой шумела вода. Как и несколько часов назад, он опустился на пустовавшее теперь место напротив: сам не зная, зачем, Костя хотел дождаться, когда партнерша выйдет. Он так давно не видел ее такой: расслабленной, с небрежно собранными на макушке волосами, закутанную в одно лишь полотенце. Воронцов вспомнил тот последний вечер, что они провели вместе у него в квартире: долго смеясь, Аня так и не смогла выгнать партнера из ванной, а потому принимать душ им пришлось вместе, что оказалось почти непосильной задачей для обоих. И Костя отлично помнил раскрасневшиеся щеки спортсменки, ее тонкие плечи и выступающие ключицы, почти физически чувствовал запах ее шампуня, бутылек которого до сих пор так и стоял в его ванной вместе с другими средствами, которые он все никак не решался убрать, будто намеренно делая себе больно и напоминая о цене выбора. А потому, упрекая себя за эту глупую идею, Костя быстро поднялся, пока Аня не застала его: он не должен был оставаться здесь. Он мог делать так раньше, ведь имел на это полное право – тогда, когда Преображенская была его по-настоящему, но только не теперь. Тяжело вздохнув, он осторожно положил черные и уже почти протертые с внутренней стороны перчатки на сумку партнерши, собираясь выйти на улицу, чтобы отогнать от себя подобные мысли и немного развеяться, как вдруг заметил свежие бордовые разводы на стоявших возле скамейки коньках Ани. Присмотревшись, он поднял один из ботинок: на специальной белой подушечке коньков, что позволяла смягчить напряжение на ноги во время приседа во вращениях, виднелись еще не высохшие пятнышки крови. Вспомнив странное поведение Преображенской с утра, Костя раздраженно положил коньки на место. Он не мог понять, почему партнерша не сказала о том, что стерла ноги, ведь они могли бы придумать что-то – в конце концов, у каждого фигуриста всегда были в запасе силиконовые накладки, которые на все тренировки надевала и Аня, чтобы смягчить трение после многочасовой работы на льду в плотно прилегающих к стопам ботинках. Внутри нарастала злость: что за глупые, абсолютно детские поступки? Зачем нужно калечить себя, притворяясь, что все в порядке? – Костя? – он не услышал, как дверь душевой открылась, и оттуда вышла партнерша, а потому задумчиво повернул темную макушку в сторону фигуристки. Аня стояла в одном лишь полотенце, а на ее плечи стекали капельки воды – кончики волос оставались влажными после принятия такого необходимого после бесчисленных часов тренировок душа. На лице ее читалось искреннее удивление и растерянность, отчего фигуристка еще сильнее сжала край полотенца, несмотря на то, что была уверена, что оно не спадет: она не ощущала ни капли смущения – скорее была в недоумении от того, что видела Костю в женской раздевалке уже второй раз за этот бесконечно долгий день. – Что ты здесь делаешь? – она оглянулась в поисках кого-то еще, однако быстро поняла, что все спортсменки давно разбежались кто куда, не желая терять ни минуты драгоценного отдыха. – Объяснишь? – в привычной манере спросил Воронцов, игнорируя вопрос партнерши. Голос его был похож на тот, что Аня слышала тогда в больнице: стальной, резкий, без капли понимания и привычной когда-то нежности. Фигуристка вопросительно вскинула бровь – Преображенская привыкла к таким частым перепадам настроения партнера, однако нельзя было сказать, что была к ним готова даже спустя столько месяцев совместной работы. В ответ Костя лишь кивнул на небрежно оставленные возле скамейки коньки. Аня тяжело вздохнула и прикрыла уставшие глаза. Когда-то они уже ругались из-за этого, однако сейчас она действительно не видела ничего особенного или страшного в произошедшем. Да и мысль о том, что Воронцов зачем-то зашел в раздевалку, все еще не давала покоя: какая-то причина привела его сюда и заставила дождаться партнершу. – Для начала ответь на вопрос: что ты здесь делаешь? – спокойно отозвалась она, сложив руки на груди и облокотившись на дверной косяк душевой. Подходить ближе к партнеру почему-то совершенно не хотелось. – Зашел отдать тебе это, – он помахал забытыми на льду перчатками, а затем положил их на прежнее место. – А теперь объясни, как ты вообще каталась столько времени? Аня понимала, что он злился – как и всегда, когда дело касалось ее здоровья. Но злость эта была вызвана вовсе не тем, что Костя увидел ее коньки, а тем, что не смог заметить этого раньше, не придал значения ее поведению утром – это читалось по глазам. Фигуристка только покачала головой: конечно, она понимала его. Привыкший контролировать все и всех, Воронцов последнюю неделю чувствовал себя отвратительно из-за невозможности тренироваться в полную силу, легко выходил из себя, часто язвил и совершенно точно был в подавленном настроении из-за всего, что произошло между ними. И последнее, признаться, отзывалось где-то в глубине души Ани – значит, ему все же было не все равно на нее. Как и сейчас, несмотря на то, что ничего особенно страшного не произошло: Костя злился на себя, по привычке брал излишнюю ответственность. – За столько лет в большом спорте ты ни разу не натирал ноги? – шутливо спросила спортсменка, с интересом наблюдая за тем, как менялись эмоции на лице партнера. Ане действительно хотелось немного поиздеваться – должна ведь она была хоть как-то расплатиться за то, что сделал с ней – с ними – Воронцов. – Почему не остановилась? Не сказала? – непонимающе отозвался Костя, еще больше нахмурив темные брови. – Потому что это пустяк. – Пустяк, Аня, это порвать новые леггинсы о лезвия, а я говорю о твоем здоровье! Он взмахнул руками: неужели она и правда не понимала, что было не так? Откуда в ней только эта неискоренимая, отвратительно-героическая привычка терпеть вопреки всему, Костя так и не смог понять даже за долгие месяцы совместных тренировок. – О моем здоровье буду беспокоиться я и врачи, а тебя это теперь не касается, не думаешь? – непроизвольно и слишком эмоционально вырвалось у нее. И только увидев округлившиеся глаза Кости, фигуристка поняла, что только что сказала. Лицо Воронцова вмиг поменялось, слегка осунувшиеся за время в больнице скулы напряглись, а сильные руки сжались в кулаки. Аня была так зла на него все это время, так долго хотела высказать все, что копилось все эти дни внутри, однако совершенно точно не намеревалась говорить ничего подобного в действительности – не потому что боялась, а потому что знала, как сильно это могло ранить, как надолго могло врезаться в память горькой обидой. – Я принесу тебе свои силиконы и пластырь, – будто чужим, отстраненно-безразличным голосом произнес Воронцов, все еще напряженно сжимая губы. Он быстро вышел – казалось, даже вылетел – в коридор, а потому Аня не успела сказать ни слова в свое оправдание. Да и незачем было: когда-то это все равно бы всплыло, они как обычно наговорили бы друг другу тысячу обидных слов, а потом долго винили себя, не зная, как исправить ситуацию. И теперь эта ноша легла тяжким грузом на уставшие плечи спортсменки. Аня горько выдохнула, поправила влажные волосы и покачала головой. На душе было отвратительно холодно: почему они вели себя так? Почему не позволяли себе наконец стать счастливыми, просто любить, не беспокоясь о мнении других? Но ответ нашелся столь же быстро – потому как они оба были великими спортсменами, главной целью которых всегда было золото Олимпийских игр и блистательная карьера. Ведь именно такова цена славы и высоких достижений – никто не гарантирует тебе счастье, лишь успех и признание, добытый многочасовыми тренировками и бесконечно огромной силой воли. Преображенская знала, что Костя должен был вернуться совсем скоро, а потому не хотела, чтобы он вновь застал ее в таком виде: не скрытая даже тонким слоем одежды, Аня чувствовала себя совершенно беззащитной перед грозным взглядом проницательных зеленых глаз. Она быстро откинула полотенце и натянула белый спортивный лонгслив, а затем – шорты для занятий в зале: Воронцову ведь удалось убедить Максима разрешить им хотя бы «сухие» тренировки. Но не успела она надеть кроссовки, как в дверях вновь показался спортсмен. Он осторожно постучал, заметив, что Аня закрыла дверь, а затем, услышав тихое «Входи», прошел в помещение. – Прости, я не хотела говорить этого, – извинилась фигуристка, с благодарностью перенимая силиконовые накладки и небольшой моток пластыря, который – она помнила – всегда носил в сумке партнер. – Ты не сказала ничего, что не являлось бы правдой, – пожал плечами Костя, с грустью приподнимая уголки губ. Преображенская опустила взгляд: хотелось просто обнять его, как и раньше, будто между ними не было той стены, холодной и непреодолимо высокой, будто все могло быть хорошо – хотя бы со стороны, хотя бы для окружающих. Костя уже собрался уходить, но вдруг услышал тихое, немного неуверенное, но такое знакомое: – Я забыла их дома, – Аня слегка взмахнула силиконами, привлекая внимание партнера, а затем продолжила, сама не понимая, почему вдруг ей так захотелось поделиться с ним этим: – Проспала, потому что долго не могла уснуть вчера, и собиралась в жуткой спешке. А пластыри как на зло не помогают – даже с ними все ноги в кровь стерла. Воронцов чуть сощурил внимательные глаза, а затем вдруг подошел ближе. Он с каким-то нечитаемым выражением вгляделся в лицо партнерши, а затем спокойно кивнул на скамейку в немой просьбе присесть. Когда Аня, чье сердце вдруг забилось с новой силой, опустилась на деревянную лавочку, Костя сделал то, чего она совершенно не ожидала: он присел на корточки рядом, после чего осторожным, легким движением коснулся ее голени. Подняв взгляд, в котором читался выжидающий вопрос, Воронцов дождался, пока спортсменка даст согласие, а затем чуть развернул голеностоп Ани. Увидев, какие на самом деле болезненные мозоли натерла партнерша, Костя недовольно вздохнул, но ничего так и не сказал – только молча взял протянутый пластырь и принялся тщательно и крепко, но при этом очень заботливо заклеивать место, которое стерла коньками Аня. Откинув голову на деревянную спинку, фигуристка старалась выровнять дыхание и успокоить колотившееся в груди сердце, унять бесконечную тревогу, болью разливавшуюся внутри. Она вглядывалась в белоснежный потолок, на котором пятнами размывались многочисленные лампочки – на глаза наворачивались слезы усталости и несправедливой обиды за все произошедшее с ними. Преображенская, сглотнув болезненный ком отчаяния, поджала губы, а затем все же спросила едва слышным, дрожащим голосом то, что вот уже долгие дни мучило ее: – Почему все так? – она почувствовала, как замерла на мгновенье рука Кости, поддерживавшая ее за щиколотку, стоило ему услышать эти слова. – Разве не может быть иначе? Надежно закрепив пластырь и отложив в сторону моток, спортсмен быстро поднялся. Не глядя по сторонам и не поднимая глаз на партнершу, все еще смотревшую куда-то вдаль, будто сквозь него, Костя направился к выходу. Внутри болью отзывалась пустота – то немногое, что осталось от его еще недавно пылавшего любовью и желанной мечтой сердца. И страшнее всего было осознавать, что он, кажется, совершил главную ошибку в жизни, добровольно отказавшись от той, что готова была на все ради него. – Береги себя, ладно? – не оглядываясь, произнес он, а затем закрыл за собой дверь. По щеке Ани скатилась слеза – обжигающе горькая, не приносящая ничего, кроме боли, а сердце пропустило удар. На секунду показалось, словно Костя прощался с ней навсегда.