Лед внутри тебя

– О чем ты говоришь? – Костя нервно и отрывисто усмехнулся, услышав сказанное. Он был готов к тому, что Аня будет переживать из-за падения, винить себя, что, возможно, им обоим придется очень постараться, чтобы вернуться в прежнюю форму – и речь вовсе не о физической подготовке. Но думать о том, что она предложит ему встать в пару с другой спортсменкой… это не укладывалось в голове. – Я не собираюсь менять партнершу, потому что ты самая сильная фигуристка из всех, кого я знаю, Аня, – в зеленых глазах его отражалась обида, смешанная с досадной опустошенностью. Воронцова больно задело намерение Ани уйти из спорта вот так – в самом начале их пути, после первого же поражения, даже не дав шанса на то, чтобы в полной мере показать себя. – Я катаюсь с двукратной чемпионкой мира, а ты предлагаешь найти… кого-то еще? Аня прикрыла глаза, откидывая раскалывающуюся от мигрени голову на мягкую спинку просторной кровати, и тяжело выдохнула. Она сидела, прижав колени к груди и спрятав ладони в длинные рукава Костиной кофты, пока он ошеломленно разглядывал ее лицо. Внутри была только пустота и горечь, оставленная еще не до конца стлевшим желанием продолжать кататься, доказывая миру, что она – хорошая фигуристка, достойная представлять страну на международных стартах и забирать награду за наградой. – Я больше не хочу обсуждать подобное, ясно? – неожиданно отрывисто и грубо произнес Воронцов, поднимаясь на ноги и направляясь к выходу громкими размашистыми шагами. Ему нужно было обдумать все, что успела наговорить Аня в порыве эмоций после неудачного проката. Нужно было рассказать об этом Павлу Александровичу, чтобы тренер поговорил с партнершей в случае, если она, упертая и вбившая себе в голову мысль о том, что ее карьера в спорте должна была закончится на том чемпионате Европы, не захочет больше слушать Костю. Нужно было остыть, чтобы мыслить разумно и рационально, иначе еще одно слово, и он точно потеряет контроль, не в силах больше сдерживать себя после столь насыщенного дня, и вновь наговорит Ане обидных, ранящих глупостей, а потом будет корить себя за несдержанность и вспыльчивость, пытаясь подобрать верные слова для извинений. Им обоим нужно было время, которого почти не оставалось. – Ты не хочешь меня услышать, Костя! – так же неожиданно, пронзительно вскрикнула Преображенская, привставая на кровати. Опершись на колени, она эмоционально развела руки, указывая пальцем на партнера, который на секунду опешил от подобного заявления. Чувства настолько обуяли ее, что фигуристка забыла о боли в колене, на которое был приклеен бежевый тейп – Максим хотел удостовериться, что суставы и связки фигуристки будут в порядке. – Это я-то не хочу тебя услышать? – он разъяренно сверкнул казавшимися черными в полумраке комнаты глазами и нахмурил брови, отчего Ане стало не по себе. – Да я только и делаю, что прислушиваюсь к тебе: на тренировках, репетициях, этих глупых прогулках в парке, на которые ты каждый день таскаешь меня! – Глупых прогулках? Серьезно? – рассмеялась Аня. Она и подумать не могла, что Костя воспринимает ее попытки сблизиться и лучше узнать друг друга, как пустую трату времени, которое они, по его мнению, конечно, могли бы провести в зале за работой вместо того, чтобы наматывать круги по набережной. – Тогда какого черта ты ни разу за все это время не сказал, что тебе не нужно все это? – Потому что мне нужно! – он с какой-то совершенно не свойственной ему нервозностью и оживлением развел руками, а затем вдруг неожиданно оказался почти рядом, глядя на партнершу сверху вниз и добавляя уже спокойнее: – Мне нужна ты, как ты не поймешь? Аня горько усмехнулась, а затем устало потерла переносицу, закрывая ладонью лицо. Веки казались такими тяжелыми, что она вот-вот была готова сомкнуть их, только бы не чувствовать этого давления, отдававшего болезненной трелью в виски. В голове одна за другой проносились мысли о том, что она совершала ошибку, но разум твердил, что это был единственно верный выход. Нужно было признать свою слабость раньше, послушать Захарову, которая долгие недели твердила Ане, что травма лишила ее возможности состязаться на международных стартах и не оказываться при этом где-то в конце, на последних, позорных строчках рейтинга среди таких же безрассудных глупцов, как она сама. Нужно было уйти достойно, а не тащить за собой еще и Костю, мечта которого еще могла бы осуществиться, не будь он таким упрямым. – Тебе нужна медаль, а со мной ты ее никогда не получишь. – Да плевать я хотел на эту медаль! Воронцов сделал еще один размашистый, быстрый шаг, оказываясь в миллиметре от Ани. Она с изумлением и каким-то болезненным ужасом смотрела на партнера, пытаясь понять смысл его последних слов. Эмоции с такой скоростью сменялись на ее лице, что Косте захотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы она перестала наконец думать о том, что уже давно перестало быть его главной мечтой, отошло на второй план в тот момент, когда в его жизни появилась эта несносная, упрямая фигуристка, привнесшая в серые будни дворца свет и веселье, заливистых смех, доносившийся теперь из коридоров с утра. – Что ты такое говоришь… – прошептала одними губами Аня, чьи светлые глаза наполнились слезами и суетливо бегали по лицу партнера в поисках разгадки, причины такого странного поведения, ведь ни один спортсмен в здравом уме не решился бы сказать подобные слова. А Костя тем более. – Я говорю, что мне нужна ты, – в его взгляде, всегда серьезном и сосредоточенном, мелькнуло что-то, что заставило ее поддаться странному порыву, потянуться вперед, повинуясь отчаянному желанию коснуться партнера, вновь почувствовать ставшее родным за месяцы совместных тренировок тепло его кожи. Костя одним быстрым и уверенным движением прижал Преображенскую к себе, чуть приподнимая ее за талию и заставляя партнершу по привычке ухватиться за его шею, а затем, с нежностью смахнув с лица мешающуюся прядь светлых волос, жадно поцеловал Аню. Она слышала, как билось его разгоряченное сердце, потому как ее собственное стучало с такой же силой – в бешеном, надрывном ритме, вот-вот наравясь вырваться из груди, но не могла ничего сделать: они оба так отчаянно желали этого вот уже несколько месяцев, хотя и умело делали вид, что не замечали ничего необычного в поведении друг друга. Податливые мягкие губы Ани сводили с ума, а ее блестящий внимательный взгляд лишал возможности дышать полной грудью, заставляя задыхаться, ловить каждый вдох, каждый глоток воздуха, который вдруг начал казаться слишком душным. Воронцов крепче прижал ее к себе, подхватывая под бедра, чтобы наконец сократить разницу в росте, которая сейчас была совсем не кстати и только распаляла и без того заведенного фигуриста. Да и ноги, ставшие ватными от приятного волнения и нежного трепета, которые вдруг пришли на смену страху и боли, начали подводить ее. Аня тихо рассмеялась, отрываясь от партнера и чуть откидывая голову назад, но Костя, разгоряченный и возбужденный происходящим, вновь утянул ее в долгий, терпкий поцелуй. Его руки были, казалось, повсюду: на плечах, шее и талии, они осторожно придерживали Аню за бедра, не давая ей упасть – так, как это обычно происходило на льду, – перебирали длинные распущенные волосы, заботливо поглаживали спину, и это сводило с ума. Преображенская с каждой секундой теряла рассудок все больше, ее тело била приятная дрожь, а правая ладонь переместились с шеи партнера на его грудь. Сжимая серую футболку, Аня едва сдержала рвущийся наружу стон – уверенные, неспешные движения, от которых она давно отвыкла, променяв свои последние отношения на спорт, с каждым разом отзывались внутри все сильнее, заставляя дышать чаще. В какой-то момент Преображенская почувствовала, что олимпийка оказалась где-то на полу, а она сама осталась в одной только спортивной майке, надетой наспех прямо перед конференцией после награждения. Улыбнувшись, но не отрываясь от ее губ, Костя осторожно опустил партнершу на кровать, предусмотрительно отбрасывая мешающее одеяло в сторону. Светлые волосы Ани смешно растрепались, губы распухли от настойчивых поцелуев, а глаза светились тем забытым блеском, который он впервые за долгие месяцы увидел вчера – после того, как они откатали короткую программу. Воронцов с нескрываемой нежностью провел рукой по ее порозовевшим щекам, которые наконец приобрели здоровый вид, а затем вновь коротко поцеловал – но на этот раз в кончик носа, на что Аня только тихо рассмеялась и по-детски забавно отвернулась, смущенная подобной, совсем несвойственной лаской со стороны Кости. Воронцов хотел было повернуть ее лицо к себе, чтобы оставить на нем еще несколько коротких поцелуев в доказательство правдивости и искренности своих слов, как вдруг из-за двери донесся требовательный стук. Глаза Ани в тот же момент расширились и она с ужасом посмотрела на Костю – так, будто их, еще подростков, только что застали родители за чем-то предрассудительным, но тот только хмыкнул в ответ, а затем приложил палец к губам партнерши: – Тише, – шепнул он, придвигаясь совсем близко, касаясь кончиком своего носа – Аниного. В глазах его виднелись задорные искорки, а влажные волосы прядями спадали на лоб, отчего у Преображенской вновь что-то перевернулось внутри, заставляя сердце пропустить несколько ударов. – Нас не должны услышать, иначе не отделаемся от толпы пронырливых журналистов. Однако ровный, настойчивый стук повторился, а затем из-за двери донесся знакомый строгий голос, не предвещавший ничего хорошего и словно волна ледяной воды окативший забывшихся фигуристов: – Константин, Анна, нам нужно поговорить.

***

Костя медленно поднялся, на ходу поправляя растрепавшиеся волосы и смятую футболку. Он коротко и ясно, но очень мягко и заботливо дал Ане понять, что сам разберется с Загорским, потому как в тот момент все они были слишком подвержены эмоциям после произошедшего во время проката и после – на конференции. Завтра они обязательно найдут время, чтобы обсудить все, но в ту минуту Воронцову меньше всего хотелось перебивать это сладкое послевкусие на губах и странную, щемящую нежность внутри. Аня только сдержанно кивнула в ответ на его просьбу остаться в кровати, прижимая руки к груди и кусая губы, и посмотрела в след направляющемуся к двери партнеру. – Мы справимся, Аня, – произнес он на прощанье, когда Преображенская, все же поднявшись с постели, не смогла сдержать порыв странных, все еще пугающих чувств и, бесшумно ступая по мягкому ковровому покрытию номера, подошла со спины к Косте, обнимая его за талию и в последний раз вдыхая полюбившийся запах его одеколона. Он только тихо покачал головой, на мгновенье сжав ее ладони: – Обещаю тебе, все будет хорошо. Она сдавленно улыбнулась уголками губ, мысленно усмехнувшись тому, что сама давно зареклась давать подобные обещания кому-либо, потому как если они не сбывались – а это происходило в большинстве случаев, – то жизнь становилась еще более запутанной и трудной, а затем скрылась в глубине номера – так, чтобы Павел Александрович не заметил ее раскрасневшихся от возбуждения щек и распухших губ. Аня облокотилась о стену, прижимаясь к холодному покрытию лицом, и прислушалась к тому, о чем говорили тренер и партнер. Распахнув дверь, Костя увидел на пороге Загорского. Тот, как и всегда во время соревнований и официальных выходов, был одет в строгий черный костюм, поверх которого было накинуто такое же темное и очень элегантное пальто, которое еще больше стройнило и без того подтянутого мужчину. Несмотря на то, что в столице еще во всю светило летнее солнце, погода в Петербурге оставляла желать лучшего, а потому спортсмены и их тренеры были вынуждены носить теплые вещи уже в конце августа. Павел Александрович медленно, но очень красноречиво поднял темную бровь, с немым упреком вглядываясь в помутненные от чего-то глаза ученика, а затем подал голос: – Объяснишь? – Не здесь. Загорский быстрым, проницательным взглядом оглянул номер, заметив откинутую в сторону олимпийку с фамилией ученика на спине и небрежно оставленные среди горы других вещей Ани две небольшие бронзовые медали, а затем покачал головой, прекрасно осознавая, что конкретно происходило в номере до его прихода. Аня тут же отвернула голову, потому как была уверена, что тренер искал именно ее, а через пару мгновений услышала глухой хлопок двери. Фигуристка не хотела вести себя так по-детски, прятаться за углом и бояться даже пошевелиться лишний раз, чтобы остаться незамеченной, однако Костя был прав: выдержать еще один серьезный разговор сегодня она бы вряд ли смогла. Никто из них не смог бы. Поэтому, с облегчением выдохнув, когда шаги за дверью номера стихли, Аня прикрыла чуть покрасневшие глаза: хотелось поскорее снять с себя эту тяготящую и сковывающую тело одежду и провалиться в сон, оставив мысли о том, что будет дальше. Не замечая разрывающегося от сообщений и звонков телефона, Преображенская быстро приняла душ, тщательно смывая с лица остатки макияжа, а затем, взяв с собой кофту Кости в каком-то странном порыве чувств, укуталась в большое одеяло, закрывая глаза и позволяя себе расслабиться впервые за долгие часы. Этот день тянулся, казалось, целую вечность, и измученный организм требовал отдыха. Аня в очередной раз убедилась в том, что партнер оказался прав: они обязательно подумают обо всем завтра. И если Преображенская сразу же провалилась в сон, едва ее светлая макушка коснулась подушки, то Костя долго мучился, вертясь в ставшей отчего-то очень неудобной и совсем холодной постели, а затем, сдавшись, спешно вышел из номера, хлопнув дверью и разбудив такого же отягощенного мрачными мыслями тренера, расположившегося в соседнем номере. Той ночью ни один из них – ни Костя, ни его прославленный учитель – так и не сомкнул глаз, размышляя о том, что произошло и к чему это все может их привести.

***

Аня открыла глаза, щурясь от бьющего в лицо света, от звонка телефона, который неприятно жужжал где-то в куче ее вещей, напоминая о необходимости подняться с кровати и натянуть на лицо счастливую улыбку – такую, будто у это не у нее внутри разрывалось сердце от одной лишь мысли о том, что скоро ее привычной жизни может наступить конец: карьере, соревнованиям и борьбе за олимпийскую медаль, тренировкам, им с Костей – всему, к чему она шла долгие годы сквозь боль, травмы, слезы и критику. Тяжело вздохнув, Преображенская откинулась на подушки в надежде, что назойливый мобильник выключиться самостоятельно, однако звонивший оказался настойчивее, чем Ане бы хотелось. А потому она была вынуждена все же встать с кровати, перерыв при этом несколько куч вещей, в спешке отброшенных на кресло, и только когда звонок наконец завершился, она увидела, кто это был. На экране горело короткое «Мама». Внутри что-то болезненно сжалось, заставляя Преображенскую испытать огромное чувство вины и стыда за то, что она даже не вспомнила о родителях, которые наверняка смотрели их с Костей выступление и видели состоявшуюся после пресс-конференцию, став свидетелями грандиозного провала дочери скандала, развернувшегося вокруг фигуристов. Быстро набрав номер матери, Аня приложила телефон к уху, отсчитывая долгие гудки. – Анечка! – послышалось обеспокоенное восклицание на том конце трубки. – Мама, привет, – Преображенская печально улыбнулась, опускаясь на кровать и поправляя свободной рукой сбившиеся после сна волосы. – Прости, что не позвонила вчера, я… – Нет-нет, не объясняй! Мы с папой видели ваш прокат и… – Татьяна на секунду замолчала, прикрывая рот рукой от осознания того, что сболтнула лишнего: ей очень не хотелось напоминать о случившейся неудаче, которую та так тяжело переживала. Зная фигуристку, женщина была уверена, что та еще долго не простит себе этой ошибки. – Как ты, доченька? Аня задумалась: что она могла ответить обеспокоенной и по-настоящему встревоженной матери? Конечно, она чувствовала себя ужасно – так, будто всю ее душу перемололи, а затем, даже не попытавшись собрать жалкие остатки, выбросили, словно ненужную игрушку. Потому как оступиться в шаге от такой необходимой, пусть и не самой важной победы, буквально вручить золото главным соперникам, травмировать больное колено и получить риск отстранения от тренировок – все это явно было не тем, о чем Аня думала, сидя в кресле самолета, вылетавшего из Москвы несколько дней назад. Однако расстраивать маму хотелось меньше всего. В конце концов, Татьяне Григорьевне хватало переживаний и без всего этого, а потому Аня, натянуто улыбнувшись и добавив голосу бодрости, произнесла: – Все хорошо, мам, правда. Не волнуйся за меня. – А как же твое колено? – продолжала настаивать женщина, вспоминая страшное падение дочери с каскада. Она зажмурила глаза, когда в памяти всплыл громкий удар о лед и то, как тяжело поднималась Аня после, несколько мгновений боявшаяся даже наступить на ушибленную ногу. – Я видела тейп во время пресс-конференции… Аня тихо усмехнулась и перевела взгляд куда-то вдаль – за окно, где светило удивительно яркое для Северной столицы солнце: мать всегда каким-то образом замечала даже самые мелкие детали, которые, казалось, не мог разглядеть никто, кроме нее. – Это всего лишь меры предосторожности. Со мной действительно все в порядке. – Обещай, что не врешь мне, – нахмурив брови, потребовала Татьяна. На душе было неспокойно: она понимала, что Аня что-то скрывала, однако вытягивать из дочери что-либо насильно женщина не собиралась – это никогда не было ее методом воспитания. К тому же, Аня была уже достаточно взрослой, чтобы принимать решения самостоятельно. – Обещаю, – фигуристка, услышавшая протяжный сигнал, свидетельствующий о скором выключении разряженного телефона, теперь оглядывала комнату в поисках зарядного устройства, случайно наткнувшись взглядом на две бронзовые медали, оставленные на туалетном столике Костей. Прикрыв глаза и сглотнув ком в горле, Аня спешно отвернулась, а затем все таким же притворно бодрым тоном спросила: – Как папа? Желание уйти от темы, дрожь в голосе и чуть охрипший голос свидетельствовали о том, что Аня не хотела обсуждать случившееся. И, понимая, что дочь нуждалась в чем-то, что хотя бы ненадолго отвлекло бы ее от навязчивых мыслей, Татьяна Григорьевна принялась рассказывать о том, как обстояли дела дома в период отсутствия Ани. Она заливисто смеялась и с искренним воодушевлением говорила о том, как пару дней назад Виктор Петрович пытался приготовить ужин. И о том, как он все выходные старательно составлял список покупок, а вечером все равно вернулся с совсем другим набором продуктов, накупив любимых фруктов Ани и тысячу ненужных приправ, которые теперь они добавляли во все блюда, экспериментируя и пробуя что-то новое. Преображенская не знала, как долго мать говорила и совсем не помнила, о чем – она лишь цеплялась за теплый, полный жизни голос на том конце провода и тихо кусала губы в попытках сдержать рвущиеся наружу слезы усталости и растерянности. Руки вновь стали бледными, а тело била мелкая дрожь – в комнате вмиг стало до невозможности холодно. – Я попрошу папу, чтобы он встретил тебя в аэропорту, – вдруг сказала Татьяна, словно почувствовав неладное: она была готова пойти на все, чтобы иметь возможность прижать дочь к себе в тот момент, поглаживая ее мягкие волосы, и убедить ее в том, что все обязательно образуется. – Что?.. – неуверенно переспросила Аня, пытаясь сфокусировать потерянный взгляд. – Нет, не нужно! Я доберусь на такси или… В любом случае, не стоит. – Ты ведь знаешь, что папа с радостью… – Пожалуйста, мам, не говори ему, – прошептала Аня, в голосе которой мелькнули умоляющие нотки. На том конце трубки послышался усталый вздох. – Только если ты сейчас же сходишь к Максиму и попросишь его повторно осмотреть колено, – требовательно произнесла женщина, нахмурив тонкие светлые брови. Преображенская понимала, что и без ультиматума от матери она обязательно наведалась бы в номер врача, потому как боль в месте ушиба начала возвращаться, неприятными спазмами сводя ногу и отдавая в бедро при ходьбе – действие введенных вчера анальгетиков постепенно прекращалось. Это немного пугало, хотя, признаться честно, на самом деле заботило Аню совершенно не возможная травма – ее мысли были заняты иным. – Хорошо, – кивнула головой фигуристка, покорно соглашаясь на условия матери. – Именно этим я и собиралась заняться. – И не забудь про завтрак, Аня! – Я тоже тебя люблю, мам. Прощаясь, Татьяна Григорьевна еще раз взяла с дочери обещание сходить к Максиму, а потому Преображенская несколько раз повторила, что обязательно напишет матери о том, что сказал ей врач, а затем быстро отключилась. Внутри растекалась вязкая пустота: физически ощущаемая, неприятно тянущая и отдающая покалываниями по всему телу, она была не похожа на то сладкое чувство, с которым Аня засыпала этой ночью. А потому, решила фигуристка, нужно было срочно избавляться от подобного состояния и начинать делать хоть что-то, чтобы поскорее найти Костю и Павла Александровича и наконец поговорить. Еще раз взглянув на экран телефона, Аня поняла, что у нее осталось не так много времени до завтрака: уже днем они должны были вылетать в Москву, поэтому необходимо было как можно быстрее собрать все вещи и привести себя в порядок.

***

Аня сидела за столом в небольшом и довольно уютном ресторанчике, что располагался на первом этаже гостиницы, осторожно потягивая горячее кофе и перебирая список пропущенных вчера звонков. Среди множества уведомлений фигуристка заметила как минимум шесть вызовов от Алисы и коротко покачала головой: танцевальные дуэты выступали сразу после завершения программ спортивных пар, поэтому Преображенская, которую теперь мучила совесть за пропущенный прокат подруги, быстро открыла диалог с Дорониной и обомлела от количества сообщений, которые прислала ей обеспокоенная фигуристка. Аня, боже мой! Как ты? Меня не пустили к тебе перед пресс-конференцией, но я смогла поймать Максима в перерыве. Он сказал, что с ногой ничего серьезного, но я ему не верю – ты так сильно упала! С тобой точно все хорошо? Аня, возьми же трубку! Я волнуюсь! Преображенская, если ты сейчас же не ответишь на телефон, я сделаю что-нибудь страшное. Например, выложу в сеть фотографии ваших с Воронцовым тренировок, на которых вы то и дело переглядываетесь своими щенячьими взглядами! Кстати, о нем… вы друг друга стоите! Не хочешь отвечать, и ладно. Завтра за завтраком ты все равно не отвертишься. Но хотя бы посмотри, что о вас пишут! Аня тихо рассмеялась, покачав головой от такого привычно экспрессивного выражения эмоций, свойственного Алисе, а затем открыла ссылку, которую прислала ей подруга. Это была запись в группе, посвященной их с Костей паре. Несколько раз Доронина уже показывала посты, которые выкладывали там поклонники, и Аня помнила, что не все из них пришлись ей по душе: несмотря на то, что обычно зрители делились чем-то забавным или публиковали невероятной красоты ролики, иногда люди видели в их с Костей отношениях то, чего не было – и не могло быть, напомнила себе Аня – на самом деле или просто писали нелестные комментарии относительно правильности или неправильности решения Воронцова встать в пару с «неопытной одиночницей», все еще вспоминая их триумфальные победы с Полиной. Однако в этот раз все было иначе. На экране отражалась фотография, сделанная уже после награждения в коридоре для спортсменов – прямо возле раздевалок сборной. Видимо, кому-то из журналистов удалось пройти туда по окончании пресс-конференции, которую успешно сорвали фигуристы, чтобы последовать за спортсменами. Костя, крепко сжимающий ладонь партнерши, уверенно и четко шагал вперед, а Аня, быстро перебирая ногами, старалась успеть за хмурым Воронцовым. Лица Кости почти не было видно – лишь напряженные скулы, сосредоточенный взгляд и поджатые губы выдавали в нем нервозность и бушевавшую внутри злость. Аня же выглядела уставшей: прическа немного растрепалась, отчего выбившиеся пряди спадали на ее бледное даже под слоем косметики лицо, а глаза покраснели от яркого света бесконечных вспышек фотокамер, следивших за каждым шагом спортсменов. И Преображенская не заметила бы ничего необычного в этой фотографии, если бы не подпись, которая гласила: «На этой олимпийке абсолютно точно не хватает буквы “А”! Анна Воронцова – по-моему, Косте нужно взять это на заметку, как считаете?» Аня, чуть не подавившись кофе, отставила полупустую чашку, которую до этого держала в руке, а затем еще раз взглянула на фото. И только в тот момент до нее дошло, что все время после награждения она не снимала спортивную кофту партнера, которую он благородно вручил ей по выходе со льда, так как свою Преображенская оставила в раздевалке. И Аня была в той олимпийке везде: в зоне интервью, на пресс-конференции и после нее, и повсюду – на глазах у десятков журналистов, жаждущих заполучить очередную сенсацию. А потому теперь по всему интернету разошлись фотографии фигуристки в олимпийке, на спине которой большими черными буквами было вышито «VORONTSOV». – Красивая фотография, правда? – вдруг раздался тихий, но отчего-то очень довольный голос где-то позади. Аня вскинула глаза и наткнулась на улыбающегося и излишне бодрого для восьми утра Костю. Он стоял, держа в руках тарелку, наполненную различной едой, и с каким-то ехидством наблюдал за партнершей. Она только закатила глаза, тут же возвращаясь к телефону и стараясь не обращать внимание на удобно устраивавшегося напротив Воронцова. Хотя стоило признать, что фотография действительно понравилась Ане, даже несмотря на то, что фигуристка определенно предпочла бы, чтобы такие снимки не становились достоянием общественности – и пусть в них не было ничего предрассудительного, ей казалось, что каждая их с Костей фотография была слишком личной и должна была принадлежать только им. Спортсмен опустился на стул напротив Ани, все таким же лукавым взглядом рассматривая Преображенскую. Головой он понимал, что им нужно было серьезно поговорить, обсудить произошедшее в номере, но что-то внутри подсказывало, что не стоило портить такое чудесное утро столь тяжелыми разговорами – у них и так оставалось совсем немного времени до прихода Павла Александровича. – Как ты? – все же собирая жалкие остатки разума, поинтересовался Костя, отпивая немного апельсинового сока. Аня только вскинула бровь, словно спрашивая, действительно ли он задавал подобный вопрос всерьез. – Ладно-ладно, я понял, – Воронцов чуть приподнял руки в примирительном жесте, а затем пожал плечами: – Тогда расскажи, как тебе завтрак? Не говори только, что кофе – это все, что ты съела. – Официант уже унес тарелку, – соврала она, не желая признаваться в том, что есть или даже смотреть на это разнообразие продуктов, с заботой предоставленное спортсменам Федерацией, совершенно не хотелось, а потому она ограничилась лишь горячим напитком, надеясь на то, что он придаст измученному организму сил и добавит бодрости этим пасмурным утром. Ане предстояло отправиться к Максиму, чтобы узнать, почему боль в колене начала возвращаться, но она отчаянно боялась услышать еще один, на этот раз точно последний для нее и ее карьеры приговор, который мог вновь сорваться с уст спортивного врача сборной. Неизвестность пугала много больше прихода Загорского, а потому взгляд Ани суетливо забегал по ресторану в поисках тренера: ей бы определенно хотелось подготовиться к этому заранее. – Он у себя, – словно прочитав мысли партнерши, спокойно сказал Костя, продолжая неспешно отрезать кусочки от горячего омлета. – Ждет нас после завтрака. Аня благодарно улыбнулась уголками губ и на секунду прикрыла глаза, откидываясь на спинку мягкого стула. Теперь она хотя бы знала, до какого момента можно будет и дальше делать вид, что все в порядке. Однако странное чувство внутри заставило ее вскинуть внимательный, пронизывающий взгляд: – Вчера, когда ты ушел… о чем вы говорили? – О том, что случилось во время проката, – все так же размеренно и ровно отвечал Воронцов, прокручивая в памяти вечернюю ссору с тренером. – И после него. Аня кивнула: конечно, Загорский хотел обсудить произошедшее, узнать причину подобного поведения со стороны учеников и принять решение касательно того, что им предстояло делать дальше – как работать, что менять в программах и какие элементы совершенствовать в первую очередь. Преображенская знала, что Павел Александрович никогда бы не усомнился в ней, но понимала: она сама допустила эту страшную ошибку, а потому теперь была вынуждена метаться, разрываясь от гложущих сердце мыслей. – Аня, – позвал ее Костя, неожиданно, но очень мягко и легко дотрагиваясь рукой до холодной ладони. Она вновь подняла светлые глаза, с вопросом глядя на него. – То, что ты сказала тогда – я надеюсь, это было несерьезно? Они оба прекрасно понимали, о чем именно спрашивал Воронцов. Тем вечером фигуристка была на грани срыва, ее окутывало отчаяние, а внутри терпким пламенем разливалась мысль о том, что именно она стала причиной их поражения. Сейчас, приняв – пусть и не полностью – эту ситуацию, осознав суровую, больно ранящую действительность, Аня понимала, что бросить спорт было бы огромной большой ошибкой. А оставить Костю без партнерши в разгар олимпийского сезона – непростительной глупостью, о которой она будет жалеть всю жизнь. Потому фигуристка мягко улыбнулась, крепче сжимая руку партнера в ответ, и так же тихо произнесла: – Прости, это была минутная слабость. Он облегченно выдохнул, сглатывая застрявший в горле ком. Мысль о том, что Аня могла уйти, сводила с ума, заставляя сердце биться чаще, а его самого – чувствовать себя уязвимым, незащищенным, таким живым. Всю ночь Костя не мог найти себе места, ворочаясь в неуютной постели, а затем все же решил прибегнуть к единственному верному способу, который всегда становился тем, что помогало остыть и настроиться, подумать рационально – тренировки. До самого рассвета Костя упорно изнурял свое тело, пытаясь хотя бы мысленно прийти к правильному решению, но, боясь признаться себе в этом, ответа он так и не нашел. Однако даже несмотря на все это – физическую усталость, синяки, залегшие под его слегка покрасневшими от бессонницы глазами, тягучую натруженность, отдающие в мышцы, – Аня заметила, как смягчились в ту минуту черты напряженного лица партнера, а натянутая улыбка сменилась искренней и нежной – перед ней вновь был тот Костя, которого она привыкла видеть с утра у входа на каток и который заботливо подвозил ее до дома вечерами. – Я ведь обещал, что мы справимся. Так и будет. Аня в последний раз улыбнулась, а затем все же нехотя отпустила руку Кости: нужно было поторопиться, если она хотела застать Максима в номере и успеть до окончания завтрака разобраться с этой навязчивой и совсем не уместной болью в колене. Она огляделась, убрала телефон в небольшую сумку, что висела на спинке кресла, а затем хотела было подняться, пожелав на прощанье приятного аппетита партнеру, как услышала громкое «Преображенская!», раздавшееся на весь ресторан гулким эхом. Спортсмены и их тренеры, мирно завтракавшие и обсуждавшие насущные вопросы, в одночасье подняли округлившиеся глаза и обернулись на Аню, застывшую возле стола. Даже Костя, нахмурившийся от того, что партнерша собралась так внезапно уйти, на секунду обомлел, а затем вдруг громко рассмеялся: к ним быстрыми и очень разъяренными шагами направлялась Алиса, чье загорелое лицо пытало напущенной злостью. В глазах же ее читалось искреннее беспокойство за подругу, а потому, Воронцов был уверен, совсем скоро гнев фигуристки сменится на милость, и ему еще долгие полчаса придется слушать нотации Алисы относительно его невоспитанного поведения на пресс-конференции. – Я жду объяснений, – Доронина, сложив руки на груди, смотрела на Аню с каким-то нарочито серьезным ожиданием, отчего Костя еще раз тихо рассмеялся, пряча улыбку в кулаке. Услышав это, Алиса легко ткнула его в плечо, не отрывая взгляда темных глаз от подруги. – Прости, Лиса, я хотела ответить тебе, но это чудовище отвлекло меня своими разговорами, – сдерживая смех, пыталась оправдаться Аня, прекрасно зная, что подруга все понимала и совсем не злилась. – Вот так, значит? – брови Кости тут же удивленно взметнулись вверх. Аня хотела было ответить, лукаво улыбнувшись и уже приготовившись парировать партнеру, однако была остановлена настойчивым и требовательным голосом Алисы, которая уже расположилась за столиком фигуристов, привлекая их внимание: – Так, голубки, объясните, что это вчера было? Воронцов лишь пожал плечами, возвращаясь к уже успевшему остыть завтраку, а Аня досадливо опустилась на прежнее место: видимо, застать Максима с утра ей так и не удастся, потому как Алиса со своим желанием узнать все детали произошедшего отступать явно не планировала – как, собственно, и всегда. – Ты вообще видела, что о вас пишут? – продолжала закидывать партнеров вопросами Доронина, переводя взгляд с подруги на Воронцова, мирно потягивающего заказанное ранее кофе. Аня кивнула: конечно, она прочитала сообщения и видела ту фотографию, а потому примерно понимала, о чем говорила Алиса. Но вспоминать об этом не очень хотелось – у нее однозначно были проблемы поважнее, и именно от их решения зависело будущее Преображенской в спорте. А с тем, что их с Костей уже поженили поклонники, она давно смирилась. В конце концов, думала она, это было незавидной участью всех фигуристов-парников, и Доронина как никто другой должна была понимать, что обсуждать фанатские домыслы серьезно Аня не собиралась – для начала нужно было разобраться хотя бы с собственными чувствами. – Так ты не в курсе, – загадочно протянула Алиса, а губы ее расплылись в довольной улыбке. Она с лукавым прищуром смотрела на Костю, который отвечал ей привычным самоуверенным взглядом, чуть ухмыляясь и вызывая вопросы у сидевшей напротив партнерши. Аня непонимающе приподняла бровь и наклонила голову, желая услышать подробности того, что еще успело произойти за те несколько часов, что она мирно спала в номере, и почему об этом знали все, кроме нее – непосредственной участницы всех этих событий. Алиса достала из спортивной сумки телефон, быстро что-то напечатала в поисковой строке социальной сети, а затем протянула его подруге. Удивленная, фигуристка посмотрела на экран, на котором была открыта страница Воронцова в Инстаграм: красивый профиль с прекрасно подобранными фотографиями, все из которых отлично сочетались по цветовой гамме и стилистике. Когда Аня впервые зашла на страницу партнера несколько месяцев назад, она была приятно впечатлена тем, как педантично вел свои социальные сети Костя и с какой избирательностью отвечал на предложения о рекламе: детально выверенные изображения, профессиональные съемки, качественная обработка – все буквально кричало о том, что Воронцов был перфекционистом не только на льду. Однако ничего особенного в этом Преображенская не увидела, ведь она уже неоднократно наблюдала восхищенные отзывы коллег по сборной о том, что именно Костя по завершении карьеры останется на слуху минимум из-за стиля ведения своих социальных сетей. И все же странно притихший партнер и его выжидающий взгляд говорили о том, что он прекрасно понимал, что собиралась показать Ане Алиса. – Ты что, не видишь? – Доронина указала на последнюю фотографию, опубликованную поздно ночью, когда фигуристка уже спала, а потому не заметила уведомление, пришедшее ей вместе с оповещением о новой записи, на которой ее отметили. Аня открыла пост: на экране высветилось их с Костей фото с церемонии награждения. Воронцов, на шее которого висела злополучная бронзовая медаль, заботливо прижимал к себе партнершу, в чьих грустных глазах проступали слезы, крепко, но очень нежно держа ее за плечо своей большой и всегда теплой ладонью. Аня в ответ благодарно сжимала запястье Кости, слегка откинув голову на его грудь. Они стояли совсем близко – так, что лица их касались друг друга, прислонялись в каком-то теплом и привычном, таком естественном и правильном жесте, что фигуристка почувствовала, как по ее телу пробежали мурашки. Преображенская плохо помнила момент, когда они, вынужденные улыбаться десяткам камер, признав победу соперников, стояли на пьедестале с букетами в руках. Однако в памяти отлично сохранилось ровное дыхание Кости позади, его размеренный и тихий голос, который шептал что-то в попытках отвлечь Аню от тревожных мыслей, его прикрытые глаза и теплые объятия, придающие сил и уверенности в том, что каждый имеет право на ошибку – пусть даже столь глупую. Аня еще раз с улыбкой оглядела фотографию, а затем опустила взгляд, обращая внимание на надпись к посту: «Глядя на блеск золота других, я всегда выберу прочность бронзы с тобой». Прочитав совсем небольшое, но такое важное, цепляющее признание, она подняла глаза. Костя все еще продолжал сосредоточенно наблюдать за каждой эмоцией, сменявшейся на лице партнерши, чувствуя, что все внутри замерло в ожидании вместе с ним. Аня смотрела так, что сердце сжималось, болью отдавая по всему телу. В ее светлых, таких упорных, но в то же время всегда искренних и добрых глазах отражалась благодарность, смешанная с горьким привкусом поражения и сожаления. Было понятно по одному лишь непроизвольному движению мускулов ее прекрасного лица, что в этот взгляд она вложила все слова, которые боялась произнести ранее: извинения за совершенную ошибку, желание двигаться дальше, работать в два раза больше, чтобы доказать всем вокруг и себе самим, что они достойны главной медали в карьере; виделось и то странное чувство, мелькнувшее между ними вчера, которое, теперь Костя был уверен, было взаимным, ведь подобной искренностью Аня буквально вручала ему ключ от собственного сердца со всеми его шрамами и тайнами. И Костя, осознавая ценность этого поступка, осторожно накрыл ее руку своей – но в жесте этом было не то привычное желание подбодрить или отвлечь. Это было обещание бережно хранить все то, что она только что доверила ему, то, что теперь стало самой большой, главной заботой в жизни спортсмена. Отныне между ними не было недопониманий, безмолвно выстроенных границ, преград, мешающих по-настоящему близко узнать друг друга – они оба разрушили эти стены: Костя – своим признанием, сделанным так вовремя, а Аня – готовностью довериться и продолжать бороться дальше. Вместе.

***

– Как твое колено? – участливо, но с ощутимой усталостью спросил Павел Александрович, внимательно оглядывая ученицу. Аня сидела на кровати в точно таком же, как у нее самой, номере тренера. Загорский появился на пороге ресторана ровно в назначенное время, только коротко кивнув фигуристам, чтобы те следовали за ним. Поэтому, наскоро попрощавшись с Алисой, которой все же пришлось рассказать в подробностях обо всем, что произошло на пресс-конференции и после нее, вежливо опустив подробности случившегося в отеле, партнеры отправились за Павлом Александровичем, который уверенными и размашистыми шагами направлялся в сторону лифтов. Теперь же все трое расположились в его комнате, готовые обсуждать вчерашнее выступление и будущие планы. – Действие обезболивающего заканчивается, – пожала плечами Аня, глядя на ногу, под тканью облегающих спортивных лосин которой скрывался бежевый тейп, – и боль возвращается. Я найду Максима перед вылетом – хочу, чтобы он еще раз осмотрел колено. Загорский одобрительно кивнул, чуть поджимая губы. Аня понимала, что подобная новость наверняка не обрадует тренера, но больше всего переживала за реакцию Кости, который с угрюмой молчаливостью сидел напротив, расположившись в большом светлом кресле. Он лишь на секунду прикрыл глаза, шумно выдыхая и стискивая челюсть, а затем вновь обратил сосредоточенный взгляд на тренера, облокотившегося руками о стол. – Что ж, в таком случае будем ждать заключения Мечникова, – подытожил Загорский, а затем, сложив руки на груди, с большей строгостью взглянул на учеников: – Но я думаю, вы понимаете, что я позвал вас не за этим. Аня кивнула: конечно, они оба отлично знали, что именно будет спрашивать Павел Александрович – сложно было не догадаться о причине, когда заголовки всех спортивных изданий страны пестрили едкими высказываниями спортсменов, а в интернете Преображенская то и дело натыкалась на снимки, на которых партнеры с раздражением покидали зал. А потому даже всегда раскованный в проявлении эмоций в присутствии тренера Костя удержался от привычного смешка или ухмылки, осознавая свою неправоту и чувствуя легкий укор совести – все же, остыв, они оба понимали, что повели себя некрасиво в тот вечер. – То, что произошло вчера на пресс-конференции, недопустимо, – твердо произнес Загорский, делая акцент на последнем слове. Подчеркнутая строгость отражалась в его стальном голосе, которого Ане не доводилось слышать ни разу за месяцы тренировок, прошедших под началом Павла Александровича, а потому от такого тона по телу пробежала волна мурашек. – И я бы не хотел отчитывать вас, словно подростков, но вы не оставили мне выбора. – Мы прекрасно понимаем, что были неправы, – опередил тренера Костя, желая как можно скорее закончить этот разговор и перейти к решению более важных, по его мнению, вопросов: – И сожалеем о том, что повели себя подобным образом, но давайте не будем делать из этого проблему. – Вот как? – издевательски произнес Загорский, с интересом глядя в потемневшие глаза Воронцова. – Ты, кажется, еще не понял, Константин, что проблема уже есть. В Федерации считают нужным оштрафовать вас за срыв пресс-конференции и неуважительное поведение. Аня закрыла лицо руками, проводя ладонями по лбу и прикрывая глаза. Мысль о том, что они лишаться призовых, которые и без того сильно отличались от суммы за золотую и даже серебряную медаль, обрушилась волной ледяной воды, заставила фигуристку в очередной раз задуматься о том, какие серьезные проблемы ждали их семью в ближайшем будущем: денег на покупку импортных лекарств для матери почти не оставалось, а сроки с каждым днем поджимали все больше. Аня пыталась вспомнить, когда в последний раз ей попадались на глаза препараты Татьяны, перебирая все моменты, в которые она механически отсчитывала количество оставшихся в упаковке таблеток, однако все картинки словно разом стерлись из памяти, заставляя нервничать еще больше. Костя, который не на шутку завелся от подобных обвинений со стороны Федерации, с которой у него всегда были довольно натянутые отношения, тут же изменился в лице: скулы его теперь были крепко сжаты, а губы превратились в одну сплошную линию – тонкую, напряженную и не предвещавшую ничего хорошего. – Они этого не сделают, – процедил он. В голове вихрем проносились события вчерашнего дня: яркие вспышки камер, длинные и фантастически лицемерные речи представителей Федерации во время награждения, неуместные вопросы журналистов и безэмоциональное, серое лицо Ивана Анатольевича, ставшего свидетелем безответственного поведения спортсменов во время пресс-конференции. Картинка в голове Кости тут же сложилась в единый паззл: Антонов приложил к этому руку, видимо уверенный в том, что таким образом сможет повлиять на племянника. – Сделают, будь уверен, – заверил Загорский, переводя взгляд на окно, за которым скрывался невероятный вид на самый центр утреннего Петербурга: небольшой сад, разбитый на территории отеля, цвел невероятными, яркими бутонами, а зелень деревьев завораживала – в номере же царила атмосфера напряжения. – А потому поздравляю вас: теперь вхождение пары Преображенская\Воронцов в основной состав сборной под большим вопросом. Доигрались? Аня сглотнула. Павел Александрович будто продолжал наносить удар за ударом, каждый из которых был болезненнее предыдущего, безжалостно добивая ее надежду на скорое выздоровление матери. Фигуристка могла пережить все, не сломившись и не потеряв запал, сохранив безграничную любовь к спорту и продолжая усердно работать: пропуск олимпийского сезона, снятие с международных стартов, даже пресловутую бронзовую медаль российского турнира, на котором они соперничали с коллегами по клубу, но мысль о том, что ничего из того, ради чего она сутками проводила на тренировках, в итоге никак не могло помочь семье, ранила сильнее всего. И страшнее всего было осознавать, что она была сама виновата в случившемся на конференции: если бы не эмоции Ани, Костя наверняка не вел бы себя подобным образом, а журналисты не задавали бы столь бестактных вопросов, желая заполучить эксклюзив у распаленной спортсменки. – Они прекрасно понимают, что без нас сборной не светит золото даже в команднике, – хмыкнул Костя, откидываясь на спинку кресла. Он был уверен в том, что Антонов просто планировал проучить его за неподобающее поведение, как делал много лет назад, когда Костя был еще ребенком и часто вел себя по-ребячески – мог позднее вернуться в общежитие, прогулять школу или связаться не с той компанией. И именно поэтому сейчас Воронцов старался как можно спокойнее воспринимать слова тренера, который за долгие годы работы с Костей стал хорошим другом Ивану Анатольевичу и часто поддерживал его воспитательные методы – не всегда оправданные и мягкие, но зачастую справедливые. Только вот, думал Костя, они оба, кажется, совершенно забыли, что ему уже давно было не пятнадцать, а потому штрафом спортсмена было не напугать – даже без получения призовых на всех последующих стартах он давно обеспечил себе безбедную старость и в деньгах не нуждался. – С тем уровнем катания, какой есть у вас сейчас, сборной не светит даже последняя строчка в команднике, что говорить о личном зачете! – грубо и отрывисто, будто не своим голосом вскрикнул Загорский, глаза его потемнели, а брови вдруг грозно сдвинулись к переносице. В комнате вдруг воцарилась тишина – гнетущая, пугающая, душная. Аня понуро опустила взгляд, пытаясь понять, как им нужно было действовать дальше, ведь теперь Федерация будет еще пристальнее следить за каждым шагом новой пары, а значит, и оценки судей будут другими. Костя же продолжал зло сверкать глазами в ответ, а Загорский окончательно отвернулся к окну – так, что теперь было видно лишь его напряженные плечи и темные, с многочисленной проседью волосы. – Такого больше не повторится, – твердо произнесла Аня, привлекая к себе тяжелый взгляд партнера. – Вам обоим нужно научиться справляться с эмоциями, – спустя несколько минут отозвался Загорский, потирая виски и грузно глядя на фигуристку. – Я хочу, чтобы вы раз и навсегда запомнили: все ваши переживания, вспышки злости по отношению к журналистам, – он ненадолго задержал взгляд на Косте, который в ответ только вскинул бровь, – и прочие недопустимые вещи, которые могут сказаться на вашей же репутации, нужно оставлять за пределами льда. Никаких криков в микст-зоне, скандалов на пресс-конференциях, пререканий с журналистами – теперь это ваше главное правило. – А им кто-нибудь выдаст инструкцию, где будет написано, какие вопросы задавать не стоит? – буркнул Воронцов, все так же недовольно сверля взглядом тренера. Все его тело выражало несогласие с решением Загорского, кричало о том, что он и в будущем поведет себя подобным образом, если дело будет касаться Ани – слишком сильны были его эмоции и накалены чувства, когда речь шла о партнерше. Павел Александрович покачал головой, а затем взглянул на ученика, пристально рассматривая его лицо: слишком очевидно было, чем были вызваны столь бурные эмоции вчера и сегодня. И это по-настоящему беспокоило Загорского, который больше всего боялся, что ученик повторит его судьбу, оставшись в итоге с разбитым сердцем и преданной мечтой по собственной же глупости. – Я надеюсь на твое благоразумие, Анна, – обратился к фигуристке тренер, понимая, что пытаться достучаться до Кости у него все равно бы не получилось – по крайней мере, не в тот момент, когда тот был так уверен в своей правоте. Преображенская кивнула, заверяя тренера в том, что позже еще раз поговорит обо всем с партнером. Павел Александрович сомневался, что вспыльчивый Костя послушает кого-либо, даже Аню, потому как помнил себя в его годы и прекрасно осознавал, что тот чувствовал, видя, как партнерша, давно уже значившая много больше, из последних сил держалась под прицелом десятка камер и с дрожью в голосе находила ответы на самые бессмысленные и грубые вопросы. Он не мог осуждать Воронцова, не мог по-настоящему злиться на него, однако хотел донести важность сохранения трезвого ума и рациональности во всем – особенно, если дело касалось публичной стороны их пары, которая и без того находилась под пристальным вниманием судей, Федерации и болельщиков. – Что-нибудь еще? – с долей раздражения поинтересовался Костя, сложив руки на груди. – Техническую сторону ваших прокатов обсудим уже в Москве. Виктории Андреевне так же есть, что сказать насчет хореографии, поэтому завтра жду вас на час раньше. Аня ответила, что будет очень рада выслушать мнение тренеров и увидеть финальную разбалловку в техкартах выступлений, отметив про себя необходимость самостоятельно пересмотреть программы и сделать какие-то пометки, чтобы на тренировке суметь указать на свои слабые места и объяснить ошибки с точки зрения техники выполнения элементов. Костя же только коротко кивнул, быстро поднимаясь с кресла. До вылета оставалось всего несколько часов, а ему еще предстояло собрать сумку и встретиться с Ваней, фигуристом-одиночником и хорошим другом Воронцова, чтобы забрать у него оставленные в раздевалке вещи – наверняка Аня обнаружит отсутствие костюмов и рюкзака в самых неподходящий момент. – Я могу рассчитывать на тебя, Константин? – Вы ведь знаете, – хрипло произнес он, готовясь закрыть за собой дверь в номер, – я всегда прислушиваюсь к вашим словам, Павел Александрович.