Незаконченный гобелен

      Матвей и сам не понял, отчего проснулся. Вот уже несколько дней его клонит в сон рано, около десяти часов вечера, а затем он просыпается в четыре утра, поднимается, идет в туалет, выплевывает в раковину скопившийся на языке налет, потом наливает себе стакан воды, останавливается. И на него накатывает странное, необъяснимое ощущение резкого осознания своей жизни в этот самый момент. Матвей стоит посреди комнаты, хмурясь, смотрит в окно на молочную половинку луны, назойливым фонарем заглядывающую ему прямо в глаза. И ему кажется, что на самом деле он постоянно спит. Ходит с подернутыми пеленой веками днем, о чем-то разговаривает, что-то делает, совершает свои ежедневные бесполезные ритуалы, но по-настоящему просыпается только ночью, в этот самый предрассветный час. Вдруг открывает глаза и видит себя таким, какой он есть на самом деле. Одиноким, предоставленным самому себе, ничтожным, плывущим по течению жизни.       Матвей вдруг резко осознает, что прожил уже двадцать пять лет своей жизни – и если судить по тому, что по отцовской линии его дедушка умер в пятьдесят пять, а бабушка в шестьдесят – возможно, ему самому осталось чуть больше половины. Подумать только, половина уже прошла, а он так и не сделал ничего значимого. Матвей почувствовал растущее внутри напряжение и беспокойство, пальцы рук задрожали, сердцебиение участилось, и он обхватил себя за плечи, обнимая и чувствуя, как сильно успело остыть тело. На улице была уже середина сентября, бабье лето кончилось, и первые ветра быстро охладили их дом.       Он не мог позволить себе стоять дольше, утром нужно было рано вставать, и если он не выспится, весь день пойдет насмарку. Нырнув в кровать, он потер друг о друга холодные ступни, спрятал под одеялом нос и весь сжался в позе эмбриона, чтобы легче перенести поднимающуюся волну мурашек.       Мать снова вернулась лишь к завтраку. Словно помешавшись, она уже третий месяц каждый день вставала на рассвете и отправлялась на утреннюю службу в храм, а затем возвращалась домой и как ни в чем не бывало уезжала на работу.       一 Женим тебя в этом году, Матя, 一 уверенно сказала мама, забирая кружку из-под рожка кофемашины.       Наблюдая, как она добавляет в чашку три чайные ложки сливок и одну сахара, Матвей зевнул и продолжил разрезать на кусочки еще теплые жареные яйца. Он чувствовал себя невыспавшимся, оттого у него и не было аппетита.       Почти все его школьные и университетские однокашники были уже женаты, парней вообще было принято выдавать за жен рано, в возрасте от семнадцати до двадцати трех лет, один лишь Матвей засиделся в юношах уже два лишних года. Трудно было выделить этому основную причину, их семья в городе была богата и уважаема, а помолвка каждый раз срывалась. Первую невесту поймали на явном распутстве, семья второй неожиданно обанкротилась, третья девушка внезапно заболела туберкулезом, и вскоре ее родители увезли ее жить на юг. С семьей четвертой они и вовсе не смогли договориться о размере приданого.       За их спинами шептались, и пока Матвей винил во всем злостную череду случайностей, мать видела в этом не что иное, как злой глаз. А где еще его надо было сводить, кроме как в храме?       一 Не переживай, 一 продолжала успокаивать она. 一 Найдем тебе самую достойную. Правда, дорогой?       В столовую вошел отец, держа в руках корзину для грязного белья.       一 Конечно, 一 улыбнулся он, забирая из ящика грязную скатерть с салфетками, 一 Матя у нас мальчик красивый, умный, образованный. Все будет, не горюй.       一 Я и не горюю, 一 тихо ответил Матвей, растирая сонные глаза.       Ему сильно хотелось вернуться обратно в кровать.       一 Ну вот и не горюй, 一 повторил отец и скрылся по направлению к стиральной машине, находящейся в другом конце дома.       Когда мама уехала на работу, Матвей принялся помогать отцу с уборкой, разбирать шкафы, убирая летнюю одежду на высокие полки и доставая теплые объемные джемперы и кашемировые штаны.       一 Думаешь, не слишком рано доставать ка́поры? 一 спросил папа, рассматривая большую коллекцию мягких шапок-капюшонов.       一 Хочешь, чтобы я до октября в шифоновых да кружевных платках ходил? 一 возмутился Матвей.       Мужчинам в их стране полагалось носить головные уборы каждый раз, когда они выходили на улицу, а также, если к ним в дом приходили гости, в особенности не связанные родственными узами женщины. Это было не так строго, как в странах ближнего востока, но и не так свободно, как на западе. Летом они надевали полупрозрачные косынки и платки, сквозь которые могли даже просвечивать волосы и выбиваться отдельные пряди. Одежда однако должна была сохранять скромность: в гардеробе Матвея было много струящихся рубашек с длинными рукавами и свободных хлопковых брюк. К сожалению, это все равно не избавляло его от докучливых и липких взглядов некоторых женщин. Таким чаще всего было за сорок или даже пятьдесят, они работали на стройках или шиномонтажках, а потому часто проводили обеденное время на уличных лавках, выкуривая дешевые сигареты.       Холодное время года нравилось Матвею гораздо больше: все были одинаково укутаны в шубы и пуховики, заботились прежде всего о собственном обогреве и других проблемах, не обращая внимания на проходящих мимо молодых мальчиков. И еще носить шерстяные капоры ему нравилось гораздо больше, чем кружевные платки.       一 Папа, 一 позвал Матвей, закончив складывать вещи, 一 как считаешь, в этот раз все получится? Я про женитьбу.       一 А говоришь, что не горюешь.       一 Я и не горюю! Просто немного сомневаюсь. Мама так уверена, что до нового года сыграем свадьбу, а ведь до него осталось три с половиной месяца...       一 Так хочешь поскорее покинуть отчий дом?       一 Конечно, хочу. Все мои друзья уже живут отдельно со своими женами, а я до сих пор с вами. Честно говоря, мне это надоело!       一 Понимаю, 一 согласился папа, 一 в твоем возрасте я уже как год сидел с Ярой в декретном отпуске. После двух лет работы в детском саду я буквально сбежал под венец. Хорошо, что подвернулась твоя мать.       И, хитро подмигнув сыну, он тихо рассмеялся.       Ярослава являлась старшей сестрой Матвея, разница между ними была небольшая, всего четыре года, но дочь как будущая глава семьи получила высшее образование в сфере информационных технологий и сейчас работала системным архитектором в финтехе. Замужем она не была, предпочитая строить карьеру, а еще была сторонницей нуклеарной модели семьи и вовсе пока даже не задумывалась о детях. Папа хмурился, надеясь, что любимая дочь вскоре перебесится, а мама только посмеивалась. В отличие от Матвея Яре прощались многие выходки, благо, жила она давно отдельно, и родители не знали, как она проводила ночи с пятницы на субботу. Но Матвей видел ее посты и сторис в закрытых социальных сетях. Папа упал бы в обморок, узнав, какие клубы и с какими танцорами посещала его любимица.       Если бы за этим поймали Матвея, он опасался, что его могли с позором выгнать из дома.       一 Съездим в деревню? 一 неожиданно предложил папа.       一 Зачем это?       一 На могилке родителей давно не убирался, там, наверное, уже все заросло. И ограду надо покрасить.       一 Хорошо, 一 согласился Матвей.       Занятие было для него не новое, они навещали могилу родителей папы два раза в год, выдергивая сорняки, закрашивая проступающую ржавчину на вензелях, а еще обновляя искусственные букеты цветов. Убравшись в доме, они положили в машину баллончики с краской, пятилитровку воды, маленькие грабли с совком и поехали за город.       一 Ало, Марфочка, ну мы уехали в наше Большое Су́чкино, 一 позвонив по громкой связи из машины, разговаривал папа.       На той стороне послышался смех. За тридцать лет совместной жизни мама так и не привыкла к названию родной деревни отца.       一 А я все думала, где я такую большую сучку себе отхватила в молодости, 一 привычно завела она.       Отец тут же зашикал.       一 Ты что такое мелешь?! Ребенок в машине все слышит!       Чуть улыбнувшись, Матвей отвернулся к окну, наблюдая за проносящимся мимо зелено-желтым пейзажем небольшой лесопосадки. Мать снова рассмеялась.       一 Я оставил тебе в холодильнике ужин, если приедешь, а мы еще не вернемся. Там борщ с уксусом, рядом в контейнере я почистил чеснок, порезал сало, зеленый лук лежит, в общем, все как ты любишь, дорогая. Разогреешь в микроволновке и поешь, хорошо?       一 Хорошо-хорошо, спасибо, а почему вы можете задержаться?       一 Все-то тебе расскажи, 一 тихо, почти сквозь зубы, процедил папа, а затем громко добавил: 一 Ну мы, это, может прогуляемся или к Петровым в гости зайдем, посмотрим, как они дом отремонтировали. Там угол сильно просел после прошлой зимы, помнишь?       Дом, который отцу пришлось им продать, потому что он тогда уже жил и работал в городе, а ухаживать за родительским гнездом после их смерти у него не было ни сил, ни денег. Папа не жаловался, но Матвей знал, что тот очень сильно жалел о своем вынужденном выборе. Однажды в одной из поездок он обмолвился, что вместе с продажей дома он словно продал и свое детство. Его единственным утешением остались лишь далекие воспоминания.       Мать не любила пустую болтовню про каких-то соседей или знакомых друзей, поэтому сразу свернула разговор, быстро попрощавшись. Папа этим приемом всегда охотно пользовался, когда хотел что-то от нее утаить. И это каждый раз срабатывало.       一 Матя, запомни, не надо рассказывать женам слишком много, они от этого счастливее не становятся, 一 настоятельным тоном сказал отец.       Матвей закатил глаза.       一 Я уже это сто раз слышал.       一 А ты запоминай, а не слушай.       一 И куда мы зайдем на самом деле? 一 подавив раздражение, спросил Матвей.       Папа заговорщицки ему подмигнул и повернул, проезжая мимо дорожного указателя с большой белой на синем фоне надписью «Большое Сучкино».       一 Узнаешь.              Деревенское кладбище было маленькое и аккуратное, нужную могилу они нашли быстро. Двойной памятник бабушки с дедушкой был сделан еще по старой моде – белый, гранитный, с мраморной крошкой, в форме неправильной трапеции. Подойдя к могиле, отец перекрестился, и они принялись собирать пожухлые листья. За работой они почти не разговаривали, изредка перебрасываясь просьбами, Матвей подкрасил ограду и сбрызнул серебристой краской металлические цветочки, а в конце они полили памятник водой, чтобы смыть пыль.       一 Надо бы приехать в следующий раз и срубить, 一 почесав под платком седеющий затылок, сказал папа, рассматривая растущую слишком близко осинку.       На соседних могилах закаркали вороны, шастающие по погосту в поисках оставленных тарелок с едой и конфетами. Отец вздохнул.       一 Хотел бы я, чтобы меня похоронили здесь, вдали от города, 一 сказал он. 一 Если будет возможность, не хорони меня там, Матя.       一 Пап, что ты такое говоришь? 一 недовольно буркнул Матвей. 一 Тебе еще не скоро, ты еще вон какой молодой.       一 Ну, мне уже пятьдесят три, всякое может случиться в моем возрасте.       一 Пап, хватит!       Перекрестившись в знак прощания и поклонившись, отец бросил быстрое «ну ладно, пойдем», и они отправились в сторону ворот. На удивление, у ворот их ждали. И это были вовсе не Петровы, владеющие их старым домом, а какой-то незнакомый дед в черной шапке, от немощи опирающийся на деревянную трость.       一 Здравствуйте, дед Евлампий, 一 уважительно сказал отец, 一 вы за нами?       一 Ото ж, 一 крякнул дед, повернулся и поковылял в сторону деревни.       Матвей молчал, ощутив беспокойство. Они еще ни разу не останавливались у кого-то другого, помимо уже вышеупомянутых Петровых. Дом у деда Евлампия оказался большой, во внутреннем дворе находились два сарая, курятник, свинарник с коровником и конюшней, высокая поленница и баня. За баней тянулся фруктовый сад, несколько огородов и большое картофельное поле. Как одному старику удавалось содержать такое обширное хозяйство, осталось для Матвея загадкой.       В дом они не пошли, сразу направились в конюшню, там было пусто. На крючках только висел хомут и веревка с нанизанным на нее колокольчиком. Сняв ее, дед Евлампий набросил веревку на шею Матвею. Колокольчик звонко заверещал. Опешив, он отшатнулся, с удивлением смотря на отца, но тот остался невозмутим.       一 Не бойся, Матя, 一 только и сказал папа, похлопав сына по плечу.       После этого они почему-то направились в баню. Старик ковылял медленно и что-то присвистывал себе под нос.       «Может, папа веники хочет у него купить?» 一 отчего-то подумал Матвей.       Но веников в предбаннике не было. Ни одного.       Вытащив из стопки лежащих в углу книг пожелтевшую бумажку, он сунул ее Матвею и открыл низкую дверь в саму баню. Зайдя внутрь, он зажег в стоящей на табуретке кружке три церковные свечки и вышел.       一 Пояс, браслеты, кольца, резинки для волос, платок, обувь – все снимай, кроме колокольчика, 一 прокряхтел дед Евлампий, указывая крючковатым пальцем на Матвея.       Испугавшись, тот сделал несколько шагов назад, собираясь выскочить из бани, но отец его поймал.       一 Я помогу тебе, 一 сказал он, расстегивая булавки на платке и высвобождая кудрявые каштановые волосы, которые тут же рассыпались по плечам.       一 Папа, что происходит?! 一 воскликнул Матвей, слабо отпираясь. 一 Я не хочу этого делать!       一 Ничего-ничего, все хорошо, тише, 一 принялся успокаивать отец, поднимая ему кофту и, скользнув холодными пальцами по животу, быстро вытащил из брюк ремень. 一 Просто делай, как говорит дед Евлампий. Все будет хорошо, я обещаю.       Босой, с распущенными волосами и со съехавшими на бедра брюками, Матвей чувствовал себя некомфортно. Как будто он стоял посреди предбанника и вовсе обнаженным.       一 Красивый мальчишка, 一 отметил старик, протягивая ему бумажку и глиняную фигурку. 一 А глаза какие, как янтарные бусы. Все девчонки небось облизываются, когда мимо проходишь.       一 Поэтому и носит платок с закрытой одеждой, а то его мигом у нас украдут, 一 усмехнулся папа.       Прочистив горло, дед Евлампий перешел к делу.       一 Зайдешь в баню, встань на колени перед свечами, поставь фигурку и прочитай, что написано на бумажке. После того как прочитаешь, произнеси «аминь», низко поклонись, коснись лбом пола и выйди. Мы будем ждать тебя в доме, 一 закончил он.       Хлопнув Матвея по плечу, он мягко подтолкнул того в баню, закрыв за собой дверь и оставляя наедине с тремя горящими свечами, глиняной фигуркой и пожелтевшей бумажкой.       Шорохи за дверьми быстро стихли, и, очутившись в полной тишине, Матвей почувствовал, как по спине пробежал холодок. Ступни и так успели заледенеть, хотя в бане было не так уж и холодно. Неловко опустившись на колени и поставив на табуретку фигурку нагой, пышной женщины, Матвей развернул бумажку и все понял. Его отец, всю жизнь гордившийся своими атеистическими взглядами и не посещавший церковь, со скрипящими зубами согласившийся на венчание с матерью, привел его к деревенскому колдуну, чтобы заговорить на скорый брак. И об этом ни в коем случае нельзя было сообщать верующей маме. Если она узнает о колдовстве, будет такой скандал, что его родители даже могут развестись.       一 Стану я, благословясь, иду, перекрестясь, из избы дверьми, из двора воротами, в чисто поле. В том поле есть...       Голос Матвея дрогнул и сошел на шепот.       一 ...разожги распали у той девицы белое тело, ретивое сердце, черную печень, горячую кровь, все подпятные и занокотные жилы...       Вдруг запнувшись, Матвей зажмурился и почувствовал, как по щекам заструились горячие слезы. Сейчас, сидя на коленях в бане у какого-то колдуна, он почувствовал себя таким жалким и униженным, что ему захотелось обнять себя и долго-долго жалеть. Все его друзья быстро и непринужденно вступили в брак, один он остался как прокаженный. С четырьмя разорванными помолвками. Всхлипнув, Матвей открыл застилающие пеленой слез глаза, быстро вытер их рукавом и с надрывом продолжил:       一 ...чтобы она, девица, не могла ни жить, ни быть, часу часовать и минуты миновать; по утру вставала – обо мне бы вздыхала, пошла – ко мне бы Матвею, величала, ни с кем бы она думы не думала, мысел не мыслила, плоду не плодила, плодовых речей не говорила, ни с отцем бы, ни с матерью, ни с родом, ни с племенем, кроме меня, раба Божия Матвея, все бы она, девица, со мной, рабом Божиим Матвеем, думу думала, мысли мыслила, плод плодила, плодовые мысли говорила на ветху и на нову месяцу, и на перекрое месяцу. Будьте те слова недоговорены, переговорены, все сполна говорены, ключ сим словам в зубы, замок – в рот. Аминь!       Низко склонившись и коснувшись лбом прохладных половиц, Матвей всхлипнул и громко шмыгнул носом. Не выдержав, вновь расплакался.       一 Почему? 一 сквозь рыдания вырвалось у него. 一 Почему мне так не везет?       Выйдя из бани, Матвей столкнулся с висящим на стене напротив двери маленьким зеркалом, в котором виднелось его опухшее лицо и красные от слез, жалкие глаза, в полумраке еще ярче отливающие мягким янтарным светом. Быстро утерев щеки, он замахал ладонями, чтобы прохладным воздухом выдворить из глаз этот позорный глянец. Растормошил пальцами слипнувшиеся ресницы, высморкался в вытащенную из кармана салфетку, сделал несколько глубоких вдохов и, найдя на стуле свои вещи, быстро оделся и обулся. Снятую веревку с колокольчиком решил тоже оставить в предбаннике.       В доме за столом папа с дедом Евлампием действительно его ждали. Матвей понял это по графину с наливкой и рюмкой. Единственной.       一 Для настроения, 一 сказал старик.       Матвей неуверенно взглянул на отца, тот одобрительно кивнул и подвинул рюмку в его сторону. Скорее всего, он сразу заметил, в каком состоянии из бани вернулся его ребенок. Но ничего не сказал. Что ж, хотя бы за это Матвей был ему благодарен, если бы папа сказал сейчас хоть одно лишнее слово, он бы впал в настоящую истерику.       Наливка оказалась вишневой и очень крепкой. Давно не евший Матвей сразу же почувствовал легкое головокружение, напряженное тело расслабилось, а в груди растеклось согревающее тепло. Ему стало легче. Совершенный ритуал уже не казался таким вопиюще неприемлемым.       Домой они добирались молча, Матвей был зол на отца за то, что тот предательски отвел его к деревенскому колдуну, даже не спросив его собственного мнения. Теперь он чувствовал себя униженным, каким-то растоптанным и даже немного поруганным. Подумать только, его разули, стащили пояс и стянули платок. От самой этой мысли Матвею становилось настолько неловко, что он сел на заднее сиденье и всю дорогу смотрел в окно.       一 Не говори маме, 一 сказал отец, когда они заехали в гараж.       一 И без тебя понял, 一 грубо ответил Матвей, выскакивая из машины и заходя в дом. Мама была дома, распластавшись на диване в гостиной, смотрела по телевизору новости. Не поздоровавшись, Матвей быстро взбежал на второй этаж, направляясь в свою комнату. Он услышал, как она удивленно спрашивает отца, что произошло, а тот лишь легкомысленно отмахивается. После всего случившегося Матвею хотелось скорее в душ, чтобы смыть с себя этот кладбищенски-заговорный налет. Скинув одежду и вытащив свежее полотенце, он включил лейку и залез в широкую ванну. Теплая вода приятно замолотила по плечам. Намылившись, он до скрипа тер себя мочалкой, пока кожа не покраснела, приобретя острую чувствительность. Почистил зубы, сплюнул, умыл лицо специальной пенкой, намылил шампунем волосы. Все смыл.       И вдруг почувствовал, как голову повело. Давно с ним такого не было, с подросткового возраста. Матвей и сам не заметил, как прикоснулся к себе, мягко сжимая пальцами чувствительную кожу, обхватывая ладонью и скользя к основанию. Плоть в его руках мгновенно окаменела и зазудела. Беспомощно опустившись на дно ванны, Матвей, повинуясь необъяснимому порыву, широко развел бедра и, запрокинув голову на бортик, продолжил. Ему нравилось прикасаться к себе, гладить живот и плоскую грудь, обхватывать и сжимать ниже одной рукой, в то время как другой с нарастающей скоростью продолжать движение.       Забывшись в приятных ощущениях, Матвей шумно задышал и замычал, содрогаясь от сильнейшей внутри пульсации, даже там, еще ниже, где это в приличном обществе считалось неприемлемым. Разрядка накрыла его мощной волной, обрушившись и поглотив собой словно девятый вал. Задохнувшись громким стоном, Матвей затрясся, почувствовав дрожь в ногах и плавно обмяк, наконец почувствовав в теле приятное расслабление. Вода из лейки шла чуть теплая, брызгая на его лицо, плечи и грудь легкими дождевыми каплями. Шум воды успокоил Матвея еще сильнее, чугун ванны приятно холодил спину, и ему захотелось тут же лечь в кровать.       Обернувшись в полотенце и накинув халат, он вышел из ванной и тут же столкнулся с матерью. Смутившись, Матвей испугался, что она могла услышать, чем он занимался в душе. Но даже если она слышала, то виду не подала, и, мягко улыбнувшись, прошла следом за ним, вешая на крючок банный халат.       Вернувшись в свою комнату, Матвей поборол желание лечь с мокрой головой, взял с туалетного столика фен и, сев, принялся сушить волосы перед зеркалом. Выглядел он хоть и уставшим, но расслабленным, глаза теперь блестели вовсе не от слез, а щеки алели не только после горячей воды. Матвей сощурился, слегка прикусывая губу изнутри. Вытащив наушники, он сунул их в уши, включил на телефоне музыку и, закачав головой в такт биту, продолжил сушить волосы диффузором.       День выдался откровенно ужасным, абсурдным и странным. Матвей надеялся, что неожиданное папино пристрастие к ведьмовству больше не всплывет в контексте их взаимоотношений, иначе он опасался, что перестанет с ним общаться и воспринимать его всерьез. Высушив волосы, Матвей немного развеселился, потанцевал перед зеркалом, а потом, переодевшись в пижаму, нырнул в постель и уснул.