Rise and fall

Для кого-то двадцать первый и двадцать второй годы пролетели незаметно, а для некоторых мучительно долго. 30 декабря 1922 года образовалось новое огромное государство, простирающееся на две части света, уступающее по площади лишь Британской империи – Союз Советских Социалистических Республик. Влад отказался от правопреемства Российской империи. Союза по-прежнему не признают, и никто, кроме Дитриха, не желает с ним сотрудничать. Фабио всë ещё уверен, что проклятые коммунисты-большевики долго не продержатся у власти. Но в глубине души скребут кошки: можно сколь угодно презирать Совета, но факт существования коммуниста отрицать глупо. «А если... лишить его единственного товарища? Экономика сейчас у этого Красного в плачевном состоянии, и никому он кроме немца не нужен. Загнëтся и сдохнет в одиночестве», – у Франко зародилась основа дальнейшего плана по устранению идеологического соперника. Идея итальянцу приглянулась. Он решает дать развитие этой мысли. В случае чего блондина можно использовать в качестве громоотвода от себя любимого, а затем кинуть, как его родителей когда-то. Одно препятствует этому: Королевство является предателем для семьи Шварцев. Южанин точно не знает, в курсе ли Дитрих о личности своей матери. В любом случае, Сапожник присоединился к противоборствующей стороне, что служит весомым поводом послать его куда подальше. Фабио, размышляя о Дитрихе, взвешивает риски данной инициативы. – А разве у него есть выбор? Да и с Владом он связь поддерживает, хотя он коммунист и сын бывшего врага.

***

В январе двадцать третьего Веймару доложили, что Советский Союз желает встречи с ним для обсуждения дальнейшего сотрудничества. Уголки губ Шварца дрогнули, и появилась лëгкая, еле заметная улыбка. Ариец давно не виделся со славянином. Успел даже позабыть внешность старого приятеля. – Интересно, а как он сейчас выглядит? Мы всё ещё друзья? – после перехода власти от Густава к Дитриху между молодыми воплощениями отношения стали исключительно рабочими. Они договариваются увидеться в Рейхстаге в конце месяца.  

***

Наступает день Х. Немец ждëт гостя внутри у входа, переодически нервно поглядывая на наручные часы. Нет, русский не опаздывает, просто Шварц волнуется. К зданию подъезжает чëрная машина. Дитрих выходит на улицу. По всему периметру стоит охрана. Нет, немец не боится Влада, но предпочитает следовать нормам безопасности. Автомобиль с немецкими номерами припарковывается в нескольких метрах напротив лестницы, ведущей внутрь. Дитрих спускается вниз. Мысленно пытается представить, как изменился давний знакомый, но решает не строить теорий и иллюзий, а просто дождаться истины. Ариец понятия не имеет, чего ожидать. Они заранее договорились об одной неформальности: оба будут в человеческих обличиях. Делается это в первую очередь для безопасности и неузнаваемости, а также для личного комфорта. Из автомобиля выходит высокий, широкоплечий мужчина с лëгкой щетиной. Некогда голубые глаза отливаются ртутной серостью. Немец машинально протягивает руку в знак приветствия, заворожëнно глядя на брюнета. Коммунист пожал еë, здороваясь: – Добрый день. Рад видеть Вас, Веймарская республика. – Я тоже Вас рад видеть, Союз Советских Социалистических Республик, – душу кольнуло обращение на «Вы», но Шварц понимает, что это прежде всего деловая встреча. С другой стороны, приятно слышать проявление уважения к себе. – Добро пожаловать в Берлин. Прошу, пройдëмте внутрь. – Благодарю. Зайдя в Рейхстаг, оба снимают верхнюю одежду. В помещении довольно тепло, да и на улице не так холодно, как на родине русского, особенно в Сибири. В кабинете Дитрих предлагает выпить кофе. – Буду признателен. Хозяин распоряжается о подаче напитка. Они садятся за стол друг напротив друга. – Как добрались? Вы, должно быть, устали. – Слегка, признаюсь, устал: дорога выдалась утомительной, но в целом всë хорошо, спасибо. – Не желаете отдохнуть? – Могу обойтись. Шварц немного нервничает: как-никак перед ним сейчас сидит не тот парнишка, с которым он когда-то весело проводил время. В кресле напротив находится взрослый мужчина, помотанный жизнью. Взгляд глубокий, понурый. Выражение лица серьëзное. Волосы ровно уложены. В юношеские и детские годы они обычно были растрëпаны. Разница в габаритах видна невооружённым глазом: Союз выше Веймара на целую голову и имеет подкаченное тело. Шварц уже который год подряд не может набрать вес. – Тогда сразу к делу? – А как же кофе? – Совет иронично поднимает бровь. – Сейчас подадут, – Республика чуть расслабляется; разговор начинает завязываться менее формальным. – Хорошо. Вы сами часто пьëте кофе, или есть другие предпочтения? – Ох, у меня, можно сказать, зависимость от этого напитка. – Лучше быть зависимым от кофеина, чем от алкоголя или чего-то покрепче. – Наркотиков? Нет, спасибо, я помню, чем они обернулись для Империи Цин, – намекает на опиумные войны Дитрих. – А кому вообще нужны войны? Разве что тем, кто на них наживается. – Что поделать, такова жизнь. Ресурсы нашей планеты ограничены, а закон природы гласит: выживает сильнейший, – с лëгкой грустью и досадой проговаривает немец. – Право сильных – удел слабых. Безусловно, в дикой природе так и происходит, но человек разумный давно перестал ей подчиняться. – И почему Вы так считаете? – Подумайте сами: по теории Чарльза Дарвина люди произошли от человекоподобных обезьян. Мы – животные по биологической натуре. – Мы? Простите, что перебил. – Ну, не конкретно мы с Вами, но Вы же понимаете, о чëм я говорю. – Конечно, просто уточнил. Продолжайте, пожалуйста. – Homo sapiens – один из самых слабых и незащищённых животных на этой планете. У нас нет ни когтей, ни клыков, ни яда, ни маскировочной окраски, ни рогов или копыт и так далее. Нам пришлось развиваться, чтобы выжить. Не кажется ли Вам, что по такой логике численность нашего населения на планете должна быть кратно ниже, учитывая, что мы ещё и деградировали в анатомическом плане? Челюсти не такие развитые, как у предков, отмер хвостовой отросток. Сила людей в интеллекте. Слабый способен стать сильным благодаря упорству и труду. – Ваши слова имеют смысл, – Дитрих отвечает не сразу. – Можете обращаться ко мне на «ты», если хотите. Всё-таки давно знакомы. – Оу, конечно, Вы... Ты тоже можешь отложить формальность. – Благодарю, Дитрих, – он кадает на собеседника тот самый дружелюбный взгляд и одаривает улыбкой, как в первую встречу, что заставляет немца сиять внутри. – Твой немецкий очень хорош, – делает комплимент Шварц, меняя тему. – Спасибо. Раздаётся стук в дверь. – Войдите! – даёт разрешение Веймар. Приносят кофе. На стол ставят поднос с чашками и... чайником? На вопросительное выражение лица русского находится ответ: – Я уже говорил, что у меня зависимость. Не хочу гонять сотрудников по нескольку раз. – Понятно, просто немного неожиданно. У нас обычно кофе подают только чашками. Республика лишь хмыкает. На подносе лежит тарелка с аппетитными маленькими булочками. – Угощайся. – Спасибо, – Совет смотрит в окно, поднося горячую жидкость к губам. – Хочу позже прогуляться по Берлину. Не подскажешь какие-нибудь места для посещения? – Конечно, могу составить компанию, если ты не против. – Только за. Почту за честь. – Что ж... Приступим к делу или сходим проветриться? Думать, а тем более принимать серьёзные решения стоит на свежую голову. – Как тебе будет удобно. Помню, ты раньше не любил откладывать дела на потом. – И сейчас не люблю, но лучше, если мы оба будем находиться в здравом уме и трезвой памяти. Как ты там говорил когда-то? «Утро вечера мудренее»? Да и мы давно не общались вживую. Я хочу знать, с кем мне предстоит иметь дело, – в голосе одновременно звучат игривость и смущение. – Хах, а разве у тебя огромный есть огромный выбор в подборе партнёра? – дразнит социалист по-доброму. – Нет, ну и что? Думаешь, я так сразу прыгну в твои объятия, писаясь кипятком, из-за этого? Мы с тобой в равных условиях. Я что-то не видел у тебя очереди из желающих сотрудничать, мой хороший. Брюнет после такого заявления не смог сдержать смех. – Нет, ну почему сразу в объятия? В постель! – заливаясь хохотом, отвечает гость. – Снимаю трусики, – иронично произносит Шварц, махнув рукой в сторону, не скрывая улыбки. – Я вижу, ты научился шутить за время моего отсутствия в твоей жизни. – Ой, Романов, ты не меняешься, хе-хе. – Да, я тебе ещё не сказал. Я сменил фамилию. Теперь я не Романов, а Краснов. – Что, серьёзно? И зачем? – Не хочу ассоциироваться с царским прошлым. – А Краснов, видимо, ассоциируется с коммунизмом? – С Красной Армией. – Хм, Владимир Краснов. Интересно звучит. – Не Владимир. Владлен. Имя тоже поменял. Дитрих ошарашенно пялится на Владлена, находясь в непонимании и лëгкой обиде на то, что эта информация всплыла таким образом. – Владлен? Слушай, а ты случайно отчество не поменял? Вдруг ты теперь не Александров? – Нет, отчество оставил. Я не настолько ненавижу отца, чтобы отрекаться от прошлого и полностью его игнорировать или пытаться забыть. И да, не Александров, а Александрович. – Ой! И когда ты собирался сказать мне об этом? – Где-нибудь за разговором. Сообщить в подходящий момент. В крайнем случае за подписанием бумаг. – Замечательно! И с этим человеком я планы должен строить! Обманщик ты, Владик, – хоть Шварц и обижен, но весь этот гнев – чистая фальш, которую легко распознать. Веймар называл приятеля Владиком, только когда хотел подразнить или подколоть. Ничего милого или злобного это прозвище не несëт. – Ладно, остынь. Виноват, признаю. Извини, я правда не хотел тебя обидеть, – всё ещё с юмором отвечает Краснов. – Просто не знал, как приподнести эту новость. – Хм, верю. И насколько давно? – Да вот буквально первого января новый паспорт выдали. – Значит, недавно. Ну хорошо, прощаю. В новый год с новым именем. И как к тебе теперь обращаться? – с ехидной улыбкой спрашивает Дитрих. – Как Вам, сударь, будет угодно. – Ладно, Владик. – Можно, пожалуйста, не так? – Ты сам сказал, как мне будет угодно. – Собака, подловил на слове. – Тебя никто за язык не тянул. – Да как же. А кто вопрос задал? – А кто ответил? – Ну да. Ты прав. Сам виноват. – Рад, что понял. – Должен признаться, я приятно удивлëн. Не ожидал, что меня здесь заставят посмеяться от души. – А чего ты ожидал? – Ну не знаю. Наверное, почти чего угодно, кроме этого. – Ты просто себя со стороны не видел. – Ну вообще-то я тоже перед собой сперва увидел каменную статую с острова Пасхи, а не харизматичную личность. К тому же у нас в первую очередь деловая встреча, хотя сейчас я в этом не уверен, – Владлен усмехается. – Ха-ха, я скучал по твоим шуткам. – Мне тоже было одиноко без тебя. Но теперь-то мы снова вместе, и я надеюсь, не совершим ошибки предыдущего поколения: не станем врагами. – Я тоже, – в голосе звучит нежность. Воплощения допили кофе, красноармеец похвалил булочки. За окном идëт снег. – Что ж, делу время, потехе час. Приступим к работе? – сероглазый ставит чашку на блюдце, в сторону. – Да, пожалуй. Время поболтать ещё будет. Ты же не сегодня уезжаешь? – Завтра в двенадцать часов. – Тогда давай побыстрее разберëмся с этим, чтобы побольше времени осталось на посиделки, – Шварц достаёт бумаги и раскладывает их на столе. – Что обсудим в первую очередь: торговлю, военные договоры, миграцию и туристов, что-то другое? – Давай тему войны и армии отложим напоследок. Ни у кого из нас нет сил на активные боевые действия. Если мы и вступим в конфликт, то вряд ли будем мешать друг другу, ведь у нас нет других союзников, а терять единственного не выгодно. Первым делом нам обоим нужно экономику восстанавливать. И не забывай: у тебя есть ограничения по численности армии. – Да, я помню. Как скажешь. Тогда поговорим о торговле? – Пожалуй, – Владлен кидает мимолëтный взгляд на стопку документов с краю. – И ещё. Я бы хотел немного лучше понять политику твоего государства: как внутреннюю, так и внешнюю. Пойми, в истории до этого не существовало социалистических стран. Я должен хотя бы примерно понимать, с кем и чем придëтся иметь дело. – Я всё понимаю, но мы уже сотрудничали, когда я был РСФСР. У тебя уже должно было сложиться маломальское впечатление обо мне и моей политике. – Сейчас ты не РСФСР. И тогда у меня не оказалось возможности узнать больше информации, а теперь есть. Почему я не должен хотя бы попытаться воспользоваться ею? Ты явно изменился за это время, Владик, и мне выгоднее знать как, – голос говорящего спокоен и ровен. – Тоже верно. Однако прошу заметить, что и у меня не нашлось возможности узнать тебя получше, – напоминает большевик. – Я отвечу на твои вопросы, но взамен хочу честности и в свой адрес. – Справедливо. Я не собираюсь обманывать тебя. Мы оба как раньше, так и сейчас находимся в одной лодке. Меня прежде всего интересуют твои дальнейшие цели, политика. – Целей своих я не скрываю и политику тоже. Конкретно с тобой я хочу иметь дружеские отношения в личной жизни и добрососедские на политической арене. На территории, что я отдал твоему отцу, когда тот был жив, претендовать не стану. – А есть ли гарантии, что не случится новая революция в ближайшее время? – У меня и правда есть недовольные, вот только я и моë правительство подавляем эти бунты. И мне, наверное, стоит напомнить события, происходящие на твоей территории, – мужчина ставит локти на стол и сцепляет ладони в замок. До этого он сидел более расслабленно, наваливаясь на спинку кресла. – Действительно. У нас слишком много проблем, чтобы лишний раз друг другу что-то доказывать. – А мы пытаемся? – Нет, наверное. Я просто опасаюсь очередных сложностей. – Два изгоя, встретившиеся спустя много лет и давно упавшие ниже плинтуса, что может быть хуже? – Новая война. Если я перестану выплачивать репарации, со мной перестанут церемониться. – Эти гарпии никогда не церемонятся с теми, кто их не устраивает. – Что-то заболтались... Пора начать работу, – Дитрих тряхнул головой. – Согласен. Три с половиной часа переговоров пролетают незаметно. Они обсуждают торговые и военные соглашения, дипломатические отношения. Один из договоров позволяет немецким солдатам обучаться и параллельно обучать советских солдат на границе СССР. Новые технологии очень важны для Союза, а в обмен в Веймарскую республику начнут поставлять зерно. Документы остаётся только подписать, и они вступят в силу. Такую мелочь переговорщики решают оставить на потом, чтобы на отдохнувшую голову перечитать и проанализировать. Второй причиной служит желание сперва плотнее пообщаться в неформальной обстановке и больше узнать друг о друге. Человеческий фактор играет хоть и небольшую, но значительную роль. В зависимости от межличностных отношений определяется качество работы. Лишнюю информацию никто выпытывать не осмеливается. Дитрих складывает бумаги в стопку и постукивает ею по столу, чтобы выровнять. – Пожалуй, можно сделать перерыв на обед. Мы продуктивно поработали. Я ведь тебя даже ни чем не угостил, кроме кофе с булочками. Извини за это. Ты же не ел с момента приезда, должно быть, голоден? – Спасибо, я не сильно голоден. А ты? Вижу, мало питаешься, – в последней фразе звучит едва уловимое сочувствие. – Может, сходим в какое-нибудь заведение? Заодно и полюбуюсь красотами города. – Поверь, не лучшая идея. Инфляция растëт не по дням, а по часам. Вчера буханка хлеба стоила девятнадцать миллионов марок; сегодня, возможно, уже двадцать. Ни у тебя, ни у меня нет лишних денег. – Кхе, шутишь? – Владлен нервно выгибает бровь и приподнимает уголок губ. – Тц, увы, но нет, – блондин отвечает с ноткой игривости. – Хочешь – проверь. – Считай, верю. – Пошли, я не могу оставить гостя голодным. – Но я не... – Отказ не принимается. Ты обязан попробовать немецкую кухню, – перебивает ариец. – Только в том случае, если ты тоже нормально поешь. Стрелка настенных часов близится к половине четвëртого. Воплощения спускаются в обеденный зал. Дитрих садится во главе вытянутого стола, Владлен – у угла, рядом с немцем. – Интересно, сколько я буду должен за этот обед? – За кого ты меня принимаешь? Я гостей не заставляю платить за угощенья. – Мне всё равно неловко. Не человек – могу обойтись. – Отказываться от трапезы не этично, – ариец качает указательным пальцем. – К тому же, я один есть не буду. – Прошу прощения. Похоже, у меня нет выбора. – Не волнуйся, не отравлю. – Не сомневаюсь. Перед ними ставят тарелки с жареным картофелем, квашеной капустой и баварскими колбасками. Шварцу наливают кофе, Краснов предпочитает чëрный чай. – Как насчёт после прогуляться по улице Александерплац? Владлен делает вид, что не понял подкола. – Почему бы и нет. Я бы вначале посетил Бранденбургские ворота, конечно, но улицы города посмотреть тоже стоит. – Не беспокойся, мы успеем туда сходить. Лучшее обычно припасают напоследок, – Дитрих слегка разочарован такой реакцией, однако не теряет надежды. Успеет ещё подразнить. – Как скажешь. Дальше Веймар решает пораспрашивать о пребывании Совета в Швейцарии и Австрии. Больше вопросов он задаëт про Августу. К его сожалению, социалист общался с ней всего раз, и то разговор оказался недолгим. Мужчина подмечает, что австрийка внешне очень напоминает немца: оба голубоглазые блондины с бледной кожей и схожими чертами лица.   Завершив трапезу, гость похвалил повара и отблагодарил собеседника. Мужчины накидывают верхнюю одежду и отправляются на прогулку. В зимнее время рано темнеет. Город и днëм окутан мраком: на улицах полно бездомных, поскольку полностью восстановить строения не удалось – в казне нету средств; люди – нервные, напуганные, уставшие – снуют туда-сюда. Некогда прекрасное место стало серым и унылым. – Извини, показывать особо нечего. Сам понимаешь: долгов выше крыши. – Понимаю, у самого подобное происходит. Если бы не архитектура и вывески на немецком, то подумал бы, что не покидал родину. Такая же гнетущая атмосфера. – Увы. Забыл поинтересоваться: почему ты перенëс столицу? – Санкт-Петербург находится слишком близко к границе, к тому же неприятные ассоциации возникают с имперским прошлым. Как писал Достоевский в произведении «Преступление и наказание»: «Это город, в котором невозможно быть». Москва мне нравится больше. – Интересно, никогда не задумывался о переносе столицы. – У тебя нет нужды. – Ошибаешься. Окружающие помнят период правления моего отца. Прости, а о чëм произведение, которое ты назвал? Не припомню, читал ли. – Оно о молодом студенте, живущем в бедности. Он построил теорию, согласно которой люди делятся на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не нарушать закон, а необыкновенные имеют право на преступление во имя благих идей и целей. – Ух ты, и что же? Он сделал что-то противозаконное, судя по названию? – Убил старуху-процентщицу, которой задолжал, пытаясь понять, «тварь он дрожащая» или «право имеющий». – И что дальше? Он понял? Неужели, убил только из-за долгов? – собеседник слушает с интересом. – У него была идея раздать деньги старухи нуждающимся, но после убийства он испугался. – Чего? Он же сам пошëл на это. Сам верил, что право имеет. – Он пытался понять, имеет ли. Ну и по случайности сестру старухи убил в тот момент – на панике. – А что в конце? Он покаялся? Как его наказали? – Сослали в Сибирь. А покаялся ли – одному автору известно. В книге описано, что да, но не страх ли сыграл свою роль? Или он действительно образумился? – Звучит интересно. – Читать ещё интереснее. – А как звали этого студента? – Родион Раскольников. Фамилия говорящая: от слова «раскол». – Надо почитать, как время найдëтся. – Обязательно. Не пожалеешь, обещаю. Мне единственное, что не нравится, так это присутствие религии, вера в бога. – Меня это не беспокоит. В каком году оно написано? – В 1866. – Давненько. – Но актуально будет всегда. Дитрих на секунду задумывается. Владлен, заметив это, останавливается. – Извини за вопрос, но не могу не поинтересоваться. Просто... Ты напомнинаешь мне этого персонажа, – неуверенно произносит немец, пока на него продолжает падать снег, от чего приходится слегка щуриться. – Я? – мужчину такое сравнение повергло в шок, но буквально в следующее мгновение до него доходит. – А, ты имеешь в виду убийство отца во имя идеи? – Да, именно это. Ты не считаешь это чем-то аморальным? Не испытываешь чувство вины? – Нет. Я вывел свой народ из войны. Мы еë просто-напросто не тянули. У нас и так полно проблем, с которыми монархия справиться не в состоянии. Попытки решить вопросы мирным путём ни к чему не привели. К сожалению, мир жесток и смерть одной семьи во имя благополучия других – это меньшее зло. Я не делю людей на сорта. Есть определëнные личности, которые необходимо устранять. Я не считаю революции и войны тем, к чему стоит стремиться. Я лишь говорю простую истину: порой история сама может сподвигнуть нас на определëнные поступки. И эти поступки часто не являются правильными с точки зрения морали, но они необходимы, чтобы жизненная полоса изменила цвет на белый. – И как понять, когда приходится чем-то жертвовать? – Представь, что ты обычный человек, на которого напал маньяк. Ты пожертвуешь его жизнью или своей? А если ты врач, которому хватит времени спасти лишь одного пациента, а другому придëтся уйти на тот свет? Дитрих подставляет кулак к подбородку. – Ситуации бывают разными. Каждая индивидуальна. Нельзя всë и всех грести под одну гребëнку. – Верно. Давай сменим тему? – Ох, конечно. Извини, если... – Всё в порядке, – не очень культурно перебивает Дитрих. – Пошли к воротам. – Дит, я правда не хотел тебя задеть, – виновато отвечает Владлен. – Не беспокойся, со мной правда всё в порядке. Просто интересно было узнать твои мысли по поводу средств и целей войны. Ты уже ответил. – Почему в лоб не спросил? – Стыдно как-то. – Понимаю. До Бранденбургских ворот Дитрих решает поговорить о странах-победителях. Они, откровенно говоря, крайне негативно о них отзывлись. Оба признают, что не откажутся от сотрудничества, если им предложат, но уважать не станут. Наконец они доходят до нужного места и любуются видом. – Красота, – произносит Союз, смотря на достопримечательность. – Согласен. Гуляя по площади, большевик рассказывает о своей новообретëнной семье. От слов красноармейца о жене и дочерях у Дитриха кольнуло сердце. Зависть взыграла на струнах души. Такие тëплые слова о детях отозвались глубокой раной. До этого дня немец не задумывался о потомстве. Ему и сейчас не хочется заводить детей. Он желает быть любимым. Желает возвращаться домой с осознанием, что его ждут не потому, что он «важная шишка», а потому что он – это он. «Почему я всегда один? Даже сейчас я чувствую одиночество. У него дома жена. Она, должно быть, скучает, переживает? Четыре ребëнка! Это же каждому нужно уделить внимание, а ещё супруга, и про работу нельзя забывать! Понятно, почему Влад так торопиться всё успеть. Он желает побыстрее вернуться к семье. Я здесь не причём. Не будь у него близких на родине, уверен, Владик бы остался подольше». Когда на улице становится совсем темно, русский и немец возвращаются в Рейхстаг и продолжают там общение. Рядом находится гостиница, в которой и остановился переночевать Краснов. Утром Совет собирает вещи. Воплощения в очередной раз перечитывают документы и ставят подписи. – Очень рад был увидеть тебя. Надеюсь, в скором времени мы снова встретимся. Я не хочу надолго расставаться, – пожимая Шварцу руку, склонившись над ухом блондина, молвит Краснов. Весь оставшийся день ариец будет вспоминать эти слова с теплотой. К полудню Союз покидает город, а позже и страну. Дитрих взгрустнул – опять он остался в одиночестве – но отнëсся с пониманием.