Getting Hitched: A Foray into Better Sectual Relations

      Цзян Чэн измотан. Ничего нового, полагает он, но сегодня эта измотанность кажется удовлетворяющей. Он моргает тяжёлыми веками, благодарный, что уже почти пора упасть в постель.       Вздохнув, Цзян Чэн подносит чарку к губам; взгляд цепляется за рукав его одеяний, роскошно-красный с золотой вышивкой, мерцающей в тусклом свете. Напоминание посылает его взгляд через комнату, в сторону Лань Ванцзи, сидящего с невообразимо прямой спиной за низким столиком и читающего.       Цзян Чэн без колебаний признаёт, что этот мужчина выглядит прекрасно вот так: тепло света лампы и глубокий красный цвет его наряда смягчают его, заставляют казаться не резной нефритовой статуей, а живым человеком из плоти и крови. Мой муж, произносит Цзян Чэн в своём уме и обнаруживает, что это даётся ему легче, чем он ожидал.       Возможно, дело в стрессе, присущем такому дню, но Цзян Чэн мало что помнит. Просто… вспышки воспоминаний, сшитых в одно полотно вместе с пробелами незаполненного пространства. Ну что ж. Ему удалось справиться с этим, и это самое главное. Довольно хорошо справиться, на самом деле, если то, что они с Лань Ванцзи сумели сбежать с пира, является каким-то показателем. Даже глава ордена Гусу Лань был замечен поднимающим тосты за их здоровье и счастье, с розовыми щеками и сверкающими от выпивки глазами.       Его взгляд снова скользит к Лань Ванцзи, наблюдая за движением его пальцев, когда они переворачивают страницу. У него большие ладони, отмечает Цзян Чэн, позабавленный осознанием того, что он никогда не обращал на это внимания раньше. Широкие и сильные ладони, но пальцы каким-то образом выглядят… изящными. В экономных движениях Лань Ванцзи есть неожиданная грация, и Цзян Чэн наблюдает, как эти длинные пальцы возвращаются обратно на стол рядом с книгой.       Его щёки внезапно становятся тёплыми от прилива крови. Он опускает взгляд на вино в своей чарке, необъяснимо смущённый. Конечно, мне позволено смотреть на собственного мужа, вступает в спор с самим собой его разум, но Цзян Чэн узнаёт оправдание, когда слышит его, даже оправдание перед самим собой.       Смотреть – это одно. Оценивать – другое.       У Цзян Чэна перехватило дыхание, когда началась церемония, и он впервые увидел Лань Ванцзи, облачённого в свадебные красные одежды. Бо́льшая часть дня может быть размытой в его памяти, но он уверен, что никогда не забудет этот момент. В этот момент он не думал о политике, схемах и долге – его переполняла волна признательности. Он чувствовал гордость, он казался себе счастливчиком, что Лань Ванцзи сопровождал его в Зал Предков Цзян.       Свободная рука, лежащая на его колене, сжимается в кулак, сминая ткань, и Цзян Чэн медленно выдыхает, успокаивая себя. Это просто вино и настроение дня. В конце концов, сегодня была свадьба. Он всегда был восприимчив к таким вещам, и улыбка приподнимает уголки его губ, когда голос сестры в его голове дразняще говорит: «А-Чэн, ты ведь тайный романтик, не так ли?» Он задаётся вопросом, что бы она подумала об этом дне.       Агрх. Довольно размышлений. Он никогда так не желал наконец-то лечь и уснуть, как сейчас.       – Как долго ты собираешься здесь оставаться? – бормочет Цзян Чэн, и Лань Ванцзи поднимает глаза от страницы, встречая его взгляд.       – Я не хочу опозорить тебя своим ранним уходом, – наконец заявляет он. То же самое он сказал, когда Цзян Чэн был удивлён, поняв, что Лань Ванцзи следует за ним в его комнату, а не в свою собственную.       – Если ты не планируешь остаться и позавтракать со мной утром, то ты тратишь своё время впустую, – Цзян Чэн вздыхает, наливая себе ещё одну чарку вина. – Не переживай об этом, – добавляет он более мягко. – Сомневаюсь, что твой уход вообще заметят.       – Может быть и нет, – кратко отвечает Лань Ванцзи, и Цзян Чэн не закатывает глаза, хотя ему этого хочется. Лань Ванцзи использует этот тон голоса, когда он не согласен, но решает, что это не стоит спора. – И да. Я планировал позавтракать с тобой утром.       Брови Цзян Чэна взлетают куда-то к линии роста волос.       – Ты что?.. Ты понимаешь, что здесь только одна кровать…       Спокойное, невозмутимое выражение лица Лань Ванцзи заставляет его замолчать так же эффективно, как если бы тот заговорил.       – Понимаю, – сообщает ему другой мужчина, как будто это Цзян Чэн – тот, кто ведёт себя глупо, утверждая очевидное. – Мы супруги, Цзян Ваньинь. Я не вижу ничего плохого в том, чтобы иногда спать в такой близости друг от друга, если это окажется более удобным.       Цзян Чэн знает, что в том, что Лань Ванцзи сказал, нет ничего, к чему можно было бы придраться. Это логично, и, честно говоря, разумно. Разумнее, чем пытаться спровадить этого мужчину обратно в его собственные комнаты через Пристань Лотоса, мимо членов ордена Лань, у которых нет никаких оснований считать этот брак хоть в чём-то необычным.       Мимо главы ордена Лань, – брата, – который верит, что Лань Ванцзи сейчас с радостью занимается тем, чем занимаются молодожёны в такую ночь.       – Боги, – угрюмо говорит Цзян Чэн и опрокидывает в себя чарку с вином. – Это так глупо.       До его ушей доносится гул согласия, и Цзян Чэн поднимается с пола, подходя к окну. С неба светит растущая луна, полная примерно на три четверти, высокая и достаточно яркая, чтобы осветить внутренний дворик, расположенный посреди семейной части резиденции Пристани Лотоса.       – Если ты не против перелезть через пару окон, можно было бы прокрасться через дворик.       В ответ раздаётся долгий, преувеличенный вздох, и на этот раз Цзян Чэн действительно закатывает глаза; в любом случае, единственный его свидетель – это луна.       – Цзян Ваньинь.       Повернувшись, он устремляет взгляд на Лань Ванцзи, и дыхание замирает в его горле. Всё дело в свете лампы, совершенно точно, настаивает он про себя. Нет ни единого шанса, что на лице Лань-нефритовой-статуи-Ванцзи могло бы появиться такое выражение – мягкое и уязвимое, с пыльцой румянца на скулах. Челюсти Лань Ванцзи напрягаются, и иллюзия рассеивается.       – Перестань делать это более неловким, чем оно должно быть.       Цзян Чэн подавляет оборонительный ответ, вертящийся у него на языке. Как будто это он делает ситуацию неловкой! Какая чушь! Ради всего святого, это не он настаивает на том, чтобы они провели ночь вместе. Тем не менее, даже в своём взбудораженном состоянии, сбитый с толку явно чувствительным настроем своих мыслей, он видит правду слов Лань Ванцзи. Во время войны он спал в гораздо более тесном контакте с другими, иногда фактически с незнакомцами, когда это было необходимо. Значит, так тому и быть.       Цзян Чэн идёт к своему туалетному столику, останавливаясь перед бронзовым зеркалом.       – Думаю, это был первый раз, когда я видел, как твой брат пьёт алкоголь, – бормочет он. Это предложение мира, потому что Цзян Чэн не может заставить себя извиниться за поведение, мотивированное чувствами, которыми он не намерен делиться.       Тихий смех разносится по комнате, и Цзян Чэн обнаруживает себя слегка улыбающимся при этом звуке. Это стало откровением, что младший из Нефритов ордена Лань вообще способен смеяться, но в последнее время он слышит это всё чаще.       – Он… очень счастлив за меня, – размышляет Лань Ванцзи. Цзян Чэн слышит, как он встаёт, присоединяясь к нему у зеркала. Они освобождают свои волосы от множества шпилек и драгоценностей, бормоча извинения, когда сталкиваются локтями или когда случайное украшение вылетает из неловких пальцев, со звоном ударяясь о зеркало.       – Это так глупо, – Цзян Чэн фыркает, и они оба внезапно смеются.       – Боги запрещают нам выходить замуж без пятидесяти цзиней металла и камней, отягощающих наши головы, – шутит Лань Ванцзи, когда ещё одна золотая шпилька выскальзывает из его пальцев и падает на пол.       – Может быть, это предназначено для того, чтобы помочь нам в наших поклонах?       – Я был почти не в состоянии поднять голову обратно, – хрипло возражает Лань Ванцзи, и они оба изо всех сил пытаются сморгнуть слёзы веселья, затуманивающие им обзор. – Цзян Ваньинь, я чувствую одну там… – он указывает на заднюю часть своего пучка, и Цзян Чэн наклоняется ближе, щурясь.       – А, да, один момент… – вскоре Цзян Чэн копается в его волосах, как обезьяна, выискивая шпильки и удерживая их между губами. – Их тах мнохо, – шепелявит он. Лань Ванцзи смеётся над его неразборчивыми словами. – Я думал, моя плишёсха была плохой!       – Брат был… настойчив, – объясняет Лань Ванцзи, и Цзян Чэн ловит его улыбку в отражении зеркала, глупо ухмыляясь в ответ; золотые шпильки торчат из его рта, как неровные зубы.       От этого зрелища с губ Лань Ванцзи срывается полноценный, грудной хохот. Цзян Чэн едва не роняет шпильки от удивления. Он быстро достаёт их изо рта, скрывая своё смущённое замешательство, и кладёт на столик.       – Он как будто отказался позволить одной шпильке удерживать вместе больше шести волосков, – притворно лёгким тоном говорит Цзян Чэн, неотрывно глядя на волосы Лань Ванцзи. Его глаза закрываются от облегчения, когда Лань Ванцзи издаёт утомлённый вздох в знак согласия.       Достаточно скоро их причёски оказываются успешно разобраны; Цзян Чэн чувствует благодарность за изменение атмосферы с напряжённой, из-за их разговора ранее, на более дружескую. Хотя, честно говоря, он обнаруживает, что немного нервничает по совершенно новой причине. Он никогда не видел Лань Ванцзи с распущенными волосами.       Это ошеломляюще интимно. Его щёки вспыхивают от жара, хотя Цзян Чэн и ругает себя мысленно за то, что так волнуется из-за чего-то столь простого. Он сосредотачивается на завязках своей верхней одежды, желая отвлечься.       – Цзян Ваньинь, – зовёт Лань Ванцзи, всё ещё стоящий перед зеркалом. Цзян Чэн поднимает на него взгляд. – Не мог бы ты помочь мне с моей лентой?       О дьявол. Цзян Чэн уже почти год носит ленту Лань Ванцзи, обмотанную вокруг его левого наруча, как знак их помолвки – столь же очевидный, как и юньмэнский колокольчик, который висит на поясе Лань Ванцзи. Но он никогда не задумывался о той ленте, что на голове Лань Ванцзи, и сам Лань Ванцзи никогда не предлагал ему.       Ну, этот человек не стал бы просить его только из вежливости. Если Лань Ванцзи предлагает ему такое, то это важно для него, и не имеет значения, понимает ли Цзян Чэн почему или нет.       – Конечно, – выдыхает Цзян Чэн, заставляя себя улыбнуться, и снова встаёт позади Лань Ванцзи. Он радуется, что его пальцы не путаются в узле. Как только лента снята, Цзян Чэн осторожно скручивает её в ладони, вопросительно глядя на Лань Ванцзи в зеркало.       – Спасибо, муж, – тихо говорит Лань Ванцзи, опуская глаза, и Цзян Чэн чуть не задыхается от этих слов, от медленного взмаха длинных ресниц Лань Ванцзи, от очевидного румянца на его обычно бледных щеках. Быстрый взгляд на отражение подтверждает, что его собственные щёки такие же яркие.       Пресвятые боги, мы ведём себя как дети! Цзян Чэн прочищает горло, всё ещё держа ленту в руке. Он понятия не имеет, что ему с ней ДЕЛАТЬ. Но не то чтобы его очевидное ожидание указаний удерживает его от того, чтобы вздрогнуть, когда пальцы Лань Ванцзи касаются его ладони, забирая ленту и кладя её на столик. Призрачный след их соприкосновения покалывает его кожу.       На кратчайший миг – столь мимолётно, что Цзян Чэн отказывается признавать, что это вообще произошло – он думает о том, чтобы потянуться следом за ладонью Лань Ванцзи, обхватить её своей, возможно, поднести её к своим губам…       – Всё это немного нервирующе-переживательно, не так ли? – слышит он вместо этого свой собственный шёпот и отступает назад, чувствуя, как облегчение наполняет его вены.       Лань Ванцзи поворачивается, их взгляды встречаются без посредника в виде зеркала.       – Мн, – мычит он, и в уголках его глаз собираются морщинки. – Станет легче.       Цзян Чэн мягко фыркает.       – Полагаю, так и будет.       Позже, когда фонарь потушен, они осторожно лежат бок о бок на кровати, разделённые расстоянием в одну-две ладони пустого воздуха и их спальными одеждами; одеяло натянуто до подбородка, оба почти боятся дышать, чтобы не потревожить друг друга… Действительно, нет ничего плохого в том, чтобы спать в такой близости друг от друга, решает Цзян Чэн в тишине своего разума. Это тепло и приятно.       Он засыпает лёгким и спокойным сном.