Getting Hitched: A Foray into Better Sectual Relations

      Цзян Чэн улавливает отблеск солнечного света на мече, ярком и быстро летящем с востока, и смиренно вздыхает. Его взгляд окидывает стопки непрочитанных писем и прошений на рабочем столе. Придётся это отложить, думает он, зная, что ему предстоит ещё одна бессонная ночь, и направляется в гостевой павильон.       К тому времени, как он прибывает, там уже кипит активность; неожиданный гость всегда вызывает суматоху, но гость такого высокого статуса усиливает напряжённость ещё больше. Возможно, ему следовало предупредить своих подчинённых; Цзян Чэн подозревал, что этот человек придёт, хотя даже он удивлён тем, как быстро. Его письмо, без сомнения, не могло прибыть в Гусу раньше сегодняшнего утра.       – Ханьгуан-цзюнь, – торжественно приветствует его Цзян Чэн, поднимая руки в уважительном поклоне. Лань Ванцзи кланяется в ответ с серьёзным выражением лица, и Цзян Чэн приказывает управляющему распорядиться насчёт чая и подать его на его личный пирс.       У него есть отчётливое ощущение, что этот разговор лучше провести наедине.       Он жестом приглашает Лань Ванцзи следовать за ним, и они оба идут в тишине. Цзян Чэн воспринимает это с благодарностью, пользуясь временем, чтобы собраться с мыслями. Темы беседы. Логические доводы. Разумность и убедительность. Скорее всего, это его единственный шанс; так много зависит от этой встречи. Тяжесть ответственности ощущается осязаемой, и Цзян Чэн незаметно выпрямляет свою осанку вопреки этому чувству.       Его орден полагается на него. Ничего личного, снова напоминает он себе, стиснув зубы от холодной, вездесущей отчуждённости Лань Ванцзи. Это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме дальнейшего процветания его ордена.       Вздохнув, он предварительно засчитывает молчание за добрый знак. В то время как младший из Нефритов ордена Лань известен своей праведностью и терпеливостью, Цзян Чэн, кажется, является несоразмерной мишенью редких нарушений самоконтроля другого мужчины.       Когда они достигают пирса, он не позволяет себе отвести взгляд, опускаясь на подушку напротив Лань Ванцзи. Ханьгуан-цзюнь не встречается с ним взглядом.       Он здесь. Это начало. Цзян Чэн должен заставить это работать, несмотря на сдержанность Лань Ванцзи. По крайней мере, они ещё не начали ссориться, хотя с ними двумя перемирие всегда кажется временным. Цзян Чэн был бы разочарован, если бы Лань Ванцзи напал на него, как только приземлился, но нисколько не удивился бы этому.       Это умиротворяюще – по крайней мере, здесь живописный вид, – сидеть за низким столиком на личном причале Цзян Чэна. Это место дарит уединение, тень от беседки освежает, и то ли из вежливости, то ли из-за нервов, – его разум слишком занят, чтобы рассмотреть это повнимательнее, – Цзян Чэн уступает Лань Ванцзи возможность начать разговор.       – Ты был поставлен в известность, – наконец произносит Лань Ванцзи с оттенком вопроса в тоне, и, как всегда, когда он соизволит открыть рот, Цзян Чэну приходится заполнять пробелы.       – Поставлен в известность. Я полагаю, это касается письма?       Когда Лань Ванцзи кивает, брови Цзян Чэна хмурятся.       – Боюсь, я не понимаю твоего вопроса. В известность о чём?       – О его содержимом, – без выражения отвечает Лань Ванцзи.       Что? Озадаченный, Цзян Чэн позволяет себе медленно вздохнуть, обдумывая услышанное. Он не уверен в точке зрения Лань Ванцзи; возможно, несмотря на чрезвычайную старательность в подготовке прошения, он непреднамеренно оступился. Вспышка паники сжимает его горло. Он проанализировал огромное множество вероятностей развития событий, проведя слишком много ночей в компании собственных тревог…       В пренебрежении не было бы ничего нового. Отвращение было бы понятно. Безрассудная ярость, презрение, даже самодовольная обида за саму идею – всё это было бы ожидаемо. Но если бы Цзян Чэну пришлось угадать, то он сказал бы, что Лань Ванцзи кажется более… осторожным, чем что-либо ещё. Предки, помогите мне.       Тогда лучше всего обратиться за разъяснениями. Он не может позволить себе забегать вперёд в беседе только для того, чтобы обнаружить, что неправильно что-то понял.       – Я… Да, – выдыхает Цзян Чэн, позволяя замешательству окрасить его тон. Губы Лань Ванцзи поджимаются. Конечно, он не собирается уточнять. Сдерживая инстинктивную вспышку гнева, Цзян Чэн пытается снова: – Как я мог не знать о его содержимом?       Их прерывает прибытие чая. Женщина действует тихо и деловито, и проходит совсем немного времени, прежде чем она кланяется и уходит, мягко улыбаясь в ответ на тихую благодарность Цзян Чэна. Когда они снова оказываются одни, Цзян Чэн встречается взглядом со своим собеседником, приподнимая брови.       – Ханьгуан-цзюнь?       Вполне естественно, полагает Цзян Чэн, что Лань Ванцзи будет чувствовать себя неуютно. Ситуация… не идеальна, и он не смог придумать адекватного способа лично сообщить Лань Ванцзи о своих намерениях перед отправкой письма. Ни один из них никогда не был поклонником «светских визитов», и уж тем более друг с другом.       – Я предположил, что старейшины твоего ордена могли предложить это без твоего ведома, – объясняет Лань Ванцзи, и его слова омрачаются редкой ноткой неуверенности. – Без твоего подлинного одобрения.       Цзян Чэн знает, что это грубо, но его челюсть отвисает без его разрешения.       – Какие старейшины ордена? – Успокойся. У тебя есть работа, которую ты должен сделать. Приложив усилие, он смягчает свой голос: – Ханьгуан-цзюнь, я единственный, кто пережил войну. Я И ЕСТЬ старейшина ордена, – Цзян Чэн почти теряет дар речи, когда ужас – а затем абсолютное замешательство – отражаются на лице Лань Ванцзи. Демонстрируемые им сейчас эмоции – это больше, чем Цзян Чэн когда-либо видел от него.       – Я был… невежлив, – Лань Ванцзи склоняет голову в извинении. – Это было неосмотрительно с моей стороны.       Цзян Чэн едва слышит его, погружённый в размышления. Любопытно. Он думал, что я могу не знать? Неудивительно, что он ведёт себя так странно. Махнув рукой, Цзян Чэн качает головой, наклоняясь вперёд.       – Я не в обиде. Однако, признаюсь, пребываю в растерянности. Какова цель твоего визита, если ты не был уверен в искренности моего предложения?       Даже перед лицом безошибочной правды Лань Ванцзи испытывает сомнения.       – Ты написал это, – недоверчиво шепчет он.       С тихим смехом Цзян Чэн кивает.       – Да.       – Ты просишь у старейшин Лань моей руки и сердца.       Глаза Лань Ванцзи расширились, а ломаные линии бровей приподнялись, и Цзян Чэн полагает, что это самое близкое к ошеломлённому выражению, что когда-либо отображалось на лице этого человека. Почему Цзян Чэн не рассматривал «полнейшее и абсолютнейшее недоверие» как возможную реакцию? Что ж, он повторит это столько раз, сколько потребуется.       – Да, – Цзян Чэн отпивает чай, вежливо глядя на цветы лотоса, чтобы дать Лань Ванцзи время прийти в себя. Когда тянуть дольше становится невыносимо, он ставит свою чашку на стол и смотрит вверх. Лицо Лань Ванцзи вернулось к своей обычной маске.       Похоже, Цзян Чэну нужно потрудиться, чтобы убедить другого мужчину в том, что он настроен серьёзно. Он сожалеет о том, что не подумал прихватить вина. Придётся работать с тем, что есть. Боги спасите нас.       – Несмотря на видимое окончание войны пять лет назад, политический климат остаётся неспокойным. Орден Цзян… восстанавливается. Хотя у меня есть приличное количество проверенных заклинателей, большинство моих учеников молоды и неопытны, – Цзян Чэн чувствует, как его плечи напрягаются, и слегка ёрзает на подушке, чтобы скрыть намеренно-медленное, успокаивающее дыхание. – Кроме того, клятвенное братство между Не, Лань и Цзинь, даже после трагической кончины Чифэн-цзюня, оставляет Цзян изолированным и уязвимым для угроз.       Лань Ванцзи с тем же успехом мог быть нефритовой статуей. Цзян Чэн даже не может быть полностью уверен, что он дышит. Нет пути назад, напоминает он себе и продолжает:       – Я нуждаюсь в союзе с великим орденом, и брак с кузиной, трижды переехавшей куда-то в глушь Гусу или Цинхэ, не станет достаточно сильным посланием.       – Твоё предложение было… необычным.       Цзян Чэн кивает, потягивая чай. «Необычное» даже не начинает охватывать это. Хотя до сих пор их беседа была вежливой, нет никакой возможности скрыть отчаяние, пронизывающее каждую строчку его письма, и этот факт не ускользает ни от одного из них.       Проклятье. Его горло гораздо суше, чем должно быть. Он презирает свою нервозность, но с этим ничего не поделаешь. У Лань Ванцзи – и, что более важно, у Гусу Лань – есть то, что ему нужно, и хотя раскрытие такой слабости оставляет ужасный привкус на его языке, он отказался бы от своего достоинства гораздо более худшим образом, если бы его орден нуждался в этом.       Но почему другой мужчина МОЛЧИТ? Он ждёт ответа? Что он хочет, чтобы Цзян Чэн сказал? Гнев растекается по его венам, и Цзян Чэн подавляет его, радуясь тому, что его голос не дрожит, когда он говорит.       – Полагаю, что так. С таким чисто политическим союзом, как этот, мне нужно было убедиться, что договорённость будет привлекательной и для Гусу, – смешок вырывается из его горла, и он надеется, что Лань Ванцзи не услышит в нём горечи. – Я знал, что с твоей стороны не будет любовной мольбы к твоим старейшинам, чтобы поддержать моё предложение.       Уголки губ Лань Ванцзи опускаются.       – Я тебя не люблю.       – О боги, – Цзян Чэн стонет, прежде чем успевает сдержаться. – Я прекрасно это знаю, Ханьгуан-цзюнь. Наши мнения друг о друге значения не имеют. Это деловое соглашение. Привязанности не играют никакой роли в этой дискуссии.       С тихим «хмпф» Лань Ванцзи отворачивается, глядя на озеро.       – Здесь шумно.       На самом деле сейчас стоит удушающая тишина, такая тишина, которая исключительно редко бывает в Пристани Лотоса, но Цзян Чэн угадывает подтекст, скрывающийся за скудными словами Лань Ванцзи. Посыл «я скорее умру, чем буду жить в таком месте» столь ясен, как если бы он сказал это прямо.       – У меня нет намерения держать тебя в плену. Как я дал ясно понять в своём прошении, тебе будет предоставлено полное разрешение приходить и уходить, когда будет угодно. Я прошу только о том, чтобы твои обязанности соруководителя ордена выполнялись, – вздохнув, он, наконец, позволяет своей вежливой маске опуститься, обнажая изнеможение, тяготеющее над его телом. – Мне нужна помощь.       Лань Ванцзи изучает его непроницаемым взглядом. Этот человек такой раздражающий, но Цзян Чэн контролирует своё дыхание, демонстрируя спокойствие, которого он не чувствует. Всё к этому сводится, на самом деле. Он нуждается в Лань Ванцзи гораздо больше, чем Лань Ванцзи в нём.       Поджав губы, Лань Ванцзи снова обращает свой взгляд к воде.       – Ты действительно передашь сокровенные знания методов совершенствования Цзян ученикам Гусу?       При этих словах желудок Цзян Чэна болезненно сжимается. Матушка. Отец. Простите меня.       – Что ещё я могу предложить? Моё благосостояние меркнет по сравнению с богатством Гусу. Моя армия, пусть дисциплинированная и хорошо обученная, невелика, – Я ненавижу это, боги, я ненавижу это. – Мой социальный и политический статус в лучшем случае шаток, – ладони Цзян Чэна скользят по его лицу, кончики пальцев прижимаются к векам. – Больше мне предложить нечего.       Когда он опускает руки, встречаясь взглядом с Лань Ванцзи, то с удивлением видит открытое беспокойство на его лице.       – Ты уверен, что оно того стоит.       Это не вопрос; очевидно, Лань Ванцзи понимает, как долго Цзян Чэн обдумывал это, и насколько трудно было принять это решение. Приподняв подбородок, Цзян Чэн позволяет себе немного гордости; в нём много неудачного, как по жизни, так и по натуре, но нет ни одной души на земле, которая осмелилась бы усомниться в его преданности своему ордену.       – Как бы то ни было, – говорит Цзян Чэн, надеясь положить конец этой конкретной теме. Пока они наедине, есть вещи для обсуждения, которые он не включил в своё письмо по причине неуместности. – Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы тебе здесь было комфортно. У тебя будут отдельные покои, я не стану принуждать тебя разделить мои. Еда, украшения, одежда – всё, что пожелаешь, ты получишь, – прочистив горло, Цзян Чэн издаёт глухой смешок. – И, конечно же, у тебя могут быть… наложники. Я просто прошу тебя быть осторожным.       Брови Лань Ванцзи сходятся, черты его лица искажаются вспышкой боли, прежде чем снова разгладиться в пустое выражение. Вот оно, думает Цзян Чэн, чувствуя, как ноет его собственное сердце. То, о чём ни один из них не осмеливается говорить вслух. Они не любят друг друга, нет, но они любят. Цзян Чэн – как лучшего друга и члена семьи, Лань Ванцзи – как возлюбленного, оба они невольно прикованы к человеку, навсегда потерянному для них.       – Понятно, – голос Лань Ванцзи лишён эмоций. Он резко встаёт, сгибаясь в отточенном поклоне. – Твоё гостеприимство оценено по достоинству, глава ордена Цзян, – Цзян Чэн быстро поднимается на ноги, отвечая на поклон. – Мы уведомим, когда примем решение.       Прежде чем Цзян Чэн успевает ответить, Лань Ванцзи уже уходит. Он знает, что лучше не следовать за ним; вполне вероятно, Цзян Чэн был не единственным, кто сдерживал свой гнев, и он не мог позволить себе напрасно провоцировать другого мужчину.       Какая бы отчаянная, нервная энергия ни удерживала его в вертикальном положении в течение недавнего времени, она наконец испаряется, и он оседает на подушку, позволив своему лицу устало нахмуриться. Этот человек даже не притронулся к своему чаю. Слабо усмехнувшись, Цзян Чэн опускает голову на стол, позволяя себе момент передышки, прежде чем вернуться к своей работе.