Забираясь по колючим веткам

      Спрашивая вскользь, пока наливает себе чай и не слышит привычных между ними пререканий, Дарлинг вообще не рассчитывает на хоть сколько-то конкретный и внятный ответ.       Было бы очевидно странно, если бы отношения между прекрасным принцем и злобным ведьмаком сложились иначе, чем они есть. Эти две противоборствующие стороны никогда не придут к мирному соглашению. Если их спросить, какого цвета, то один скажет жёлтого, а второй из принципа будет настаивать на зелёном. Так написано и укоренено во всех сказках, заложено в саму ткань мироздания, вышито на гобелене реальности причинно-следственными нитями.       Но это всё во-вторых.       А во-первых — ну какую внятность она хочет от парней в половину восьмого утра понедельника, когда они сидят в столовой и сонно тупят в стол перед собой, чисто машинально макая чайный пакетик в кружку (Дэринг) и мешая уже тысячу раз успевший размешаться сахар (Эме).       Сама ведь зевает так, что аккуратный принцессочий рот чуть не трескается.       Может, потому и не цапаются, что ещё не проснулись и пока что не осознают, что за одним столом со своим кровным врагом чаи попивают. Может, и не надо было в эту редкую минуту почти идиллического спокойствия напоминать им, что они, вообще-то, друг другу как раз кровные враги. Хотя, судя по всему, вопрос ускочил в ту же пространственно-временную дыру, что и осознание ситуации.       Дарлинг садится во главу стола аккурат между ними, глухо стукая своей кружкой по столу, и Дэринг у неё по правое плечо, а Эме по левое, прямо как ангел и демон, только вот сейчас они оба больше напоминают котят-невдуплёнышей, рыже-белого и чёрного. Дэринг так и вовсе с прикрытыми глазами сидит, спасибо, что в кружку пакетик чая макает, а не собственный нос. У Эме соединение с реальностью потеряно тоже, только ложка звякает по кружке.       Она садится, закинув ногу на ногу, и столовая погружается в тишину. Кроме них троих в эту рань в столовой никого, и не шумят они — не шумит никто и ничто. Не гремит посуда, не скрипят шаги, не двигается мебель, не журчит вода из бойлеров с кипятком. Только продолжает равномерно, почти механически, но всё равно мелодично звякать в кружке ложка, пока Эме на чистом автомате мешает чай не столько ради результата, сколько ради процесса.       Дэринг внезапно вздрагивает.       — Да ты затрахал уже мешать!       — А ты затрахал пакетик топить, — Эме промаргивается, возвращаясь в мир живых, фокусирует взгляд и включается в перебранку теперь осознанно, а не на условных рефлексах. — Там уже топить нечего, сидит, макает.       — Пакетик хотя бы тихо, — гундя, Дэринг поднимает с блюдца свою ложку, кладёт на неё пакетик, обматывает ниточкой и выжимает в кружку. — А ложка твоя…       — Да ну хватит! — вмешивается Дарлинг, у которой не то чтобы, если честно, была надежда на тихое размеренное утро. — Я уже поняла, что вам лишь бы позвездеть друг на друга.       — Во-о-от, — Эме берёт кружку за ручку и пальцем прижимает ложку к краю, чтобы та в глаз не тыкала, пока он пьёт. Не убирает — ему как раз положено чай с ложкой пить, — а ты спрашиваешь ещё, почему мы друг друга терпеть не можем.       Он бросает взгляд на Дэринга, и Дэринг тяжело, всё ещё полусонно кивает, подтверждая: терпеть они друг друга не могут, как в сопливой бульварной книжонке, с первого взгляда и по самое ныне.       — Ещё бы я был в восторге от человека, который первым делом пытался не поговорить со мной, а в бубен дать!       — Грех в такой бубен не дать! — Эме отфыркивается, вспоминая их знакомство, начавшееся как раз с того, что Дэринг жесточайше попутал берега. — Тем более, ты так напрашивался, та-ак напрашивался!       — Стоп! — Дарлинг кладёт руки между ними, снова разнимая. — А теперь с самого начала и по порядку, а не вот это вот всё.       Попили, блин, чаю.       Дэринг вздыхает и пафосно ставит кружку на стол.       — Это был наш первый День Наследия…       В принципе, какой-то такой истории Дарлинг и ждала: у Дэринга через край пёрло самомнение, особенно в те моменты, когда его никто не просил мнить и это мнение высказывать, а у Эме с его вещаний подгорело настолько, что лучшим решением оказалось кулаком в морду. На их первом курсе, когда Дарлинг с братьями ещё не было, Дэринг и правда был противным мудаком — он и сам это признавал, когда вспоминал прошлое. А вот признавать то, что именно ведьмаче сыграл пусть и не самую важную, но заметную роль в его перевоспитании, до сих пор не хотел. Хотя Эме не то чтобы страстно желал этих лавров — гораздо интереснее ему был эффект, причём весьма неплохой.       Дарлинг знала про тот День Наследния сравнительно немного и в общих чертах — что решение Рэйвен не подписывать Книгу вызвало большую смуту, раскол на наследников и отступников, а оттуда и кучу последующих стычек одна фееричнее другой. А о том, что Эппл тогда закатила сцену и спустила на Рэйвен — свою, вообще-то, хорошую подругу — всех собак, Дарлинг понятия не имела, пока не рассказал Эме.       В принципе, она могла бы жить себе припеваючи, не зная о заявлении Эппл, что это она тут пострадавшая сторона — её, видите ли, травить отказались, чтобы она на голубом блюдечке с золотой каёмочкой получила принца, царство и власть, — но картину мира это знание неплохо так дополнило. Аж до того, что Дарлинг косым взглядом в сторону брата признала — будь она там, сама бы ему по роже съездила, когда он за Эппл начал заступаться.       — Она её до слёз довела! — Дэринг размахивает, хвала богам, свободной рукой, а не плещет из кружки, пока яростно отстаивает те свои поступки. — Что мне ещё оставалось делать?       — Головой думать и понимать, какую херь твоя баба творит.       — Она не моя баба! — рьяно отрицает, что они с Эппл всё-таки немножечко, ну вот сущую капелюшечку чуть больше, чем просто друзья. — И вообще!.. Ну да, её из-за этой всей сказочной чепухи заносит временами, бывает. Но ей это правда важно! От этого её судьба зависит! Попробуй себя на её место поставить — посмотрю я, каким ты будешь вежливым и понимающим!       Эме прицельно смотрит на Дэринга, как на дурачка, и несколько раз моргает. Можно подумать, у ведьмака судьба легче лёгкого и вовсе никаких трудностей не предусматривает, а многолетнее сидение в башне, приглядки за взбалмошной девицей и заклание собственной жизни на алтарь чужих амбиций — это так, бабочки, цветочки, ну, может, редкая тучка на безоблачном небе. Тут уже Дэринга занесло сравнивать рядом не стоящие вещи, и он, стушевавшись, с уязвлённым видом занялся картинным хлебанием чая. Время шло, числа сменялись — нихрена между ними не менялось.       — А в следующий раз ты на стадионе напросился…       Эме рассказывает рублено и коротко, опуская подробности и оставляя факты: Дэринг, вновь ведомый желанием повыделываться, наговорил ему всякой высокомерной херни в стиле «я пиздат, а ты нет» (и это всё в тот момент, когда синяки с лица ещё с прошлого раза не сошли!), чем спровоцировал на микро-махач в рамках занятий по героике. И именно тогда Дэринг на собственной королевской заднице в полной, собака, мере прочувствовал, на кой хрен ведьмаку в расписании героика, если он не герой, а наоборот злодей.       Да, Эме не столь силён и точён фигурой, как господа принцы, но Дэринга он тогда уделал за счёт скорости, ловкости и игры в грязную. Пока Дэринг выделывался красивыми пафосными приёмами, Эме настучал ему по болевым точкам и сам, конечно, повалялся по грязи, но и Дэринга зарыл носом в песок. Обошлось без травм (разве что наподдали принцевой гордости и набили по пятаку синяков), но стало началом долго и упорного друг перед другом ёренья.       — Ты ещё, зараза такая, стоишь и лыбишься, как будто не тебя всё это касается! — воспоминания перешли на одну из следующих склок, какие уже даже душнила-Декстер сбился считать, и Дэринг возмущается, а Эме — по классике гиенисто щерится, не в силах улыбаться нормально. — Вот, вот так и лыбился!       — А хрена ли мне не лыбиться было, если я знал, что ты опять землю жрать будешь?       Дарлинг обречённо вздыхает и подпирает голову руками. Действенный, конечно, оказался способ парней разбудить и расшевелить этим чудным понедельничным утром, но она уже пожалеть успела, что вскрыла этот ящик Пандоры, в котором вместо кар господних — разговоры о том, кто, когда и кому сильнее врезал, сильнее унизил и сильнее поставил на место.       Чаще, конечно, отгребал Дэринг, но с тех пор, как в нём где-то в середине второго курса проснулись более-менее адекватное восприятие реальности и умение думать головой, несколько раз и Эме получал не только по рёбрам, но и по собственным косякам. С чего, конечно, бесился, но чего не отрицал.       Тем не менее, бывали у них и моменты более-менее терпимости друг к другу, когда желание поддеть и спровоцировать уступало место здравому смыслу и необходимости сотрудничать.       — А помнишь, когда Хантер в болоте увяз? — Эме вынимает это воспоминание откуда-то из таких глубин, где обычно лежат таблица умножения на восемь и годы существования Римской империи. — Ты тогда даже не выёбывался, что командует Хоппер, а не ты.       Дэринг в ответ кривится мордой.       — Хоппер в болотах лучше меня разбирается, если бы не он, мы бы Хантера не достали.       Раньше Дэрингу признания, что кто-то лучше него, давались особенно тяжело, ведь он привык быть всегда идеальным и всегда первым. А потом вокруг него появилась куча народа и куча новых друзей, у каждого из которых были свои особенности, были свои таланты и умения, и его «хорош во всём» успело затеряться на их фоне — Дэринг мог быть хорош во всём, но это не имело значения в те моменты, когда его просили о помощи, а он понимал, что есть кое-кто другой, кто знает, умеет и может гораздо больше него.       В том числе и — как бы ни было странно говорить — Эме.       — Мне до жути не хотелось просить тебя о помощи, потому что я знал, что ты из принципа меня в асфальт закатаешь, — Дэринг машет пальцем в воздухе, вспоминая о старом-старом зачёте по всё той же героике, — но если бы ты меня не научил, хрена с два я бы короткие клинки тогда сдал.       Эме прячет гиенью лыбу за кружкой. Тогда — когда Дэринг, запихав всю свою царственность настолько глубоко в задницу, что между зубов поблёскивала, приполз к нему не с приказом, а с молящей просьбой — он и правда отыгрался на нём за всё, за что только мог, и за своё, и за чужое. Дэринг стискивал зубы и терпел, вычленяя из потока уколов и издёвок смысл и пользу, проходя ту самую огранку, которая кусок спрессованного углерода превращает в дорогущие бриллианты.       Было тяжко, было больно и до усрачки обидно, но Эме не только проехался по всем его моральным слабым местам, но и научил тому, о чём Дэринг попросил. Разумеется, самый высший балл за короткие клинки сцапал сам ведьмак, но и Дэринг не сильно-то облажался — сдал на твёрдое «хорошо». И, наверное, впервые в жизни получил от Эме реально искреннюю похвалу, даже без подстёбов, мол, «я думал, ты завалишь» или «ты, если честно, мог бы и лучше».       Как только в разговоре поднимались такие моменты, кто-то из них обязательно закрывался и делал вид, что нет, всё это неправда, не было такого, что мы друг к другу по-людски, а не как два петуха. Дарлинг подметила то, как Эме прячет взгляд где-то в стороне, а Дэринг просто отмалчивается, натянув на себя образ каменного изваяния, и хитро улыбалась. Но вслух ни о чём не говорила — не хватало ещё тут мальчишек смущать.       — Но с тобой интереснее стало, — почти невпопад и делая вид, что не сильно-то искренне, говорит Эме, когда в триалоге на не самой удобной ноте виснет пауза, — когда думать головой научился, а не жопой.       Дэринг едва не давится вдохом. Комплимент от Ларивьера — это либо к дождю, либо к наебалову.       — Ну нихрена себе, какие заявления! — уже пустую кружку он ставит на стол тихо, чтобы эхо не разлеталось, и самодовольно складывает руки на груди. — Ты ещё скажи, что я твой любимый противник!       — Ну-у-у, вообще-то, нет. В лицее…       — Да блин, ведьмаче, ну подыграй ты ему! — Дарлинг, ловит Эме за локоть, утягивая к себе его руку, и кончиками пальцев разминает запястье, которое Эме однажды из-за Дэринга здорово вывихнул. — Вы, вообще-то, не только сраться без конца умеете!       — Но сраться прикольнее! — Дэринг моментально от сестры отбивается, и Эме почти уже подставляет ему вторую руку в соглашающемся жесте, но вовремя вспоминает, что не с Дэрингом Чармингом ему соглашаться.       Дарлинг остаётся только отпустить Эме и надуться.       — Ведёте себя, как двое пятилеток.       — Если ты думаешь, что парни в целом ведут себя адекватнее детей, ты си-и-ильно ошибаешься, — Эме отшучивается, щерится, и в его взгляде появляются недобрые искорки, направленные целиком и полностью на Дэринга.       Под столом, там, где никто не видит, Эме прижимает носок туфли к голени Дэринга и почти заигрывающе ведёт им вверх. Дэринг дёргается, раскрывает рот, чтобы завозмущаться, какого хрена его стираные джинсы тут пачкают, но… Громыхает так, как будто об стол не ударились, а минимум пополам его переломили. Подскакивают кружки, звенят ложки, чуть прокатываются по столу блюдца, а всё потому, что Дэринг с размаха бьётся коленом об стол. Бьётся, взвывает от боли, смачно матерится и бьёт по столу кулаком, видимо, надеясь боль в коленке облегчить.       — Сучья же ты мразь, Ларивьер!       Не помогает. Дарлинг сочувствующе тянет к нему руки, пытаясь пожалеть, а Эме сцапывает свою кружку и быстро сваливает оттуда, на прощание не забыв прихлопнуть Дэринга по плечу.       — Лошара.       — Придурок, — Дэринг всё ещё подвывает, но уже тише и спокойнее, даже если от боли и злости глаза искрят не хуже праздничных фейерверков. — Ну вот и как не хотеть эту скотину придушить?!       Дарлинг остаётся только вздохнуть, закатить глаза и развести руками.