Забираясь по колючим веткам

      Инстинкта самосохранения у Дэринга — разве что капелюшечка.       Это не первая их с Ларивьером драка, не первый мордобой, но он же и не последний.       Дэринг не как девушку, не как будущую жену и даже не как подругу, но очень сильно любит Эппл Уайт, потому счастье принцессочки — и его счастье тоже. Принцессочка несчастна — её злодейка никак не хочет становиться злой и подносить ей «долго и счастливо» на посеребрёном блюде.       Дэринг в сердцах называет злодейку дрянной сучкой. Дэринг в сердцах говорит, что Рэйвен надо бы хорошенько отодрать и выпороть, глядишь, покорности добавится. И в таких же сердцах Дэринг… выхватывает в челюсть — точным метким ударом.       Боль охватывает лицо гулко по всей поверхности удара и звонко в нескольких конкретных точках — кулак Ларивьер крайне предусмотрительно оплёл терновыми колючками, потому у Дэринга пол-лица разодраны в кровь, а не только разбиты губы. Их кто-то обязательно остановит и растащит, а пока что — а пока что Дэринг смотрит снизу вверх с видом победителя; Ларивьер смотрит на него так, как смотрит свирепый хищник на загнанную в угол жертву.       Холли сегодня игралась подводкой с его глазами, они сейчас густо-густо и чёрно-чёрно обрамлены широким контуром и длинной стрелкой. В белых радужках плещется ярость — жестокая, животная ярость, желание разодрать в клочья голыми руками и не оставить ничего, лишь лужу крови и освежёванные кости. Свет вокруг гаснет, мрачнеет, исчезает; по белой радужке отблёскивает молния. Так выглядит ужас, заползающий Дэрингу в кожу и в кости.       Конечно же, никто никого не разодрал — не успел. Дэрингу зализывала раны его принцессочка, а он всё отмахивался и говорил, что ничего страшного. Страшного и правда ничего, а любопытного… Получить с десяток глубоких, рваных царапин через всю щёку было больно, но именно боль прошла даже быстро; остались тянуще-пульсирующее неописуемое словами чувство, жжение и скованность в теле там, куда бескрайняя животная жестокость успела заползти, опрокинутая из чужого бесцветного взгляда, как опрокидывают из котлов раскалённую смолу при осадах.       Дэринг слишком отважен для того, чтобы радоваться, что их разняли. Дэринг слишком отважен для того, чтобы думать, а что было бы, если бы Ларивьер кинулся на него дальше, если бы свою вспыхнувшую ярость не сдержал внутри, а вылил полностью — осталось бы от него хоть что-то? Наверное, да, наверное — как Дэринг высокомерно думает, — он смог бы отбиться и выкрутиться, всё же Ларивьер мельче и слабее него. Но в ярости он страшнее самого дикого зверя, так что невредимым Дэринг, конечно же, не остался бы.       Его поклонницы разучивают для пений по углам новую фразу — «шрамы украшают мужчину». Шрамов на Дэринге нет, а царапины на лице — так то лишь царапины, даже если глубокие.       Шрамов Дэринг отчего-то хочет.

***

      Воронья королева сливается с тенями и старается не отсвечивать после драки — хотя стоило бы не отсвечивать Ларивьеру. Дэринг не зовёт его по имени, даже если оно короче фамилии и звучит помягче. Эме — возлюбленный — это не про него. Максимилиан — величайший — уже ближе к действительности.       Он, отважный, ловит своего величайшего противника после принудительной тренировки под палящим солнцем. Уставшим, замученным, взмокшим и злым — но всё равно готовым к атаке и к защите. Готовым даже без любимого стилета под рукой, даже если зажат в угол и заперт вместе со своей самой желанной жертвой в маленькой душной раздевалке. Из мебели — повезло — здесь исключительно низкие лавки; они оба перекатывают на языке фантазии о том, как именно об край или угол такой лавки будет разбит в месиво череп Дэринга.       Раздевалку, кстати, Дэринг закрывал сам. Нарочито громко щёлкнув засовом.       — О, решил подкараулить меня, Вашество?       Они оба помнят о том, что измываться над принцами — обязанность Терновых ведьм и ведьмаков. Они оба прекрасно понимают, что одними лишь выцарапанными глазами дело не ограничится. На Дэринге шорты и футболка в облипку, руки по середину предплечья перемотаны спортивными бинтами; на Эме — хотя, если по имени, то Дэринг предпочёл бы назвать его Максимилианом — свободные майка и треники на манжете, на ладонях и кистях нет ничего, ничегошеньки, даже любимого кольца. Бинты против терновых иголок ничто — это понимают тоже оба, и Ларивьер улыбается совсем уж зверино, пока Дэринг задирает подбородок, пряча за высокомерием судороги, начавшиеся от одного только взгляда.       Дэринг не боится боли — он бросается к боли навстречу, когда на чужих руках сквозь кожу прорываются мелкие колючки.       Обменяться, прежде чем грохнуться на пол, успевают едва ли десятком нестройных, необдуманных ударов. Дэринг хочет смотреть на слабые места, хочет видеть бреши в защите (а она есть вообще у того, кто сломя голову летит в атаку?), но видит только глаза и взгляд — подводки нет, но хватает и разлёта чёрных-чёрных тонких ресниц, чтобы прекрасному принцу выключило свет.       И да, Дэрингу мало царапин на щеке — потому что, когда ему раздирают не только футболку, но и бок, он вскрикивает и ставит подножку, заставляя рухнуть на себя и на пол с ним вместе. Ловит под задницу, впивается в худые бёдра до синяков, и пока Ларивьер целится колючими ладонями по бокам, чтобы вдавить иголки и разодрать кожу до самого мяса, Дэринг поднимается и мажет языком и зубами по его шее.       На языке солоно от пота и сухо от схватки, свежие царапины пощипывает от воздуха; Дэринг роняет Эме на пол, нависает всем собой сверху и, когда шипы впиваются в его поясницу под футболкой и бороздят кожу до крови, пикирует на растянутые в оскале губы. Всё ещё солоно и сухо, стянутые бинтами руки ловят голые чужие, но всё без толку — терновник, пущенный от запястий вверх, оплетает до самых ключиц и сжимается, насаживая плоть на колючки.       Больно настолько, что Дэринг не то вскрикивает от неё, не то позорно стонет, высокомерно радуясь, что чужую ярость вполне может выдержать. Эме кусает его до крови и впивается шипованной ладонью в затылок, сильно оттягивая волосы — это далеко не конец.       Но Дэринг продолжает целовать, даже если влаги в поцелуе прибавилось из-за его разгрызенных губ. Продолжает целовать, даже если чужой язык, намного более умелый, кружит ему голову глубиной и красотой пылких ответов. Сцепившись в клубок и не разжимая друг на друге рук, они оба катятся ко всем чертям и даже дальше, на самое-самое дно; Дэринг отстраняется только для того, чтобы заглянуть в чужие белые глаза — взгляд Эме вмазывает его в стенку по самые кости, а одна из ладоней ложится на горло и оплетает терновником его. Без шипов, но так, чтобы дышать было невозможно. Дэринг сверху, но он задыхается, а ещё у него позорно стоит и мокрая головка сочится так, что от первого касания к члену хлюпает. И он сам хлюпает, едва ли не давясь густой слюной, набежавшей во рту.       Его душат и ему злобно дрочат, глядя прямо в глаза, и это причина по которой он не может ни ударить, ни даже подумать об этом — чужой взгляд всё ещё вмазывает его в стенку, едва ли на ней не распиная. Кончает Дэринг громко — хрипя, матерясь, дёргаясь и хлюпая; у него перед глазами плывёт и перемигивает цветными всполохами, ему больно дышать освобождённым горлом, но когда раскусанные губы накрывает мокрая ладонь, он безропотно слизывает с неё свои же соки и тяжко дышит, вспоминая, как вообще жить нужно.       Вспоминая, что, вообще-то, они с Ларивьером пытались друг друга разодрать в клочья.       Вспоминая, что, вообще-то, ему было интересно, справится он с чужой яростью или нет.       Вспоминая, что Ларивьер не настолько дурак, чтобы и вправду серьёзно его калечить, пока за ним стоят отец и директор Гримм, не готовые раньше начала сказки расставаться со зрением прекраснейшего из прекрасных принцев.       А ещё — на члене и между ног нет ни одной кровавой царапины, только разводы от смазки и спермы. А было бы крайне в стиле коварного злодея расцарапать Дэрингу всё его мужское естество и оставить корчиться от противной унизительной боли.       Но Эме делает проще — перекатывает их на спину Дэринга, поднимается над ним, держась на правой руке, и долго-долго смотрит Дэрингу в лицо. В исцарапанное лицо поверженного, размазанного по полу душной раздевалки принца, чьи глаза заволочены пьяной пеленой — не то от боли, не то от кайфа, пришедшего вместе с ней. Выколоть бы их прямо сейчас, оставляя на лице два симметричных подтёка…       Но Эме делает проще — шипованной ладонью бьёт наотмашь пощёчину, только наискосок и по второй половине лица. Царапины не такие глубокие, как от удара кулаком, но их больше, они по площади шире и раскраивают лицо напротив почти напополам. Дэринг дёргается, хватает за тазовые косточки и вскидывается опавшим членом навстречу, шипя от удара и новых царапин. Его забинтованные руки Эме с себя скидывает, решая, что обойдётся.       Сцапать со скамейки свои вещи и выброситься наружу, затормозив у треклятой запертой на защёлку двери. Оставить Дэринга одного, сходить с ума от духоты и неизвестности. Чертыхнуться и проклясть его за то, что на руках и одежде отпечатался и его «прекраснейший» запах тоже.       А Дэринг сворачивается на полу, отдышивается и впадает в неукротимую ярость сам. Потому что знает — дерись Ларивьер в полную силу, невзирая ни на что, он бы не выжил, будь он хоть трижды талантливейшим из талантливейших. Царапины на лице и боках, синяки на теле и вокруг горла — это так, ребяческие мелочи; дерись Ларивьер в полную силу, у Дэринга не осталось бы ни глаз, ни кожи, ни яиц.       Дэринг нашёл противника, с которым ему — от безысходности — хочется драться. Дэринг нашёл противника, с которым одинаково сладко и проигрывать, и выигрывать. Дэринг хочет его и хочет драться с ним, чем бы это ни заканчивалось и сколько бы увечий они оба ни выносили из этих драк. Принцессочка и её счастье от того, что подруга, быть может, встанет на нужное место и сыграет свою роль, тут ни при чём. Дэринг завидует Эппл и до звона в яйцах хочет, чтобы Ларивьер по канону был его злодеем, но его (точнее, его принцессочки) злодейка — воронья королева.       И да простит она, но его поганый, разгрызенный рот раскроется в её сторону ещё не раз, если после каждого дрянного слова Ларивьер будет распинать его взглядом на ближайшей стенке.