Солнечная мозаика

Тиресий видел все: от первых костров в пещерах древних людей до самодвижущихся колесниц (ав-то-мо-би-лей) и даже летающих железных птиц, способных носить людей по воздуху (са-мо-ле-тов). Впрочем, в существование последних никто, кроме нее, не верил. Может, она не верила тоже, но не хотела его расстраивать. Тиресий часто не знал, где он и что происходит вокруг. Видения накатывали лавиной, разрывали реальность в клочья, не оставляя ничего. Тиресий не знал даже, жив он или уже умер, ведь он видел себя в царстве мертвых так же четко, как и в мире живых. В любом случае, видения про мир загробный Тиресий не любил и старался направить поток мыслей так, чтобы избежать этого неприятного места. В идеале, конечно, видеть юность, но как назло все воспоминания до слепоты и получения "дара" Афины покрылись таким слоем пыли, что и разглядеть нельзя. Тиресий видел смерти всех, с кем он говорил. Много, разных, раньше или позже, но итог был один. Тиресий видел Одиссея, погибшего от клыков вепря в ранней юности. Видел его, сраженного вражеским оружием на войне. Убитого циклопом, Посейдоном, Сциллой, Зевсом, одним из женихов Пенелопы... Видел Полита, распростертого на камнях в луже крови. Его же — утонувшего. Принявшего на себя удар, предназначенный Одиссею. Хуже всего были ее смерти — в ту страшную ночь. От предательства одной из дочерей. От лживого возлюбленного. От разгневанного бога. И так без конца. Смерти. Смерти. Смерти. Если бы Тиресий мог, он закрыл бы глаза. Но Афина лишила его такой милости. Все, что помогало Тиресию хоть на время избежать видений, — ее зелья. "Почему она не приходит? — спрашивал Тиресий. — Я уже долго, слишком долго здесь. Я не хочу быть мертвым! Скорее бы она пришла и развеяла этот кошмар". Но он знал, что иногда в его видениях проходили годы, а в реальности — едва ли несколько минут. Сейчас он был мертв (по-настоящему ли? Или снова будущее?) и стоял на палубе корабля. И, естественно, видел много вариантов смертей для каждого члена команды. Он устал. Он смертельно устал. Он не хотел участвовать в этом. — О златокудрая дочь Гелиоса, внемли моей просьбе и сжалься надо мной, — зашептал Тиресий. Ее всегда бесила его манера говорить, а даже от удара палкой видения отступали. Хотя нет, она же почувствует, как ему плохо и принесет зелья. — Мой разум в смятении, так помоги же мне, облегчи гнет проклятья, — он ведь просил не первый раз! Она должна была услышать! Неужели на сей раз видения слишком сильны? Неужели она не слышит? Сколько прошло времени? Тиресий упорно не хотел верить в собственную смерть. Память все же уступила, распахнув дорогу к тем моментам, которые Тиресий хотел навсегда сохранить.

* * *

Тиресий тонул во мраке. Он панически боялся темноты, и лишь хрупкая рука удерживала его на грани. Он цеплялся за холодную ладонь, возможно, слишком сильно, но она не возражала. Жесткая трава колола колени. — Потом сделаем тебе посох, — голос Цирцеи спокоен. Тиресию казалось, если мир перевернется, она лишь пожмет плечами и составит идеальный план. Но все же... Он, не слушая, наугад протянул руку и коснулся мокрой щеки. Цирцея — странная девчонка. Почему-то она стеснялась плакать. Вот и сейчас она отвела его руку, вцепилась ногтями — он бы наверняка увидел алые полумесяцы, если бы мог. Она точно грозно нахмурила брови — Тиресий был готов улыбнуться впервые с момента наступления тьмы. Цирцея очень забавно злилась. — Будешь распускать руки, я превращу тебя в свинью! — Брось, ты слишком добрая, чтобы превращать кого-то в свинью, — вот, он все-таки улыбнулся. Только дочь солнца могла поднять его настроение сейчас, разогнать окружающий мрак. — На твое счастье, это так, — буркнула Цирцея, не забирая руки. Тиресий молился, чтобы она не разрывала касание, а она не умела быть жестокой. — Я попрошу Афину сама, — помолчав, решила Цирцея. — Я дочь бога, она услышит, — Цирцея не хвасталась своим происхождением, просто озвучивала факт, но Тиресию стало страшно. — Нет! Я не вынесу, если она что-то сделает с тобой! Я сам принесу ей жертвы и объясню все, — тут Тиресий понял, что он абсолютно беспомощен. — То есть ты поможешь мне собрать необходимое? Пожалуйста. — Помогу, конечно! — она сжала его ладонь. — А знаешь, — хитро улыбнулся Тиресий, — зрелище-то было так себе. Наверное, она смотрела на него взглядом "я-убью-тебя-на-месте". Жаль, он не видел. — Надеюсь, ты не об этом будешь говорить в молитве? — Эй, я же не совсем дурак? — Ты совсем дурак! — вскрикнула Цирцея и, кажется, все же разрыдалась. — Она ж тебя за одну мысль испепелит! — Зато тебе не придется со мной возиться, — обескураженно ответил Тиресий. — Ты дурак! — повторила Цирцея. — Ты мне как младший брат, я не брошу тебя!

* * *

— Тиресий, еще раз назовешь меня "златокудрой", обращу в рыбку, и будешь страдать молча! — несмотря на грозный тон, губ Тиресия коснулось прохладное стекло. Он жадно выпил все до последней капли, чувствуя, как холод Подземного мира отступает. Тиресия трясло, но все же он нашел в себе силы улыбнуться. — Брось, ты никогда не превратишь меня в рыбку. Ни в одной из реальностей. Цирцея села рядом на кровать — Тиресий это почувствовал — и погладила его по волосам, как ребенка. — Меня не было ночь. Что случилось? Одну ночь... За это время Тиресий прожил не одну жизнь. И смерть. Он вновь заледенел, неосознанно прижимая руки к груди в попытках согреться. — Я... Я был мертв. Я видел ненавидимого странника в царстве теней... Я говорил с ним... Там холодно, холодно и страшно, и, — плечи Тиресия вздрогнули. — Тихо, тихо, — зашептала Цирцея, обнимая его. — Сейчас весна, может быть прохладно, — ее солнечная, теплая сила окутала Тиресия, прогоняя холод. Ах, если бы она могла также избавить его от тьмы! — Ты у себя в комнате, в моем дворце на острове Ээя. Тебе двадцать девять лет, хотя иногда ты ведешь себя как дряхлый старик, а иногда — как дитя неразумное, — сколько спокойствия в ласковом голосе! Она всегда знала, что сказать. Всегда умела вернуть его из прошлого, будущего, из самого Подземного мира назад, к свету. Домой. — Угадаешь, что будет на завтрак? — предложила Цирцея. — М-м, каша с медом? — улыбнулся Тиресий. — Или салат с сыром? Нет, Цици, ты не будешь готовить мясо, даже не думай. — Ты не угадываешь, ты подглядываешь, — возмутилась она. — Все-все, хватит перебирать варианты, у меня голова болит, — шутливо замахал руками Тиресий. Это был нечестный прием: Цирцея сразу растеряла веселый настрой и засуетилась, пытаясь влить в него еще какое-то новое зелье. Тиресий вновь улыбнулся, согреваясь в лучах ее заботы и внимания. Пока она рядом, он ничего не боялся.

* * *

Видения его захлёстывали. Огонь. Кровь. Смерть. На губах запекся крик: предупредить, предостеречь, сказать! Она не должна быть так беспечна! Не должна быть гостеприимна! Не должна оставлять остров и дочерей без защиты... Горло сдавило холодным обручем: дар Афины не позволял говорить. Тиресий мог сколько угодно предсказывать Цирцее погоду, напевать глупые песенки из будущего или рассказывать о ещё не изобретенных устройствах, но самого главного сделать не мог. Он проклинал Афину и себя. Но судьба Цирцеи в этой вселенной была предопределена. Боль. Ее боль — самое невыносимое, что можно представить. Что хуже всего, Тиресий видел и другие варианты. Видел, как она смотрит с прищуром на солдат, видел, как отражает нападение и возносит короткую молитву Гекате, а думает о нем. Видел, как продолжает жить без боли в сердце, без камня на душе, без разъедающего чувства вины. Он видел ее со смертным мужчиной и с детьми. Видел счастливую семейную жизнь. Видел, как Цирцея оплакивает мужа, но грусть ее светла, как пепел, из которого потом возродится новая жизнь. Но все это — не тот мир, который он знал. Она стояла спиной — глупо, легкомысленно, доверчиво — нарезала овощи на ужин и мурлыкала под нос какую-то незамысловатую мелодию. Он подошёл сзади, неслышно, неотвратимо, положил руку на теплое плечо. Она даже не вздрогнула. — Ты такая беспечная, — горько произнес Тиресий, обнимая Цирцею со спины. — Тебе стоит научиться себя защищать, — и это все, что позволит сказать дар Афины. — Брось, — в ее улыбке звенело самоуверенное веселье. — Кого мне здесь бояться? Нимф? Или тебя что ли? — Цирцея, — в горле противный комок желчи, — я должен сказать кое-что. Это очень важно... Она отложила нож, обернулась. Взяла его руку в свою, ободряя. — Цирцея, — но вновь удавка, сколько бы он ни пытался... — Не бойся, — Тиресий почувствовал, как Цирцея нахмурилась, сжала его руку. — Что бы это ни было, просто скажи мне, мы вместе придумаем, что делать. — Я... должен, — слезы бессилия подкатили к глазам. Он ничего не мог сделать. — Эти грибы испортились, не стоит добавлять их в еду, — Тиресий опустил голову, волосы упали на лицо, скрывая его. — Всего-то? — Цирцея рассмеялась. — Дорогой, зачем так драматизировать? Я уж испугалась, что случится что-то страшное. Она легко уничтожила грибы, действительно, испорченные, поцеловала его в висок, как ребенка, и вернулась к готовке.

* * *

Тиресий зашел в лабораторию, с шумом наткнулся на стол, опрокинул несколько склянок и разразился ругательствами. — Что случилось? — Цирцея магией осмотрела его и успокоилась, не обнаружив травм. — Чем тебе не понравился этот стол? Он всегда здесь стоял. — Неправда, — проворчал Тиресий. — Его не было в моих видениях, ты его уберешь. — А вот и не уберу! — вредно отозвалась Цирцея, расставляя склянки с зельями по местам. — Никогда. — Ты поймешь, что надо сделать ремонт в лаборатории и уберешь этот проклятый стол. — Ни за что не уберу! — Цици! — Тиресий попытался дернуть ее за волосы, но поймал лишь воздух. — Это ребячество. В конце концов, в одном из вариантов реальности ты это сделаешь, а оставлять стол лишь, чтобы я на него натыкался, — жестоко. — Мне нужен стол здесь, — упрямо покачала головой Цирцея. — Так удобно передавать друг другу ингредиенты. — А потом ты придумаешь план получше. Цирцея хмыкнула, отворачиваясь. Тиресий с мученическим вздохом опустился на стул. Затем тихонько затянул песню. — Ты издеваешься? — через пару минут взвыла Цирцея. — Этот дурацкий мотив у меня из головы не выйдет неделю теперь! — Могу спеть другое, хочешь? — Тиресий усмехнулся. — Не надо. Знаю я твои песни... Что случилось-то? — она не слишком беспокоилась: понимала, что Тиресий сам сказал бы, если дело не терпело отлагательств. — Просто соскучился. Давно тебя не видел, знаешь ли. Цирцея качнула головой. Тиресий улыбался так, словно слепота его нимало не беспокоит, а ей оставалось только посмеяться над глупым каламбуром. Смеяться, чтобы не плакать. — Целый день, да? — Цирцея убавила огонь под зельем и подошла ближе к Тиресию, провела рукой по его отросшим волосам. — Подстричь тебя нужно. — Не-не-не, мне и так хорошо, — он, как кот, подставил макушку под ее поглаживания. — Между прочим, длинные и распущенные волосы будут в моде. — Как и какие-то "кожаные куртки", "рваные джинсы" и "обувь на высокой платформе", — Цирцея старательно проговорила неизвестные слова. Она слабо верила, что мир изменится так, как об этом говорил Тиресий, но никогда не подвергала его слова сомнению. — А ещё танцы, — серьезно кивнул он. — Танцы и сейчас есть. — Не такие. Тиресий загадочно улыбнулся и замолчал. Цирцея вернулась к зелью — дурацкая песня всё-таки прицепилась и теперь мурлыкалась под нос в такт помешиваниям... — Ты невыносимый интриган, — не выдержала Цирцея спустя два припева. — Так что за танцы? Тиресий просиял, будто она ему лавровый венок на голову надела. Как есть интриган! — Закончила с зельем? Давай выйдем, а то я опять споткнусь об этот стол, которого здесь быть не должно. — А вот и должно! — А вот и нет! — А вот и да! — Не буду больше тебе ничего рассказывать, ты вредная, — Тиресий демонстративно развернулся и вышел... Попытался выйти, опять забыв про стол. Цирцея, снявшая зелье с огня, поймала его за руку и вывела под локоть. — Ну? — она скептически подняла бровь. Тиресий улыбнулся, и положил ее руку себе на плечо, сам приобнял Цирцею за талию. — Танцуют мужчина и женщина, — объяснил он. — Медленно и плавно, ничего уметь не надо, — Тиресий запел что-то негромко и стал раскачивать их из стороны в сторону. Цирцея скептически улыбнулась, поддерживая движение. У нее было подозрение, что Тиресий только что придумал этот "танец", но даже так она не злилась. Они почти не обнимались подолгу, все больше пробегая мимо... Цирцея давно не вглядывалась в лицо единственного друга, а между тем его возраст уже брал свое: резко очерченные лучики морщинок окружили невидящие глаза, кое-где на коже появились пятна, маленькие и незаметные пока, в бороду прокралась седина. Несмотря на расслабленность момента, Цирцея сжалась от тоски. Тиресий смертный. И он старел. А она застыла в возрасте двадцати лет, и, если верить пророчествам, проживет ещё долгие-долгие века... Цирцея обняла Тиресия за шею крепче, не желая отпускать, положила голову ему на плечо, чтобы не видеть, чтобы представить, что все хорошо... — Все хорошо, Цици, ты чего? — Тиресий знал ее слишком хорошо. — Эй, это не весь танец, — он попытался развернуться и наступил ей на ногу. — Прекрасно, — хмыкнула Цирцея, подняв голову. — Что-то мне уже страшно. — Брось, это небольшие неполадки. Сейчас все будет, — Тиресий подхватил ее на руки и закружил. Цирцея вцепилась в его плечи от неожиданности, но возражать и не думала: ее не носили на руках... уж и не вспомнить, сколько времени, а Тиресию Цирцея доверяла. Он мог казаться неуклюжим, мог сносить мебель, смешно ворча, однако с живыми существами был предельно аккуратен. — Как-то так, — объявил Тиресий, когда допел и поставил ее на пол. — Вообще-то было бы неплохо добавить музыку. И попрактиковаться, наверное? Сердце вновь защемило. Сколько таких танцев им осталось? Сколько лет в запасе у Тиресия? Сорок? Пятьдесят? Ничто по сравнению с жизнью полубогини... Цирцея уже почти потеряла друга однажды, но теперь не намерена была упускать ни минуты. — Конечно, дорогой. Даже не надейся, что у тебя получится отвертеться, я ещё не всё твои дурацкие песни выучила.

* * *

Тиресий понял, что темнота не самое страшное в его жизни. К темноте хотя бы можно было привыкнуть. К ослепляющим видениям — нет. Когда Тиресий просто проспал ночь, и, проснувшись, увидел знакомую темноту, облегчение, а не страх затопило его до краев. Тиресий провел рукой по кровати рядом, нахмурился. Конечно, она не осталась с ним. Вспышка, короткий мутный образ: она прислушивается к его спокойному дыханию, встаёт и бесшумно уходит, но не в свою комнату, нет. Она не спала эту ночь. И не только эту. Скрип, лёгкие шаги — как же обострился его слух! Стало теплее. Тиресий сел и попытался улыбнуться. — Я разбудила тебя? Прости, — голос тих и устал. — Нет-нет, я уже проснулся. Поднос, звякнув, опустился на стол, а Цирцея прижалась к Тиресию сзади, обняла поперек груди, сильно, цепко, словно ей это тоже нужно. — Как ты себя чувствуешь? — Паршиво. Но я хотя бы знаю, что я это я, а ты рядом, — он положил ладонь на узкую и теплую кисть и нудно принялся описывать свое состояние. — Подташнивает, озноб, немного теряюсь, где я... Цирцея судорожно вздохнула. — Извини. Я никак не могу подобрать нормальный состав. Тересий резко обернулся, взмахнув руками, задел ее нос. — Прости! — Ничего, — она прозвучала глухо — видимо, зажимала пострадавшее место. — Сильно задел? — Нет, ничего, — Цирцея поймала его за руку, положила ладонь ему на колено. Тиресию так было легче. — Не извиняйся, пожалуйста, — он провел пальцем по ее запястью. — Ты делаешь всё, что можешь, я знаю. — Этого недостаточно. — Ну не все же в этом мире должно быть идеально, — улыбнулся Тиресий. Цирцея раздражённо зашипела. Когда-нибудь таких, как она, назовут перфекционистами. — Геката говорит, я могу лучше. Тиресий почувствовал злость: Геката никак не помогала Цирцее, лишь кружила рядом и подначивала. Только один раз богиня вмешалась: когда Цирцея переборщила с каким-то ингредиентом и уже готовилась дать зелье Тиресию. Он не помнил этого момента, заблудившись между прошлым и будущим, но ощущение холодного, испытующего взгляда черных, как смерть, глаз преследовало его. — Ты можешь, конечно. Но Геката слишком многого от тебя хочет. Не пошла бы она... — Молчи! — Цирцея стукнула Тиресия по плечу, не давая закончить. — Мало тебе Афины! Ты всех богов решил разозлить? — Ей на меня плевать, не переживай. — Тебе стоит быть благодарным. Она помогает мне. Она научила меня разбираться в травах, благодаря ей я умею готовить зелья. Тиресий фыркнул. Цирцея обожала наставницу слепо, самозабвенно, будто не знала, что Геката — богиня преисподней и ядовитых растений, а значит, по определению не может быть доброй и милостивой. — Ладно, забыли, — Тиресий примирительно толкнул Цирцею. — Ты молодец, правда. Ты очень многое делаешь. — Знать бы ещё, в чём я ошибаюсь... Мне бы понять, насколько сильны побочные эффекты, чтобы не переборщить с их устранением. — Хм, — Тиресий попытался придумать, как бы поточнее описать свои ощущения. Видения, прежде чуждые и непонятные, внезапно пришли ему на помощь, — а если для упрощения представить восприятия мира в виде тетраэдра, расположенного в пространстве с центром в точке ноль-ноль-ноль... — Чего? — неизящно переспросила Цирцея. — Ты головой не бился? Что такое "тетраэдр"? — и она полезла ощупывать голову Тиресия на предмет шишек. — Да подожди ты, — он слегка сжал ее запястья, привлекая внимание. — Это, действительно, удобно! Если грани — это определенные чувства, то по положению точки в пространстве можно вычислить интенсивность того или иного побочного эффекта, — Тиресий и сам не знал, откуда у него появилась такая странная идея, но теперь был твердо уверен: он на правильном пути! Лишь бы объяснить Цирцее, что он имеет в виду! Судя по всему, объяснение не задалось, а Цирцея уже вычисляла, каким бы зельем прекратить его бред. — Тиресий, не надо так горячиться, — примирительно попросила она. — Давай мы оба успокоимся, ты расскажешь все с начала, и мы придумаем, что делать с твоим тетраэдром... Или как его там? Тиресий выдохнул. Да, Цирцея поймет, точно поймет, она же умная. И пусть сте-ре-о-метрию — откуда он знает это слово? — еще даже не придумали, они справятся. Вместе.

* * *

Тиресий знал, что ему осталось недолго. Холод Подземного мира усилился, и даже она была не в силах помочь. Старческое, дряблое тело не могло встать с кровати. Тиресий просил сильные обезболивающие — пусть они сократят его жизнь на несколько дней, зато позволят оставаться в рассудке и провести время с Цирцеей. Напоследок. — Цици, пожалуйста, я хочу говорить с тобой, — он сжал ее руку. — Я не знаю, сколько мне осталось: несколько часов или, может, дней. Я хочу сказать. Цирцея, я люблю тебя. Как богиню, как подругу, как сестру. Как солнце. Твои золотые кудри и ясные янтарные очи светят мне, как маяк заплутавшему в тумане жизненных невзгод кораблю... — Тиресий, — она всхлипнула со смешком, — Я сама тебя убью, будешь надо мной издеваться. Пусть ругается. Тиресий любил ее злость: так Цирцея становилась живой. — Послушай, я недавно увидел, как сложилась бы моя жизнь без дара Афины. Унылая бы вышла судьба! Нас бы разнесло по разным городам: ты уехала бы на свой остров одна, я б остался. Завел жену, детей, хозяйство. Благоразумно говорил о вине, о том, когда надо убирать хлеба, да о своих родственниках. Цици, ты б вежливо сбежала через пару часов! И остались бы мы друг другу мимолётными воспоминаниями детства, смутными, похожими на сон. Веришь ли, если бы мне дали ещё один шанс, шанс прожить жизнь с самого начала, я бы ничего не поменял. Хотя голая Афина является мне в кошмарах! Но ведь все неплохо вышло? Без ложной скромности: я умнее всех учёных Эллады вместе взятых. И буду умнее всех учёных ещё многие века. Кому посчастливилось прикоснуться к такому количеству знаний? Кто ещё написал столько книг, открыл столько рецептов... — Ты не писал книги, ты подсматривал в будущее и диктовал все, что видел. — Да, но все равно. Я видел столько, сколько никому не снилось. И главное — мы были вместе. Я не хотел бы прожить жизнь без тебя, — Тиресий почувствовал, как что-то горячее упало ему на руку. — Плачь, Цици, плачь, если тебе так легче. Но, пожалуйста, не думай, что я страдаю. Это не навсегда. По сравнению с тем, что я прожил, Подземный мир — так, ерунда, мгновение вечности, — он не стал говорить, что после смерти видения продолжат его терзать — ни к чему ей лишние поводы для слез. — Пожалуйста, вспоминай меня с улыбкой. Хоть иногда. Узнаешь, какую ерунду придумали средневековые учёные — посмейся над ними, глядя на наши записи. Будут тебя раздражать хиппи — подумай о том, как бы славно я вписался в их компанию. Улыбайся, Цици, у тебя такая красивая улыбка. Улыбайся — я увижу это, поверь. — А если я не могу? Что со мной будет без тебя? — Я останусь с тобой. В твоём сердце, — пафосно воскликнул Тиресий. — Я буду твоим светом, который не даёт спать по утрам. Я буду мухой в твоём супе, я буду надоедливой песней, я буду недочитанной книгой. Ты меня никогда не забудешь. Я буду являться призраком в твои сны и распугивать всех монстров, чтобы они тебя не пугали. — Какого Тартара? — она плакала уже откровенно. — Ты превращаешь все в фарс! — До тебя только сейчас дошло, да? — он улыбнулся. — Мне не страшно и не больно. Цици, я счастлив. Из всех вариантов реальности я выбрал бы этот. Я самый счастливый смертный на земле, и ты меня не переубедишь, даже не пытайся. Мне легко сейчас. Запомни меня таким. Запомни, что я уходил счастливым, и не думай, что сделала что-то не так. Я прожил долгую жизнь. Хорошую жизнь. Мое имя будут помнить тысячелетия — можешь себе это представить? Пусть временами становилось паршиво и гадко — оно того стоило. — Я люблю тебя. Я люблю тебя, Тиресий, — она поцеловала его в лоб. Тиресий улыбался. Он встретил смерть, как старого друга, — а ведь когда-нибудь эта фраза станет известной на весь мир. В конце концов, Аид и Персефона пока слишком скучно жили.