Vestiges

Руки саднит, когда она отдирает грубую доску, но Лиара не позволяет себе задумываться об этом. Ни о ссадинах, ни о красных, болезненных ранках, ни о занозах; нет, главное сейчас все сделать быстро и тихо, пока не нагрянула городская стража, или смотрители, или одна из немногих еще не распавшихся банд, или, хуже того, плакальщики… Она прислоняет доску к стене и заглядывает в открывшийся перед ней узкий, темный проход; оттуда что-то невидимо дышит плесенью, застойной водой и еще чем-то сладковатым, но ее это не пугает. Что-то шепчет ей, что в этот раз она права, даже если натурфилософы этого не видят, не понимают, отказываются признавать. Она найдет то, чего так боятся и чего жаждут Соколов и остальные. Жужжание громкоговорителя заставляет ее вздрогнуть, но это всего лишь далекое объявление, коих в последнее время все больше. Удивительно, что здесь их еще слышно, но, с другой стороны, она пришла на самые окраины Затопленного квартала. Зайдешь дальше, где уже не слышно регента, и неизвестно, какие ужасы отыщешь. «Граждане Дануолла, сейчас с особым заявлением выступит достопочтенный лорд-регент». Она поднимает глаза к небу, словно надеясь увидеть машину в паутине проводов, ни на мгновение не перестающую шипеть. Это не зловещая металлическая вышка с прожекторами, которые лорд-регент приказал установить после произошедшего с Верховным Смотрителем, и ее здесь даже нет но она все равно ощущает на себе немигающий взор. Чей только, интересно? Аббатства, стражи, лорда-регента, прячущихся за заколоченными окнами беглых горожан, вездесущих крыс, еще более таинственных обитателей этих улиц? Или тот, что преследовал ее еще на родном Морли, с которым она научилась жить? Найди меня. Лиара подбирает с земли сумку, осматривается напоследок и протискивается в оставшуюся вместо доски дыру. Этот старый дом давно заколотили, а квартал отгородили; ей нельзя здесь быть. И все же она должна, именно сюда вели ее научные изыскания. К месту, что конец всех вещей. И начало. Где время потеряло всякий смысл. Как оно потеряет смысл и здесь, когда город постигнет судьба Пандуссии. Что случилось с Пандуссией? Подошвы ее сапог скользят по старым ступеням, покрытым тиной и слизью. Она слышит писк крыс, разбегающихся от тусклого света ее лампы. Кто знает, что за испарения копились в этом воздухе, но огонек в лампе окрашивается в призрачный лиловый цвет. Старая, прогнившая насквозь дверь поддается с одного толчка, и она спускается на уровень ниже, в старые катакомбы. Затхлая речная вода здесь почти по колено, но, по крайней мере, идти можно, а остальное неважно. Лиара приподнимает лампу, освещая ровные, осклизло блестящие своды, бросая причудливые блики на темную воду, в которой не резвятся синезубые миноги. Она напрягает слух, пытаясь различить в далеком рокоте реки, в близкой капели, в крысином писке тяжелое дыхание плакальщиков. Она страшно боится их, гниющие заживо человеческие оболочки, которые даже голодные крысиные стаи обходят стороной, хотя нападают на здоровых и в считанные минуты превращают свежие трупы в кровавые пятна на мостовой. Они не люди, не животные — что-то совершенно другое; Лиаре все кажется, что они тянут Дануолл все дальше на дно, что с каждой жертвой этой совершенной чумы они на шаг ближе к чему-то, чего не могут понять. Но ей кажется, что она всего в шаге от этого. Нет, здесь тихо — все плакальщики остались на поверхности. Она бредет сквозь воду, внимательно осматривая каждый боковой проход. Эти катакомбы намного древнее остального квартала, построенного на костях великих. Городские власти закрывают их, не позволяют спускаться; аргументируют это риском обвала, опасными обитателями, затоплениями. Говорят, что не готовы терять людей, что любая экспедиция обречена заблудиться в подземных переходах и погибнуть в случайном омуте. Но здесь есть система, для Лиары это очевидно, как светлый день. Поворот. Поворот. Галерея. Поворот. Сюда. Это здесь. Зал, куда она попадает, невелик, но именно его она и искала. В нем нет воды, в нем нет плесени; в нем не слышно вездесущих крыс; сам Ренхевен отступился от этого места. Всего десяток шагов отделяет Лиару от странного пьедестала: темное дерево и темные же, ветхие ткани, точно лучи потустороннего рассвета, точно застывшие ледяные волны, точно распростертые флаги давно павших империй. Когда она делает шаг вперед, поднимает лампу, чтобы получше разглядеть, другие фонарики у подножия святилища вспыхивают таким же лиловым светом, разгоняя подземную маслянистую мглу. В сердце святилища лежит руна — вырезанная из китовой кости, напоенная тайной и запретами. Тихий рокот, который прогнал Лиару с Морли, родины поэтов и художников, который привел ее в Дануолл, который преследовал ее днем и ночью, нескончаемо вплетаясь в ее сознание и сны, становится нестерпимо громким. Как могла она заблудиться, если каждый верный шаг вел ее все ближе к источнику всего, что она знала в своей жизни? Кончики ее пальцев касаются холодной поверхности руны. Нескончаемый рокот рассеивается, а ее взор заполняет клубящаяся тьма. Но за ее пределами — бесконечное небо, на сколько хватает глаз, и вместо облаков в нем плывут величественные поющие киты. «Какая упрямая девочка. Пересекла море, выступила против натурфилософов, не побоялась гнева Аббатства и опасностей утонувшего города — и все ради одного-единственного секрета». Лиаре кажется, что она различает в голосе следы веселья. Чужой. Создание Бездны, от которого предостерегают Смотрители, тот, кто наблюдает за тонущим, лишенным рулевого Дануоллом, кто наблюдает за человеческими страстями, пороками и добродетелями, но не понимает их до конца — или же наоборот, понимает слишком хорошо. Вместилище всех вещей, колыбельной и скрежета зубов о кость. «Если ты готова на столь многое ради одного-единственного старого секрета, интересно, что бы ты делала с новыми? Что бы ты смогла сделать с сердцем живого существа в руках?» С точки зрения Аббатства, она уже все равно что упала в Бездну — полную парящих островов, застывшего времени, лиловых фонарей и китовых песен, в Бездну, которая однажды поглотит все огни в небесах. «Интересно, что бы ты смогла сделать с тайной создания рун и костяных амулетов? Куда бы попали творения твоих рук? Чью судьбу они бы предрешили? Императоров, святых, нищих? Как далеко ты зайдешь, чтобы хоть ненадолго умолк взывающий к тебе голос?» «Чем ты готова стать?» Тьма рассеивается, и перед глазами Лиары остается только контраст черных линий еретического символа и белой кости. Ее пальцы едва касаются поверхности руны, они почти не отличаются от нее цветом. Она наконец-то не слышит рокота, но вместе с этим в ее мыслях царит абсолютная, ледяная тишина. Весь мир затаил дыхание, ожидая ее решения. Мысль о том, чтобы оставить дорогу знаний и секретов, приоткрытую перед ней, невыносима. Когда она стискивает руну до боли от врезавшихся в кожу граней, до побелевших костяшек, на краю ее сознания снова зарождается далекое пение останков кита, напоенных древней магией. В заброшенном святилище давно утонувших людей снова темно и пусто; его главное сокровище теперь в руках Лиары. Она прослеживает рисунок на кости и бережно убирает руну в сумку. Поднимает глаза к потолку, задумчиво внимая убаюкивающему рокоту. Где-то там, на поверхности, ее ждет еще один секрет. Кто знает, к чему ее хочет привести Чужой — к свидетельству подлости и равнодушия аристократов, к чьему-то тайному заговору, к выброшенному за ненадобностью фрагменту чьей-то истерзанной души… Лампа в ее руке снова источает простой желтоватый свет, и Лиара следует ему, чтобы выбраться в Затопленный квартал, прибежище покинутых обществом и покинувших его. Когда дамба рухнула, и он весь погрузился во тьму, сколько судеб оборвалось, сколько тайн оказалось на дне? Самый воздух, кажется, шепчет, стонет, скулит, как раненый волкодав — столько в нем осталось невысказанного, погребенного, забытого. Но хрипы плакальщиков громче. Она не рискует здесь задерживаться, возвращается к маленькой бреши в ограде, через которую и пришла. — Эй, ты! Стоять! Из Затопленного квартала запрещено возвращаться. Туда уходят умирать, если не повезет тихо скончаться в своей постели, туда увозят трупы — на кораблях и поездах. У лодочников много работы. В конце улицы — двое стражников в синей униформе, блестящие клинки наголо, на пустые глаза низко надвинуты каски. Один взгляд — и Лиара срывается на бег. Ей нужно оторваться, потерять их в переулках, но ни за что не позволить им себя поймать. Потому что если они найдут руну в ее сумке, ее отправят в Аббатство, в руки Смотрителей, и она уже никогда не выйдет из их высоких стен. Зов китовой кости и Бездны заменит Литания Белого Утеса и заунывная металлическая шарманка — один раз вместо вечности. — Стоять! — надрывается тот же голос за спиной. Ха! Как бы не так! Кто вообще останавливается- В тишине, окружающей Затопленный квартал, один-единственный выстрел звучит громче бури, громче тревожной сирены. Для Лиары он похож на ярко-голубую вспышку боли погибшего кита — это все ворвань. Щеку обдает холодком — пуля проходит близко, но не задевает. В порыве гнева она оборачивается, еще не зная, что сделает — и правда, что она может, бросить в них лампой? Оборачиваясь, она делает резкий взмах рукой, случайно- Мощный порыв воздуха подхватывает два тела, отбрасывает их к каменной стене; раздается глухой звук, когда две вещи падают на землю. Два мешка с костями да разным металлом, имеющим смысл только для живых. Ей кажется, что она слышит тихий смешок. «Уж не думала ли ты, что я не дам тебе способа оберегать твои секреты?» Вездесущие крысы уже начинают стягиваться к свежему мясу. Они выбегают из переулков, из нор, из водостоков, прямо из воздуха. Несколько минут остервенелой трапезы — и никто не узнает, что случилось с двумя стражниками. Никто не узнает, что Лиара здесь была. Крысам все равно, что жутковатый живой человек, стоящий посреди улицы, растворяется на месте. И появляется где-то еще.