Vestiges

По неизвестной причине в памяти Лиары сохранились только солнечные дни — таким был каждый до единого, как будто дождь еще успели изобрести. Она еще считалась ребенком. Уже слишком большой, чтобы на вопрос «Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» можно было ответить «Волшебницей!» и получить только ласковые усмешки взрослых; но достаточно юной, чтобы иметь право безнаказанно назвать одну из трех главных опций в жизни девочки-азари — ученицы, охотницами или искательницы приключений. Они все об этом мечтали. Потом, конечно, большинство станет фермершами или матерями, но кому-то ведь может повезти… Предполагалось, что повезет как раз ей — ведь она была дочерью одной из учениц, самых мудрых азари. И поэтому этот вариант в ее случае рассматривался уже не как невинная детская мечта. Но пока что Лиара предпочитала сидеть тихонько на пороге их дома, греясь на летнем солнце, и плести половички из цветных полосок коры. Это не сказать чтобы было очень уважаемым ремеслом, но она надеялась, что однажды именно ей поручат ткать роскошные гобелены, которыми украшают город в праздник солнца… Казалось, что все дни тогда были солнечными, а в юном поселении Х’артмалли стояло вечное лето. Лиара встряхнула доплетенный коврик и в восторге осмотрела свою работу. Пальцы саднило от жесткой коры, а спину и шею ломило от застывшей позы, но она едва это замечала. Узор ей особенно хорошо удался: красивые, правильные линии, геометрический мотив, верный цветовой код, над сложностями которого она корпела не меньше недели, выпросив у матери свитки о символике оттенков! Ради этого стоило убегать из дома с утра пораньше, получив сонное материнское «Угум-м-м» в качестве разрешения и прихватив с собой оранжевый пергаментный фонарь, сбивать ноги в кровь об камни, колоться соломой в полях и колючками — в лесных зарослях. Лишь бы раздобыть нужные цветы и ягоды, чтобы самостоятельно окрасить кору. Она и не заметила, что время давно перевалило за полдень, и солнце из нежного розового зарева на горизонте превратилось в жаркий огненный глаз в зените. Азари высыпали на душные улицы, занятые своими повседневными делами: одни спешили по делам с корзинками, выкрашенными в темно-зеленый цвет, другие собирались в поля, а третьи на охоту и рыбалку — хотя что поймаешь по такой жаре да на солнце. Девочки — и ее возраста, и помладше — начали с криками и смехом носиться между домов, играя в салочки; где-то в отдалении слышно было пение. Лиара и сама не заметила, что начала притопывать в такт маленькой ножкой, обутой в сандалик из ремешков, — уж больно славный был мотив, такой подходящий к этому солнечному дню. Одному из целой череды одинаково прекрасных, безоблачных и беззаботных дней. Naira ëar, naira ëar, tanna lutta nu i Menelmacar… Все любили эту песню. Даже Бенезия, которой понравиться по-настоящему было не так-то просто — сказывались все те науки, которые она знала. Лиара обожала свою мать — прекрасную, добрую и щедрую, которая без устали училась всему, что давали Учителя, и всегда готова была помочь сестрам, которые в этих знаниях нуждались. Их уважали больше всех в городе — в любом городе, наверное, потому что они умели считать и знали, когда нужно бросать в землю семена. Неудивительно, что они постоянно были заняты. Но у Бенезии все равно всегда осталось время, чтобы обучить дочь грамоте, легендам их народа, посмотреть на ее рисунки или плетение, вместе спеть что-нибудь, пока они в четыре руки замешивают тесто. Она служила всем, не делая различий. Лиара хотела быть такой же. Хотела учиться всему, чему только можно. Песня закончилась и началась заново — настолько ее все любили. — Naira ëar, naira ëar, tanna lutta nu i Menelmacar, — подпела Лиара. Слова песни слетали с языка словно бы сами. Так же легко уходили в дальние края под эту песню путешественницы-азари. В конце улицы показалась мать, возвышающаяся над большинством сестер, в ее длинных, красивых одеждах ученицы. Азари вскочила на ноги, собираясь броситься навстречу и показать коврик — пока она не ушла снова по делам, учиться чему-то во благо азари — но что-то заставило ее остановиться. Слова «эмпатия» она не знала — слишком была юна. Но почувствовать, будто что-то не так, смогла. Вместо медленных, горделивых шагов — быстрая, торопливая поступь. Мать всегда выглядела царственной, даже за повседневными делами, и уверенной — даже когда дочь притаскивала домой что-то совершенно невообразимое. Она просто не могла быть какой-то другой. И все же… Вдали прогремел гром: прокатился утробным рыком по крышам домов, ввинтился между ними и затерялся где-то под легкими крышами, забившись глубоко под перекрытия. Лиара не обратила на это никакого внимания, захваченная странным зрелищем. Она спустилась с крыльца и побежала по улице, собираясь расспросить мать, вокруг которой толпились другие ученицы — такие же странно растерянные, говорившие все одновременно. — Иди домой, Лиара, — Бенезии, с ее повелительным голосом, удалось перекричать нараставший гам. «Почему Учителя перестали отвечать?». «Неужели никаких вестей?». «Что-то не так!». «Что нам делать?!». Лиара осталась стоять посреди улицы, растерянно глядя вслед сбившейся, сломавшей ровный строй процессии. Спины учениц, обычно гордо выпрямленные, печально согнулись, от мощных, прекрасных голосов остались резкие, напуганные крики. Лиара не понимала, что происходит, но знала, слышала, как и другие — что-то не так. Она подняла глаза к небу, и между глаз ей впечаталась тяжелая дождевая капля. Снова заворчал гром — уже гораздо ближе, чем в прошлый раз, и капли, чередуясь с огромными белыми градинами, застучали по крышам и по дороге.