Фрагменты

У Риты загар по коже распылен мягкой бронзой, простое сдержанно-черное платье расходится разрезом у бедра, а на запястьях осадком — еще не выветрившийся парфюм: соленая свежесть легкого бриза и весенняя нежность прохладного ландыша. Он знает эти нотки наизусть — сам выбрал как-то простой элегантный флакон среди вычурных бутылочек, расхваленных неумолчно тарахтевшей продавщицей, — почему-то решил, что именно такой тонкий и строгий аромат Рите подойдет идеально. А потом, за редкие ласковые светлые ночи, изучил этот запах, вдыхая с бархата ее кожи в секунды остывающего безумия. Она упрямо называла это скоротечным безумием, а он также упрямо доказывал ей раз за разом, что для него это нечто большее — и ей все-таки пришлось признать поражение. И ничуть об этом не пожалеть.       — Устала? Кот смотрит на нее изучающе-мягко, ловит усталую грацию плавных движений — и не может отвести взгляда.       — Есть немного, — утомленно выдыхает Багира, откидываясь в кресле и блаженно вытягивая горящие от неудобной обуви ноги. Кот опускается перед креслом, стягивает с нее надоевшие шпильки. Неторопливо скользит ладонью вверх — почти невесомо от лодыжки к прикрытому черным шелком колену; замирает, обводя указательным едва заметную выбоинку на бронзово-гладкой коже. Еще одна отметина — чуть выше, прикрытая складками тонкой ткани — но Коту не надо и видеть, он безжалостно-четко помнит каждый шрам — так же четко, как то, когда тот был получен. Один, самый давний — в истории с бомбой, когда Багира оказалась в заложниках у бандитов, а потом рыдала у него на плече после взрыва, оплакивая Булатова. Другой — в затопленных пещерах, когда он снова перепугался за нее так, что сам поразился этой буре эмоций по отношению к своей просто-подруге. И третий, самый свежий — оставленный гребаным Кнауфом, который тогда бросил ее раненую с гранатой в руках — и только вовремя вмешавшийся Батя удержал потом Кота от расправы над этим уродом… Он помнит все — каждый раз, когда мог ее потерять.       — Вась, мы на задании! — Рита резко перехватывает его ладонь, но голос предательски сбивается на легкую хрипотцу. Кот лукаво улыбается, сплетая их пальцы.       — Так мы ж его выполнили. Можно расслабиться. Встает и уверенно тянет ее за собой — в прохладный полумрак наглухо зашторенной спальни.

---

Платье легко стекает вниз, застывая на паркете лужицей жидкого шелка. Кот обнимает Риту сзади, неторопливо ведет ладонями по выступам ребер. Решительно. Требовательно. Выше. Багира сглатывает судорожно, поспешно разворачиваясь к нему лицом. А он даже в сумраке безошибочно угадывает, как горят ее щеки. Чуть отстраняется и смотрит на нее пристально-жадно — бронзовую, идеальную, гибкую, затянутую лишь в колючее черное кружево. Вспоминает, как каких-то сорок минут назад на нее таращился их «объект» — лощеный иностранец с масляно блестящими глазками. Как норовил придержать ее за локоть или коснуться колена, сокращая дистанцию. Невольно сжимает зубы.       — Не представляешь, как сильно мне хотелось оторвать руки этому долбаному Генри, — цедит яростно. Рита мягко улыбается, очерчивая его скулу кончиками пальцев.       — Не сердись. Это просто работа. Вулкан закипевшей было злости гаснет, так и не разгоревшись. Рита всегда умела унять шторм его бурных эмоций — хоть в служебном, хоть в личном. Багира — не Мура, с удовольствием купающаяся в мужском восхищении, способная заиграться и перейти черту. Багира твердо держит границы. Багире он доверяет безоговорочно.       — Я знаю. Бережно целует ее пальцы — и волнам тихой нежности в груди становится отчаянно тесно. С Ритой все по-другому. Без непонятных мучительных игр на струнах измученных нервов; без иссушающей ревности; без сомнений, недоверия, ярости. Спокойно. Трепетно. Правильно. Так, как бывает только с настоящими.

---

На ее губах — розовое вино и смазанная помада. Поцелуи — требовательно-жаркие, но вовсе не торопливые. Они не хотят спешить. Они хотят остаться в этих мгновениях как можно дольше — изучая, впитывая, наслаждаясь. Между ними сейчас — не бурная страсть, прошибающая мозги как опьяняюще-крепкий ром, это легкая терпкая нежность, как у выдержанного вина — и здесь ценен каждый глоток. Каждый вздох, каждый стон, каждое прикосновение, растянувшееся на их личную бесконечность. Ее руки неспешно-ласково по его окаменевшим плечам. Его губы почти невесомо по ее шее. Рита запрокидывает голову, подставляясь его поцелуям — а он чуть прихватывает кожу, оставляя едва различимое красноватое пятно над ключицей. Он хочет сейчас немного побыть наглым собственником — немного, совсем чуть-чуть. Оставить на этой разгоряченной бронзе маленькую печать — знак того, что эта роскошная женщина безраздельно его, даже несмотря на все те взгляды, которых этим вечером на нее бросали ничуть не меньше, чем на Мурашову в ее порнографически-красном. Эта женщина — его. И по-другому уже не будет. Рита сдавленно выдыхает, когда его губы на миг замирают у самой кромки белья. Осторожнее. Ниже. Бретелька с загорелого плеча спадает стремительно, а поцелуи все ниже и все настойчивей. Рваное дыхание сбивается глухим полустоном — и Кот уже сам на грани. Чувства девятым валом — вот-вот захлестнет с головой. Великолепно ориентируясь в полутьме, по-прежнему не разрывая объятий — в два шага к просторной кровати. А дальше — лишь сладостно-слепящие вспышки. Его поцелуи рваным пунктиром. Ее горячечно-тяжелое дыхание в его растрепанных волосах. Его настойчиво-бесстыдные пальцы. Ее ладони, скользящие по его спине. Его лихорадочно-ласковый шепот. Ее ноги, обхватывающие его поясницу. Идеально отточенный ритм движений. Восхитительно-бешеная волна взаимного жара, выбрасывающая в иную реальность — в ту реальность, где нет ничего, кроме них. Между ними сейчас — ничего. Ни расстояния, ни времени, ни пространства. Между ними только — жадная нежность, способная довести до сумасшедшего взрыва. Нежность, разделенная на двоих — и потому бесконечная.