Мам, прости

Итого: вся ее жизнь уместилась в три общих тетради, каждая по сорок восемь листов. Камэ одергивает руку в миллиметре от обложки так, словно она живая и сейчас укусит. Рядом покоились две таких же. Канцелярский триптих её существования. Хаттори уверен, что это писалось для него. Шиничиро считает, что это всё о его семье. Оба ошибаются. Ханагаки аккуратно поддевает ногтем тонкий картон. Первая тетрадь распахивается, обнажает смазанные буквы. Это письмо к ней самой же. От той, кем она была на обложке. К той, кем она станет на самом последнем листе. Дрожащими пальцами по мятому сукну текста. Нежно сместиться к корешку. Рывок. Треск. Тетрадь оскаливается кривой линией вырванного листа. Сам лист четвертован. И еще раз. И еще раз. И еще раз. Клочья прахом опадают в мусорный бак. То был ее первый день в этом теле: первый испуг, первый кошмар, первые слезы. Нет, эти записи не она сама. Она — между строк. Заслужить доверие сына. Три восклицательных знака как предел всех чувств. Здесь она учится быть терпеливой. Быть нежной. Быть мудрой. Быть мамой. Треск. Следующий лист. Вновь его казнь. Неосторожное объявление о наборе в школу Сано пленяется в темнице кулака. У семьи Сано она учится обманывать. Быть отважной. Быть в страхе от одиночества. Быть швеей гопников. Треск. И дальше, вереница дат со смертью Майки, Кейске, Ханемии, Харучие и пока не появившихся мальчишек из канона. Они учат её тому, что её рук хватит на всех. Треск. На этой странице она становится агентом безликого Кубо. Так он учил её действовать. Брать всё и всех в свои руки. Треск. Запись об Изане в детдоме. Он, в свою очередь, научил тому, что не все нуждаются в её руках. Треск. Дата смерти Шиничиро и название его магазина. Он узнает о её работе на Кубо, примерно тогда же, когда сделана эта запись. Урок состоял в том, чтобы научиться не чувствовать его тяжелые, укоряющие взгляды. Первые брошенные камни упрека на первое предательство. Не уклоняться от них, но заслуженно выдерживать. Треск. Имя Вакасы и вопросительные знаки вокруг — попытка вспомнить о нём больше деталей в ускользающем сюжете. Первая победа над якудза. В составе: их план о полуправдивых сведениях, междоусобная война между кланами и неизвестное никому божественное вмешательство. Здесь она становится уверенной в собственных силах. Чуть-чуть нахальной от общества Имауши и от сюжетной брони Бога Времени. Треск. Треск. Треск. Треск. И так по новой бесконечное множество раз. Бесконечное множество уроков. Учится спасать. Учиться предавать. Учиться учить. Треск. Треск. Треск. Пустая обложка с отпавшими скобами прикрывает собой обрывки бумаги в корзине, словно защищая от дождя. Камэ провожает её безразличным взглядом и принимается за вторую тетрадь. Здесь она полноценно работает уже не на Шиничиро, а с ним. Начинает влиять не только на него, но и на другие семьи. Создает швейный кружок. Треск. Треск. Треск. Воспоминания о Какучо и аварии, в которой погибнут его родители. Здесь она становится полноценной частью нарисованного мира. Учится не забывать кто она и откуда пришла. Треск. Здесь она впервые встречает отца Такемичи и его мать. Она даже не берется судить, какая из этих встреч была хуже. Здесь её почерк сменяется на чужой — или всё-таки чужой вновь становится своим? Перенос обратно в реальность и хроника событий от Эми Тейлор учит понимать других людей. Видеть, чуть больше, чем навязанный сюжет. Выходить за фреймы своих качеств. Треск. Треск. Треск. Здесь они впервые встречаются с Изаной. Она учится принимать поражение в разочарованном вздохе Шиничиро, когда тот изолирует семью Ханагаки от Сано. Треск. Символично, что здесь обрывается вторая тетрадь. Ровно перед её смертью от рук Сауса Терано. Головная боль мгновенно начинает пульсировать в месте пробитого черепа. Камэ потирает этот участок, массируя его кончиками пальцев. Да уж, она бы предпочла и дальше об этом не помнить. Приятного в этом было мало. Но дальнейшие события были ещё менее приятными. Вторая обложка с недовольным шелестом летит в мусор. Третья тетрадь начинается с амнезии. Камэ ухмыляется. Где-то она уже это видела. Лениво пролистывает записи. Едва дошла до половины. Жизни или тетради? Здесь она учится составлять планы. План того, как вывести предателя на чистую воду. План, как увлечь детей и уберечь их от опасности. План, как остановить игрушечный самолетик и Черный Импульс. План, как рассказать хоть кому-то, о том, что с ней происходит. Здесь она учится тому, что без Бога Времени каждый её план лишь наивный, глупый список действий от маленькой, запутавшейся в себе девочки. Здесь ни слова правды. Бумага стерпит всё, но даже для неё есть свои границы. Поэтому третья тетрадь выкидывается целой. Без правды о том, как после смерти она очутилась в пустоте. Без правды того, что Бог Времени это сошедший с ума Ханма Шуджи. Без правды о смерти оригинальной героини, вместе с которой исчез последний путь к реальной жизни. Без правды о сломанной киноленте этой Вселенной. Без правды о неизвестном Боге Времени пришедшем ниоткуда и исчезнувши точно так же в никуда. Это не вытерпит ни бумага, ни всепонимающий Шиничиро. Хотя Камэ так и порывало рассказать ему и об этом тоже. Но смерть преподала ей главный урок. Больше ничего не имеет значения. Когда они шли с Ханмой вдоль ленты обратно к трещине, Камэ в полной мере осознала, что такое теория «конца времени». Время бесконечно, а значит, может произойти всё, что угодно. Время невозможно просчитать: оно подчиняется лишь законам случая. Как парадокс, когда Ханма-бог заставил её появиться перед Ханмой-человеком, чтобы она создала Ханму-бога, который заставит появится ей перед Ханмой-человеком, чтобы она… Именно этот случай запустил весь механизм: Ханма-человек становится жертвой перемотки киноленты. Первый Бог времени отдает ему свои способности. Ханма-бог призывает Камэ в эту вселенную. Камэ вызывает сюда же Эми Тейлор. Эми Тейлор разбивает киноленту. Ханма-бог и Камэ отправляется к началу всего. Камэ появляется перед Ханмой-человеком… И всё это невозможно изменить. Всё это обречено на постоянный повтор. В трещине исчезает время. Оно просто отматывается назад на определенном моменте: создает временную петлю. А люди, персонажи этой киноленты даже не подозревают о том, какое множество раз они повторяли эти слова, эти действия, эти смерти. Множественный повтор означает потерю смысла. Потому что больше ничего не важно. Есть только зияющая трещина, сжирающая их будущее. Только конец времени. Этому она научилась бессчетный раз вглядываясь в бездну сломанной киноленты. И пока Шиничиро внизу суетится, заряженный адреналином предстоящих битв с якудза. Камэ, сгорбленно сидя в своей комнате, уже знает, что каждая из них будет проиграна. Вне зависимости от успеха их действий — всё это пропадет в кривом оскале ленты. А значит к черту канон, персонажей, даты и причинно-следственные связи. Камэ резко наклоняется, поднимает мусорный пакет и крепко накрепко завязывает в узел торчащие края. Так сильно, что полиэтилен местами рвется. Итого: вся ее жизнь уместилась в три общих тетради, каждая по сорок восемь листов. Каждое из её действий сейчас покоится в мусорке. Там им и место. Ханагаки обессиленно подпирает горящие щеки холодной рукой. Разваливается на стуле бесформенной тряпичной куклой. — Избавляешься от улик? — Она даже не оборачивается на вальяжный голос Имауши. Ни на градус не меняет своего положения, поэтому он вынужденно заходит в её комнату. И уже по собственному желанию нахально разваливается на ее кровати, чтобы видеть её профиль. Ничего не имеет значения. Даже жертва Ханмы-бога, чтобы она вернулась сюда во второй раз. — Разве ты не должен быть с Шиничиро? — Мягко спрашивает Камэ, не отрывая взгляда от стенки напротив. — Там очередное собрание банды. Объявить войну якудза он и без меня может. И смог. Ты ведь в курсе? — Вакаса сохраняет шутливый и беззаботный тон, однако Камэ чувствует его взгляд на себе. Так охотничьи псы вцепляются в подбитую дичь. — Для дамы, наверняка, лестно стать той, ради кого разгораются войны. Медленно кивает и, наконец, поворачивается к нему: — Мне жаль. — Жаль? — Тот переспрашивает её и задумчиво наклоняет голову, смакуя это слово: — Жаль… Резко встаёт с кровати. Упирается одной рукой о стол, другой о спинку стула Камэ. Затем усмехается, так по-мальчишески, что тут же хочется улыбнуться ему в ответ. — Мне тоже жаль. Ты мне нравилась, правда. Ну, и нравишься тоже, когда ты без этих своих предсказательных закидонов. И не только мне. — Не время для твоих… — Однако он не даёт сказать Камэ до конца. Лишь кивает на мусорнный пакет у её ног и мгновенно теряет всю свою легкость и игривость: — Я знаю, что Шиничиро будет на твоей стороне до конца. Такой уж он человек: своих не бросает. Но я другой. Естественно, я буду идти за ним до конца. Буду подчиняться каждому его приказу. Буду защищать его. Это ключевой момент. Ты ведь понимаешь, к чему я клоню? Камэ кивает. Он удовлетворенно улыбается и выпрямляется, опуская руки. — Он и так уже убил одного предателя. Второй раз запачкать руки я ему не дам. Как только замечу, что ситуация патовая, приду за тобой лично. Ни-че-го не имеет значения. Камэ вновь кивает. Какой смысл в угрозе, если всё опять повторится? Если они вновь будут в этой комнате, вновь в этом разговоре? — Уже решили, каков будет план действий? — Что посоветуешь? Полезные видения нам бы не помешали. Всё бессмысленно. — Там Манджиро опять дерется с Изаной! — Эмма влетает в комнату и даже не отдышавшись сразу начинает кричать и, взволнованно размахивая руками, звать их с собой. Камэ переводит взгляд на Вакасу. Мгновение они молча смотрят друг на друга. А после вскакивают, как по команде. Одновременно бегут за девочкой на чердак. Ничего не имеет значения. Вакаса обгоняет остальных и первым оказывается на чердаке. Поэтому, когда Камэ до туда добирается, то видит мальчиков уже в разных руках Имауши, как на разных концах ринга: — Вы, маленькие черти, вам мало было что-ли? Какого хрена опять цирк устроили? Оба пыльные, красные от злости, с красными отметинами от ударов. А рядом Такемичи: весь взъерошенный, мятый, тоже красный от усилий, но целый и невредимый. Камэ становится рядом с ним, притягивая за плечи к себе. В этот момент понимает, что удерживала дыхание практически все те секунды до чердака. Братья Сано, будто не замечают Вакасу. Трепыхаются, в попытке освободить шиворот футболок из его хватки, чтобы вновь накинуться друг на друга. — Что вы опять не поделили? — Камэ отпускает Мичи и подходит к ним. Аккуратно кладет ладонь сначала на голову Манджиро, затем и на голову Изаны. Оба замирают, как по волшебству. Забывают друг о друге и упирают взгляды в нее. Манджиро: с каким-то виноватым ожиданием. Изана с явным недовольством, которое почему-то решает сдержать в самый последний момент. — Ничего. — Буркает в итоге младший и опускает голову, чтобы больше не встречаться взглядом с Камэ. — Мы нашли какую-то реликвию семейную, а мелкий зажмотил и не захотел её отдавать. — Хмыкает Изана, в свою очередь, не только не отрывая взгляда, но и поворачиваясь полностью корпусом к женщине, как бы показывая, что ему скрывать нечего. Вакаса недоуменно хмурится: — Какая к черту реликвия? Пыли надышались здесь все или че? — Однако останавливает рвущийся поток брани, когда Эмма распахивает створки старого шкафа и с явным трудом вытаскивает из него какой-то кожаный футляр. — Убери его обратно! — Прикрикивает на сестру Манджиро, однако его тут же отрезает: — А ты не командуй тут, не дорос еще! — От Изаны, которого, в свою очередь, легонько встряхивает Вакаса: — Да вы оба замолкните. — Затем оборачивается на Эмму и мягко спрашивает: — Что там? — Какая-то трость, перчатки и часы. Имауши поворачивается к мальчикам и грозно хмурится: — Серьезно? Из-за барахла устроили кипиш? — Это не барахло. — Хмуро бурчит Манджиро и предпринимает еще одну вялую попытку вырваться. — Оно опасное. — Если это что-то опасное, тогда мы тем более должны быть в курсе. Иначе как нам защитить вас? — Камэ мягко гладит его по волосам. А есть ли вообще разница? Ничего больше не имеет значения. — От этого нельзя защититься. — Еле слышно произносит Манджиро. Изана приподнимает бровь и ледяным тоном чеканит: — Ты реально просто сумасшедший. Вакаса гасит новую драку в самом зародыше. Загораживает собой Изану от Манджиро, затем хватает старшего брата за руку и тащит за собой на выход. — Камэ, Бога ради, посмотри, что там за чушь в этом футляре. Я отведу мелкого к деду. Эмма, Такемичи, пойдемте со мной. — Успевает кинуть напоследок Вакаса и исчезает за скрипучей дверью. Они остаются один на один с Манджиро. Ребенок тяжело дышит и неряшливо вытирает рукой текущий нос. — Я не хочу это открывать. — Мне жаль, — Повторяет свои недавние слова Камэ и двигается на встречу к Манджиро: — но это необходимо. Дай мне защитить тебя. Я ведь за тебя, ты помнишь это? Манджиро испытующе смотрит на неё несколько секунд, нерешительно жуя нижнюю губу. Затем робко кивает и обреченно подходит к футляру. Щелчок и тот распахивается. Камэ хмурится в попытке разглядеть содержимое. Действительно, трость с массивным набалдашником. Плотные кожаные перчатки. Старинные карманные часы на тонкой цепочке. — Я не знаю почему. Может это опять тот голос мне говорит. Но мне очень страшно. — Признается мальчик, после чего Камэ прижимает его к себе, крепко обнимая. Ничего не имеет значения. Мы все вернемся опять на этот чердак, в эти объятия. Но Камэ не сводит тяжелого взгляда с содержимого футляра. Что ж, она пробыла в Пустоте достаточное время, чтобы узнать и модель перчаток, которые Бог Времени снимал, чтобы притронуться к киноленте. И трость, практически такую же, только с набалдашником, разрисованным под дуб. Она отпускает мальчика и быстро подбирает часы, игнорируя все испуганные вскрики Манджиро. Щелчок. Треск. Корпус часов раздвигается. Да, как она и думала. Вместо циферблата внутри извивалась кинолента. Со всё той же злополучной трещиной на конец. Бумага стерпит всё. А автор?