Мам, прости

Глава якудза молчит. Лишь уголок его губ дергается в подобии ухмылки, когда парень напротив выкидывает этот финт. — Всё-таки, дурак да? — Чеканит слова без злости, скорее с сосредоточенностью человека, который пытается сохранить хоть малую крупицу разума в хаотичных днях. Глава Черного Дракона не отвечает. Упрямо поджимает губы, не сдвигается ни на миллиметр от дула, словно прилип к нему. Смотрит исподлобья зверем — диким и загнанным в угол, от того опасным в своей непредсказуемости. — Эх, молодежь… Лишь бы умереть, пусть глупо, но главное героически. Уйти легендой и плевать на абсурдные обстоятельства. — Хаттори медленно отпускает пистолет и качает головой, когда видит, что парень собирается ему возразить: — Не спорь. И мне когда-то было двадцать. Шиничиро молчит. Продолжает буравить главу непроницаемым темным взглядом, вынуждая того продолжить: — Я не могу никак проверить, то что ты говоришь. Одно то, что ты пришел сюда один, не считая трех твоих псин, так и вопит о твоей уверенности в своей безопасности. Или же ты просто блефуешь и специально подбираешь те условия, чтобы я думал так про тебя. Черт тебя знает, но риски слишком превышают выгоду. Вы с ней близки? Последний вопрос застает Сано врасплох. Он удивленно вскидывает брови и застывает. Возможно, это и помогает ему продолжать не отводить взгляда от своего оппонента. — Меня тоже интересует будущее. — С ней? — Хаттори победно усмехается, когда не получает мгновенный ответ. Устало откидывается на спинку стула и начинает массировать ноющую шею, повторяя: — И мне когда-то было двадцать… Шиничиро косится на пистолет, который тот так и не убрал обратно в кобуру — оставил на столе рядом с тарелкой. Хмурится еще больше — хотя куда больше? — и слегка встряхивает головой, будто в попытке расставить все мысли по своим местам. — Её вот тоже интересует будущее. Забавно: но в центре её будущего почему-то всегда ты. — Лениво тянет Хаттори, напуская на себя расслабленный вид, но продолжающий коситься на Черного Дракона. Шиничиро опускает взгляд на тетрадь и медленно произносит: — Не я. Мы с ней просто случайно оказались в одном месте, в одно время. — Затем вновь поднимает взгляд на Хаттори и склоняет голову набок, показывая, что его не заболтать: — С лирикой закончили? Вернемся к делу? Хаттори тихо смеётся В этот раз не демонстративно — воинственно, а…мягко? — Мы от него и не уходили. Но раз уж ты так настаиваешь. Ты заинтересован в будущем. И я заинтересован в нём. А провидица одна. Как будем делить? — Я здесь не для дележки и не для компромиссов. Вы нацелились на священное — на мою семью. Ещё и каким методом? При помощи крысы! Это недостойно мужчины… — Но Хаттори прерывает его воинственным: — Сейчас я не мужчина. Я глава клана. Шиничиро закатывает глаза, берет в руки тетрадь и, одновременно, поднимается. Разворачивается спиной к Хаттори и не дожидаясь разрешения направляется к двери. — И всё-таки, ты дурак. Кто в здравом уме выберет войну, когда есть мирный путь решения конфликта? Правду ты сказал: ты слишком молод. Сядь обратно. Я расскажу тебе, чем закончилась жизнь последней группировки, бросившей нам вызов. Шиничиро останавливается. Рука лежит на дверной ручке, каждый мускул напряжен. — За ними охотились как за зверьми. В итоге истребили их полностью. Черный Дракон, даже не оборачиваясь, вызывающе отвечает: — Я не бросаю вам вызов. Я объявляю войну. — С этими словами выходит из кабинета, а кадр на киноленте заканчивается. Дверь мягко захлопывается, чтобы после с грохотом раскрыться в следующей сцене. Чтобы раскрыть других героев в другой локации, но в то же самое время. — Ой, мам, ты уже встала! — Такемичи оставляет дверь нараспашку и тут же несется через всю спальню к матери. Та предупреждает его сбивающие с ног объятия и предусмотрительно садится обратно на кровать, с которой с таким трудом вставала. Это не помогает. Ураган из рук всё равно валит её на подушки с почти плаксивым: — Ты злишься? Мам, прости, мы с Манджиро уже поговорили — такого больше не повторится, честно-честно-честно. — Ты её задушишь такими темпами. — Холодный голос Изаны заставляет Такемичи в удивлении поднять голову в его сторону и воскликнуть: — А ты что здесь делаешь? — В унисон с ним эту фразу цедит и Манджиро, замеревший на пороге. Изана в долгу не остается. Даже не косится в сторону младшего брата. Лишь презрительно фыркает: — К тебе такой же вопрос, псих. Майки тут же резко направляется к нему: кулаки сжаты, глаза опасно прищурены. Однако стоит Ханагаки-сан сдавленно охнуть, как он тут же нерешительно останавливается на месте, не сводя с женщины какого-то ждущего взгляда. — Мичи, помоги мне подняться. — Просит она, когда Такемичи, наконец, слезает с неё. Тот послушно хватает её за здоровую руку и со всей силой тянет на себя. Ханагаки-сан вновь поднимается на ноги и благодарно кивает ребенку. Всё также пошатывается, но стоит уже без чьей-либо помощи. — С тобой всё хорошо? — Почему-то шепотом спрашивает Такемичи, неловко переступая с ноги на ногу. — Ага. — Кивает Камэ и не удерживается от улыбки, когда видит смешное в своем беспокойстве лицо мальчика. — Вы давно встали? Который час? — Доходит двенадцать. — Отзывается Изана и скрещивает руки на груди, прислоняясь к стенке. Словно происходящее в комнате его не особо касается, но он всё равно должен здесь находиться, как самый ответственный из всех. Ханагаки-сан зевает и с извинением прикрывается ладонью, выдавливая: — Вы ели? — Только что позавтракали. — Шиничиро видели? — Она, наконец, справляется с сонливостью и фокусируется на детях в комнате. — Ну, он завтракал с нами, а потом ушел куда-то. А что? — Такемичи косится на Изану, и не дожидаясь ответа, повторяет свой вопрос: — А почему Изана здесь? Ты его ругаешь из-за вчера? Изана отвечает на это лишь фырканьем. По возмущенному лицу прямо видно, как он хочет съязвить на тему того, кто, за что и почему его будет ругать, но сдерживается, когда кидает взгляд на Майки. Камэ устало прикрывает глаза и массирует виски, как при мигрени: — Вообще нет, но раз уж, вы здесь, так удачно собрались все вместе… — Пожалуйста, только не ругайся. На нас уже с утра Шиничиро так наругался, так наругался. И даже наказание дал. — Такемичи складывает ладони в умоляющем жесте и делает большие жалостливые глаза, которые тут же удобно наполняются слезами. Ханагаки-сан смотрит на него сверху вниз и аккуратно протягивает руку к повязке на лице. Проходится кончиками пальцев, словно боится, что причинит боль. Хочет что-то сказать, но её прерывает неожиданное: — Здесь я один виноват. Камэ оборачивается на Манджиро, который всё ещё стоял на том же месте. Правда взгляд в этот раз стыдливо опущен вниз. — Решил на жалость подавить? — Цыкает Изана, награждая младшего взглядом полным отвращения. Манджиро, на удивление, никак не реагирует на очередную провокацию. Лишь опускает голову ещё ниже и еле слышно шепчет: — Ханагаки-сан, простите. В комнате воцаряется молчание. Все взгляды остаются направлены на Манджиро. Камэ осторожно гладит сына по макушке, затем слегка прижимает к себе, приобнимая и осторожно подталкивая его в спину в сторону выхода. После ловит взгляд Изаны и легким кивком головы указывает на дверь. Такемичи, в отличие от Изаны, не сразу понимает, что от него требуется. А когда до него доходит, то сразу же выбирается из рук матери с одухотворенным: — Только не ругайся, ладно? — И выходит из комнаты вместе с Изаной, оставляя своего лучшего друга наедине с матерью. — Манджиро, иди сюда. — Мягко произносит Камэ, однако мальчик напротив яростно качает головой, которую так и не поднимает. Камэ сдерживает тяжелый вздох и подходит к ребенку сама. Тихий всхлип выдает его слезы ещё до того, как она самостоятельно успевает их заметить. — Испугался, да? — Камэ ласково прижимает его к себе, отчего всхлипы становятся лишь громче. Женская рука легко проходится по мягким волосам к дрожащей спине. Он в ответ крепко обнимает её, скрепляя руки вокруг неё в замок. — Всё хорошо, я здесь, я буду рядом, слышишь? — Затемнение кадра происходит именно на этих словах. — Это был будто не я. — Глухо, давясь слезами, тянет Манджиро, зарываясь лицом в чужую футболку. — Я не знаю, почему так вышло. Просто в один момент, какой-то голос в голове…и там…потом…это как импульс. Кинолента — поврежденная, треснутая, всё ещё с неизбежным разрушением в прошедшем и ещё не наступившем будущем — продолжала освещать Пустоту. Помещение, через которое она проходит, внезапно кажется каким-то одиноким. Слишком темным, слишком пустым — даже для темноты Пустоты, из которой было создано капризной рукой случайного Бога Времени. Дорогой кожаный диван, казался пыльным от мерцающего белого света последнего настоящего. Классический бокал для виски с напитком лишь пригубленным когда-то — и оставленным на вечность отражать перемотку человеческих судеб. Поцарапанная зажигалка, небрежно брошенная на всё тот же стеклянный столик к бокалу, казалась несуразной без своей привычной пары — пачки дорогих сигарет, забытых в пиджаке, который всё ещё валялся на полу у горстки пепла. Бесполезной. Как и обугленная трость, устало прислоненная к подлокотнику и безмолвно наблюдающая за решимостью Черного Дракона и неизбежностью Черного Импульса. Всё действие, все сцены, сливающиеся воедино кадры транслировались, будто для них одних. Брошенных и нетронутых неизвестно когда. На киноленте глава гопников беспрепятственно идет по коридорам резиденции якудза. Дети скучающе выжидают у двери. Материнские ладони впитывают горечь ребенка. Верные соратники готовятся положить жизни в обмен на ложную надежду спасения того, без которого не было бы их. — Я верю, что с наказанием нас пронесёт. — Я тебе верю. — Я в него верю — подождем ещё пару минут, лады? В кадр внезапно врывается новая фигура — так обрадовавшая бы Бога Времени. Но в этот раз Пустота отзывается молчанием, сливающимся с тихим шепотом на экране: — Господин Сано, — Шиничиро в недоумении крутит головой и натыкается на взгляд светлых глаз из темноты очередного коридора. Кто-то отчаянно хватает его за рукав черной формы. — Разрешите спросить. Раз вы ещё живы, значит согласились на сделку? Фраза, явно инородная в этом сценарии противостояния должна была произвести фурор. Но Пустота никак не реагирует. Потому что… Бога больше нет.