What We Once Were (Какими мы были когда-то)

Кейтлин выбежала из бара, её грудь спёрло от гнева и ещё чего-то, что она не хотела называть. Прохладный ночной воздух подействовал на неё как пощёчина, но это не прояснило голову, как она надеялась. Она шла быстрым шагом, засунув руки в карманы, в голове вертелись мысли. «Ну и что, что Вай спит с кем-то другим? — подумала она, кусая внутреннюю часть щеки. — Какое это вообще имеет значение?». Между ними всё кончено. Уже давно. Вай ничего ей не должна. Теперь у Кейтлин была Мэдди, не так ли? Мэдди, милая и терпеливая, которая целовала её так нежно, что это почти походило на чувство вины.        Но даже когда она пыталась успокоиться, у неё скручивало живот. Образ Вай с той девушкой — руки на её теле, губы, прижатые к её шее, — крутился у неё в голове, и от этого становилось тошно. То, как Вай целовала её, прикасалась к ней, любила её... делала ли она это с кем-то другим сейчас? Задерживались ли её руки на теле той девушки так же, как они раньше задерживались на теле Кейтлин? Шептала ли она те же самые слова ей на ухо? От этой мысли горло Кейтлин сжалось. Её шаги сбились, и прежде, чем она успела это осознать, по её щекам потекли слёзы.        «Возьми себя в руки», — пробормотала она себе под нос, сердито ударяя себя по лицу. Она стиснула челюсти и заставила себя идти дальше, но слёзы продолжали литься, горячие и неудержимые. К тому времени, как она добралась до особняка Кирамман, она чувствовала, что едва держится. Захлопнув за собой дверь, она направилась прямиком в свою спальню и, сняв пальто, бросила его на пол. А потом, как только она села на край кровати, она окончательно сломалась.        Слёзы накатывали тяжёлыми, содрогающимися волнами, и на этот раз она даже не пыталась их остановить. Она закрыла лицо руками, её плечи сотрясались от рыданий. Она не плакала, когда они с Вай расстались — не так. Конечно, было несколько слезинок, но в основном она чувствовала себя оцепеневшей. Она думала, что смогла пережить это, и теперь двигается дальше. Она думала, что с ней всё в порядке. Но теперь, когда боль выплеснулась из неё, она поняла, как ошибалась.        Почему же было так больно? Потому что теперь она видела это — Вай двигалась дальше. По-настоящему. Она смеялась, пила, прикасалась к кому-то другому, в то время как Кейтлин застряла на месте, неспособная даже наслаждаться Мэдди, не закрыв глаза и не притворяясь, что это руки Вай на её коже. Мэдди заслуживала лучшего, не так ли? Кого-то, кто мог бы смотреть на неё и видеть её, а не замену женщины, которую Кейтлин не могла отпустить. А Вай... Вай теперь была свободна. Свободна целовать кого угодно, терять себя в чужом теле без лишних раздумий.        От этой мысли Кейтлин почувствовала, что задыхается. Слёзы хлынули сильнее, намочив ладони, и она сгорбилась, хватая ртом воздух. Всё было так тягостно. Её голова, её сердце, всё её тело были запутаны в узлах, которые она не могла распутать. Она ненавидела это — ненавидела себя за то, что до сих пор себя так чувствует, ненавидела Вай за то, что так легко отпустила её, ненавидела Мэдди за то, что она была такой доброй и идеальной, когда Кейтлин не могла дать ей то, чего она заслуживала.        Она даже не знала, как долго просидела, плача в темноте. Всё, что она знала, это то, что впервые за долгое время вес её чувств был слишком тяжёлым, чтобы его игнорировать. И это сокрушило её. Полностью.              

***

Вай прислонилась к изголовью кровати, её голые плечи тускло блестели в мягком свете незнакомой квартиры. Ещё одна девушка. Ещё одна ночь. Она даже не расслышала её имени — не то, чтобы это имело значение. Имена делали вещи личными, а Вай не искала личного. Она была здесь, чтобы забыться. Погнаться за огнём в своих венах, который заглушал всё остальное.        Девушка, раскинувшаяся на кровати рядом с ней, перевернулась на живот и улыбнулась ей, её губы всё ещё были опухшими от их последнего поцелуя.        — Так... ты хочешь быть сверху или я? — спросила она, её голос был тихим и дразнящим.        Вай рассмеялась, грубо и небрежно, скрывая затаившуюся где-то в глубине души неловкость.        — Мне нравится быть той, кто отдаёт, — спокойно ответила она, наклоняясь, чтобы поцеловать девушку в ключицу. Это было правдой. Ей нравилось контролировать, нравилось держать руки занятыми — это давало ей возможность сосредоточиться на чём-то, заглушая ненужные мысли. Но правду, которую она не сказала, было труднее принять: единственной женщиной, которой она когда-либо позволяла прикоснуться к себе, узнать её таким образом, была Кейтлин.        Девушка, казалось, не заметила колебания, скрывающегося за словами Вай. Её улыбка стала шире, а рука скользнула вверх по руке Вай, когда она прошептала.        — Хорошо. Я могу сказать, что ты из тех, кто заставляет женщин кричать в постели. Вай ухмыльнулась, её обычная самоуверенная бравада встала на место, как броня.        — Возможно, — протянула она, проведя пальцами по позвоночнику девушки. — Но должна предупредить тебя — иногда мне нравится грубость.        Глаза девушки загорелись от возбуждения, а улыбка стала лукавой.        — О, не волнуйся, — промурлыкала она, прижимаясь к ней всем телом. — Ты можешь быть такой грубой, какой хочешь... пока ты заставляешь меня кончать всю ночь.        Они обменивались дерзкими словами, их шутки были быстрыми и будоражащими, пока их руки исследовали друг друга. Прелюдия была простой, машинальной — как мышечная память. Вай точно знала, как извлечь из неё нужные звуки, как двигаться, как взять под контроль и заставить девушку умолять о большем. Когда всё закончилось, девушка была полностью истощена, её тело обмякло от изнеможения, когда она пробормотала: «Это... был самый лучший секс в моей жизни». Затем она отключилась, её тихий храп наполнил комнату, и она погрузилась в глубокий, сытый сон.        Вай снова прислонилась к спинке кровати, проводя рукой по влажным волосам. Слова девушки эхом отдавались в её голове, и она почувствовала, как в груди поднялась волна гордости, за которой последовал знакомый, вызывающий привыкание кайф. Она была хороша в этом — хороша в том, чтобы заставить людей забыть о мире, хороша в том, чтобы оставить их задыхающимися и удовлетворёнными. Эта уверенность, этот порыв — вот причина, по которой она это сделала.        Но затем кайф начал рассеиваться.        В конце концов так было всегда. И по мере того, как всё стихало, мысли, от которых она так старательно пыталась убежать, возвращались, неумолимые и колкие. Лицо Кейтлин мелькнуло в её сознании, непрошеное и неизбежное. То, как Кейтлин смотрела на неё, касалась её, целовала её, словно она была единственным человеком в мире. То, как Кейтлин заставила её почувствовать себя — видимой, устойчивой, цельной. Неважно, сколько девушек она приводила в постель, неважно, сколько пронзительных стонов или удовлетворённых шёпотов она слышала, ничто не могло сравниться с ней.        Вай стиснула челюсти и заставила себя сосредоточиться на комнате, на настоящем, на чём угодно, кроме боли в груди. Она взглянула на девушку рядом с собой, теперь безликий силуэт в тусклом свете. Удовлетворение, которое она чувствовала раньше, самодовольная гордость, всё теперь казалось пустым. В груди сдавило, кожу покалывало от беспокойства. «Всё в порядке, — сказала она себе. — Ты в порядке. Просто продолжай двигаться».        А что, если остановиться? Позволить себе смириться с тем, что она потеряла? Это было последнее, чего она хотела.        Вай перекинула ноги через край кровати и встала, подхватив штаны с пола. Может быть, этого было недостаточно. Может быть, нужно было гнаться за этим кайфом сильнее, быстрее, снова и снова, пока призрак Кейтлин не перестанет её преследовать. Если она продолжит в том же темпе, продолжит погружаться в тела, выпивку и адреналин, то, может быть — только может быть — она сможет, наконец, забыть о Кейтлин Кирамман.        По крайней мере, так она себе сказала, выскользнув из квартиры на тёмные улицы Зауна.              

***

Когда Вай, спотыкаясь, добралась до пекарни, она чувствовала, что тащит за собой всю тяжесть ночи. От одежды воняло дымом, потом и сексом — отвратительное напоминание о выборе, который она продолжала делать. Она сняла куртку и ботинки у двери и направилась в крошечную ванную комнату, спрятанную в глубине квартиры. Душ был быстрым, почти карающим, пока она тёрла кожу до крови, пытаясь смыть грязь, прилипшую к ней. Это не помогло. Никогда не помогало.        К тому времени, как она добралась до кровати, мышцы налились тяжестью от усталости, но разум не отключался. Она уставилась в потрескавшийся потолок, ожидая, когда сон возьмёт её, но он всё никак не приходил. И как по часам, когда её защита падала, Кейтлин проникала в её мысли, незваная и неумолимая.        Вай почти ощущала её запах — нежный, чистый цветочный аромат, который держался на её коже, сладкая смесь шампуня и духов, которая была так похожа на Кейтлин, что Вай становилось больно от одной только мысли об этом. Она вспомнила, как тело Кейтлин ощущалось под её руками, тёплое и мягкое во всех нужных местах, словно она была создана для того, чтобы её держали. Мысли блуждали всё дальше и дальше, мучая её воспоминаниями о стонах Кейтлин, о том, как её голос ломался, когда она выдыхала имя Вай, о румянце на её щеках, когда она кончала. И это лицо — Боже, это прекрасное, блаженное лицо, такое нетронутое, такое открытое, такое уязвимое.        Вай перевернулась на бок, прижав ладони к глазам, словно могла стереть воспоминания. «Прекрати», — пробормотала она себе под нос, в голосе сквозило разочарование. Она ненавидела себя за то, что помнила всё это, за то, что позволила призраку Кейтлин занять место в её голове. Кейтлин больше не принадлежала ей. Она принадлежала Мэдди. И всё, чем они когда-то делились, всё, что заставляло Вай чувствовать себя живой, теперь принадлежало Мэдди. Эта мысль резанула глубже, чем она хотела признать, но она проглотила её, заставив себя дышать.        Но воспоминания не прекращались. Они никогда не прекращались. И словно медленное кровотечение, они возвращались к моменту, когда всё рухнуло. Мать Кейтлин. Эта единственная, сокрушительная потеря изменила всё.        Это был кто-то из Нижнего города — жестокое, грязное нападение головореза без связей, без лояльности, только гнев и жажда крови. Бессмысленность этого выпотрошила Кейтлин, разорвала её так, что Вай не знала, как это исправить. И Кейтлин, её замечательная, упрямая Кейтлин, направила всю эту боль на достижение цели. Она неустанно бросалась на поиски виновных. Но дело было не только в справедливости — больше нет. Кейтлин вышла на тропу войны, поглощённая жаждой мести. В погоне за убийцами она жертвовала всем и вся.        В том числе и своими принципами.        Вай всё ещё могла слышать их ссоры из-за этого. Кейтлин начала заключать сделки с коррумпированными чиновниками, обменивать мелких преступников на более крупных, позволяя невинным людям быть втянутыми в хаос, если это означало приблизиться на шаг к её цели. Вай пыталась вернуть её назад, заставить её понять, что она делает.        — Ты лучше этого, — сказала она однажды, её голос сорвался. Но Кейтлин просто смотрела на неё своим пронзительным, непоколебимым взглядом, её решимость была как стена, которую Вай не могла пробить.        — Ты не понимаешь, — сказала Кейтлин холодным и резким тоном. — Я не могу остановиться, пока они не заплатят за то, что сделали.        И в этом была проблема, не так ли? Вай понимала. Она слишком хорошо понимала, что значит потерять дорогого человека. Она понимала, как легко позволить ярости поглотить тебя целиком, оправдать любое действие, лишь бы облегчить боль. Она сама стояла на этой тропе. Но Кейтлин... Кейтлин всё дальше и дальше скатывалась по пути, по которому Вай не могла следовать. И как бы она ни старалась бороться за неё, удержать её, Кейтлин не останавливалась.        Вай ушла, потому что не могла вынести, как женщина, которую она любила, разрушает себя. Не могла вынести, как Кейтлин становится той, кого она не может узнать, той, кого она больше не может любить. И, возможно, это была самая жестокая правда из всех — Вай ушла не потому, что перестала любить Кейтлин. Она ушла, потому что любила её слишком сильно, чтобы смотреть, как она полностью теряет себя.        Сейчас, лёжа в постели с изнурённым телом, с лихорадочно кружащимися мыслями, Вай почувствовала, как в груди поселилось знакомое чувство сожаления. Она не знала, правильный ли выбор сделала. Возможно, она никогда этого и не узнает. Но как бы ни было больно думать о Кейтлин в объятиях Мэдди, как бы ни убивало её осознание того, что она больше не та, кто её обнимает, Вай сказала себе, что так будет лучше.        И, возможно, если она повторит эту ложь достаточно много раз, она, наконец, начнёт в неё верить.              

***

На следующее утро Вай выползла из постели ещё до того, как солнце успело встать. Тело болело — на костяшках пальцев и рёбрах расцвели синяки после вчерашней драки, — но она не обращала внимания на боль. У неё был распорядок дня, которого нужно было придерживаться, и эта рутина помогала ей держаться на плаву. Когда слабый рассвет забрезжил в пекарне, Вай занялась приготовлением выпечки на день. Она замешивала тесто, раскатывала его и наполняла противни, погружаясь в рабочий ритм. Аромат масла и сахара наполнял воздух, тёплый и успокаивающий, но он не доходил до неё.        К тому времени, как она отперла дверь и перевернула табличку «Открыто», пекарня была безупречно чиста, витрина была заполнена идеально разложенными круассанами, булочками и пирожными. Это была картина нормальной жизни, её маленький оазис в хаосе Зауна. Мэдди по-прежнему приходила сюда по утрам, и её озорная улыбка прорезала раннюю дымку, как солнечный свет. Она всегда весело болтала, спрашивала, как дела у Вай, хвалила её выпечку, словно ей было не всё равно. Но Кейтлин больше не приходила с ней.        Это должно было быть облегчением. Вай говорила себе, что так оно и есть, каждый раз, когда эта мысль приходила ей в голову. Она не хотела видеть Кейтлин, не после всего. Воспоминания были достаточно плохими — увидеть её во плоти было бы невыносимо. Но какая-то её часть, часть, которую она ненавидела, всё ещё замечала отсутствие Кейтлин, всё ещё ждала, когда зазвонит колокольчик над дверью и она войдёт. Но этого не происходило. И каждый раз, когда этого не было, Вай качала головой и напоминала себе, что так будет лучше. Легче.        После этого дни сливались воедино, каждый из них перетекал в следующий, как слои теста. Она рано просыпалась, пекла до боли в руках, убиралась в пекарне до блеска и обслуживала клиентов с полуулыбкой, которая больше напоминала мышечную память, чем настоящие эмоции. Затем, когда солнце садилось, она запиралась и отправлялась в «Яму». Драка была тем единственным местом, где она могла всё отпустить. Никаких мыслей, никакого чрезмерного анализа — только кулаки, встречающиеся с плотью, рёв толпы, электрический гул адреналина, текущий по венам. А когда бои заканчивались, она выпивала, пока границы её мира не размывались, находила кого-то тёплого и послушного и терялась в прикосновениях, которые не требовали ничего большего, чем то, что она была готова дать.        Утром — выпечка. Вечером — драка. Напиться и заняться сексом. Повторить. Теперь это стало рутиной, за которую она цеплялась как за спасательный круг. И какое-то время это даже срабатывало. Она двигалась дальше. Забывала. Острые края воспоминаний о Кейтлин начали притупляться, боль от её отсутствия постепенно стихала. Вай говорила себе, что это хорошо, это прогресс.        А затем наступало утро, когда её тело кричало на неё тупым, ноющим напоминанием о том, через что она прошла. Синяки на её костяшках пальцев не успевали исчезнуть, прежде чем на их месте появлялись новые. Её мышцы, некогда сильные и выносливые, словно превратились в камень, стали жёсткими и тяжёлыми от изнеможения. Она изнуряла себя, и чем сильнее она пыталась заглушить эмоциональную боль, тем сильнее страдала физически.        Иногда по ночам, после того как бои заканчивались, и толпа расходилась по домам, она обнаруживала себя уставившейся на своё отражение в треснувшем зеркале раздевалки «Ямы». Её лицо было пустым, глаза налиты кровью, тело покрыто шрамами, которые ощущались как карта путей, по которым она распадалась на части. Она не знала, что было хуже — то, как её грудь болела раньше при мысли о Кейтлин, или то, как её тело начало подводить её сейчас.        И всё же она продолжала двигаться. Потому что что ещё ей оставалось делать? Остановиться означало бы прочувствовать всё, от чего она так старательно пыталась убежать, и Вай не была уверена, что сможет это пережить. Поэтому она ещё глубже зарылась в свою рутину, сильнее нагружая своё тело, убеждая себя, что это единственный путь вперёд. И может быть, только может быть, однажды она проснётся, и боль — вся — наконец-то уйдёт.