Черно-белый аконит

      Фиолетовый закат, синий лес и желтое солнце. По небу плывет большой лиловый комар с массивными полу-прозрачными крыльями в которых, словно фотолюминесцентным ядрено-желтым светились завитушки прожилок и пульсирующие венки.       Рюноске находился здесь уже довольно давно. Иногда, совсем-совсем изредка, что-то его вырывало из красочного иллюзорного мирка, перед глазами проявлялся нависавший над ним человек в белом халате и с серым лицом, а потом цветастый хаос забирал его обратно в свои пучины. Это происходило пару-тройку раз за все времяпровождение в этом месте и длилось не более пары секунд. Сколько конкретно проходило времени, Рюноске даже не догадывался, тяжело различал день от ночи и утро от вечера: солнце в закате, легкий полумрак и свет никогда не менял направления тени.       За пределы холма, с которого открывался вид на море он не уходил. Над водой всегда летали огромные насекомые, периодически их не было слышно, а иногда создавалось впечатление, словно по черепу проезжаются танки и машины со всего мира своеобразным парадом техники.       Он был тут один, всегда расслабленно наблюдавший: как красная белка скачет по синюшным деревьям и скрывается в изумрудной листве, как очередное насекомое цвета индиго проплывает по фиолетово-синему небу, грузно и медленно, как призрачно-белые чайки хохочут над циановой водной гладью в низине холма. Не мрачная долина, а рай для дальтоника. Все такое неправильное, красивое, загадочное, привлекательное, красочное. Акутагава знал наизусть все названия цветов и оттенков и видеть их впервые перед собой, своими же глазами различать травинки, ох, не передать словами какую щемящую нежность он испытывал к этому месту. — _*_Ав__о си__д___? — — Ich verstehe dich nicht, lerne Deutsch — он был тут один, не считая этого белобрысого юноши, изредка приходящего из тьмы леса. Парень этот что-то говорил, злобно так зыркал своим пронзительным желтым взглядом и уходил. Периодически, будто его клинило — кричал, махал сжатыми кулаками, но никогда надолго не задерживался. Всегда уходил быстро и расторопно, словно и его могло засосать это место.       Неужели рай выглядит именно так? Рассматривая в детстве иллюстрации соборов и мечетей, еще юный художничек и представить себе не мог, что божий сад — лиловый (или не лиловый? Что за цвет?). И раз это загробная жизнь, получается, что они умерли вдвоем? Но тогда почему здесь нет Тачихары? Да и, за все грехи, ему, Рюноске бы в ад, а не сюда. — По__л н_*__е__ — Юноша сжимает руки до побелевших костяшек, опускает низко голову и скалит крепкие заостренные зубы. Рычит в ответ на чужую речь, будто знает о чем говорит, уже как пару лет, бывший художник.       Акутагава его не боялся. Если они сдохли в той яме все вчетвером, то как он помрет второй раз? Пусть этот мальчишка стреляет, бьет, пинает, душит, но мертвого убить второй раз нельзя. Но даже с осознанием и принятием собственной гибели почему-то не было никакого страха, никакого ужаса. Даже тоска по родной матери и сестре не колола сердце. Скорее, как-то даже меланхолично он разглядывал траву, листву и пролетающих вдали цикад, комаров и бабочек. Благо, те были заняты перелетами и до солдата на холмике им дела не было, а то, врятли бы отбился от таких громадин.       Взгляд гуляет по пейзажу нигде не останавливаясь. Рюноске уже все рассмотрел, а уходить с холма, куда щедро светило закатное солнце, было боязно. Каким бы лес красивым со стороны не казался, а солдатская чуйка подсказывала, он это точно знал, чувствовал и догадывался — зайдя туда, потеряет возможность видеть цвета.       Белобрысый уверенно шагает к нему: спина прямая, плечи расправлены, взгляд злой. Распетушился как мог, аш смех берет. Чего уж друг на друга клыки скалить и клацать, если трупами в яме лежат? Или не лежат? Вдруг не мертвые? Вдруг, и впрямь, помереть тут можно? Чего же этот, как его там? Кто вообще этот парень такой? Что он тут делает? Если это сон, какой-то очень уж длинный и реалистичный сон. Так вот, какого Strich мозги решили свернуться в трубочку и запомнили не охреневшего гнома с огроменными глазами, не ржущего конем Тачихару валявшегося ничком в грязи, а вот этого парня, который так больно наступал обшитым плотной искусственной кожей, ботинком ему на запястье. — _ро__па___ — — Was? — — Au__ache__ — — Was? — — Aufwachest! —Боже, как же мерзко гоготал голос этого парня. Как же противно он произносил это слово. Такое простое и всего одно, а складывалось ощущение, словно Рюноске в уши нассали — вот настолько ужасно звучал немецкий с уст этого юноши.       Когда отвращение отпустило, появилось недоумение. Просыпаться? Что значит просыпаться? Они же умерли. За все то время, что Акутагава здесь провел, ни разу не сомкнул глаз, сна попросту не было, голода не было, ничего не было.       Этот парнишка остановился рядом и с силой схватил за запястье лежавшего, поднимая и заставляя принять хотя бы сидячее положение. Рюноске дернулся в сторону, пытаясь отстраниться и чувствуя внезапно укутавшую все тело усталость, стал заваливаться вбок. Ему и сидеть оказалось в тяжесть после стольких дней лежания на спине, а его пытаются поднять на ноги.       Акутагава на миг зажмурился и раскрыл глаза. Зрачки заметались, сузились, дыхание сбилось как когда убегаешь от одичавшей собаки. Обнаружился человек в белом, с силой давившего на его грудную клетку. Глубоко вдохнув, парень моментально зашелся приступом дерущего горло кашля, проваливаясь вновь в свой лиловый рай. Свинцом налилась голова, дышать стало тяжело. Запищали комары прерывисто, но громко, словно летели прям над ухом. Акутагава вырвал руку из чужого хвата и лягнул ногами белобрысого юношу по коленям. Такое простое действие выбило последние силы, захотелось свернуться калачиком и заметаться от саднящей боли в грудной клетке и легких.

______

      Кома в три недели. Каждый час пролетал странными картинками, цветными изображениями и пищащими комарами. Рюноске не долго восстанавливался — почти сразу стал есть и довольно быстро встал на ноги, пусть шагал все еще не очень уверенно, вечно придерживался за стены кончиками пальцев, но главное, что шел. — Что это значит? — отстранено просипел он, разглядывая с края крыши больничный серый двор где на промокшей после дождя лавке, сидел какой-то мужчина с белыми, наверное седыми, волосами — То и значит — Гаркнул Тачихара и откашлялся, затушив своими болезненными чертыханиями сигарету — Он не выстрелил? Тогда почему я впал в кому? — Юноша с болезненным вдохом выпрямил ноги. Перелом бедра за трехнедельную кому сросся, но кости и связки все еще ныли и болели при каждом неверном движении, да и координация движений сильно страдала, от чего этих неверных движений становилось больше и заживление протекало медленней — В душе не ебу. Мне по затылку ударили. Но вроде, он не успел выстрелить, ты ведь жив. Врач говорил, что ты в кому впал из-за того, что у тебя сердце вдруг остановилось. Считай, смерть ты все же пережил — Мичизу выглядел встревоженным и хмурым, не таким забавным и веселым как обычно. Видеть его слишком серьезной лицо было странно и неуютно — я боялся что ты не выкарабкаешься — А я еще удивился, че мне рай привиделся — Рюноске хохотнул просовывая руку в карман больничных штанов и вытягивая небольшой тубус с первитином — будешь? — Откажусь — рыжий лишь покачал головой, переводя взгляд на лицо товарища — когда ты им вообще увлекся? — Не знаю, а ты когда стал просить двойную дозу опиума? — парируя проурчал себе под нос юноша, попутно вертя в ладонях тубус с лекарствами. — Опиум — это обезболивающее, идиота кусок — товарищ хмурит брови и прикусывает нижнюю губу — думает наверняка, чего пообиднее и поостроумнее выдать. — А первитин стимулирующее. Тем не менее, если ты не забыл, и то и другое легально, тем более под присмотром врача — повисла небольшая, но какая-то тяжелая пауза. Легким движением открыв крышечку, подцепил ее отросшими ногтями и высыпал на ладонь одну таблетку, сразу закидывая в рот и с болезненным выдохом проглатывая. Без воды было не очень приятно их принимать, но вставать и уходить ради стакана воды не хотелось больше, чем потерпеть две секунды.       Черно-белый мир — такой привычный и такой родной оказался болезненным и враждебным. Восстанавливаться приходилось через кипу лекарств, обезболивающих, капельниц и стимулирующих. Вечные массажи, постоянные обследования и неутешительные прогнозы врачей. — Я не знаю как мне дальше жить — — Что? — Тачихара щелкнул зажигалкой и скосил глаза на друга — что это значит? — Рай, комары, цвета, этот белобрысый… Тачи, я не понимаю… В плане — сердце забилось как-то подозрительно быстро и отдало в барабанных перепонках убыстренной циркуляцией крови, нервируя еще сильнее. О таких вещах как смерть, страх перед будущим — они не говорили — я имею в виду… Я вообще не хотел просыпаться. Мне не было одиноко, ко мне приходил этот парень, мне не было страшно, мне не было скучно — Знаешь, что бы ты там себе не навыдумывал, смирись со своей судьбой. Ни у тебя, ни у меня выбора больше нет — Мичизу все жк поджег сигарету и после долгой затяжки стряхнул пепел в окно, стараясь не попасть себе на ноги и поправив больничную сорочку сипло выдохнул дым. Синяки под его глазами выглядели пугающе большими, между бровей уже прорисовывались морщины. Он похудел так же сильно, как и Акутагава, а ведь пару недель назад выглядил таким рослым и крупным… — мы сами подписали те сраные бумажки. Нас насильно туда никто не отправлял. Сами захотели, сами пошли. Могу тебя только поздравить со вторым днем рождения, Рю — Фу, как это звучало мерзко из твоего рта — Рюноске приподнял уголки губ, имитируя улыбку и стараясь развеять этот чернеющий над ними смрад из сожалений махнул неопределенно руками — Я понимаю, но неужели мы не можем это обсуждать? Ты ведь первый тему поднял — — Я не хочу обсуждать то, что ты решил помереть. — Мичизу противно скрипнул зубами и выкинул пол сигареты в окно не потушив — меня бесят эти разговоры о том «что могло бы быть». Этого нет, этого не стало, оно не произошло. Так чего же ты мучаешь самого себя возможными вариациями событий, которые не наступили? Думай о том, что ты можешь сделать для своего будущего, а не убивайся из-за прошлого — Ты умный что ли? Что-же ты скрывал свой словарный запас? Или в порнушных журналах викторины стали печатать для поднятия айкью? — Акутагава посмеивается ловя на себе недобрый и осуждающий взгляд, но вскоре лицо парня на против делается расслабленным и появляется слабая, почти снисходительная улыбка — Это так, одноразовая акция. Скоро снова буду шутить о том, что у тебя на губах молоко не обсохло — — Боже, надеюсь молоко матери или коровье на крайняк, а не то, каким ты любил девушек из паба кормить — — Ты отвратительный — — Я-то, отвратительный? Да что ты? —       Смех разлился по небольшой комнатке, куда больные бегали курить в тайне от врачей. Закатные лучи попадали на лицо и ноги в серых больничных штанах. Стало легче. Банальный, не самый интеллектуальный разговор с лучшим другом поднимал настроение, подсказывал как можно жить дальше и беря за руку, помогал твердо ступать по земле. Земле… Рюноске сощурил глаза, вглядываясь в крыши домов вдалеке и мысленно предполагая, в каком городе они находятся. Все что возникало уносило ветром: может, Мемель? Или Растенбург? — Окраина… Доставили в Хайлигенбайль — иногда казалось что Тачихара умеет читать мысли. Слишком уж он бывает проницательным когда не надо и тем самым раздражает. — Вот как, мать с сестрой передавали что-нибудь? — во время восстановления он так и не пересекся со своей семьей, которая по словам врача, но все же приезжала пару раз — Пиздюлей, считается? — Мичизу криво улыбнулся, старался сделать оскал, но вышла только страшная гримаса с большим количеством морщин. Акутагава сдержал в себе ехидное и колкое замечание о внешности друга, проглотил смех и с интересом взглянул на свернутое в небольшой квадратик письмо, аккуратно разместившееся на шершавой ладони товарища — письмо передали. Я не читал если что — Письмо? — глупо переспрашивая, почти котом проурчал парень, сразу же хватаясь за единственную веточку, которая может воссоединит своей помятой бумагой и аккуратным материнским почерком с семьей. Но потом. Прочитает потом, когда останется один, чтобы всякие Тачихары не видели навернувшихся слез тоски и страха, чтобы глупая улыбка всяких Мичизу не расползалась по лицу при виде дрожащих зрачков и поджатых в тонкую полоску, губ. — А когда я очнулся, какое было число? — заранее меняя тему разговора, проворчал Акутагава, прикрывая серые глаза и пряча письмо в нагрудный карман сорочки. — А зачем тебе? — рыжий нахмурился, сжал руки в кулаки, словно готовился к драке. Наверное, то было инстинктивное действие, а не осознанное, ведь лицо его вытянулось и было скорее заинтересованным, нежели злым. — Ну как зачем, праздновать в следующем году сразу два дня рождения — — Тебе ума это не прибавит — — Чья бы корова мычала —       Они посидели так еще немного, а когда сидящий на лавке при больничном дворе, поднялся со своего места, когда, где-то со стороны коридора послышались пробегающие мимо двери шаги, парни привстали, хромая поплелись на выход. На втором этаже попрощались и разбрелись по палатам.       У Тачихары было сотрясение мозга, сломанная ключица и воспаление ушной раковины. Почти полностью восстановился, еще пока Рюноске в коме валялся, но подцепил какую-то простуду и звдкржался. Рыжий прихорамывал, вечно переносил вес на правую ногу, видно было, что и с ногой у него были какие-то проблемы. Может, когда они упали в яму от снаряда, свалились неправильно, вот и получилось, что друг другу попереломали кости.       Когда Рюноске вошел, то сидящий на стуле врач поругал его за то, что без спроса куда-то снова ушел. Посидел погундел, померил давление, таблеток каких-то дал, легкие снова послушал и наконец удалился восвояси. После всех этих манипуляций, у солдатика совершенно не осталось сил. Ни моральных, ни физических.       Когда больничные простыни окутали запахом медикаментов, Акутагава аккуратно достал письмо из нагрудного карманчика белой сорочки. С особой осторожностью разгладил пальцами бумагу и нарочито-медлено продавливал ногтем небольшой сгиб.       «Привет сынок. Пишет тебе мама.       Врачи к тебе не пускали, говорили, что к больным в коме не положено приходить, так я решила передать тебе хоть какую-то весточку, чтобы ты знал, что не одинок.       Мы с твоей сестрой переживаем за тебя. Пожалуйста, просыпайся быстрее, не уходи от нас так рано. Как проснешься, напиши ответ или позвони через телефон у администратора. Хочу знать, что ты точно жив… Ох, как же я за тебя переживаю Рюноске, знал бы ты, как сердце у меня болит, когда я читаю газеты.       Ладно, не буду о грустном. Поправляйся сынок, кушай хорошо, врачей слушай и не бери у Тачихары сигарет.       С любовью мама»       Он молча переводит взгляд на окно. Красиво. Не хватает только фиолетового заката и лиловых комаров. Не хватало в том мирке мамы и сестры. Но он не желал им смерти, он их подождет на том берегу. Обязательно дождется.       Рюноске аккуратно сложил письмо и убирал в ящик. Брови изогнулись домиком. Взгляд у него наверняка щенячий, уставший и болезненный. Сердце щемит от нежности и страха после прочтения письма. Он выключил настольную лампу, завернулся в тонкое одеяльце и почти сразу уснул. Рюноске сильно устал, чтобы думать обо всем этом, хотелось побыстрее восстановить силы, чтобы утром вовремя проснуться на завтрак, а не пропустить его вновь из-за недомогания.

«Ох мама, если бы ты знала,

какие муки я прожил.

Проживаю, буду проживать,

Ты б ни за что не отпустила

туда меня.

Как жаль, что я, печальный,

все еще люблю тебя.

Вдали от дома, далеко,

где не видно ничего,

я с нежностью к тебе всегда:

Вечность в яме гнить —

спи спокойно за меня.»

      Таблетка первитина. Походный рюкзак через плечо. Шнурки развязаны и тащутся по полу. Туника застегнута наспех и свисает на одном плече из-за перепутанных пуговец. Кровать заправил так же — торопясь и кое-как. Последний раз оглядывает палату и с тяжелым вздохом выходит. Вроде ничего не забыл.       Всегда так было: сперва спокойно и размеренно, только клокочущее, нервное сердцебиение напоминало, что такое затишье всегда означает самую страшную катастрофу. А потом, с дикими воплями врывается смерть. Сносит головы и убивает одним незамысловатым движением.       Вспоминались беззаботные будни в легере, на учениях, в казармах. Тоже было и сейчас — беззаботное, нервное, спокойное. Учения тогда обернулись попаданием в больницу, комой и пережитой смертью. Чем-же обернется эта временная передышка?       Акутагава тяжело дышит, ноги все еще болят и тянут к земле все тело. Его подорвали ночью криками, сказали, что уже нет времени на всякие там восстановления и пора куда-то спешить и, выскочив из палаты, он понесся к выходу.       Белые больничные коридоры казались серыми и будто покрытыми черной плесенью. По углам мерещелись окоповские крысы, между щелей в кафельной плитке выглядывали длинные усы казармовских тараканов. Он шел вперед широкими и размашистыми шагами, почти бежал игнорируя стреляющую в позвоночник боль. У самых дверей его аккуратным, почти ласковым движением развернул к себе врач, впился в локоть железной хваткой и держал не давая двинуться вперед. — Куда же Вы собрались? — мужчина звучал вежливо, учтиво, заботливо и заглядывал в глаза выискивая что-то для себя, названное, сто процентов, на научном языке, который черноволосый не поймет — Мне сказали, что пора идти, дело срочное, не требует отложений — Отчеканил Рюноске, словно сдавал какой-то рапорт начальству. Хотя сейчас он не очень хорошо понимал, кто перед ним стоит, перед глазами все плыло, стены двигались как морская гладь, а врач покачивался как тростник — Кто же вам сказал? — мужик выше солдатика, только худоватый для штатного военного. Эти штабовские крысы обычно упитанные, а этот вон — щеки обвисали из-за недоедания, губы тонкие и глаза щурищиеся — Ну как же… Воевода наш, Вольф, он и зашел, и сказал, и позвал — Акутагава рестерянно моргнул и огляделся. Больница пуста, тиха и спокойна, никаких главнокомандующих здесь нет, даже обычных больных не видать — Вы уверены что видели своего начальника? — медленными шагами, врач отводил солдата от дверей в сторону палат. Совсем медленно, чтобы у подскочившего на больные ноги не возникало подозрений — Нет я… Я не видел, я только слышал — шаркая по полу ногами в развязанных ботинках, бывший художник оглядывается — Вот оно как. Пройдемте в палату. Ваш начальник подождет. И скажите, сколько таблеток пирвитина вы выпили? — Ну как же?! — — Идем-идем — — Да подождите же Вы! Какого хуя меня штатная крыса не отпускает отдавать долг?! — Акутагава визжал как свинья, не в состоянии регулировать тон собственного голоса. Вырывал руку, готов уже был драться — Как Вас зовут? — мужчина с умным видом открыл какую-то книжечку и поправил на переносице прямоугольные очки — Меня? Меня зовут… Клаус… Клаус да — солдат нервно дернул плечами пытаясь вспомнить как его зовут для окружающих — Вот как. Вольф сказал, что Вам нельзя. Вы же не один в палате, там других звали — — Не один? —       Укол морфия после того как его привели и уложили, сразу стал убаюкивать возбудившийся мозг. Почти реальная иллюзия, почти замаскированная реальность. Прекрасно и так опасно. В полу дреме Рюноске лишь успевает сосчетать количество пальцев на правой руке. Пять. Как забавно что пять.