Задыхаясь в верхнем пределе.

Над зыбкой рябью вод встаёт из глубины

Пустынный кряж земли: хребты скалистых гребней,

Обрывы чёрные, потоки красных щебней —

Пределы скорбные незнаемой страны.

Я вижу грустные, торжественные сны —

Заливы гулкие земли глухой и древней,

Где в поздних сумерках грустнее и напевней

Звучат пустынные гекзаметры волны.

И парус в темноте, скользя по бездорожью,

Трепещет древнею, таинственною дрожью

Ветров тоскующих и дышащих зыбей.

Путём назначенным дерзанья и возмездья

Стремит мою ладью глухая дрожь морей,

И в небе теплятся лампады Семизвездья.

Гость открыл глаза вместе с восходящим за окном ярким солнцем. Его лучи были тёплыми, но тело всё равно пробивал озноб. Он сделал глубокий вдох и почувствовал, будто дышит впервые — лёгкие едва ли не лопнули от той жадности, с которой он втянул в себя воздух. Первое, что он понял, это течение времени. Теперь он ощущал его так, как надо. Не быстрее и не медленнее положенного. Минуты были минутами, а секунды — секундами. Всё так, как и должно всегда быть. Повернув голову, Гость… Нет. Не Гость он больше — отныне он там, где и ему и место. А где он? Глаза едва ли могли фокусироваться, но он чувствовал невероятную головную боль. Очнувшийся от слишком долгого сна мозг гудел и в отчаянии ныл, эхом отскакивая от стен черепной коробки. Эхом… Эхо. Точно. Сёстры. Промежуток. Предел. Он сделал это. Он всё разрушил. Осознание накрыло ледяной волной, вспышки воспоминаний пронзали разум острыми молниями, заставляя невольно зашипеть. Тут же горло отозвалось дикой болью, хотелось дотянуться до него рукой и потрогать, но он не мог. Сложно сказать, сколько времени прошло, прежде чем он наконец-то смог сфокусировать зрение. Реальность была расплывчатым белым пятном, в голове смутно проносились кусочки воспоминаний. Он слышал где-то глубоко пение сестёр, и, если раньше оно успокаивало, то сейчас — сводило с ума. Медленно и болезненно пятна складывались в очертания, а те, в свою очередь, постепенно являли чёткую действительность. Белые стены, белый потолок, металлические пружины, упирающиеся в поясницу. Он определённо точно проснулся в больнице. Но, как он сюда попал? Скользнув пьяным от препаратов взглядом вниз, он разглядел датчики на своих запястьях и пальцах, иглу капельницы и огромное множество синяков. Что стало с его телом? Почему оно так болит? Поворачивать голову было мучительно — шея затекла, а пересохшую насмерть глотку пронзала острая жгучая боль, но желание оглядеться было сильнее. Проигнорировав неприятные ощущения, он посмотрел на прикроватную тумбочку с, вероятно, его вещами. Там было немного. Синее вафельное полотенце, кнопочный раскладной телефон и таблетки, высыпанные в три неглубокие ёмкости, разделённые на «завтрак», «обед» и «ужин». Также на столе стояла пустая ваза — вероятно, в ней мог бы быть букет цветов; и была старенькая и слегка куцая фотография на паспорт, подписанная в левом нижнем уголке как «Август». Образы, едва цепляясь за его сознание, медленно и осторожно всплывали на поверхность, но так и оставались несчитываемыми. Он ничего не помнил. Ничего. Только Промежуток. Только братьев. Только сестёр. А было ли это на самом деле? Рука с приборами болезненно дёрнулась, и «Луноглазый», как звала его Ута, потянулся к своей груди. Сейчас в нём билось лишь одно сердце, и, о Цвет, каким же тяжёлым оно казалось. Тишина в палате была оглушающей, прерываемая лишь монотонным писком приборов. Он снова перевел взгляд на тумбочку, пытаясь понять смысл подписи на той фотографии. К слову, о фотографии — на ней был запечатлён мужчина с персиково-розовой кожей, усталым взглядом светло-коричневых, почти медовых, глаз и полным отсутствием волос на голове. Неужели, это был он? Рука плавно скользнула выше, и теперь он смог распознать и причину, по которой говорить не представлялось возможным — в горле торчала трахеостомическая трубка, через которую он дышал. Но трубка его не интересовала. Дрожащая ладонь осторожно прокралась выше и накрыла теплую голову, но так и не смогла обнаружить на ней волос. Значит, действительно он. Скрипнула дверь, и в палату уверенно вошла молодая женщина в белом халате. Это была медсестра. Светловолосая, худая и ясноглазая. На её лице была смесь заботы, волнения и сосредоточенности. — Доброе утро, Август. — Негромко произнесла женщина. Август? Значит, это всего лишь имя. Его имя. Не «Гость», не «Младший», не «Луноглазый» и не «Золотоглазый». Август. Может, то был всего лишь сон? Он, совершенно забыв о трубке, распахнул слипшиеся сухие губы в попытках произнести хоть один вопрос. Медсестра тут же приложила палец к своим губам, призывая пациента сохранять драгоценное молчание и покой, не тревожа то ли голос, то ли тишину больничной палаты. — Не пытайтесь говорить, ещё не время. — Мягко пояснила она. Чем-то взгляд этой женщины напоминал сестру Уту — такой же строгий, но добрый и снисходительный. Она объяснила обстоятельства его пребывания в больнице, поменяла капельницу и поругала за то, что Август вертел головой, огромными любопытными глазами наблюдая за её действиями. Когда она наклонилась, чтобы проверить приборы, он уловил нежный аромат её духов — что-то сладкое, почти приторное, но с легкой горчинкой. Напомнило Ире. — Вам нужно немного отдохнуть. — Произнесла она, вновь встречая его взгляд. Её голос был успокаивающим, как тихий шёпот вечернего ветра. — Переживания подождут, Август. Мужчина медленно моргнул, чувствуя, как веки становятся тяжелее стального сплава. Но, пока они не сомкнулись, он продолжал внимательно рассматривать медсестру. «И откуда только глаза такие волчьи?» — Напоследок прошептала она, с мягкой улыбкой поправляя датчики на руках. Ута. Это же не ты, Ута… Не ты…