Задыхаясь в верхнем пределе.

Промежуток содрогается. Пульсирует от истощения, и все живущие здесь ощущают эту перемену в воздухе. Разноцветное небо переливается и, кажется, вот-вот разорвётся. Этот мир ест сам себя. И братья смиренно возвращаются в покои, справедливо решив, что они были бы самыми страшными монстрами, если бы оставили своих сестёр в эти минуты одних. Возвращается Богомол, успокаивающе положив огрубевшую ладонь на плечо своей Уты и устремляя взор на содрогающуюся луну. Ута лишь на мгновение отвлекается, положив свою прохладную нежную руку поверх руки брата, а затем снова переводит взгляд на всё ту же луну, которую она так любила все эти годы. Они понимают всё без слов, и Ута уважает своего хранителя за их союз и его заботу. Богомол же благодарит Уту за её мудрость и послушание. Возвращается Патриарх в алую обитель огня страданий, со спины подходя к Юне, склонившей колени перед камином. Он осторожно кладёт оружие и проводит рукой по её волосам, аккуратно вытягивая их из-под ворота. Юна не говорит ни слова — лишь закрывает глаза и позволяет старейшему и мудрейшему из хранителей сбить с неё языки пламени, высвобождая из-под них обугленную и смиренную душу. Кланяется, признавая свою слабую, но почтительную любовь и ещё более слабую преданность. Возвращается Жонглёр к своей бедной Име и, окидывая взглядом её прикованное к распятию тело, с отчаянным криком заносит оружие, сбивая оковы с рук. Има вскрикивает от неожиданности и, кажется, впервые от дикого Страха — падает на пол, обхватывая ладонями плечи и зажмуривая глаза. Она так привыкла страдать, что теперь чувствует себя уязвимой без своих пут, сковывающих запястья. Жонглёр хватает её тонкое предплечье, отдёргивая и уводя в сторону, а затем точным броском сбивает раскачивающийся над её судным местом маятник-гильотину. Нет у него больше сил выносить её жертвенность. Возвращается Китобой в альков Авы, подходя к ней так близко и касаясь твёрдыми пальцами тёплого обнажённого плеча, плавно спускаясь вниз по руке. Ава не улыбается. Смотрит лукаво и ласково называет брата «воином своим»; «зверем своим». Играет, но уже без цели его обыграть. Никакой цели им не оставили. Теперь эта царица наконец-то перестала быть врагом своему брату. И на губах Китобоя цветёт улыбка, когда она медленно прижимается к его изуродованному Кошмаром телу, нашёптывая что-то такое тёплое и манящее, что смерть уже не кажется безнадёжной. Он растворяется в ней, а не в промежутке. Возвращается Броненосец к Эли, вновь не зная, как ступать по её странному покою, и тихо смеётся, наблюдая за сестрой, отчаянно кидающей украденные у него же ядра, которые пару раз всё же прилетали куда-то в твёрдое тело хранителя. Сестра у него — далеко не обычная. Мудрая в меру. Простая. И могла бы быть очень даже послушной, если бы не попытки сбежать из их мира. Но сейчас он готов ей всё это простить, наблюдая за спортивным подтянутым телом, что умудрялось без сил и цвета кидать в никуда тяжёлые ядра своего брата. Возвращается Монгольфьер к своей милой Оле, что встретила брата радостным «Орион!» и тёплым объятием. Он извиняется за то, что ей пришлось родиться в такое скверное время, и обещает, что не оставит её одну. Она обещала это намного раньше — была готова прыгнуть за ним в Кошмар. Хранила верность. И была благодарна за доброту и доверие. Орион понимал её, учился слышать тот мир так, как слышит его Оле. Она поменяла его и обрекла на изгнание, с которым он был смиренно согласен. Орион поднимает её юное тело, сажая его куда-то на складки своего сдувшегося воздушного шара, и подходит к окну, желая в последний раз посмотреть на Её реальность. Возвращается Надзиратель, мягко отодвигая занавес из одеяла и рассматривая сжавшуюся от страха Яни. Шепчет ей тихое «пора прощаться, Чудовище», и впервые улыбается без насмешки. Яни поднимает голову, заплаканными голубыми глазами смотря на брата, и, не выдержав, вскакивает на кровати, подбегая к самому её краю и обвивая тоненькими руками костлявую шею брата, слыша над ухом тихий беззлобный смех. Он сжимает её тело в мрачном и уродливом подобии объятий — просто не умеет иначе — и шутит о том, что, возможно, ему стоит заранее облегчить её мучения. Но они продолжают стоять так до самого конца, более не обмолвившись ни единым словом. Возвращается Триумфатор к своей несносной и приземлённой Ире. Он никогда не хотел потерять эту кошку и уж точно не ждал, что она может пасть не от его рук. Едет к её любимому месту в беседке — и не находит её там. Объезжает покой ещё в нескольких местах — и вновь не находит. Закатывает глаза и громко зовёт. Она откликается почти сразу же, выдавая своё местоположение. Эти её игры… В любое другое время он был бы готов поиграть в них ещё немного, но сейчас Триумфатор слишком дорожит каждой минутой с ней, пусть и не знает, за что. Сдержанно просит Ире спуститься вниз и поприветствовать своего хранителя. Сестра не перечит. Вообще-то, она никогда ему не перечит, но всегда по неизвестной причине получает своё. Как и сейчас. Он принёс ей немного золота, решая, что напоследок может позволить себе одарить сестру Цветом. Даже если ей всегда будет мало. Но она радуется — стонет протяжное «мой кормилец!» и льнёт к хранителю, как всегда, отдавая всю себя даром. Всю свою беспринципную душу. Тиран не возвращается ни к кому. И Эхо к нему не приходит. Тем же лучше для неё, ибо встреча их повлечёт за собой только смерть. И неважно, насколько близок к ним был всеобщий конец — Тиран напишет для неё эксклюзивный. В память о том зле, что она ему причинила. О боли предательства и утраты. Она осмелилась прятаться от своего хранителя столько лет, неприкаянным духом бродя по Создателю. Беглянка. Он проклинает её за дерзость и ересь, которую она не принесла, но умножила. Зелёные глаза яростно впиваются в небо, и Тиран сжимает губы от злости. Где она, когда мир вот-вот рухнет? Яма одиноко слоняется по арене, встречая чёрный закат наедине со своими мыслями. Его руки задумчиво сложены за спиной, и он не сразу замечает небольшое движение где-то сбоку. А затем слегка вздрагивает, думая, что ему явилось видение или морок, навеянный страхом приближающегося конца. Перед ним его Айя. Смотрит, как на старого друга, и злобно скалится. «Да, не такого конца я хотела, брат мой», — шутит она, подползая ближе, словно и не боялась его совсем, — «но ты не бойся. Это всего лишь маленькая смерть, вот увидишь. Жаль только, что такой ценой». Яма кивает, понимающе смотря на свою беглянку. Он не хотел убивать её. Никогда не хотел убивать кого-либо. И, наверное, он всё же немного рад, что она пришла. Небо рвётся, как полотно, с него падают капли цвета, но их уже невозможно собрать — они исчезают в воздухе. Не впитываются больше. Сгорают. Промежуток начал жрать самого себя, как дракон, глотающий собственный хвост. Только этот дракон — ненасытный. Ему всё мало. Мир вокруг начинает смыкаться, как паутина, оплетающая руки, ноги и душу. В ней невозможно найти ни спасения, ни выхода, ни надежды. Это был конец их Создателя. Один за другим — братья вновь начинают молиться, прижимая к себе сестёр и с каждым шумом повышая свой голос — даже тогда, когда на мир падает беззвучие. Слух замыкается, и всё начинает меркнуть, но они кричат — ничего не слыша и не чувствуя голоса, но они рвут связки, выкрикивая молитвы со всех концов Промежутка, пока, наконец-то, не наступает полное ничего. Смерть. Навсегда или маленькая — уже не важно. Она настала.